Текст книги "Под куполом"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 85 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

6

В кризисные времена люди, чтобы получить какое-то утешение, предпочитают возвращаться к давно знакомому. Это правило действует как в отношении религиозно настроенных, так и в отношении язычников. Утро этого дня не стало сюрпризом для прихожан в Честер Милле; Пайпер Либби в Конго проповедовала о надежде, а Лестер Коггинс в Церкви Христа-Спасителя – об адском огне. Обе церкви были заполнены до отказа.

Пайпер цитировала Евангелие от Иоанна: «Новую заповедь даю Я вам: любите друг друга! Как Я вас люблю, так возлюбите и вы друг друга!»

Тем, кто заполнили скамейки в церкви Конго, она проповедовала, что молитва важна в кризисное время – молитва, которая утешает, молитва, которая даёт силу, – но не менее важно помогать друг другу, полагаться один на одного и любить друг друга.

– Бог подвергает испытанию нас непонятными для нас вещами, – говорила она. – Иногда это болезни. Иногда внезапная смерть кого-то, кого мы любим. – Она бросила сочувствующий взгляд на Бренду Перкинс, которая сидела со склонённой головой, положив ладони себе на колени, скрытые под тёмным платьем. – А теперь это какой-то необъяснимый барьер, который отрезал нас от внешнего мира. Он вне нашего понимания, но также вне нашего понимания болезни и боль, и внезапные смерти хороших людей. Мы спрашиваем у Бога: почему? Но в Ветхом Завете есть ответ, тот, который Он дал Иову: «Или ты родился первым человеком, или раньше, чем горы, ты создан?» А в Новом, в более просветлённом, Завете это ответ Иисуса его ученикам: «Любите друг друга, как Я вас любил». Вот именно это мы и должны делать сегодня и ежедневно, пока все не закончится: любить друг друга. Помогать друг другу. И ждать, когда закончится это испытание, потому что испытания Господние заканчиваются всегда.

Цитата Лестера Коггинса была взята из книги Числа (того раздела Библии, который мало вдохновляет на оптимизм).

– Терпите, согрешили вы перед Господом, и знайте, что ваш грех найдёт вас!

Как и Пайпер Либби, Лестер так же воспользовался идеей испытания – постоянный проповеднический хит во время всяких хреновертей в продолжении всей человеческой истории, – но главным образом он сосредоточился на заразительности греха и на том, как Бог расправляется с такой заразой, у него это было похоже на то, что Господь выжимает её Собственными Пальцами, как человек давит себе какой-то досадный прыщ, пока тот не брызнет гноем, как святой Колгейт.

А поскольку даже при ясном свете хорошего октябрьского утра он оставался более чем уверенным, что грех, за который наказан город, это его грех, Лестер был удивительно красноречивым. У многих в глазах стояли слезы, из ближайших рядов часто звучали восклицания: «Господи, помилуй!» В таком вдохновенном состоянии у Лестера даже во время проповедей зачастую рождались новые грандиозные идеи. Одна из таких, вынырнула у него в голове и сегодня, и он тут же её объявил, не задумавшись ни на минуту. Некоторые вещи слишком яркие, слишком лучезарные, чтобы быть правильными.

– Сегодня же днём я поеду туда, где трасса № 119 упирается в непостижимые Врата Божьи, – произнёс он.

– О, Иисус! – всхлипнула какая-то рыдающая женщина.

Остальные захлопали в ладоши или подняли руки в экстазе.

– Думаю, что в два часа. Я встану на колени прямо там, посреди пастбища, вот так! И буду молить Бога убрать эту беду.

На этот раз паства откликнулась ещё более громкими восклицаниями: «Господи, помилуй! О, Иисус!» и «Господь благословен».

– Но сначала, – Лестер воздел руку, которой посреди ночи бил себе голую спину. – Сначала я хочу покаяться за тот ГРЕХ, который привёл к такой БОЛИ и такой ПЕЧАЛИ и этой БЕДЕ! Если я буду молиться сам, Бог может не услышать меня. Если со мной будут молиться двое или трое, или даже пятеро, Бог всё равно может не услышать меня, истинно говорю вам.

Они слушались, они подчинялись. Теперь уже все они воздели вверх руки и качались со стороны в сторону, охваченные той знаменитой Божьей лихорадкой.

– Но если бы ВСЕ ВЫ туда вышли, если бы мы начали молиться, встав в круг, прямо там, на Божьей траве, под синим Божьим небом… на виду у солдат, которые, как говорят, охраняют это творение Рук Божьих… если ВЫ ВСЕ выйдете, если МЫ ВСЕ будем молиться вместе, тогда мы сможем достичь самых глубин этого греха и вытянем его на свет, где он умрёт, и тогда сотворится чудо Господа Всемогущего! ВЫЙДЕТЕ ЛИ ВЫ? ВСТАНЕТЕ ЛИ ВЫ ВМЕСТЕ СО МНОЙ НА КОЛЕНИ?

Конечно же, они пойдут. Конечно же, встанут на колени. Люди имеют такую радость от искренних молитвенных собраний во славу Господа и в хорошие, и в плохие времена. И когда бэнд заревел «Всё, что делает мой Господь, все справедливо»[138]138
  «Всё, что постановляет мой Господь, все справедливо» – лютеранский гимн, написанный в 1676 году (слова Самуэля Родигаста, музыка Северуса Гасториуса), переведённый на английский в 1863 году Катрин Уинкворт.


[Закрыть] (тональность соль-мажор, Лестер на соло-гитаре), они запели так, что чуть крышу не снесло.

Конечно, там был и Джим Ренни. Это именно Джим Ренни назначил, кто кого будет подвозить туда на своих машинах.

7

ПРОЧЬ СЕКРЕТНОСТЬ!

СВОБОДУ ЧЕСТЕР МИЛЛУ!

ПРОТЕСТУЕМ!!!

ГДЕ? Молочная ферма Динсмора на 119 шоссе (достаточно увидеть

разбитый лесовоз и военных АГЕНТОВ УГНЕТЕНИЯ)!

КОГДА? 14:00 по восточному времени угнетения!

КТО? ВЫ и каждый, кого вы сможете привести с собой!

Скажите им, что мы желаем рассказать нашу историю масс-медиа!

Скажите им, что МЫ ЖЕЛАЕМ ЗНАТЬ,

КТО ЭТО СДЕЛАЛ! И ЗАЧЕМ!

И главное, скажите им, что МЫ ЖЕЛАЕМ ВЫСКАЗАТЬСЯ!!!

Это наш город! Мы должны за него биться!

МЫ ДОЛЖНЫ ВОЗВРАТИТЬ ЕГО СЕБЕ!!!

У нас можно получить плакаты, но позаботьтесь о том, чтобы

принести и свои (и помните – злословие контрпродуктивно).

БОРИСЬ С СИСТЕМОЙ!

ПРОТИВОДЕЙСТВУЙ ЕЙ ДО КОНЦА!

Комитет за свободу Честер Милла

8

Если в Честер Милле и был человек, который мог бы сделать своим персональным лозунгом старое выражение Ницше «Всё, что меня не убивает, делает меня более стойким», то этим человеком был Ромео Бэрпи, шустряк с по-старомодному густым коком под Элвиса на голове и остроносыми казаками с эластичными вставками в голенищах на ногах. Имя он получил от своей романтической мамаши, франко-американки, а фамилию от папаши – ярого янки, практичного до самой глубины своего скупого сердца. В детстве Ромео пришлось выживать под прессом безжалостных насмешек, а иногда и избиений, но, наконец, он стал самым богатым человеком в Честер Милле. (То есть… нет. Самым богатым в городе был Джим Ренни, но большинство своих доходов ему приходилось скрывать.) Ромми владел самым большим и самым прибыльным независимым универмагом на весь штат. Когда-то, в-восьмидесятых, его потенциальные партнёры-кредиторы сказали, что он сошёл с ума, если хочет начать бизнес под таким мерзким названием, как «Бэрпи». Ромми им ответил, что если такая же, как и у него, фамилия не мешает компании «Семена Бэрпи»[139]139
  «Burpee Seeds» – самая большая в Северной Америке компания по возделыванию и продаже семян овощей и цветов, которую в 1876 году основал сын врача, но агроном по призванию, 18-ти летний Вашингтон Олти Бэрпи (англ. burp – отрыжка).


[Закрыть], то ему самому и подавно. А теперь летом у него прекрасно раскупались майки с надписью: ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ СО СЛЕРПИ[140]140
  «Slurpee» – популярный полузамороженный напиток, который продаётся порциями в стаканы (вкус выбирает покупатель) из автоматов в магазинах «7-eleven», сеть которых сейчас охватывает 18 стран мира.


[Закрыть] В БЭРПИ. Вот так, мои дорогие, лишённые воображения банкиры.

Своим успехом он был обязан главным образом тому, что мог угадать большой шанс и немилосердно его эксплуатировал. Около десяти в то воскресное утро – вскоре после того, как он увидел гонимого в сторону полицейского участка Неряху Сэма – к нему подкатил очередной большой шанс. Как это всегда случается, когда сам его неустанно выискиваешь.

Ромео заметил детей, которые вешали плакаты, сделанные на компьютере, и очень профессионально. Подростки – большинство на велосипедах, парочка на скейтбордах – густо залепили ими Мэйн-стрит. Демонстрация протеста на шоссе 119. Ромео задумался, кому же это стукнула в голову такая идея?

Он остановил одного из пареньков и спросил:

– Это моя идея, – ответил Джо Макклечи.

– Не врёшь?

– Я никогда не вру, – сказал Джо.

Ромео протянул мальчику пятёрку и, не смотря на его протесты, засунул банкноту поглубже ему в задний карман. Информация стоила денег. Ромми думал, что люди должны собраться на эту детскую демонстрацию. Всем безумно хочется высказать своё отчаяние, страх и справедливый гнев.

Вскоре после того, как он отпустил Чучело Джо и тот пошёл своей дорогой, Ромео услышал, как люди говорят о послеобеденной общей молитве, которую будет вести пастор Коггинс. Божьей волей в том же самом месте и в то же самое время.

Ясно, что это знамение. И читается оно так: ЕСТЬ ШАНС НА ХОРОШУЮ ВЫРУЧКУ.

Ромео пошёл к своему магазину, где торговля сейчас находилась в апатичном состоянии. В это воскресенье покупателей вообще было мало, да и те шли главным образом в «Фуд-Сити» и «Топливо & Бакалею». Большинство людей находились либо в церкви, либо оставались дома, смотрели новости. За кассой сидел Тоби Меннинг и также смотрел телеканал Си-Эн-Эн по маленькому телевизору, который работал от батареек.

– Выключай этот бред и замыкай кассу, – приказал ему Ромео.

– Вы серьёзно, мистер Бэрпи?

– Да. Достань со склада большой тент. Скажи Лили, чтобы помогла тебе.

– Тот тент, для нашей летней ярмарки-распродажи?

– Именно тот, бэби. Мы установим его на том коровьем пастбище, где разбился самолёт Чака Томпсона.

– На лугу у Алдена Динсмора? А если он захочет за это денег?

– Заплатим.

Ромео считал. В его универмаге продавалось почти все, включая удешевлённые бакалейные товары, и как раз теперь в промышленном холодильнике позади магазина лежало где-то с тысячу паков просроченных сосисок «Счастливчик». Он купил их напрямую с фабрики в Род Айлэнде (компания «Счастливчик» уже закрылась, какие-то небольшие проблемы с микробами, слава Богу, хоть не кишечная палочка), надеясь распродать туристам и тем местным, которые будут скупаться на пикники перед Четвёртым июля. Не так произошло, как ему хотелось, благодаря этой чёртовой рецессии, но он всё равно держался за те сосиски, упрямо держался, как обезьяна за орех. И вот, возможно, теперь…

«Продавать их, насаженными на те тайваньские спицы для садовых украшений, этого добра у меня ещё не менее миллиарда, – размышлял он. – Выдумать какое-то остроумное название, типа Соси-За-Бак». Плюс, ещё есть лаймовый концентрат, около сотни ящиков лимонада «Ямми-Тамми» и разный другой неликвид, который он уже и не надеялся продать без убытков.

– Думаю, нам придётся также использовать всех «Голубых Носорогов»[141]141
  «Голубые Носороги» – компактные газовые баллоны для гриля, которые выпускает (обменивает пустые на полные) основанная в 1994 году компания «Blue Rhino».


[Закрыть], – теперь уже его мозг щёлкал быстро, как комптометр, именно так, как это нравилось Ромео.

Тоби проникся его энтузиазмом.

– Есть ещё идеи, мистер Бэрпи?

Ромми продолжал выдумывать, каких ещё ему, может, посчастливится избавиться товаров, которые он уже было думал провести по бухгалтерии в графе «чистые убытки». Да, эти дешёвые флюгерки-крутилки на палочках… остатки бенгальских огней после Четвёртого июля… слежавшиеся конфетки, которые он придерживал к Хэллоуину…

– Тоби, – сказал он. – Мы устроим самый большой пикник посреди поля изо всех, которые были в этом городе. Шевелись. У нас много работы.

9

Расти как раз был в больнице на обходе с доктором Гаскеллом, когда у него в кармане зачирикала рация, которую он взял с собой, поддавшись настойчивости Линды.

Голос её звучал тихо, однако ясно.

– Расти, мне все же придётся выйти на работу. Рендольф говорит, что после полудня, похоже, полгорода соберётся на шоссе 119 прямо возле барьера – кто-то на общую молитву, а другие на демонстрацию. Ромео Бэрпи собирается растянуть там палатку и продавать хот-доги, значит, жди в этот вечер наплыва пациентов с гастроэнтеритом.

Расти застонал.

– Придётся оставить девочек с Мартой, – голос Линды звучал обиженно-обеспокоенно, как у женщины, которой приходится защищаться. – Я ей шепну о проблеме Дженни.

– Хорошо, – он знал, что она останется дома, если он будет настаивать… и добьётся этим лишь того, что все её тревоги, которые начали утихать, только усилятся. А если там соберётся такая толпа, она там действительно нужна.

– Благодарю тебя, – произнесла она. – Благодарю за понимание.

– Не забудь и собаку также отправить к Марте, – напомнил ей Расти. – Сама знаешь, что сказал Гаскелл.

Этим утром доктор Рон Гаскелл – Чудотворец – вырос в глазах семьи Эвереттов.

Вырос, как никогда до начала этого кризиса. Расти даже ожидать такого не мог, но воспринял это с признательностью. По мешкам под глазами, по отвисшим губам, он видел, как тяжело врачу. Чудотворец был уже слишком старым для такого напряжения. Лучше всего, что ему теперь удавалось, это дремать в ординаторской на третьем этаже. Но сейчас, кроме Джинни Томлинсон и Твича, только Расти с Гаскеллом держали оборону. Как назло, Купол накрыл город в такой хороший уик-энд, когда все, кто мог отсюда куда-то уехать, так и сделали.

Чудотворец, хотя и приближался к своему семидесятилетию, весь прошлый вечер провёл на ногах в больнице вместе с Расти, пока Расти буквально силой не вытолкнул его за двери, и вновь был здесь в семь часов утра, когда прибыли Расти с Линдой и с дочерями на буксире. И с Одри, которая, попав в госпиталь «Кэти Рассел», чувствовала себя в новой для неё атмосфере довольно спокойно. Джуди и Дженнилл шли по обе стороны большой собаки, для уверенности дотрагиваясь до её спины. Дженнилл выглядела насмерть перепуганной.

– Что с собакой? – спросил Гаскелл. А когда Расти ему рассказал, тот только кивнул и обратился к Дженнилл: – Давай-ка мы тебя осмотрим, дорогуша.

– Будет больно? – с боязнью спросила девочка.

– Не больше, чем от конфеты, которую ты получишь после того, как я посмотрю твои глазки.

Когда осмотр был закончен, взрослые оставили девочек с собакой в кабинете, а сами вышли в коридор. Доктор Гаскелл ссутулился. Казалось, за прошлую ночь он ещё больше поседел.

– Каков твой диагноз, Расти? – спросил Гаскелл.

– Незначительная эпилепсия, короткие приступы. Думаю, из-за беспокойства и перевозбуждения, однако скуление Одри длилось на протяжении нескольких месяцев.

– Правильно. Мы начнём давать ей заронтин[142]142
  Заронтин – средство против небольшой эпилепсии и помутнения сознания; другие названия – этосуксимид, суксилеп.


[Закрыть]. Ты согласен?

– Да, – Расти был растроган тем, что у него спрашивается сам врач. Ему стало стыдно за те прошлые свои слова и мысли о Гаскелле.

– А собака пусть остаётся рядом с ней, да?

– Конечно.

– Рон, с ней всё будет благополучно? – спросила Линда. Тогда она ещё не знала, что ей придётся выходить на работу; тогда она ещё думала, что спокойно проведёт весь день вместе со своими девочками.

– С ней и сейчас все хорошо, – ответил Гаскелл. – У многих детей случаются приступы незначительной эпилепсии. У большинства из них все проходит после нескольких раз. У других иногда длится годами, но потом тоже проходит. Очень редко бывают какие-то продолжительные расстройства.

Линда повеселела. У Расти была надежда, что ей никогда не станет известно то, о чём промолчал Гаскелл: вместо того, чтобы найти выход из неврологических дебрей, некоторые несчастные дети углубляются в них, вырастая во взрослых эпилептиков. А большие эпилептические приступы могут причинить расстройства. Могут и убить.

И вот дождался, едва только закончил утренний обход (всего с полдесятка пациентов, одна из них мамочка-роженица безо всяких проблем), надеялся на чашечку кофе, прежде чем перебежать в амбулаторию, и тут этот звонок от Линды.

– Я уверена, что Марта охотно возьмёт и Одри, – ответила она.

– Хорошо. Ты свою полицейскую рацию будешь держать при себе на дежурстве, да?

– Конечно, да.

– Тогда отдай свою домашнюю Марте. Согласуйте с ней канал связи. Если будет что-то не то с Дженнилл, я сразу прилечу.

– Хорошо. Благодарю, мой миленький. Есть какая-то надежда, что ты сможешь наведаться туда днём?

Расти размышлял о своих шансах, когда увидел Даги Твичела, тот приближался по коридору. Обычной своей походкой «все по барабану», с заложенной за ухо сигаретой, но Расти заметил, какое встревоженное у него лицо.

– Возможно, мне получится убежать на часок, но обещать не могу.

– Я понимаю, но так хорошо было бы увидеться с тобой.

– Мне тоже. Берегись там. И говори людям, чтобы не ели тех хот-догов. Бэрпи мог их хранить у себя в холодильнике десять тысяч лет.

– Там у него стэйки из мастодонтов, – подхватила Линда. – Конец связи, дорогой мой. Я буду тебя ждать.

Расти засунул рацию в карман своего белого халата, и обратился к Твичу.

– Что случилось? И убери сигарету у себя из-за уха. Здесь больница.

Твич достал сигарету из укрытия и взглянул на неё.

– Я хотел её выкурить около склада.

– Плохая перспектива, – заметил Расти, – для того места, где хранится запас пропана.

– Именно об этом я и пришёл тебе сказать. Большей части баллонов нет, пропали.

– Бред. Они же огромные. Точно не помню, каждый на три или на пять тысяч галлонов.

– Так что ты хочешь этим сказать? Я забыл заглянуть за веник?

Расти почесал затылок.

– Если они будут – кем бы там они не были – гасить это силовое поле дольше трёх– четырёх дней, нам понадобится много газа.

– Расскажи мне что-то, чего я не знаю, – откликнулся Твич. – Согласно учётной карточке на дверях, там должно стоять семь баллонов, а в наличии лишь два. – Он положил сигарету себе в карман белого халата. – Я проверил и другой склад, просто на всякий случай: а что, если кто-то передвинул баллоны туда…

– Кому такое могло прийти в голову?

– А откуда мне знать, Боже правый. Короче, там хранятся самые необходимые в больнице вещи: садовые инструменты и прочее дерьмо. Зато там все указанные в карточке инструменты на месте, только удобрений, сука, почему-то нет.

Расти не волновала пропажа удобрений, он думал о пропане.

– Ну, если очень припечёт, мы можем взять из городских запасов.

– Придётся биться с Ренни.

– Это когда наша больница – его единственная надежда, если у него вдруг кое-что застопорится в груди? Сомневаюсь. Как ты думаешь, буду я иметь возможность на некоторое время вырваться отсюда после полудня?

– Как Чудотворец решит. Сейчас он выглядит боевым командиром.

– А где он?

– Спит наверху. И храпит, словно бешеный. Хочешь его разбудить?

– Нет, – ответил Расти. – Пусть поспит. И я не буду называть его больше Чудотворцем. После того, как он работал с того момента, когда на нас опустилась эта зараза, он заслуживает лучшего.

– Воля ваша, сенсэй. Ты достиг нового уровня просветления.

– Отсоси у меня, хуйлуша, – ответил Расти.

10

А теперь смотрите; смотрите очень внимательно.

Сейчас в Честер Милле два часа обычного, невероятно хорошего – такого, что аж глаза ломит – осеннего дня. Если бы отсюда не погнали прессу, фотокорреспонденты чувствовали бы себя, как в профессиональном раю. И не только потому, что деревья пылают на полную силу. Жители запертого города массово выдвигаются на пастбище Алдена Динсмора. Алден уже согласовал с Ромео Бэрпи сумму аренды: шестьсот долларов. Оба удовлетворены: фермер тем, что заставил бизнесмена значительно поднять ставку от сначала предложенных двухсот, а Ромео тем, что готов был дать и тысячу, если бы до этого дошло.

От демонстрантов и призывателей Иисуса Алден не получил и ломаного цента. Но это не означает, что он не имеет навара с них; фермер Динсмор родился ночью, однако же не в последнюю ночь создания. Как только появились первые машины, он определил большое место для автостоянки, сразу на северной стороне от того места, куда вчера попадали обломки самолёта Чака Томпсона, и поставил там свою жену (Шелли), своего старшего сына (Олли, вы же помните Олли) и своего наёмного рабочего по имени Мануэль Ортэга, беспаспортного янки, который умел поладить со всеми. Алден установил таксу пять долларов с машины – огромная сумма как для мелкого молочника, который в течение последних двух лет спасает свою ферму от загребущих лап банка только потому, что вцепился в неё зубами. Эта такса вызывает недовольство, а впрочем, не очень многочисленное: на ярмарке во Фрайбурге они платят дороже, а поскольку никто не хочет парковаться на обочинах шоссе, где на ближайших уже стоят машины тех, кто прибыл заранее (а с дальних пешком идти не менее чем полмили), выбора у них нет.

И какое же это странное, пёстрое зрелище! Самый настоящий большой цирк на три арены, где обычные жители Честер Милла скопом выступают в главных ролях. Когда сюда прибывают Барби с Рози и Энсом Вилером (ресторан закрыт, они откроются вновь уже на ужин – только холодные сэндвичи, никаких блюд с гриля), смотрят они на все, затаив дыхание, разинув рты. Джулия Шамвей и Пит Фримэн фотографируют на пару. Джулия задерживается, чтобы подарить Барби привлекательную, хотя и большей мерой обращённую к самой себе улыбку.

– Охренительное шоу, как думаете?

Барби улыбается.

– Конечно, мэм.

На первой цирковой арене мы видим тех, которые откликнулись на объявления, развешенные Пугалом Джо и его бригадой. Демонстрантов собралось вполне приличное количество, почти двести человек, и шестьдесят сделанных ребятами плакатов (наиболее популярный – ПОЗОР! ВЫПУСТИТЕ НАС НА СВОБОДУ!!!) разобрали мгновенно. К счастью, многие люди принесли с собой собственные плакаты. Джо больше всего понравился тот, где поверх карты Милла начерчена тюремная решётка. Лисса Джеймисон его не просто держит, а ещё и агрессивно им размахивает вверх-вниз. Тут же и Джек Эванс, бледный, хмурый. Его плакат – это коллаж из фотографий женщины, которая вчера истекла кровью насмерть.

КТО УБИЛ МОЮ ЖЕНУ? – взывает надпись. Чучелу Джо его очень жаль… но какой же крутой плакат! Если его увидят репортёры, они от радости все вместе обсерутся себе в коллективные штаны.

Джо сгруппировал демонстрантов в большой круг, кружащий прямо перед Куполом, линия которого обозначена мёртвыми птицами с их стороны (со стороны Моттона военные их поубирали). Круг предоставляет возможность каждому из людей Джо – ему нравится считать их своими людьми – шанс помахать собственным плакатом в сторону охранников, которые стоят решительно (и до оголтелости оскорбительно) повернувшись к ним спинами. Джо раздал людям также листы с напечатанными «стихами для скандирования». Он их придумал вместе с Норри Келверт, скейтбордисткой и живой иконой верного Бэнни Дрэйка. Кроме того, что Норри умела на своей Блиц-доске отжигать головокружительные пируэты, она также находила простые и достойные рифмы, ничего себе? Одна из речевок звучит так: Ха-Ха-Ха! Хи-хи-хай! Честер Миллу волю дай! Другая: ВИНОВНЫ ВЫ! ВИНОВНЫ ВЫ! В ТОМ, ЧТО МЫ ЗДЕСЬ, КАК В ТЮРЬМЕ! Джо – очень нехотя – забраковал ещё один шедевр Норри: Свободу печати! ИНФУ В МАССЫ! ПРОЧЬ СЕКРЕТНОСТЬ, Пидарасы!

– В данном случае мы должны быть политкорректными, – объяснил он ей. Сейчас же его интересовал другой вопрос: не слишком ли юна Норри Келверт для поцелуев? И ещё, будет ли она целоваться с языком, если он отважится? Он не целовал ещё ни одной девушки, но, если им судилось погибнуть здесь от голода, словно каким-то накрытым пластиковым сосудом жучкам, вероятно, следует попробовать её поцеловать, пока ещё есть время.

На следующей арене расположился молитвенный круг пастора Коггинса. У них истинно творческий подъем. В прекрасном порыве религиозной толерантности к хору Святого Спасителя присоединилось с десяток мужчин и женщин из хора церкви Конго. Они поют «Могущественная твердыня наш Господь»[143]143
  «Могущественная твердыня наш Господь» – самый известный гимн, написанный Мартином Лютером (1483–1546).


[Закрыть], к ним присоединяются также множество горожан, которые не посещают ни одной церкви. Поднимаясь в беззаботное синее небо, их голоса, а также пронзительные восклицания Лестера под одобрительные аминь и аллилуйя членов его молитвенного круга, вместе сплетаются в приемлемый звуковой контрапункт (хотя и не гармоничный – это уже было бы слишком). Молитвенный круг растёт, падая на колени, к нему присоединяются и другие горожане, они ложат временно на землю свои плакатики и, сложив набожно руки, тянутся ими к небу. Пусть солдаты повернулись спинами к ним, но Бог же, наверняка, нет.

И самая большая, самая дерзкая арена этого цирка – центральная. Ромео Бэрпи натянул свой ярмарочный тент подальше от Купола, в шестидесяти ярдах на восток от молитвенного круга, выбрав это место после того, как проверил, куда именно дует лёгкий ветерок. Ему надо было убедиться, что дым от его жаровен достигает как молящихся, так и протестующих. Его единственной уступкой религиозной составляющей в этот день было то, что он приказывает Тоби Меннингу выключить его бубмбокс, из которого ревела песня Джеймса Макмертри о жизни в маленьком городке; потому что она не очень хорошо согласуется с гимнами «Большой Бог» или «Возвратись в дом Иисуса». Торговля идёт чудесно, а дальше пойдёт ещё лучше. Ромео не имеет в отношении этого сомнений. От этих хот-догов – они размораживаются уже во время жаренья – кому-то позже может скрутить живот, но пахнут они посреди хорошего, наполненного солнечным светом дня просто очаровательно. Аромат сельской ярмарки, а не тюремной столовой. Вокруг с бумажными флюгерками-крутилками на тайваньских палочках бегает детвора, сухой траве Динсморовского пастбища угрожает пожар от бенгальских огней, которые оставались у Ромео нераспроданными – после Четвёртого июля. Повсюду валяются пустые бумажные стаканчики из-под намешанных из цитрусовых порошков напитков (омерзительных) и наскоряк заваренного кофе (ещё более мерзкого). Потом Ромео прикажет Тоби Меннингу заплатить какому-нибудь мальчику, возможно, сыну Динсмора, десять баксов, чтобы тот убрал мусор. Репутация в местном сообществе – это всегда важно. Однако сейчас Ромео полностью сосредоточен на своей импровизированной кассе, картонном ящике из-под туалетной бумаги «Шарман»[144]144
  «Charmin» – популярный бренд туалетной бумаги, которая производится с 1928 года.


[Закрыть]. Он принимает зелень и отдаёт сдачу серебристой мелочью: так Америка делает свой бизнес, бэби. Цену он назначил четыре бакса за хот-дог, и чтобы ему пропасть, если люди её не заплатят. К закату солнца он надеется поднять три тысячи, может, немного больше.

А вон, взгляните! Там Расти Эверетт! Ему таки удалось вырваться! Молодчага! Ему немного жаль, что он не заехал к девочкам – им бы здесь понравилось, это приглушило бы их страхи, увидеть столько радостного народа вокруг, – хотя у Дженни это, наверняка, могло бы послужить причиной лишнего возбуждения.

Они с Линдой одновременно замечают друг друга, и он начинает взволнованно ей махать, буквально подскакивая вверх. С заплетёнными в косички волосами – причёска, которую она носит почти всегда на службе – его бескомпромиссная Полицейская выглядит, как какая-то школьница – черлидерша. Линда стоит рядом с сестрой Твича Рози и тем парнягой, который стряпает в её ресторане. Расти немного удивлён, он думал, что Барбара уехал из города. Какое-то недоразумение с Большим Джимом Ренни. Расти слышал, что вроде бы случилась какая-то потасовка в баре, хотя тогда была не его смена, когда латали её участников. Вот и хорошо. Расти и без этого достаточно налатался клиентов «Диппера».

Он обнимает свою жену, целует её в губы, и целует в щеку Рози. Здоровается с поваром, и их вновь знакомят.

– Только взгляните на те хот-доги, – стонет Расти. – О Господи.

– Готовьте кровати, доктор, – говорит Барби, и все смеются. Удивительно, как люди могут смеяться при таких обстоятельствах, и не только они… но, Боже правый, почему бы и нет? Если ты не способен смеяться, когда дела плохи – рассмеяться, пошутить, – значит, ты или мёртв, или предпочёл бы умереть.

– Забавно тут, – говорит Рози, не зная, когда подойдёт к концу эта забава. Мимо них пролетает фрисби. Рози выхватывает тарелку прямо из воздуха и запускает её назад Бэнни Дрэйку, который прыгает, чтобы её изловить и с разворота перебрасывает её Норри Келверт, та ловит её у себя за спиной – щеголяет! Молитвенный круг молится. Смешанный хор, теперь уже полностью слаженно, в полную грудь выводит самый большой хит всех времён «Вперёд, Христовы воины»[145]145
  Христианский гимн-марш, написанный английским оперным композитором Артуром Салливаном (1842–1900) на слова романиста и фольклориста Сабина Беринг-Гулда (1834–1924).


[Закрыть]. Чья-то девочка, возрастом не старше Джуди, бежит мимо них, юбочка телепается вокруг её пухленьких колен, зажала бенгальский огонёк в кулачке, а во второй руке держит стакан с тем ужасным «лимон-адом». Широким кругом кружат и кружат демонстранты, скандируя: Ха-Ха-Ха! Хи-хи-хай! Честер Миллу волю дай! А сверху пушистые тучки с тёмными брюшками наплывают с южной, Моттонской стороны… но, достигнув солдат, разлетаются, обходя Купол. А тут у них над головами небо – чисто-синее, ни облачка. У Динсмора на поле кое-кто засмотрелся на те тучи, размышляет, будут ли идти дожди в Честер Милле, но никто не говорит об этом вслух.

– Не знаю, будет ли здесь так же весело в следующее воскресенье, – проговаривает Барби.

Линда Эверетт бросает на него взгляд. Это недружеский взгляд.

– Вы бы лучше подумали, прежде чем…

Её перебивает Рози:

– Смотрите-ка. Зачем тот паренёк так гонит, он же перевернётся. Ненавижу эти квадроциклы.

Они все смотрят на маленький вездеход на толстых колёсах, как тот по диагонали перерезает обозначенное октябрьским заморозком пастбище. Не прямо в их сторону мчится, но точно к Куполу. И очень быстро. Несколько солдат, услышав приближение рёва двигателя, всё-таки оборачиваются.

– О Боже, хотя бы он не перевернулся, – вскрикивает Линда Эверетт. Рори Динсмор не переворачивается. Лучше бы он перевернулся.