Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава 10

Давид слушал и хмурился. Однако, когда Талиесин окончил свой рассказ о разговоре в роще, священник ободряюще улыбнулся и сказал:

– Ты правильно встревожился, но, покуда ты силен в вере, опасность тебе не грозит. Возможно, девица Моргана и впрямь обладает какой-то силой – я нимало не сомневаюсь в твоих словах. Однако наш Спаситель куда сильнее. Господь не бросает тех, кого призвал, и не уступает их лукавому.

Талиесин спросил:

– Скажи, добрый брат, как Спаситель узнает Своих чад?

– По их вере. А те, кто верят, свидетельствуют о Его смерти и воскресении, крестясь водой, как Сам Господь крестился от Иоанна. Это простое, но самое священное из таинств. Не так давно я крестил царя Аваллаха.

– Можешь ты окрестить и нас? – спросил Талиесин, беря Хариту за руку.

– Конечно. – Доброе лицо Давида расплылось в широкой улыбке. – Прямо сейчас? Лучшего времени не выбрать.

– Согласен, – сказал Талиесин. – Пусть будет прямо сейчас.

– Коллен! – крикнул Давид в сторону церкви, – клади топор и присоединяйся к нам. Мы идем к озеру крестить наших друзей.

И так все четверо направились к озеру: священники пели латинские псалмы, Талиесин с Харитой решительно и медленно шагали следом. Когда они подошли к озеру, Давид зашел в воду, повернулся и простер к ним руки. Его одеяние колыхалось на мелкой ряби.

– Идите сюда, друзья, ибо приблизилось Царствие Небесное.

Харита и Талиесин побрели по воде к Давиду. Коллен продолжал петь, его мощный красивый голос разносился над поверхностью озера. Давид поставил их по обе стороны от себя, лицами друг к другу.

– Хорошо, когда человек рождается заново, – сказал он. – Смотрите же и запомните на всю жизнь. – С этими словами он распростер руки, поднял лицо к небу и начал молиться: – Отец Небесный, благодарим Тебя, даровавшего нам воду в знак очищения и возрождения; благодарим Тебя, проведшего Сына Своего сквозь глубокие воды смерти и возведшего Его к новой жизни и соделавшего Его Царем Небесным. Благослови воду сию и рабов Своих, омывающихся от греха, и соедини их нашему Господу в смерти Его и в новой жизни. Помяни их, Отец Небесный, и дай им мир, и надежду, и жизнь вечную. Аминь.

Коллен тоже сказал «Аминь», и Давид продолжал:

– Мы, родившиеся от смертных матери и отца, должны родиться снова, ибо в Священном Писании сказано: кто не родится вновь, не увидит Царствия Божия. И потому Бог, мудрый и праведный, велит нам вновь родиться от воды и Духа. Крещение – второе наше рождение.

Потом, повернувшись к Талиесину, сказал:

– Желаешь ли ты принять таинство крещения?

– Да, – отвечал Талиесин.

– Тогда встань на колени, – сказал Давид и, когда бард опустился на колени, спросил: – Веруешь ли в Иисуса Христа, Сына Божия единородного?

– Верую, – отвечал Талиесин.

– Каешься ли в грехах своих?

– Каюсь.

– Отрицаешься ли зла?

– Отрицаюсь.

– Сочетаешься ли ты Иисусу Царю нашему и Владыке, и клянешься ли любить Его, и следовать за Ним, и служить Ему во все дни живота твоего?

– Клянусь, – сказал Талиесин.

Давид нагнулся и зачерпнул руками воду.

– Тогда во имя нашего нового Царя, Иисуса Христа, Друга и Спасителя людей, и во имя Бога Истинного и Его Духа, крещу тебя. – С этими словами священник воздел руки и полил водой склоненную голову Талиесина.

Затем, положив одну руку ему на спину, другую на затылок он с головой окунул Талиесина в воду.

– Как Иисус умер, чтобы мы имели жизнь, так и ты умри для прежней своей жизни. – Он на мгновение задержал голову барда под водой, затем поднял его со словами: – Проснись, Талиесин ап Эльфин! Восстань к новой жизни, чадо Единого Истинного Бога.

Талиесин с ликующим возгласом поднялся из воды, лицо его сияло, он весь трепетал, разбрызгивая воду.

– Я родился заново! – вскричал он, бросился на Давида и заключил его в объятия.

– Погоди, Талиесин! Меня уже крестили! – еле выговорил священник. Коллен запел с новой силой.

Окрестив Хариту, Давид простер над ними руки и помолился:

– Боже Всемогущий, Ты в Своей неизреченной любви призвал нас, научил веровать в Тебя, да имеем в Тебе жизнь. Покрой их, Своих чад, Своею любовью и защити от всякого зла, яко принял их под Свое заступничество, да ходят они путями Господними и да возрастают в любви и вере. Аминь.

Повернувшись сперва к Талиесину, потом к Харите, он начертал в воздухе некий знак и сказал:

– Осеняю вас крестным знамением, знамением Христа. Не стыдитесь исповедовать свою веру, друзья мои. Стремитесь к свету, боритесь с грехом и с дьяволом во все дни вашей жизни.

Они побрели к берегу. Выйдя из воды, Талиесин повернулся к Харите.

– Мы вместе родились для новой жизни, – сказал он. – Теперь ничто нас не разлучит.

– Это было не венчание, – заметил Давид (вода текла с него ручьями). – Хотя могу и обвенчать.

– И обвенчаешь, – сказал Талиесин. – В самом скором времени.

Они зашагали к церкви, где Коллен дал им во что завернуться, пока одежда высохнет на солнце. У костра они перекусили копченой рыбой и черным хлебом, и Талиесин рассказал, как Аваллах был вчера ночью у кимров и подарил им землю.

– Великий и щедрый дар, – заметил Давид. – Я рад, ибо это означает, что вы будете жить неподалеку. – Он взглянул на притихшую за время разговора Хариту. – Разве это не добрая новость, Харита? – спросил он.

При звуке своего имени она вздрогнула.

– А? Что? Да… конечно, добрая.

– И как только мы обоснуемся на новом месте, – продолжал Талиесин, – мы с Харитой поженимся.

Давид одобрительно кивнул.

– Невеста под стать жениху.

Харита промолчала. Через некоторое время появился Коллен с высохшим платьем. Девушка отошла, чтобы переодеться.

– Ей было одиноко, – сказал священник. – Она многое в жизни потеряла и, наверное, боится новых утрат. Нелегко любить то, что можно не сохранить. Иногда я думаю, что это самое трудное в жизни. – Давид помолчал и добавил: – Несколько дней назад ко мне заходил Хафган.

Талиесин изумленно вскинул брови.

– Вот как? Он ничего мне не сказал.

– Он хотел услышать про Господа. «Расскажи мне об этом Боге, – сказал он. – Об Иисусе, Которого называют Христом». Мы проговорили несколько часов, и он поведал мне удивительную вещь: древние друиды видели на небе знамение Христова Рождества и поняли, что родился царь, какого еще не было на земле. Только подумать! Они все знали.

– Никогда об этом не слышал, а вот другой рассказ слышал частенько – про звездопад много лет назад.

– Об этом он не упоминал.

– Хафган и многие другие видели. Он говорил, что и это предвещает чудесное рождение, царственное рождение – приход короля, который проведет нас через Темное Время.

– Темное время? Ты о войне, заставившей вас бежать на юг?

– Это лишь начало, да и не начало еще. – Талиесин помрачнел. – Однако оно близится… тьма непроглядная, как темная ночь, падет на Остров Могущественного.

– Этот король… говоришь, он родился? – спросил священник.

Талиесин покачал головой.

– Возможно. Никто не знает. Однако приход его недалек, ибо тьма сильнее день ото дня. Он придет скоро, иначе уже нечего будет спасать.

– Все правда, – взволнованно вставил Коллен. Он внимательно ловил разговор, стараясь понять. – Утром проходили пастухи, сказали, что неподалеку совершили набег – это здесь, где уже много лет не видели ирландцев.

– Вчера они напали на Хариту в долине. Не поспей я вовремя, могло бы быть хуже… – Он замолк, вспомнив, как она расправлялась с бывалыми воинами. – Ах, надо было ее видеть. Я и сейчас не уверен, что ей нужна была моя помощь.

– Воображаю, – задумчиво произнес Давид, теребя подбородок, – что она за противник. В ее хребте немало железа. Я часто гадал, откуда это.

– Ты скоро уедешь? – спросил Коллен.

– Сегодня, – отвечал Талиесин. – Впрочем, я намереваюсь часто сюда наезжать, и вы к нам наведывайтесь.

– Обязательно, – пообещал Давид. – Я должен приглядывать за новообращенными. И обращать других. Думаю, нам часто предстоит видеться.

Тут вернулась Харита, и Талиесин нехотя распрощался с братьями. Те помахали отъезжающим и вернулись к работе.

Юноша с девушкой подъехали к Тору, проскакали по дамбе. У начала ведущего к дворцу серпантина Талиесин поворотил коня. Харита натянула поводья. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Ты уезжаешь, – сказала Харита как о чем-то простом и решенном.

– Ненадолго. Когда я вернусь, мы соединимся, чтобы больше не разлучаться. – Он подъехал вплотную, взял ее за руку. – До возвращения все мои мысли будут о тебе. – Он нагнулся и ласково поцеловал ее в губы.

Харита застыла и крепко стиснула поводья.

– Ты сказал, мы родились заново, – с горечью произнесла она. – Сказал, что мы поженимся, что никогда не разлучимся. Что любишь меня.

– Люблю, Харита. Всем своим существом.

– Этого мало! – вскричала она и, хлестнув скакуна поводьями, ударила его пятками по бокам. – Этого… мало… мало…

Серый галопом устремился к вершине Тора.

Тоска накатила на Хариту вместе с промозглой, серой, дождливой погодой, которая установилась в округе. Царевна слонялась по переходам замка, нигде не находя места, ненавидела себя за душевную слабость и от этого терзалась еще сильнее.

У ее муки не было средоточия. Подобно ветру, что налетает сразу со всех сторон, боль разила отовсюду, куда ни повернись, в самое неожиданное время. «Почему? – твердила девушка про себя. – Почему? Почему? Почему так? Почему мысль о влюбленном Талиесине наполняет меня страхом? Почему я так боюсь?».

Она думала о Талиесине – не как о живом человеке, пылающем к ней страстью, но как о чем-то абстрактном, силе, с которой столкнулась, доводе, с которым надо смириться. Он стал безличным знаком, символом чего-то неведомого.

«Почему, – спрашивала она себя, – почему мысль о нем не приносит радости?».

Снова и снова задавала она себе этот вопрос, снова и снова приходил ей тот же ответ: «Я не люблю его».

«По-видимому, так и есть, – решила она. – Как ни больно, дело, наверное, в этом. Я не люблю его. Может быть, я никогда никого не любила…

Нет, любила. Любила мать. Но это было много лет назад, и ее уже давно нет в живых. Наверное, когда убили Брисеиду, любовь во мне умерла. Странно, что я лишь сейчас это заметила. Так давно я никого и ничего не любила – кроме себя. Да нет, и себя тоже. Верховная царица сказала правду: я желала себе смерти, оттого и плясала с быками.

Любовь…

Почему на ней все помешались? За исключением детства, я жила без нее всю жизнь. Отчего же сейчас мне сделалось так тошно? Именно сейчас?

И куда подевалось приятное чувство защищенности, правильности всего вокруг, роли в неведомом замысле, согревавшее душу всего несколько дней назад?

Да, все правда. Всего несколько дней назад ты считала, что любишь Талиесина. Всего несколько дней назад тебе мнилось, будто жизнь вновь обрела цель. Всего несколько дней назад… а теперь?

Неужто все так изменилось? Или то были лишь мимолетные чувства, более сон, чем явь? И впрямь, было в этих последних днях что-то от грезы, как будто пробуждаешься от приятного сна к бездушной и строгой реальности. Это был сон? Выдумка, порождение одиночества и тоски?».

Талиесин – не выдумка. Харита и сейчас слышала голос, зовущий ее по имени, ощущала его прикосновения, тепло его рук. Да, это явь, но любовь ли?

Если да, то ее мало.

Ей вспомнились прощальные слова, и вновь накатило ощущение безнадежности. Мало! Мало! Любви всегда мало! Любовь не спасла от смерти ее мать, не предотвратила чудовищную войну, сгубившую Эоинна и Гуистана, не спасла Атлантиду от разрушения… Любовь, насколько ей ведомо, никогда еще никого не избавила от страданий, даже на краткий миг.

А теперь христианский пастырь Давид утверждает, будто миром – и даже мирами: прошлыми, настоящими, будущими – движет любовь. То же самое слабое, непостоянное чувство. Бессильное и по самой природе своей уязвимое. Достойное скорее презрения, чем восторгов, жалости, чем одобрения.

Что это за Бог, Который требует, чтобы Его любили, называет Себя любовью, хочет, чтобы Ему служили с любовью? Кто сделал любовь высочайшим проявлением Своей силы и поставил Себя над другими богами, утверждая, что Он один сотворил небо и землю, что Ему одному подобает слава, честь и поклонение?

«Странный Он, этот Бог любви, – думала Харита. – Совсем не такой, как другие известные мне боги». Так непохож на Бела, который в своем двойственном аспекте – изменчивости и постоянстве – требовал самого простого служения, да и то необязательно. Да, он не слишком заботился о своем народе, не слишком помогал людям, но и не делал вид, что о них радеет. Он был одинаково равнодушен к жрецу и к бродяге.

Но этот Всевышний утверждает, что печется о Своих людях, просит, нет, требует, чтобы от Него одного ждали суда, руководства, защиты. И при том Он может быть недоступен, холоден, далек и переменчив, что твоя Кибела.

Тем не менее Харита обещала служить Ему, крестилась в христианскую веру. Почему?

Не потому ли, что она мечется и устала метаться, искать, жить без всякого смысла? Поэтому ли?

Как птичка, запертая в хлеву, бросается на немые, бесчувственные стены, так Харита пыталась понять свои мысли и чувства, всякий раз натыкаясь на молчание и безразличие. Вопросы ее оставались без ответа.

Ладно, к новому Богу ее привлек Его Сын Иисус, Который жил человеком среди людей, учил любви, учил, как войти в царство мира и бесконечной радости. Да, в такое стоит поверить. Но зачем?

Бел не сулит ничего невозможного, не дает пустых обещаний. Жизнь и смерть для него едины. Иное дело – Иисус. Если Харита верно поняла Давида, Иисус, истинный Бог, принес Себя в жертву, чтобы все могли заново родиться и войти в Его Царство – такое же далекое от нее, такое же бесплотное, как и любовь, которую Он обещал уверовавшим в Него.

«Только веруй, – говорил ей Давид. – Он не просит от нас понимания, только веры. Написано: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего (единородного), дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную»

Только веруй! Воздвигнуть Атлантиду из вод – и то было бы легче! Как поверить в Бога, Который незрим, но объявляет всю вселенную Своим достоянием, Кто требует беззаветного служения, но Сам молчит, Кто зовет Себя Отцом, но не пощадил Своего единственного Сына?

Лучше уж верить в Бела, в Ллеу, в Матерь-богиню, в любого из множества богов и богинь, которым поклонялись люди с начала веков. Лучше не верить ни в кого и ни во что… мысль, от которой веет спокойствием гробницы.

«Боже! – в отчаянии вскричала она. Ветер и дождь, стучавший по склонам Тора, заглушили слова. – Боже!»

Глава 11

Ночью утих дождь, ливший без перерыва несколько дней, и возвратилась весна. Харита несколько мгновений пролежала в постели, чувствуя, как свет проникает в тело и душу, потом вспомнила, что ничего не ела вчера и позавчера. Она ощущала голод и в то же время легкость, как будто за ночь растаяло бремя тоски, рассеялось, словно тучи. Хотя ничто не изменилось.

Она по-прежнему не знала, любит ли Талиесина, верит ли в нового Бога, она чувствовала себя все так же одиноко и неприютно. Первой мыслью было быстро встать, оседлать лошадь и мчаться в холмы – скакать без остановки, сполна раствориться в кипучей зелени и синеве неба.

По дороге к конюшням она перехватила хлеба с сыром и глоток вина, а потом выскочила во двор, где встретила Моргану. Та так и дышала угрозой.

– Я с тобой не ссорилась, – сказала Харита. – Постараемся друг дружку понять.

– Понять? О чем ты, сестрица? – нехотя отвечала Моргана.

– О Талиесине. Он признался мне в любви и хочет, чтобы мы поженились. Скажу тебе совершенно честно: я не знаю, люблю ли его. Скорее всего, нет. Вероятно, мы никогда не поженимся…

Моргана улыбнулась, как кошка, поймавшая в когти мышь.

– Так ты призна…

– Но, – оборвала ее Харита, – поженимся мы или нет, я запрещаю тебе соваться в наши дела.

– Если ты его не любишь, какая тебе забота? – спросила Моргана.

В тот миг Харита пропустила вопрос мимо ушей, но позже, позволив серому щипать травку у обочины, она поймала себя на мысли: «Какая мне забота?»

Она так и сяк поворачивала вопрос в голове, слушая, как шлепают по мокрой земле копыта. Не из заботы ли родится любовь? И разве не одно и то же – заботиться и любить?

Углубившись в свои мысли, она перевалила через холм и поехала вниз мимо густых зарослей терновника. Резкий, жалобный крик вывел ее из забытья. Она резко натянула поводья и прислушалась. Прямо впереди в терновнике что-то шебуршало.

Харита слезла с коня, подошла к зарослям, встала на колени и вгляделась в тесное переплетение ветвей. Там явно кто-то был, однако разобрать хоть что-нибудь мешала густая тень. Очень осторожно она отвела верхний слой листьев. Резкий крик разорвал тишину, куст яростно забился. Харита отпустила ветку, но успела заметить, кто там внизу: маленький сокол застрял в шипах.

Она снова развела листья и медленно-медленно просунула в куст руку. Птица забилась, вскидывая голову и перебирая ножками, однако шипы крепко держали крылья.

– Ну-ну, ясный мой, – уговаривала Харита, протягивая свободную руку к соколу. – Сиди тихо, я тебе больно не сделаю.

В палец впились когти и клюв. Харита отдернула руку.

– Ш-ш-ш, спокойнее, я твой друг.

Сокол снова вскрикнул и дернулся в ее сторону. Круглый, с красным ободком глаз смотрел гордо и зло. Харите ничего не оставалось, кроме как сесть на корточки и ждать, пока пройдет его гнев.

Через несколько минут сокол успокоился, и Харита вновь протянула руку. Медленно, плавно придвигала она ладонь. Сокол позволил коснуться своих перышек и тут же сильно клюнул ее в мизинец.

Игра в кошки-мышки продолжалась довольно долго. Сокол отбивался от всех попыток его взять. Однако Харита не сдавалась: уговаривала его, успокаивала, силилась втолковать, что это для его же пользы.

– Что с тобой делать? Не могу я так тебя оставить, ты погибнешь, – убеждала она сокола.

Птица опять вскрикнула, но на этот раз немного потише, да и трепыхалась уже не так сильно.

– Ну вот, – сказала Харита, – ты здесь уже давно. Так я и думала. Ветер швырнул тебя в терновник, и без моей помощи тебе не выбраться. Ну, потерпи, дай я тебя вытащу.

Сокол смотрел ясным круглым глазом, но на этот раз отбиваться не стал; он замер и позволил взять себя в руку.

Она высвободила крылья и вытащила сокола из темницы. Спинка и крылья у него были серые, снизу – палевые. Грудку, спинку, крылья и голову покрывали черные крапинки, формой напоминавшие кинжальное острие; хвост и крылья птицы украшали поперечные черные полосы.

– Ну вот, – сказала она ласково, поднося его к себе и нежно поглаживая перышки. – Ты свободен. Теперь я тебя отпущу.

Она отошла от зарослей, развернулась по ветру и подняла птицу. Сокол вырвался из горсти, затрепыхал в воздухе и пошел вниз – одно крыло его отчаянно билось, другое перегнулось пополам и беспомощно повисло. Птица села на расстоянии нескольких шагов, Харита бросилась к ней.

– Прости, мой ясный! У тебя что-то с крылышком. Дай погляжу. – Она наклонилась подобрать сокола, и он больно клюнул ее за кожу между указательным и большим пальцами. – Ой! – Из ранки тут же хлынула кровь.

– Какой неблагодарный! – укоризненно сказала Харита, поднося руку ко рту. – Как же я тебе помогу, если ты мне не даешься?

Сокол снова жалобно вскрикнул и заковылял в высокой траве, волоча раненое крыло.

– Куда бежишь? – крикнула вслед Харита. – Посмотри на себя. Ты ранен и ослабел от голода. Ты не сможешь себя прокормить, ты и летать-то не можешь. Кроме меня, никто тебя не спасет. Пропадешь здесь, ясный мой.

Он пробежал несколько шагов и, похоже, исчерпал последние силы, потому что остановился и оглянулся на Хариту, часто дыша через открытый клюв.

Харита подбежала, нагнулась к птице.

– Ну, позволишь тебе помочь?

Обессиленный сокол опустил клюв и забил крылом по траве. Харита осторожно подняла его – он уже не мог сопротивляться, просто закрыл глаза и устроился в сгибе ее локтя.

Прискакав во дворец, Харита прямиком отправилась в свою комнату и посадила сокола на кровать, потом отправилась искать Лиле. Та была в саду и, стоя на четвереньках, сажала семена во влажную землю.

– Лиле, – сказала Харита, – я подобрала раненую птицу. Ты можешь ее посмотреть?

– Птицу? – Лиле утерла лоб рукавом. – Птицы не лечатся. Тебе надо было оставить ее в лесу, – сказала она и вернулась к своей работе.

– Она бы умерла, – объяснила Харита.

– Да, так оно и бывает. Большинство диких животных вылечить невозможно, в том числе птиц. Они умирают.

– Это не та птица, – отвечала Харита. – Это сокол. У него, кажется, крыло сломано, он не может летать.

– Сокол? – Лиле сначала оживилась, потом пожала плечами. – Все равно я ничем не могу помочь.

– Ну хоть посмотри его, – уговаривала Харита. – У него ничего страшного – только крыло. Да еще от голода ослабел.

Лиле вытерла руки о подол желтого платья и встала.

– Ладно, взгляну на твоего сокола. Только обещай, что, если ничего поделать нельзя, ты велишь его убить. Нехорошо, чтобы живая тварь понапрасну мучилась.

– Обещаю, – сказала Харита. – Идем, он у меня в комнате.

Обе быстро вышли из сада.

Лиле присела на край кровати и некоторое время внимательно разглядывала сокола. Тот не шелохнулся, когда она протянула к нему руку, и не сопротивлялся, даже когда она стала осматривать больное крыло.

– Крыло сломано, – сказала она. – Боюсь, этот юный кречет свое отлетал.

– Нет! – в тревоге вскричала Харита. – Ты наверняка можешь его вылечить. Пожалуйста, Лиле, попробуй.

Лиле вздохнула и с сомнением взглянула на серый комок перьев.

– Ладно, сделаю, что могу. – Она вышла из комнаты со словами: – Пойду принесу инструменты. А ты пока вели младшим конюхам поймать двух-трех мышей, только чтоб не убили их, а живьем. И с этого дня пусть приносят столько живых мышей и крыс, сколько сумеют поймать. И захвати чашку с чистой водой.

Харита все сделала, как было сказано. Когда она вернулась, Лиле перевязывала крыло полосками белого холста. На кровати валялись обрезки перьев, голова сокола была замотана тряпкой.

– Что ты с ним сделала? – спросила Харита.

Не поднимая головы, Лиле объяснила:

– Закрыла ему голову, чтобы не бился. Маховые перья пришлось подрезать, чтобы он не попытался взлететь, пока не зажило крыло. Ну, если удастся держать его в сытости и покое, он может и поправиться. – Она выпрямилась и оглядела свою работу. – Больше бы никто сделать не сумел. Теперь все зависит от него самого.

Харита села и принялась гладить сокола по голове.

– Спасибо, Лиле, он поправится, – убежденно произнесла она. – Я об этом позабочусь.

– Все может быть, – с сомнением отвечала Лиле. Она начала собирать инструменты. – Увидим.

Через несколько дней Талиесин вернулся в Инис Гутрин. Он объехал стороной Тор и направился прямиком к церковке. Давид встретив его у ручья; юноша спешился, привязал лошадь и вместе со священником поднялся на холм.

– Рад тебя видеть, Талиесин. Поешь с нами? Мы как раз собирались преломить хлеб.

Они уселись, Коллен принес миски с вареной крольчатиной и луком, свежеиспеченный хлеб. Они помолились и приступили к трапезе. За едой Талиесин рассказал о переселении на землю, которую даровал им Аваллах.

– На высоком холме стоит разрушенный каер – он господствует над всем, что открывается взору. Превосходное укрепление среди густых лесов и плодородных полей. Каждый король был бы рад его получить, но люди давно уже здесь не жили, так что работы хватит – строить жилье, расчищать поля, пасти скот, восстанавливать стены. Всего и не перечислить.

Давид заметил, что глаза юноши устремлены на далекий Тор, и, желая отвлечь его, стал рассказывать, как будет выглядеть заново отстроенный храм и что скоро вновь начнутся богослужения.

Талиесин ничего не слышал, и Давид сказал:

– Но ты приехал не затем, чтобы болтать со мною о храме. Если хочешь что-нибудь узнать о Харите, спроси ее саму. Мы ее с тех пор не видали.

Талиесин печально покачал головой и рассказал, что случилось в становище кимров, когда туда приезжал Аваллах.

– Так что видишь, – заключил он, – дело наше не решено, и мне заказан путь в жилище короля-рыболова, не то я отправился бы туда сам.

– Ясно, – сказал Давид. – Хочешь ли ты, чтобы я передал ей послание?

– Я об этом и думал.

Давид взял из миски еще хлебец, разломил его.

– Ладно, доедим и пойду.

Талиесин вскочил и потянул священника за руку.

– Доедим, когда вернешься.

– Ладно, – согласился тот. – Дай мне своего коня, чтобы я быстрее вернулся.

Они вместе спустились с холма, и Давид взобрался на вороного со словами:

– Что ей передать?

– Скажи, я буду ждать в саду у подножия Тора. Пусть приходит туда.

Давид подъехал к Тору по восточной дамбе и поднялся по вьющейся дорожке к дворцовым воротам. Его без проволочек впустили во двор, где он спешился и на мгновение засмотрелся по сторонам. В который раз его изумило величие дворца – такого он не видел нигде, даже в Константинополе.

Не диво, что соседи-бритты считают Аваллаховых людей волшебными существами: все в них удивляет и восхищает, как если б они и впрямь пришли из Иного Мира. Как знать, может, рассказы о западных землях не лживы, и Аваллах действительно король эльфов с Острова Бессмертных, как уверяют жители окрестных холмов…

Такое ли еще бывает!

Подобные мысли посещали Давида не впервые. Однако сопровождавшее их чувство – будто, вступая на землю Тора, он входит в совершенно иной мир, – ощущалось сейчас сильнее обычного.

«Как легко поверить, – думал он, глядя на величественную каменную кладку, – будто все это создано волшебством»

И все же он знал Аваллаха – человека, не эльфа, подружился с ним, неоднократно делил с ним трапезу, спал с ним под одной крышей и крестил его в озере, что плещется у зеленой подошвы Тора. И хотя они с Колленом как-то приняли Хариту за видение Девы Марии – воспоминание заставило его улыбнуться, – всякий на их месте ошибся бы: они были усталы и голодны с дороги, тут что хочешь померещится, к тому же подобная красота – большая редкость, Они не вдали кого-то увидеть в храме, тем более такую красавицу. Так что ошибка их вполне объяснима.

Под колоннадой Давид заметил на себе чей-то взгляд. Он остановился подождать. Из тени выступила девица Моргана, руки ее были смиренно сложены, улыбка выражала кротость. Священник улыбнулся в ответ, но по коже его пробежал холодок.

– Ты к Харите, – сказала Моргана, не переставая улыбаться.

– Да. Скажи, если знаешь, она у себя?

– Да. Она тебя сегодня ждала.

Давид в изумлении поднял брови.

– Как так? Я сам час назад не знал, что поеду к ней.

Моргана чуть склонила голову набок, словно прислушиваясь к кому-то, кто стоит рядом.

– Так ты говоришь.

– Ты меня к ней проводишь? – Давид указал на большую бронзовую дверь. Дверь была открыта. Моргана взглянула туда же, но не двинулась с места.

– Ты пришел говорить о Талиесине.

– Да, это так.

Лицо Морганы омрачилось, она медленно пошла на священника. Тонкое щупальце страха коснулось его сердца.

– Она не любит Талиесина, – тихо и грозно сказала Моргана.

– Это она тебе сказала? – На Давида напало внезапное и необъяснимое желание сбежать.

– Она всем сказала – даже самому певцу, да он не слушает. Она велела, чтоб он больше не приходил. Ничего он не дождется.

– Я хотел бы увидеться с Харитой.

Моргана мрачно кивнула.

– Тогда иди за мной. – Она сделала несколько шагов к двери, потом замялась. – Возможно, я сумею помочь певцу.

– Возможно, – отвечал Давид, – но сперва я поговорю с Харитой, а там посмотрим.