Текст книги "Под куполом"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 85 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

11

Уже было около полночи.

На своей половине кровати крепко спала Линда Эверетт; день ей выпал изнурительный, завтра утром вновь на службу (обеспечивать э-ва-ку-а-цию), и даже беспокойные мысли о Дженнилл не помешали ей заснуть. Она не храпела, нет, лишь тихонькое ху-ху-ху звучало с её половины кровати.

У Расти день был не менее изнурительным, но заснуть он не мог, и мешало ему не беспокойство из-за Джен. С ней всё будет хорошо, думал он, по крайней мере, в ближайшее время. Если её судороги не будут усиливаться, он их сможет сдержать. Если закончатся запасы заронтина в госпитале, он достанет лекарство у Сендерса в аптеке.

А думал он о докторе Гаскелле. И о Рори Динсморе, конечно. У Расти перед глазами стояла окровавленная, пустая дыра, там, где у мальчика раньше был глаз. Он слышал слова, сказанные Гаскеллом Джинни: «Я ещё не оглупел, то есть не оглох».

Вот только он умер теперь.

Расти перевернулся на другой бок, стараясь прогнать эти воспоминания, но вместо этого вспомнилось бормотание Рори: «Это Хэллоуин». А вслед за этим голос его собственной дочурки: «Это Большая Тыква виновата! Тебе нужно остановить Большую Тыкву!»

У его дочери были судороги. Рори Динсмору в глаз срикошетила пуля, и её фрагмент застрял в его мозгу. О чём это говорит?

Ни о чём. Как тот шотландец сказал в «Затерянных»[184]184
  «Lost» («Затерянные») – популярный телесериал о выживании жертв авиакатастрофы на безлюдном острове, который транслировался в 2004–2010 г.г.; цитируемую фразу проговаривают герой по имени Эко (в одной из серий второго сезона) и Джон Лок (в третьем сезоне).


[Закрыть]? – «Не принимай ошибочно случайность за судьбу».

Может, и да. Может, и нет. Но «Затерянные» были давно. Тот шотландец мог бы сказать и наоборот: «Не принимай ошибочно судьбу за случайность».

Он перевернулся на другой бок и теперь вспомнил чёрный заголовок вечернего спецвыпуска «Демократа»: БАРЬЕР БУДУТ ПРОБИВАТЬ ВЗРЫВЧАТКОЙ!

Все напрасно. Сейчас заснуть не удастся, и наихудшее в таком состоянии – силком загонять себя в страну сна.

Внизу лежалая половинка знаменитого пирога Линды, с апельсинами и калиной; когда пришёл домой, он видел его там на полке. Расти решил пойти в кухню, посидеть за столом, съесть пирог, а заодно и полистать свежий номер «Американского семейного доктора»[185]185
  «American Family Physician» – специальный двухнедельник, выдаётся основанной в 1947 году американской академией семейных врачей.


[Закрыть]. Если какая-нибудь статья о коклюше ему не навеет сон, то ничто другое уже не поможет.

Он встал, упитанный мужчина в голубой куртке и санитарских брюках, обычной для себя ночной одежде, и тихонько вышел из спальни, стараясь не разбудить Линду.

На полдороге к ступенькам он остановился и склонил, прислушиваясь, голову.

Одри подвывала, очень мягко, потихоньку, из спальни его дочек. Расти подошёл и деликатно приоткрыл двери. Золотистая ретриверша, её силуэт едва угадывался между девчачьими кроватями, подняла голову, взглянув на него, и выдала очередной тихий скулёж.

Джуди лежала на боку, подложив себе руку под щёчку, дышала она медленно и ровно. Другое дело Дженни. Она безустанно крутилась со стороны в сторону, стараясь снять с себя одеяло, и что-то бормотала. Расти переступил через собаку и присел на кровать Дженни под плакатом её очередного любимого бой-бэнда.

Ей что-то снилось. И что-то нехорошее, судя по встревоженному выражению её лица. А бормотание её похоже было на протесты. Расти постарался разобрать слова, но она уже затихла.

Снова заскулила Одри.

Ночная рубашка Джен вся сбилась. Расти её поправил, натянул одеяло и убрал волосы у Дженни с лица. Глаза под её закрытыми веками быстро двигались туда-сюда, но он не заметил у неё ни дрожания конечностей, ни скрюченных пальцев, ни характерного чавканья губами. Скорее фаза быстрого сна, чем эпилептический припадок, это почти наверняка. Из чего следовал интересный вопрос: неужели собаки слышат ещё и запах плохих сновидений?

Он наклонился и поцеловал Джен в щёчку. Сразу за этим глаза её раскрылись, но он не был уверен, что она его видит. Это мог быть и симптом незначительной эпилепсии, но Расти почему-то не верилось в это. В таком случае залаяла бы Одри, считал он.

– Спи, сладенькая, – сказал он.

– Папа, у него золотой бейсбольный мяч.

– Я знаю, милая, засыпай.

– Это плохой мяч.

– Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи все хорошие, а особенно золотые.

– Ох, – вздохнула она.

– Засыпай, дочурка.

– Хорошо, папочка. – Она перевернулась на бок и закрыла глаза. Немного пошевелилась под одеялом, а потом затихла. Одри, которая лежала на полу, подняв голову, и смотрела на них, вновь положила морду себе на лапы и сама заснула.

Расти немного посидел там, послушал дыхание своих дочерей, уверяя себя, что нет никаких причин для беспокойства, все люди изредка говорят во сне. Он уверял себя, что все обстоит благополучно – достаточно было лишь взглянуть на спящую на полу собаку, чтобы в этом убедиться, – но посреди глупой ночи тяжело быть оптимистом. Когда до рассвета ещё оставалось несколько длинных часов, плохие мысли вернулись и начали блуждать. Посреди ночи сны превратились в зомби.

Наконец он решил, что ему не хочется пирога с клюквой и апельсинами. Ему захотелось вернуться в кровать, прижаться к своей тёплой спящей жене. Но, прежде чем выйти из спальни, он погладил шелковистую голову Одри.

– Карауль, девочка, – шепнул он ей.

Одри открыла один глаз, взглянула на него.

Он подумал: «Золотистая ретриверша. – И, естественно, следующая ассоциация. – Золотой бейсбольный мяч. Плохой мяч».

В ту ночь, вопреки новоявленной женской приватности, Расти оставил их двери открытыми.

12

Когда Большой Джим вернулся домой, Лестер Коггинс сидел у него на крыльце. Коггинс читал Библию при свете фонарика. Большой Джим не проникся такой ревностностью преподобного, настроение, которое у него и так был плохим, ещё больше ухудшилось.

– Пусть благословит тебя Господь, Джим, – поздоровался Лестер, привставая. Он ухватил и пылко сжал протянутую ему Большим Джимом руку.

– И тебе благословения, – смело ответил Большой Джим.

Коггинс ещё раз крепко сжал его руку напоследок, и, наконец, отпустил.

– Джим, я здесь потому, что получил откровение. Прошлой ночью я просил его, потому что мне было очень тяжело, а сегодня днём это случилось. Бог вразумил меня и через Писание, и через того мальчика.

– Через сына Динсмора?

Коггинс зычно чмокнул губами свои сложенные ладони и воздел их к небу.

– Именно так. Через Рори Динсмора. Пусть находится он в Божьей благодати во веки веков.

– Именно сейчас он ужинает с Иисусом, – произнёс Большой Джим машинально. В свете своего фонаря он изучал преподобного, и ему не нравилось то, что он видел. Хотя на ночь резко похолодало, кожа Коггинса блестела от пота. Глаза были вытаращены. Волосы у него скатались в какие-то дикие кудри и свисали. И вообще он имел вид человека, который сбился с правильного пути и скоро упадёт в канаву.

Большой Джим подумал: «Это нехорошо».

– Конечно, – подхватил Коггинс. – Я уверен. Пирует… в объятиях предвечных рук…

У Большого Джима мелькнула мысль, что тяжело делать эти два дела одновременно, но он удержал её при себе.

– И более того, Джим, смерть его не была напрасной. Вот, чтобы рассказать тебе это, я и пришёл.

– Расскажешь в доме, – сказал Большой Джим, и прежде чем проповедник сказал хоть слово, спросил: – Ты видел моего сына?

– Джуниора? Нет.

– Ты долго здесь ждал? – Большой Джим включил в коридоре свет, при этом благословляя генератор.

– Где-то с час. Может, немного меньше. Сидел на ступеньках… читал… молился… размышлял.

Большому Джиму хотелось знать, не видел ли его кто-то, но он удержался от вопроса. Коггинс и так был сам не свой, а такой вопрос мог ещё больше выбить его из колеи.

– Идём ко мне в кабинет, – позвал он и пошёл впереди, со склонённой головой, плоскостопо переваливаясь медленными широкими шагами. Сзади он был похож на одетого в человеческую одежду медведя, старого, медленного, но все ещё опасного.

13

Кроме картины, которая изображала Нагорную проповедь, за которой прятался сейф, на стенах кабинета Большого Джима висело также множество почётных отличий, которые свидетельствовали о его служении на благо города. А также обрамлённое фото самого Большого Джима, который пожимает руку Сарре Пейлин, и ещё одно, где он ручкается с Дейлом Эрнгардтом[186]186
  Sarah Palin (1964) – губернаторша Аляски (2006–2009), в 2008 году баллотировалась на пост вице-президента от республиканской партии; Dale Earnhardt (1951–2001) – знаменитый автогонщик, который всегда выступал на машине под № 3.


[Закрыть], когда тот находился в Оксфорд-Плэйнз на шоу Краш-Эй-Рама[187]187
  Oxford Plains Speedway – построенный в 1950 году беговой трек около города Оксфорд, самая большая спортивная арена в штате Мэн; Crash-A-Rama – любительское автородео на старых машинах.


[Закрыть], собирая средства для какого-то благотворительного детского фонда. Там висело также фото Большого Джима с Тайгером Вудсом[188]188
  Eldrick Tiger Woods (р. 1975 г.) – чемпион по гольфу.


[Закрыть], весьма приятным на вид негром.

На столе у него находился только один памятный сувенир – позолоченный бейсбольный мяч на пластиковой подставке. Под ним (также под прозрачным пластиком) хранился автограф: Джиму Ренни с признательностью за вашу помощь в проведении в Западном Мэне благотворительного турнира по софтболу 2007 года! А ниже подпись: Билл Спэйсмен Ли[189]189
  William Francis Lee III (р. 1946 г.) – знаменитый бейсболист, питчер-левша с капризным характером рок-звезды.


[Закрыть].

Усевшись за столом в своём кресле с высокой спинкой, Большой Джим взял мячик и начал перебрасывать его из руки в руку. Его приятно была перебрасывать, особенно, когда ты немного не в себе: хорошая, тяжёленькая вещь, золотые швы утешительно целуют тебе ладони. Большой Джим иногда задумывался: а если бы вот иметь такой же мяч, только полностью золотой. Он, наверняка, займётся этим вопросом, когда закончится эта проблема с Куполом.

Коггинс примостился на противоположной стороне стола, на стуле для клиентов. Стулья для просителей. Именно там его и хотел видеть Большой Джим. Глаза у преподобного бегали туда-сюда, как у человека, который смотрит на теннисную игру. Или, скажем, на хрустальный шарик гипнотизёра.

– Ну, Лестер, рассказывай, что стряслось. Просвети меня. Только давай так, чтобы недолго, хорошо? Завтра у меня много работы.

– Ты помолишься сначала вместе со мной, Джим?

Большой Джим улыбнулся. Хищно улыбнулся, но не на максимальную мощность. По крайней мере, пока что.

– Почему бы тебе сначала не рассказать мне все? Прежде чем становиться на колени, я хотел бы знать, за что мы будем молиться.

Лестер говорил долго, однако Большой Джим не перебивал. Он слушал его с нарастающей тревогой, которая превращалась в ужас. Густо приправленная библейскими цитатами речь преподобного сбивалась на бредни, но суть её была ясной: он решил, что их маленький бизнес прогневал Бога достаточно для того, чтобы Тот накрыл целый город большой стеклянной чашей. Лестер молился, спрашивая советы, что им делать, при этом, бичуя себя (слово «бичевание», наверное, сейчас было использовано в переносном смысле – всерьёз надеялся Большой Джим), и Бог подвёл его к одному стиху в Библии, где речь идёт о сумасшествии, ослеплении, побиении… и т. д.… и т. д.

– Господь сказал, что передо мною свой признак публично опри… люднит…

– Причём здесь Опра[190]190
  Опра Уинфри (р. 1954 г.) – знаменитая телеведущая авторских ток-шоу.


[Закрыть]? – насупил брови Большой Джим.

Не обращая на это внимания, Лестер продолжал дальше, весь вспотевший, словно больной малярией, не отводя глаз от золотистого мячика. Туда-сюда двигались они…

– Это было похоже на то, как у меня подростком было семяизвержение в кровати.

– Лестер, это наверняка… лишняя информация, – он не прекратил перебрасывать мячик из руки в руку.

– Бог сказал, что оприлюднит передо мною ослепление, но не моё ослепление. И вот, сегодня днём там, на поле, Он это сделал! Разве нет?

– Ну, я считаю, как одна из интерпретаций…

– Нет! – вскочил с места Коггинс. Держа в одной руке Библию, он начал ходить кругами по ковру. Второй рукой он теребил себе волосы. – Бог сказал мне, что, когда я увижу этот знак, мне нужно рассказать моим прихожанам обо всём, чем ты занимаешься…

– Только я? – спросил Большой Джим. Задумчивым тоном. Теперь он перебрасывал мячик из руки в руку уже быстрее. Чмок. Чмок. Чмок. Туда-сюда, из ладони в ладонь, на вид мясистыми были эти ладони, но все ещё твёрдыми.

– Нет, – едва ли не со стоном возразил Лестер. Теперь он шагал быстрее, больше не смотря на мяч. Широко размахивая Библией в свободной от выдёргивания из головы волос руке. Иногда он так же вёл себя и на кафедре, когда его особенно несло. В церкви это было вполне нормальным, но здесь выглядело чисто тебе оголтелость. – И ты, и я, и Роджер Кильян, братья Бови, и… – он понизил голос. – И тот, другой. Мастер. Думаю, этот человек сумасшедший. Если весной, когда всё начиналось, он ещё был в сознании, то сейчас уже полностью сошёл с ума.

«Кто бы это говорил», – подумал Большой Джим.

– Все мы связаны, но именно я и ты должны покаяться, Джим. Так поведал мне Господь. Именно это означало ослепление мальчика; именно ради этого он умер. Мы покаемся и сожжём этот Сарай Сатаны, который позади церкви. И тогда Бог нас освободит.

– Конечно, Лестер, освободит, и ты пойдёшь. Прямёхонько в штатную тюрьму Шоушенк.

– Я восприму отмерянное Богом наказание. И с радостью.

– А я? А Энди Сендерс? Братья Бови? А Роджер Кильян? Кажется, у него ещё девять детей, которых надо кормить. А если нам нет от этого никакой радости, Лестер?

– Ничем не могу помочь, – теперь уже Лестер начал лупить себя Библией по плечам. Туда-сюда, сначала по одному, потом по второму. Большой Джим осознал, что перебрасывает свой золотой мяч из руки в руку синхронно с ударами проповедника. Хрясь… и чмок. Хрясь… и чмок. Хрясь… и чмок. – Жаль Кильяновых детей, конечно, однако… «Исход», раздел двадцатый, стих пятый: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвёртого поколения». Мы должны подчиниться. Мы должны вырезать этот шанкр, как бы больно не было; исправить все неправильное, что было сделано нами. Это означает покаяние и очищение. Очищение огнём.

Большой Джим поднял руку, сейчас не занятую мячом.

– Тпру, тпру, тпру-у-у. Подумай, о чём ты говоришь. Этот город полагается на меня – и на тебя, конечно – в нормальное время. Но в кризис он в нас нуждается! – Он встал, оттолкнув назад кресло. День был таким длинным и ужасным, он так устал, а тут ещё это. Он наполнялся злостью. – То, чем мы занимались, Лёсс, спасло от голода тысячи детей в Африке. Мы даже оплачивали лечение их адских болезней. Также мы выстроили тебе новую церковь и мощнейшую христианскую радиостанцию на всём северо-востоке.

– И набивали собственные карманы, не забудь и об этом! – вскрикнул Коггинс. И заодно хлопнул себе прямо по лицу своей Святой Книгой. С одной ноздри у него потекла струйка крови. – Набивали грязными деньгами от наркотиков! – Он ударил себя вновь. – А радиостанцией Иисуса заправляет сумасшедший, который варит этот яд, который дети колют себе в вены!

– Думаю, на самом деле большинство из них его просто курят.

– Ты считаешь, что это смешно?

Большой Джим обошёл вокруг стола. В висках у него стучало, кирпичным румянцем взялись щеки. Однако он вновь попробовал говорить мягко, словно с истеричным ребёнком:

– Лестер, я нужен нашему городу как руководитель. Если ты раскроешь свою глотку, я не смогу обеспечить его руководство. И никто тебе и не поверит…

– Все, все поверят! – закричал Коггинс. – Когда увидят дьявольскую лабораторию, которую я позволил тебе создать позади моей церкви, они поверят все! И, Джим, разве ты не понимаешь, как только грех оприлюднится… болячка будет вычищена…

Бог уберёт Свой барьер! Кризис закончится! Им не нужно будет твоё руководство!

Тут уже Джеймс Ренни сорвался.

– Оно им всегда будет нужно! – проревел он и наотмашь махнул рукой с затиснутым в кулаке бейсбольным мячом.

Лестер как раз разворачивался лицом к Джиму, когда от удара у него треснула кожа на левом виске. Кровь залила ему левую половину лица. Левый глаз блеснул сквозь кровь. Он пошатнулся вперёд с растопыренными руками. Библия упала на Большого Джима, как какая-то тряпка. Кровь пачкала ковёр. Левое плечо Лестеровского свитера уже промокло ею.

– Нет, не такая воля Госпо…

– Такова моя воля, ты, надоедливая муха. – Большой Джим вновь размахнулся и на этот раз попал преподобному в лоб, точь-в-точь в центр. Отдачей самому Большому Джиму трухнуло руку вплоть до плеча. Но Лестер только покачнулся вперёд, взмахнув своей Библией. Похоже на то, что он хочет ещё что-то сказать.

Большой Джим опустил руку с мячом вдоль тела. В плече его пульсировала боль. Кровь уже густо струилась на ковёр, а этот сукин сын все ещё оставался на ногах; все ещё двигался вперёд и, стараясь заговорить, чвиркал мелкими брызгами крови.

Коггинс натолкнулся на передний край стола – кровь залила нетронутый блокнот, – а потом, его потянуло в сторону. Большой Джим хотел было вновь замахнуться мячом, но не смог.

«Я знал, что мои школьные занятия по толканию ядра мне когда-нибудь аукнутся», – подумал он.

Он перекинул мячик в левую руку и взмахнул ею сбоку и вверх. Она встретилась с челюстью Лестера, разбив ему нижнюю треть лица, кровь всплеснула вверх в неярком свете подвесного потолка. Несколько её капель пристали к матовому стеклу.

– Хго! – всхлипнул Лестер. Он все ещё старался обойти стол. Большой Джим ретировался в промежуток между тумбами.

– Отец?

В двери стоял Джуниор, глаза вытаращенные, рот раскрыт.

– Хго! – всхлипнул Лестер и начал скособочено разворачиваться на звук нового голоса. Протянул вперёд свою Библию. – Хго… Хго… Хго… БхгОГ…

– Не стой столбом, помоги мне! – гаркнул Большой Джим на сына.

Лестер начал, спотыкаясь, двигаться к Джуниору, варварски размахивая Библией. Свитер на нём промок, брюки приобрели свекольный цвет, лица не видно, все затоплено кровью.

Джуниор бросился ему навстречу. Лестер начал было заваливаться, но Джуниор его подхватил, поддержал.

– Я понял, преподобный Коггинс, я понял… не волнуйтесь.

Джуниор сцепил руки на липком от крови горле Лестера и начал душить.

14

Через пять бесконечных минут.

Большой Джим сидит в своём рабочем кресле – развалился в своём рабочем кресле – галстук, который он специально надел на совещание, распущен, рубашка расстёгнута. Он массирует себе мясистую левую грудь. Под ней все ещё скачет галопом его сердце, сбиваясь на аритмию, но без признаков того, что собирается внезапно остановиться.

Джуниор ушёл. Ренни сначала подумал, что тот собирается сообщить Рендольфу, что было бы неправильно, но чувствовал себя очень измождённым, чтобы позвать сына назад. Мальчик вернулся сам, принёс брезент из багажника их трейлера. Он смотрел, как Джуниор рывком разворачивает его на полу – обыденно-деловито, словно делал это уже раз сто раньше. «Это все те фильмы категории R[191]191
  Американская киноассоциация предоставляет R-Категорию фильмам, на которые дети, младше 17 лет, могут ходить лишь в сопровождении родителей.


[Закрыть], которые они теперь смотрят», – подумал Большой Джим, потирая дряблую плоть, которая когда-то была плотной, твёрдой.

– Я… помогу, – прохрипел он, зная, что не сможет.

– Сиди спокойно, отдышись.

Его собственный сын, стоя на коленях, бросил на него тёмный, недосягаемый для его понимания взгляд. В нём, наверно, могла быть любовь – Большой Джим очень надеялся, что так и есть, – но и кое-что другое тоже.

Понял? В том взгляде также проблеснуло это «я понял»?

Джуниор заворачивал Лестера в брезент. Брезент потрескивал. Джуниор осмотрел тело, ещё подкатил его, потом накрыл краем брезента. Большой Джим купил этот брезент в Бэрпи. На распродаже. Он вспомнил, как Тоби Меннинг ещё говорил: «Вы сделали офигительно выгодную покупку, мистер Ренни».

– Библия, – произнёс Большой Джим. Голос звучал ещё хрипло, но чувствовал себя он уже немного лучше. Сердцебиение замедлилось, слава Богу. Кто мог знать, что после пятидесяти, все горы такие крутые. Он подумал: «Надо начать делать упражнения. Вернуть себе форму. Бог даёт человеку только одно тело».

– Точно, хорошо, что напомнил, – пробурчал Джуниор. Он схватил святую Библию, засунул её Коггинсу между бёдер и вновь начал заворачивать тело.

– Он ворвался сюда, сынок. Сошёл с ума.

– Конечно, – Джуниор не выявил любопытства. Заворачивать тело ему было явно интереснее.

– Вышло так, что или он, или я. Тебе надо… – вновь что-то переполошилось у него в сердце. Джим схватил ртом воздух, закашлял, стукнул себе в грудь. Сердце вновь успокоилось. – Тебе надо отвезти его к Святому Спасителю. Когда его найдут, там есть парень… возможно… – он имел в виду Мастера, хотя, возможно, это глупая мысль, привлекать Мастера к выполнению грязного дела. Мастер Буши знал толк в главном деле. Конечно, он будет сопротивляться во время ареста. В таком случае его могут и не взять живым.

– Я знаю лучшее место, – ответил Джуниор безоблачным голосом. – А если ты говоришь о том, чтобы повесить его на кого-то другого, у меня есть лучший кандидат.

– Кто?

– Ёбаный Дейл Барбара.

– Ты знаешь, я не одобряю таких выражений…

– Ёбаный… Дейл… Барбара.

– Каким образом?

– Пока что не знаю. Но ты лучше помой этот чёртов мяч, если не желаешь с ним расставаться. И день куда-нибудь свой блокнот.

Большой Джим встал в полный рост. Он чувствовал себя теперь получше.

– Ты хороший сын, Джуниор, помогаешь своему старому отцу.

– Как скажешь, – ответил Джуниор. Теперь на ковре лежала большая зелёная сосиска. С одной её стороны торчали ступни. Джуниор старался накрыть их брезентом, но тот не держался. – Надо было заклеить липкой лентой.

– Если ты не доставишь его в церковь, то куда же…

– Не беспокойся, – откликнулся Джуниор. – Есть безопасное место. Преподобный полежит там, пока мы не придумаем, как заманить в ловушку Барбару.

– Надо ещё посмотреть, что случится завтра, прежде чем что-то делать.

Джуниор посмотрел на него с холодным пренебрежением, которого никогда раньше Большой Джим за ним не замечал. До него дошло, что теперь его сын имеет над ним большую власть. Но он же его родной сын…

– Мы должны закопать твой ковёр. Слава Богу, у тебя здесь хоть не покрытие от стены до стены. И большинство грязи осталось на верхней стороне.

Он поднял зелёную сосиску и понёс её в коридор. Через несколько минут Ренни услышал, как завёлся мотор.

Большой Джим рассмотрел золотой мяч. «Мне нужно от него избавиться», – подумал он, однако понял, что не сможет этого сделать. Этот мяч фактически был фамильной ценностью.

Да и, в общем-то, зачем? Какая беда, если он будет чистый?

Когда через час домой вернулся Джуниор, золотой мяч вновь сиял в своей пластиковой колыбели.