Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

КНИГА II. СОЛНЦЕ – БЫК

Глава 1

Внемлите! В тиши и полуденном покое я слышу ор опьяненной кровью толпы. Словно молитва, возносится к небесам мое имя. «Харита! Харита! – сотрясается стадион. – Тройку! Сделай тройку! Харита!».

А я стою одна на белом песке арены, мое тело смазано маслом и ярко блестит на солнце, руки подняты, они вбирают неистовство толпы, напитываются им. Колючий воздух царапает ноздри и легкие.

Боль нарастает во мне. Я дрожу от боли и волнения. Я трепещу. Внемлите! Они кричат мне!

«Харита! Харита! Харита!».

Мы – Чайки, и я – предводительница. Мы хорошо плясали сегодня, никто не ранен. Пусть толпа ревет от восторга. Мы – Чайки, лучше нас нет. Сегодня мы потрудились на славу. Пусть вопят, требуя продолжения, – мы на сегодня отплясались. Пусть другие танцуют им на потеху, мы выложились сполна.

Я киваю остальным, они выбегают на песок и встают рядом со мной. Сцепив ладони, мы поднимаем руки над головой. Чайки! Мы медленно поворачиваемся. Толпа встает. Крики оглушают.

И посыпалось. Золото, серебро. Я отпускаю своих танцоров собирать деньги, но сама стою неподвижно. Я стою, высоко вскинув голову, пот струится по телу, солнце печет загорелую кожу. Я стою, и толпа швыряет на арену браслеты и кольца, золотые и серебряные цепи, медные чаши и украшенные жемчугом кубки. Все летит на песок, а мы подбираем. Почему бы нет? Это наше право.

Мы – Чайки! Вы не понимаете, что это значит? Мы – лучшие. А я, Харита, лучшая из лучших.

Царский храм Солнца в Посейдонисе – два огромных сложенных вместе треугольника, белокаменные террасы, покоящиеся на колоннах. Мрамор блестит на солнце, красновато-золотистые медные шпили огненными иглами тянутся в синее-пресинее небо. Жрецы в белых одеяниях, словно неутомимые духи, снуют по холодным тенистым коридорам или толпятся на террасах, поучая смиренных послушников.

Харита, в пышной желтой рубахе, позвякивая золотыми монистами и браслетами, шла по террасе мимо высоких колонн, ее загорелые ноги в белых кожаных сандалиях легко ступали по холодному мраморному полу. Она знала, что предстоит столкновение, и была к нему готова.

Дважды за последние два месяца ее вызывал к себе Белрен, жрец-смотритель бычьей арены. Тогда дело ограничилось неопределенными предупреждениями, которые она проигнорировала. В третий раз ей так легко не отделаться.

Она шагнула в сводчатый дверной проем между красными лаковыми столбиками и скользнула между двумя служками раньше, чем те успели ее остановить.

Белрен, серьезный, важный, со следами шрамов, полученных на арене, поднял голову.

– А, Харита, – сказал он, вставая из-за груды бумаг. – Не ждал тебя так быстро.

– Я явилась без промедления, как пристало твоей послушной дочери. – Харита холодно улыбнулась и склонила голову.

Белрен тоже улыбнулся без теплоты и махнул слугам, чтобы их оставили вдвоем.

– Разумеется. Прошу, садись.

Он указал на обитую шелком скамью в оконной нише.

– Я постою, Белрен. Это разрешено.

– Разрешено? Харита, ты меня удивляешь. Ты считаешь меня врагом?

– Врагом? – с иронией переспросила она. – Конечно, нет. А ты меня?

– Ты знаешь, что не считаю. А не знаешь, так зря. Я твой друг, Харита. Конечно, ты в это не веришь, но я желаю тебе добра.

– Вот как! – выпалила она. – Тогда почему ты не разрешаешь мне выбирать быков? И почему изводишь нас своими дурацкими правилами?

Белрен медленно покачал головой, как бы не веря своим ушам.

– Вот видишь? Ты уже забыла свое место.

– Я знаю свое место, Белрен. Оно на арене с моими танцорами.

– Твоими танцорами, Харита?

– Да, с моими. – Она шагнула вперед, глаза ее сверкали. – Кто их учит? Я. Кто втирает бальзамы в их усталое тело, разминает затекшие мускулы? Я. Кто перевязывает им раны? Кто слушает их крики, когда по ночам им снятся страшные сны? Я.

– Не сомневаюсь, ты прекрасный руководитель, Харита…

– Прекрасный руководитель? Нет. Я – Чайки, и они – это я.

Белрен побагровел и пошел на нее. Харита не двинулась с места.

– Ты заносишься, Харита.

– Я никогда не заношусь, – выкрикнула она. – Иначе продержалась бы я так долго? – Она помолчала, потом заговорила мягче. – Ты знаешь, сколько я уже здесь?

– Знаю. Ты служишь долго и успешно.

– Семь лет я на арене. Подумай! Я танцую семь лет! Скажи, Белрен, было ли такое до меня?

Белрен на мгновение смутился.

– Нет, – тихо ответил он. – На моей памяти не было.

– И до того тоже. – Она подошла ближе. – Четыре года, как я возглавляю Чаек. Сколько из них погибло с тех пор?

– Одна или две, наверное. Тебе сопутствует удача.

– Ни одной! Никто из моих танцоров не погиб с тех пор, как я их собрала! Кто еще может этим похвастаться?

– Ты говоришь о танцах с быками, как об игре.

– Это и есть игра. Ты сам знаешь, что бы ни говорил народу. Да и народ знает, что это игра. Золото, серебро – ты думаешь, они швыряют свои побрякушки богу? Они швыряют их нам! Нас осыпают золотом.

– Это жертва. Она принадлежит храму.

– Да. Она принадлежит храму, но нам великодушно позволяют оставить немного себе. Потому что ты знаешь, на кого ходят смотреть.

– Народ ходит смотреть на священный танец, – фыркнул Белрен.

– Народ ходит смотреть на меня! – воскликнула Харита. – Или ты думаешь, что наши соотечественники ни с того ни с сего так полюбили танцы с быками? Или другие арены тоже заполнены до предела?

– Они заполнены, – осторожно возразил жрец.

– Да – когда там появляются Чайки.

– Ты возгордилась, Харита. Что, если бы я сказал, что тебе больше нельзя выступать?

Она запрокинула голову и расхохоталась.

– Нельзя выступать? Да кто посмеет это объявить? Ты? Хотела бы я на это посмотреть! Ты выходишь на середину арены и объявляешь, что Чайки больше здесь не появятся. Да тебя разорвут в клочья! Народ взбунтуется!

– Ты считаешь себя настолько могущественной?

– Не себя. Я, как и ты, всего лишь служу богу. – Она уперла руки в бока и вплотную подошла к жрецу. – Однако, когда я танцую, я становлюсь богом!

– Не кощунствуй!

– Я не кощунствую! – Она наклонила голову и сощурила глаза. – Я скажу тебе, что мой танец угоднее богу, чем все твои денежные расчеты!

– Ты думаешь, меня волнуют деньги?

– А что же тебя волнует?

Белрен помолчал, сердито глядя на нее.

– Меня волнует, что ты оскорбляешь священное искусство. Меня волнует, что ты ставишь себя выше законов храма. Меня волнует, что твое ненасытное тщеславие обесценивает танец.

– Твоими устами говорит ревность. Продолжай.

– С тобой бессмысленно говорить, Харита. Тебе кажется, что все ополчились против тебя. Ты видишь лишь то, что хочешь увидеть.

– Я вижу то, что есть, – прошипела она. Мышцы ее под тонкой тканью напряглись.

– Сомневаюсь. – Он отвернулся от нее и медленно опустился на скамью, покачивая головой. – Что с тобой делать, Харита?

– Мне все равно, что ты делаешь с другими командами. А Чайкам разреши выбирать быка. Отмени свои правила, позволь мне распоряжаться по своему усмотрению.

– И ты будешь счастлива?

– Счастлива? Я не знала, что мы обсуждаем мое счастье.

– Я сказал, что я твой друг.

– Тогда отдай нам половину сбора.

– Половину?!

– А почему бы нет? Без меня ты не получал бы и десятой доли теперешнего.

Белрен взглянул на нее в упор, потом пожал плечами.

– Половину так половину. Что еще?

– Обещай никогда больше не угрожать мне.

– Когда это я тебе угрожал?

– Когда говорил, что больше не позволишь мне танцевать. Что это как не угроза? Предостережение?

– Называй, как хочешь.

– Дай слово, – настаивала Харита.

– Я никогда не буду тебе угрожать. Это все?

Харита широко улыбнулась.

– Когда я просила чего-нибудь для себя?

– Ладно. Ты получила все, чего хотела. Взамен я тоже хотел бы кое-что попросить.

– Что именно?

– Совсем немного. – Белрен махнул рукой, показывая, что речь идет о пустяке. – Я хотел бы, чтобы ты отдохнула.

– Отдохнула? – настороженно переспросила Харита.

– Да, и как следует.

– И как же долго я должна отдыхать?

– Месяцев шесть.

– Шесть месяцев! – взвыла Харита. – Ты пытаешься меня убить!

– Я пытаюсь тебя спасти!

– От кого?

– От тебя самой! Разве ты не понимаешь?

– Если я, как ты говоришь, шесть месяцев буду отдыхать, а потом выйду на арену, что, по-твоему, будет? Ты сам был когда-то танцором и знаешь, что это значит.

– Тогда, возможно, тебе пора уйти.

Харита посмотрела так, будто ее ударили.

– Я не уйду, – прошептала она. – Возможно, я погибну на арене, но я не уйду.

Белрен взглянул на нее печально.

– Помню, как ты задумала сделать тройное сальто. Никому еще это не удавалось. Никто не верил, что у тебя получится. Но у тебя вышло с первого раза.

Харита улыбнулась воспоминанию.

– Я два дня крошки не могла съесть – а это оказалось так просто.

– Да, и что теперь? Ты делаешь тройку чуть не каждое выступление. Она утратила свою новизну.

– Люди ждут ее, – отвечала Харита. – Ради нее и приходят.

– Скоро они захотят от тебя чего-то нового, а потом еще и еще. Что тогда, Харита?

– Тогда я сделаю что-нибудь еще более трудное, – с вызовом отвечала Харита.

– А потом? Сколько ты продержишься?

– Сколько захочу.

– Нет, Харита, это не так. Ты все же не богиня, что бы ты о себе ни мнила. Нет, однажды ты попытаешься взлететь слишком высоко и упадешь.

– Ну и пусть!

– Отдохни, Харита. А еще лучше, уйди с арены.

Она смотрела на собеседника во все глаза. В его голосе слышалось нечто новое – сочувствие. Однако она не поддалась.

– Как ушел ты?

Он не обиделся.

– Еще год-два учебы, и ты станешь жрицей. Ты близка к этому. Ты сможешь вернуться домой, к своему народу.

– Так вот как ты хочешь от меня избавиться!

Белрен встал и подошел к ней вплотную.

– Харита, – нежно произнес он. – Я смотрю на тебя с тех пор, как ты появилась в храме. Твоя способность к танцам – бесценный дар, который надо хранить вечно. Однако ты уже не прежняя дерзкая юница, ты стала старше. У тебя должны быть иные мечты, иные чаяния.

– Ты говоришь, вернуться домой? У меня нет дома, Белрен.

– Нет дома? Все мы знаем, что твой отец – царь Аваллах Саррасский. Он должен гордиться тобой, твоим искусством.

– Мой отец ни разу не видел, как я танцую.

Белрен молча кивнул, потом сказал:

– Да, конечно, ему некогда, он воюет…

– Дурацкая война! Все только и говорят, что об этой смешной войне. – Она резко отвернулась. – Нет, дело не в войне.

– Ты знаменита во всех Девяти царствах. Тебе будут рады в любом месте, которое ты захочешь назвать домом.

– Я уже решила, Белрен, – печально отвечала она. – Мой дом – в храме. Мой дом – арена.

– Она станет и твоей могилой.

– Что в этом плохого? Я много лет назад посвятила свою жизнь богу.

– Жизнь – да, но не смерть.

– Жизнь, смерть – какая разница? Так и так я приношу себя в жертву.

Белрен вздохнул и отвернулся.

– Ладно, Харита. Можешь идти.

Она пошла к двери и уже потянула ручку на себя, но замялась и вновь повернулась назад.

– Спасибо, Белрен… Прости…

Он поднял руки.

– Не надо извиняться. Только обещай, что подумаешь о моих словах.

Харита кивнула, торопливо вышла из комнаты и закрыла дверь. Она пошла по коридору, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не перешла на бег. С разгона она налетела на группу идущих навстречу жрецов. Те попытались ее остановить, но Харита вырвалась и побежала дальше, не разбирая дороги.

Она очнулась, увидев знакомое чистое озерцо с фонтаном. Прохладные послеполуденные тени лежали на аккуратно подстриженной лужайке, свет висел в воздухе, тягучий, как сладкий мед, и Харита вспомнила, как впервые вошла в этот сад и увидела в точности такую же картину.

Она медленно побрела вдоль пруда, воскрешая в памяти далекий день, когда гуляла здесь с матерью. Постепенно она почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась и увидела Верховную царицу. Как ни странно, Харита не удивилась – видимо, в глубине души она ждала этой встречи. Царица сидела на высоком трехногом табурете и грустно смотрела на Хариту. Девушка подошла.

– Ну, Харита, мы давно не виделись, – сказала царица Данея, и губы ее скривила горькая усмешка. – Я знала, что мы еще встретимся, но ждала этого раньше.

– Так это ты меня сюда привела? – спросила Харита. Ей подумалось, что она не случайно забрела в сад.

– Тебя привели твои собственные ноги. – Царица подняла глаза к чистому, начинающему розоветь небу. – Это мое любимое время суток – вечерние сумерки.

– Чего тебе от меня надо? – резко спросила Харита.

– Зачем такая подозрительность, дитя мое? – Царица вновь посмотрела на нее. – Этому ты научилась на арене?

– Похоже на то.

– Тогда мы должны расширить твое образование. – Верховная царица снова взглянула на небо. – Помню… – сказала она наконец, – помню девочку такую любопытную, такую живую, что она вся была, как огонь. Я не думала, что этот огонь можно загасить. – Царица подняла бровь и вновь взглянула на Хариту. – Неужто это была ты?

Слова эти задели Хариту за живое. Она поднесла руку к горлу.

– Была… когда-то, – с трудом выговорила она.

– Да… когда-то. – Царица надолго замолкла. Слышно было, как льется в прудик вода. Где-то запела птица, провожая ушедший день.

– Я пришла встретить ту, с кем подружилась, – сказала Данея наконец, – и не вижу ее.

Харита только кивнула. Руки ее бессильно повисли.

– Отбрось это все, Харита, – сказала царица.

– Я боюсь… Столько времени прошло… столько событий… Слишком много.

Царица встала с табурета и указала на дорожку.

– Пройдись со мной немного.

Они двинулись вдоль тенистой аллеи. Харита чувствовала, как тугой клубок ее мыслей и чувств расслабляется; впервые в жизни ей захотелось услышать от кого-нибудь, как ей поступить.

– Я так запуталась, – вздохнула она.

– Ты привязана к нежеланному прошлому и невозможному будущему. Оттого ты и запуталась.

– Ты знаешь, что со мной было?

– Знаю, дитя мое: ты пыталась себя убить. Ты выбрала бычью арену – то есть смерть. Но ты не погибла, а стала величайшей танцовщицей в истории нашего народа. Это должно было чему-то тебя научить.

– Я не могу их оставить, – сказала Харита. – Они все, что у меня есть. Я их предводительница, их жизнь. Если я уйду, они все погибнут.

Царица остановилась и повернулась к Харите.

– Отпусти их на волю, Харита. Дай волю себе.

– Что я буду делать?

– Дитя мое, ты будешь делать то, для чего рождена на свет. – Верховная царица улыбнулась, и Харите внезапно почудилось, что прошлого не было – как будто она все та же девочка, сгорающая жаждой узнать извечные тайны.

– Приходи ко мне, когда будешь готова, – сказала царица. Она резко повернулась и пошла по дорожке. – Тебе пора решаться, Харита.

Царица исчезла в сгустившейся тени. Харита некоторое время смотрела ей вслед, пока не поняла, что глядит в пустоту. Вечерний ветерок зашелестел по саду, по коже побежал холодок. Харита повернулась и пошла прочь.

Глава 2

Талиесин стоял посреди рощи, крепко сцепив руки за спиной, и, закрыв глаза, с ученической сосредоточенностью нараспев повторял урок, а на ветке над его головой пела малиновка. Хафган сидел на пне, положив на колени рябиновый посох, рассеянно слушал питомца и смотрел сквозь просвет в листве на клочок синего неба.

– …рыб в скорлупе, – говорил Талиесин, – три рода: те, что перебираются на руках и ногах, те, что, не имея ни рук, ни ног, бездвижно лежат на песке или прилепляются к камням и… и… – Он резко открыл глаза. – Не помню, что дальше.

Хафган оторвал глаза от неба и наградил мальчика строгим взглядом.

– Ты не помнишь, что дальше, потому что не думал, что говоришь. Твои мысли где-то далеко, Талиесин, а не с морскими рыбами.

Талиесин помрачнел, но лишь на какой-то миг. Не в силах больше скрывать переполнявшую его радость, он расплылся в улыбке.

– Ой, Хафган, – сказал он, подбегая к друиду, – отец сегодня возвращается! Все лето его не было. Не могу я думать о глупых рыбах.

– Я отдал бы мое змеиное яйцо за овата, будь тот вполовину так умен, как глупая рыба.

– Ты знаешь, о чем я.

– Как я могу знать то, чего ты не говорил, дружок? – Хафган протянул руку и взъерошил золотистые волосы мальчика. – Однако мы болтаем без всякого толка. Давай вернемся, чтобы ты мог поджидать отца вместе с другими мальчишками.

Талиесин хлопнул в ладоши.

– Однако, – предупредил Хафган, – по дороге домой ты расскажешь мне, от чего помогает корень камнеломки.

– Камнеломки? Никогда о такой не слышал.

– Вот за это и расскажешь стихами, – ответил Хафган.

– Прежде поймай меня! – крикнул Талиесин через плечо и побежал.

– Думаешь, я такой тихоход? – Хафган в один прыжок догнал его, подхватил и поднял высоко в воздух.

– Перестань! – вопил Талиесин, беспомощно извиваясь. – Сдаюсь! Сдаюсь!

Он еще не договорил, как Хафган опустил его на землю.

– Ш-ш-ш!

– Что такое…

– Ш-ш-ш! – прошипел друид. – Слушай!

Талиесин мгновенно смолк и завертел головой, ловя любой звук, однако слышал лишь обычные лесные шумы.

Наконец Хафган взглянул на мальчика.

– Что ты слышал?

Талиесин мотнул головой.

– Я слышал малиновку, лесного голубя, пчел, шелест листвы – больше ничего.

Хафган наклонился поднять посох, а выпрямившись, принялся стряхивать травинки с серого одеяния.

– Ну, – весело поинтересовался Талиесин, – что слышал ты?

– Наверное, это были пчелы.

– Скажи.

– Я слышал то же, что и ты, – отвечал друид. Он повернулся и пошел к каеру.

– Ой, Хафган, скажи, что ты услышал такого, чего не услышал я.

– Я слышал трех сверчков, куропатку, ручей и еще кое-что.

– Что? – Мальчик просветлел. – Моего отца? – с надеждой спросил он.

Хафган остановился и посмотрел на питомца.

– Нет, не его. Что-то другое. Если подумать, наверное, это донеслось не из мира людей. Я слышал стон – долгий, низкий стон сдерживаемой боли.

Талиесин остановился и снова закрыл глаза, пытаясь различить звук, о котором сказал Хафган. Друид прошел несколько шагов, потом обернулся.

– Ты уже ничего не услышишь. Звук прекратился. Может быть, мне и вовсе померещилось. Пошли домой.

Талиесин догнал наставника, и они в молчании дошли до Каердиви. У наружных ворот их ждал встревоженный Блез. Завидев их, он со всех ног бросился навстречу учителю.

– Ты слышал, Хафган? – Он прочел ответ в глазах друида и спросил: – Что это, по-твоему, значит?

Хафган повернулся к Талиесину:

– Беги домой. Скажи матери, что мы вернулись.

Талиесин не двинулся с места.

– Беги, – повторил Хафган.

– Если ты меня отошлешь, я все равно прокрадусь за вами и подслушаю, что ты ответишь.

– Ладно, будь по-твоему, – смягчился друид. Он снова повернулся к Блезу и сказал: – Надо еще подумать, но, полагаю, это начало.

Блез мгновение растерянно смотрел на него, потом заговорил сбивчиво:

– Но… но… как это… Уже? Я думал… думал… оно будет…

– Почему не сейчас? Все происходит в свое время.

– Да, но именно сегодня?

– Почему бы нет?

– Начало чего? – спросил Талиесин. – О чем ты? О Темном времени? – Он слышал это название от друида, хотя плохо понимал, что оно означает.

Хафган взглянул на мальчика.

– Да, – сказал он. – Если я правильно читаю знамения, близится время, когда миру предстоят трудные родовые схватки. Будут бури и мощные разрывы, сдвинутся корни гор и старые основания содрогнутся. Одни империи падут, Талиесин, другие империи восстанут.

– И чем это кончится?

Хафган спрятал гордую улыбку. Вот, ведь малец, а уже умеет попасть вопросом в самую сердцевину.

– Это мы все и хотели бы знать, – сказал он. – А теперь иди домой, мать, наверное, уже гадает, куда ты запропастился.

Талиесин неохотно повернулся.

– Когда разберешься, обязательно скажи мне.

– Скажу, Талиесин.

Мальчик побрел, волоча ноги, но тут радость снова взяла верх, он перепрыгнул через пенек и вприпрыжку побежал к дому.

– Смотри за ним, Блез, – сказал Хафган. – Подобный ему родится нескоро. Однако, как ни велика будет его слава…

– …за ним придет еще более великий. Знаю. Ты много раз говорил.

Друид круто повернулся к филиду.

– Тебя утомляет моя бессмысленная болтовня?

Блез ухмыльнулся.

– Ничего, пока терплю.

– Может, тебе лучше отправиться к Индегу в Баддон Корс – говорят, он процветает. Учит необузданных сынков одного богача. Ты сможешь устроиться не хуже.

– Мне хватает одного необузданного сынка и его вспыльчивого друида.

Хафган оперся юноше на плечо, и они пошли к каеру.

– Ты правильно выбрал, Блез. И все же, знаю, порой тебе должно казаться, что ты застрял один-одинешенек на самом краю мира и ждешь, а жизнь идет где-то еще.

– Ну и пусть.

– Ты мог бы путешествовать, как я тебе говорил. Мог бы посетить Галлию или Арморику. Время еще есть. Я сумел бы какое-то время без тебя обойтись.

– Я вправду не скучаю здесь, Хафган, – сказал Блез. – Я доволен. Знаю, то, что мы делаем здесь, важно. Верю, что это так.

– И вера твоя будет вознаграждена десятикратно, стократно! – Друид остановился и медленно обернулся. – Взгляни окрест! – сказал он, глядя серыми глазами сквозь окружающую местность, как сквозь окошко в иной мир. – Мы – в центре. Это… – Он взмахнул посохом, описав перед лицом дугу, – средоточие. Мир этого не знает, может быть, никогда не узнает. Однако оно – здесь. Здесь решится будущее. Все, что отныне свершится, свершится благодаря нам. И мы с тобою, Блез, – повивальные бабки новой эпохи. Подумай об этом!

Он круто повернулся к Блезу, лицо его светилось, озаренное неземным видением.

– Важно, говоришь? Да! Многажды важнее, чем кто-либо из живущих догадывается, важнее даже, чем я или ты в силах вообразить. Нас позабудут, но наши безмолвные тени протянутся сквозь грядущие века.

– Ты говоришь о тенях, Хафган.

– В эпоху Света все, что было дотоле, покажется лишь тенью.

Талиесин вскарабкался на глыбу, с которой было видно обе дороги – вдоль морского обрыва и из леса к каеру. Отец мог приехать по любой. Еще четверо мальчишек вместе с ним шумно несли дозор, скакали с валуна на валун, состязались, кто дальше бросит камешек. День выдался спокойный и ясный, но с запада наползали тучи, низкие и темные, набрякшие завтрашним дождем.

Наблюдая за облаками и размышляя о недавних словах Хафгана, мальчик почувствовал, что сознание его устремляется прочь, как птица из клетки. Он не стал противиться новому ощущению. Это походило на полет. Он встал на цыпочки. Воздух дрожал, как в полуденный зной. Талиесин по-прежнему видел играющих рядом мальчиков, слышал их беспечную болтовню, но очертания их слегка плыли, а голоса доносились словно издалека. В уши его ворвался рокочущий гул, подобный грохоту бьющихся о берег волн.

Он посмотрел на запад, на сгущающиеся тучи. Вода блестела, как намасленная, а дальше, на самом горизонте, Талиесин различил остров. Он лучился и сиял, словно самоцвет или хрусталь, и был почти таким же прозрачным – Стеклянный остров.

Лучи света, бьющие из центрального пика, ударили в глаза, как копья, пронзили тело, прожгли костяк. Он почувствовал себя хрупким, словно вот-вот разлетится на куски.

Рев нарастал. Теперь Талиесин различал множество голосов. Они кричали хором:

– Рушится! Все рушится! Боги низринуты с высот, и мы умираем. Мы умираем! Все гибнет… гибнет… гибнет…

Ветер унес слова. Талиесин взглянул: Стеклянный остров таял, медленно растворялся, словно пар в воздухе. Наконец он пропал совсем. Талиесин стоял на обрыве, дрожа, голова его раскалывалась, над ухом кричали друзья.

– Талиесин! – звал один из мальчишек постарше. – Что случилось? Талиесин! Быстрее, сбегайте кто-нибудь за его мамкой!

Талиесин потряс головой и медленно оглядел сгрудившихся вокруг ребят.

– Ничего… все в порядке.

– Мы думали, у тебя припадок, – сказал другой мальчик. – Ты говорил, будто что-то видишь. Что это было?

Талиесин вновь посмотрел на море: горизонт был чист.

– Мне вроде как что-то там почудилось.

Мальчишки, вытянув шеи, стали смотреть на море, и Талиесин осознал, что они не понимают, а может, и никогда не поймут.

– Все, уже пропало. Ничего особенного.

– Может быть, ладья, – предположил кто-то из ребят помладше, со страхом вглядываясь в морской простор.

– Ладья, – отвечал Талиесин. – Да, может быть, это лишь ладья.

Мальчишкам явно было не по себе.

– Я проголодался, – сказал один. – Пойду-ка домой.

– И я, – поддержал его другой.

– Мне надо свиней покормить, – вспомнил третий.

– Ну и валите, – сказал самый старший, Турл, – а я подожду батю. Верно, Талиесин? Мы с Талиесином будем ждать хоть всю ночь напролет.

Остальные, прыгая через валуны, побежали вниз, в лощину, отделявшую их от холма, на котором стоял каер. Мальчики сели на камень и стали смотреть, как солнце склоняется к западу.

– Я скоро отправлюсь в Талибонт, – объявил Турл. – Там мой дядька живет, он будет учить меня воинскому ремеслу. Поживу у него, пока не подрасту, а потом буду вместе с отцом нести дозор у Вала. – Он взглянул на молча сидящего рядом Талиесина. – А ты?

Талиесин пожал плечами.

– Думаю, я останусь здесь. – Он ни разу не слышал, чтобы на его счет строили другие планы, во всяком случае, в его присутствии. – Так или иначе, я бы хотел остаться с Хафганом.

– Да он холощеный! – рассмеялся Турл. – Все друиды такие. Это мой брат двоюродный говорит, а он уже большой, на следующий год будет нести дозор у Вала.

– Твой двоюродный брат – дурак, – мрачно ответил Талиесин.

– А чем вы целыми днями занимаетесь? – спросил Турл, пропуская мимо ушей выпад против двоюродного брата.

– Разговариваем. Он меня учит.

– Чему?

– Всему.

– Друидским хитростям?

Талиесин не очень хорошо понимал, что разумеет под этим его друг.

– Может быть, – согласился он. – Насчет птиц, растений и деревьев, как читать звезды, ну, все такое. Полезным вещам.

– Научи меня чему-нибудь, – попросил Турл.

– Ну, – медленно сказал Талиесин, оглядываясь, – видишь вон ту птицу? – Он указал на белую морскую птицу, скользящую над волнами невдалеке от них. – Она зовется Черноголовкой.

– Это все знают! – хохотнул Турл.

– Она питается только насекомыми, – продолжал Талиесин. – Снимает их с воды. – В этот миг птица зачерпнула клювом, и от него побежали расходящиеся волны. – Вот так – видишь?

Турл широко улыбнулся.

– Надо же! Никогда не знал.

– Хафган знает куда больше. Он все знает.

– А можно мне учиться вместе с тобой?

– А как же твой дядя?

Турл не ответил, и они некоторое время сидели молча, отковыривая от камня желтый лишайник. Внезапно Талиесин вскочил.

– Что это? – спросил Турл.

– Давай! – крикнул Талиесин на бегу. Он прыгал через камни по направлению к лесной дороге на дальней стороне лощины. – Едут!

– Никого не вижу!

– Едут!

Турл припустил следом и скоро нагнал Талиесина.

– Ты уверен?

– Ага.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все, – отвечал Талиесин, и они побежали дальше.

Они пересекли заросшее травой дно лощины и взбежали на противоположный склон. Талиесин первым выбрался наверх и устремил взгляд туда, где разъезженная колея переваливала через соседний холм.

– Я их не вижу, – сказал Турл.

– Погоди. – Талиесин приложил ладонь к глазам и сощурился, как будто хотел силой воли вытащить кавалькаду из-за холма. И тут они услышали легкое позвякивание, затем глухой перестук конских копыт.

В следующее мгновение над холмом вырос лес сияющих копий. Он становился все выше, под ним показались люди, и вот уже лошади понеслись с холма, а мальчики ринулись им навстречу, вопя и раскинув руки, словно хотели прямиком угодить в объятья отцов.

Предводитель дружины увидел и толкнул в бок ехавшего рядом воина. Он поднял руку, и кавалькада остановилась. Мальчики продолжали бежать. Талиесин с изумлением увидел на отце короткий алый плащ центуриона и плотную кожаную кирасу. На боку у него висел короткий меч. Ни дать ни взять римлянин, только плащ заколот на плече серебряной пряжкой в виде волчьей головы да штаны ярко-синие.

– Мы весь день вас высматривали! Я знал, что вы приедете до заката, – сказал Талиесин.

Эльфин взглянул ему в лицо и воскликнул:

– Вот как славно нас встречают! Что может быть приятнее?

– Ничего, господин, – ответил Киалл. Он во весь рот улыбнулся собственному сынишке и по-военному вскинул руку.

– Запрыгивай сюда, Талиесин, поедем вместе. – Эльфин нагнулся и втащил мальчика в седло. – Вперед! – приказал он, и конница двинулась к деревне.

У внешних ворот их встречал уже весь клан. Жены, матери, отцы, дети – все размахивали руками и выкрикивали приветствия. Эльфин выехал в центр каера и приказал отряду спешиться. Воины застыли возле коней.

– Вольно! – скомандовал Эльфин.

Радостный клич огласил деревню, и воины смешались с толпой встречающих. Эльфин с улыбкой смотрел на них, радуясь, что в этот год вновь привел их назад живыми-здоровыми.

– Ты так и родился в седле?

Ронвен держалась рукой за уздечку. Ее золотисто-рыжие волосы блестели в свете уходящего дня. На ней было новое оранжевое платье с тканым поясом в сине-зеленую полосу, на голых руках выше локтя сверкали золотые браслеты с изумрудами, на шее – узкая золотая гривна.

– Смотри, Талиесин, богиня к нам обратилась, – сказал Эльфин, наслаждаясь ее видом.

– Спускайся и увидишь, богиня я или нет.

Эльфин передал поводья сыну и спрыгнул на землю.

– Позаботься о Брехане, Талиесин. Насыпь ему сегодня лишнюю меру ячменя. – Он похлопал коня по крупу, и тот рысью побежал прочь, унося на спине счастливого Талиесина. Эльфин обнял жену, их губы соединились.

– Я соскучилась без тебя, муж мой, – прошептала она между поцелуями.

– А уж я-то, – отвечал Эльфин. – Ох, как же я соскучился!

– Идем домой. Ужин готов и ждет.

Эльфин нагнулся и ласково куснул ее в шею.

– Я не прочь отщипнуть кусочек.

– Перестань. Что люди подумают?

– Подумают, что я счастливейший из смертных!

Ронвен снова обняла его и, взявши за руку, повела в дом.

– Ты, наверное, устал. Много за сегодня проехали?

– Порядочно. Я не столько устал, сколько пить хочу.

– Кувшин на столе. Я весь день охлаждала его в колодце.

– Вы знали, что мы приедем сегодня?

– Талиесин сказал. Он был совершенно уверен. Я убеждала его не слишком на это рассчитывать, вы ведь могли и задержаться, но он стоял на своем: вы приедете до заката. Так всем и говорил.

Они подошли к дому, еще раз обнялись и, согнувшись, прошли под бычью шкуру, заменявшую дверь. Огонь потрескивал в очаге, на вертеле жарилось мясо. Молоденькая девушка, дальняя родственница Ронвен, взятая в дом весной, после смерти Эйтне, медленно поворачивала вертел и время от времени поливала мясо жиром. Она улыбнулась, когда вошел Эльфин, и тут же робко опустила голову.

Гвиддно Гаранхир, еще более поседевший и ссутулившийся, стоял у огня, одной ногой опершись на подставку для дров.

– Вернулся, значит! Ну-ка, погляжу. Ишь, какой стал крепкий – что твоя сталь.

– Отец! – Эльфин и Гвиддно обнялись. – Как я рад тебя видеть!

– От тебя несет, как от лошади, сынок.

– А ты выглохтал все мое пиво!

– Не пил я твоего пива, – подмигнул Гвиддно. – Я свое принес!

– Садись, отец, садись. Поедим вместе.

– Нет уж, я пойду. Твоя мать чего-нибудь сготовила мне на ужин.