Текст книги "Под куполом"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 85 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

6

– Энджи? Энджи, прошу тебя!

Нащупывает путь сквозь коридор. Рука болит. В голове гудит. Она могла бы поискать отца – миссис Шамвей предложила ей помощь, начать с похоронного салона Бови, – но у неё кровь застыла от самого только упоминания об этом месте. Кроме того, ей больше всего сейчас нужна была Энджи. Энджи, которая обнимет её крепко, без всякого намёка на то, сами знаете что. Энджи, которая была её лучшей подругой.

Какая-то тень выскользнула из кухни и быстро двинулась к ней.

– Ты здесь, слава тебе, Господи! – всхлипнула она ещё громче и бросилась к той фигуре с растопыренными руками. – Ой, как это ужасно! Это мне наказание за то, что я была такой отвратительной, я знаю, знаю!

Тёмная фигура и сама расставила руки, однако, не для утешительных объятий. Вместо этого пальцы на концах тех рук сомкнулись у Доди на горле.

На благо города – на благо людям

1

Энди Сендерс действительно находился в похоронном салоне Бови. Он пришёл туда с тяжёлым грузом: волнение, тоска, разбитое сердце.

Сейчас он сидел в Поминальном зале № 1 в компании с телом в гробу, который стоял посреди помещения. Гертруда Эванс, восьмидесятисеми… (или, может, восьмидесятивосьмилетняя) умершая от острой сердечной недостаточности два дня тому назад. Энди ещё присылал письмо-соболезнование, хотя неизвестно, кто мог бы его получить; Гертин муж уже лет десять, как умер. Но это не имело значения. Он всегда посылал соболезнование, написанное ручкой на официальном кремовом бланке с заголовком ОФИС ПЕРВОГО ВЫБОРНОГО. Он считал, что это входит в его обязанности.

Большой Джим не мог отвлекаться на такие дела. Большой Джим был весьма занят руководством тем, что он называл «нашим бизнесом», имея в виду Честер Милл. Сказать честно, руководил он им, будто своей частной железной дорогой, но Энди никогда на это не жаловался; он понимал, что Большой Джим прыткий. Энди понимал также и ещё кое-что другое: без Эндрю Делоиса Сендерса самого Большого Джима, наверняка, не выбрали бы даже в секретари. Большой Джим умел продавать подержанные машины, обещая колоссальные выгоды, небольшой первый взнос и бонусы типа дешёвых корейских пылесосов, но когда он попытался в тот раз стать дилером «Тойоты», компания вместо него выбрала Вилла Фримэна. Принимая во внимание его уровень продаж и расположение бизнеса возле шоссе 119, Большой Джим никак не мог понять, почему «Тойота» сделала такой тупой выбор.

А Энди мог. Пусть он и не принадлежал к самым хитрым медведям в их лесу, но вполне понимал, что Большой Джим не имеет душевного тепла. Он был жёстким человеком (кое-кто из тех, кто купились на его крохотный первый взнос, говорили даже: жесткосердечный), он был убедительным, однако также и холодным. А Энди напротив, всегда делился своим душевным теплом. Прохаживаясь по городу перед выборами, Энди рассказывал людям, что они с Большим Джимом словно близнецы Даблминт[89]89
  «Doublemint» («Двойная мятная») – известная с 1914 года жевательная резинка компании «Wrigley», чья рекламная политика относительно этого популярного бренда с 1956 г. базируется на продолжительном участии какой-нибудь пары близнецов, которые по обыкновению сами со временем становятся звёздами.


[Закрыть], или Клик и Клак[90]90
  Клик и Клак – прозвища, под которыми выступают братья Том и Рей Малгоцци, авторы-ведущие популярной в США и других англоязычных странах интерактивной радиопередачи «Автобазар».


[Закрыть], или сэндвич с джемом и арахисовым маслом, и Честер Миллу нужны они оба в одной упряжке (конечно, с кем-то третьим, кто будет готов запрячься – сейчас это была Эндрия Гриннел, сестра Рози Твичел). Энди всегда нравилось его партнёрство с Большим Джимом. Особенно финансовые результаты за последние пару-тройку лет, но и ещё и в духовном смысле. Большой Джим знал, каким образом что делается и почему оно должен именно так делаться. «Мы впряглись надолго, – любил он говорить. – Мы все делаем для города. Для людей. Для их блага». И это было хорошо. Хорошо делать добро. Однако сегодня… в этот вечер…

– Я с самого начала был против тех уроков пилотирования, – произнёс он и вновь начал рыдать. В скором времени он уже рыдал в полный голос, но в этом не было ничего страшного, потому что Бренда Перкинс уже постояла возле тела своего мужа и ушла, беззвучно глотая слезы, а брат Бови находились внизу. Работы на них навалилось много (Энди понимал, хотя только краем сознания, что происходит что-то очень-очень плохое). Ферн Бови сходил перекусить в «Розу-Шиповник», а когда вернулся, Энди подумал, что он прогонит его прочь, но Ферн прошёл мимо него по холлу, даже не взглянув на Энди, который сидел здесь, свесив руки между колен, с распущенным галстуком и растрёпанным волосами.

Ферн исчез за дверьми того помещения, которое они с братом называли «мастерской». (Ужас! Ужас!) Там лежал Дюк Перкинс. А также этот проклятый летун Чак Томпсон, который, возможно, и не сам подбил его жену к тем урокам, однако же, и не отговорил её от них. А может, и ещё какие-то другие трупы также лежали там, внизу.

Клодетт лежала точно.

Энди выдал похожий на булькотение стон и ещё плотнее сцепил руки. Как ему жить без неё? Он же не сможет без неё жить. И не только потому, что он любил её больше собственной жизни. Это Клодетт (вместе с регулярными, необлагаемыми и все постоянно увеличиваемыми инъекциями денежной наличности со стороны Джима Ренни) поддерживала на плаву их аптеку; сам Энди довёл бы её до банкротства ещё на границе столетий. Его специальность – общение с людьми, а не со счетами или бухгалтерскими книгами. Вот его жена – она специалистка по цифрам. То есть была специалисткой.

Эта фраза в прошлом времени прозвучала в его мозге, и он вновь застонал.

Клодетт с Большим Джимом даже как-то вместе исправляли что-то в городских книгах, когда их проверяла аудиторская служба штата. Та проверка не застала их неожиданно, потому что Большого Джима предупредили о ней заранее. Деталей не сообщили, однако сказали достаточно, чтобы они поработали с компьютерной программой, которую Клодетт называла «миссис ЧИСТКА». Так они её называли, потому что она выдавала чистые цифры. Они из этого аудита вышли кристально чистыми, вместо того, чтобы сесть в тюрьму (что было бы несправедливо, учитывая то, что большинство того, чем они занимались – фактически, едва ли не все – делалось на благо города).

Если сказать правду, вот кем была Клодетт Сендерс: миловидной версией Джима Ренни, добрейшим Джимом Ренни она была, то есть человеком, с которым Энди мог спать и рассказывать ей свои секреты, и жизнь без неё казалась ему немыслимой.

Энди вновь начал рыдать, и тут уже сам Джим Ренни положил ему руку на плечо и сжал. Энди не слышал, как тот зашёл, но не подскочил. Он просто ожидал эту руку, потому что её хозяин всегда появлялся тогда, когда Энди нуждался в нём больше всего.

– Я знал, что найду тебя здесь, – произнёс Большой Джим. – Энди, друг, мне очень, очень жаль.

Энди подскочил с места, нащупал руками туловище Джима и продолжил рыдание уже Большому Джиму в пиджак.

– Говорил же я ей, что эти её лётные уроки опасные! Я ей говорил, что этот Чак Томпсон точь-в-точь такой же осел, как и его отец.

Большой Джим успокаивающе гладил его по спине.

– Понимаю, но она сейчас в лучшем месте, Энди: сегодня она ужинает с Иисусом Христом – ростбиф, зелёный горошек, картофельное пюре с подливкой! Разве это не прекрасно? Подумай об этом. Как ты смотришь на то, чтобы нам сейчас помолиться?

– Да! – всхлипнул Энди. – Конечно, Большой Джим! Помолись со мной.

Они опустились на колени, и Большой Джим начал долго и неистово молиться за душу Клодетт Сендерс. (Под ними, в секционном зале, их услышал Стюарт Бови и, подняв голову к потолку, заметил: «Этот мужчина умудряется срать одновременно из двух дырок».)

Минут через пять после «теперь видим мы словно в зеркале» и «когда я ребёнком был, то я говорил, как ребёнок»[91]91
  Первое послание апостола Павла к коринфянам.


[Закрыть] (Энди не очень понимал уместность последнего, однако его это совсем не волновало, ему было так утешительно стоять на коленях с Большим Джимом) Ренни завершил: «ВоимяИисусааминь» – и помог Энди встать.

Стоя с ним лицом к лицу, грудью к груди, Большой Джим сжал руками плечи Энди и посмотрел ему в глаза.

– Итак, партнёр, – произнёс он. Джим всегда называл Энди партнёром, когда ситуация становилась серьёзной. – Готов ли ты заниматься работой?

Энди в ответ только безмолвно таращился.

Большой Джим кивнул так, словно Энди высказал свой резонный (согласно обстоятельствам) протест.

– Конечно, я понимаю, как это тяжело. Несправедливо. Несоответствующий момент, чтобы просить тебя об этом. И ты имел бы полное право – Бог знает, что ты его имеешь – съездить мне прямо тут, в моё никчёмное рыло. Но иногда мы должны ставить благо других превыше всего – разве не воистину так?

– На благо города, – произнёс Энди. Впервые после того, как он получил весть о Клодетт, перед ним проблеснул какой-то свет.

Большой Джим кивнул. Лицо у него оставалось серьёзным, но глаза сияли. У Энди промелькнула странная мысль: «Он выглядит на десять лет моложе».

– Конечно, ты прав. Мы хранители, партнёр. Хранители общественного блага. Не всегда лёгкая работа, но всегда необходимая. Я послал эту, Веттингтон, разыскать Эндрию. Приказал ей привезти Эндрию в комнату заседаний. В наручниках, если возникнет необходимость, – рассмеялся Большой Джим. – Она будет там. А Пит Рендольф составляет список всех имеющихся в городе копов. Их мало. Мы должны объединить все наши усилия. Если эта ситуация будет продолжаться, власть должна быть решительной. Ну что скажешь? Будешь делить власть со мной?

Энди кивнул. Подумал, что так ему легче будет отвлечься. А если даже это не поможет, поглощённым заботами, как пчёлка, ему будет легче переживать. Кроме того, его уже дрожь начала пробирать от созерцания Гэрти Эванс в гробу. Да и работа не тяжёлая. Всего лишь сидеть в комнате заседаний и поднимать руку вслед за Большим Джимом. Эндрия Гриннел, которая всегда имеет несколько сонный вид, будет делать то же самое. Если возникнет потребность принять какие-то чрезвычайные меры, все обеспечит Большой Джим.

– Поехали, – ответил Энди.

Большой Джим хлопнул его по спине, положил руку на сутулые плечи Энди и повёл его из поминального зала. Тяжелехонькой была его рука. Мясистой. Но ощущения дарила хорошие.

О своей дочери он ни разу не вспомнил. Погрузившись в собственную скорбь, Энди Сендерс напрочь о ней забыл.

2

Джулия Шамвей медленно шла по Коммонуэлс-Стрит, где жили самые богатые жители города, в сторону Мэйн-стрит. Уже десять лет, как удачно разведённая, она жила над редакцией «Демократа» с Горесом, своим стареньким валлийским корги[92]92
  Корги – порода миниатюрных овчарок.


[Закрыть]. Когда-то назвала его в честь большого мистера Грили[93]93
  Горес Грили (1811–1872) – сын бедного фермера, с 14 лет работал в типографии, позднее основал еженедельник «Нью-Йоркер», самую влиятельную во второй половине XIX столетия в США газету «Нью-Йорк Трибун» (европейским корреспондентом которой работал Карл Маркс) и либерально-республиканскую партию, в 1872 году баллотировался в президенты, проиграл и умер во время окончательного подсчёта голосов; фраза «На Запад, юноша, и расти вместе с собственной страной» стала лозунгом переселенцев.


[Закрыть], который запомнился единственной фразой: «На Запад, юноша, отправляйся на Запад», – но действительно его самой главной заслугой, по мнению Джулии, была работа в роли редактора газеты. Если бы сама Джулия могла делать свою работу, хотя бы наполовину так же эффективно, как делал когда-то свою в «Нью-Йорк Трибьюн» господин Грили, она считала бы себя успешной.

Конечно, её Горес всегда считал её успешной, что делало его в табеле о рангах Джулии наилучшей собакой в мире. Она выведет его на прогулку, как только доберётся домой, а потом ещё выше поднимется в его глазах, прибавив к его корму кусочки вчерашнего бифштекса. И им обоим будет хорошо, а ей хотелось, чтобы стало хорошо – хотя бы от чего-нибудь, хотя бы на чуток, – потому, что чувствовала она себя сейчас плохо.

Это состояние для неё не было новым. Все свои сорок три года она прожила в Милле, и то, что происходило в её родном городе в течение последних десяти, нравилось ей всё меньше и меньше. Её беспокоила непостижимая разруха канализационной системы и мусороперерабатывающего завода, не смотря на вложенные в них средства; её беспокоило неминуемое закрытие Заоблачной верхушки, городского лыжного курорта; её беспокоило то, что Джим Ренни теперь обворовывает город ещё сильнее, чем тогда, когда у неё возникли подозрения в отношении этого(а она подозревала, что он хорошенько приворовывает в течение многих десятилетий). И, конечно же, беспокоило это новое явление, которое казалось ей едва ли не слишком большим для постижения её разумом. Каждый раз, стараясь вернуться к нему мысленно, она концентрировалась на какой-то отдельной детали, небольшой, зато конкретной: например, на том, что ей все реже и реже удаётся кому-то дозвониться по мобильному. А сама она не получила никаких звонков, что не могло её не беспокоить, и даже очень. Не говоря о близких друзьях и родственниках из-за города, ей сейчас должны были бы беспрерывно названивать из других газет: Льюистоновской «Сан», Портлендской «Пресс Гералд», возможно, даже из «Нью-Йорк Таймс».

Имеют ли и другие люди в Честер Милле сейчас такие же проблемы?

Ей надо съездить к границе с Моттоном и увидеть все собственными глазами. Если она не сможет вызвонить Пита Фримэна, её самого лучшего фотографа, снимет сама несколько кадров с помощью аппарата, который прозвала своим «чрезвычайным Никоном». Говорят, что там, вдоль границы с Моттоном и Таркер Миллом, установили какую-то карантинную зону – скорее всего, на границе с другими городами тоже, – но с этой стороны будет удобнее подойти достаточно близко к тому месту. Пусть попробуют её прогнать, а впрочем, если этот барьер действительно такой непроницаемый, как говорят люди, словами все у них и закончится.

– Желаешь укусить, но трудно добраться, – произнесла она вслух. Действительно так. Если бы её можно было бы достать словами, Джим Ренни спровадил бы её в палату интенсивной терапии ещё три года назад, когда она написала статью о той смехотворной проверке, которую здесь вела аудиторская служба штата. Он, конечно, многим прибрехивал о том, что подаст в суд на газету, но дальше попугиваний так ничего и не пошло; она даже хотела написать редакторскую колонку на эту тему, большей частью потому, что уже выдумала эффектный заголовок: ОБЕЩАННЫЙ ИСК ИСЧЕЗ ИЗ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ.

О, да, она беспокоилась. Это было естественно, взирая на её специальность. Непривычным было то, что её беспокоило её собственное поведение, и теперь, остановившись на углу Мэйн-стрит и Коммон, она задумалась. Вместо того чтобы повернуть налево, на Мэйн, она оглянулась в ту сторону, откуда пришла. И потихоньку, тем тоном, которым по обыкновению обращалась к Горесу, пробормотала: «Не следовало бы мне оставлять девушку одну».

Джулия не сделала бы этого, если бы приехала туда на машине. Но она пришла туда пешком, а, кроме того – Доди так настойчиво отказывалась. От неё ещё и чем-то пахло. Дурью? Возможно. Не то чтобы Джулия имела какое-то особое предубеждение против травы. Она тоже выкурила свою немалую часть за долгие годы. Возможно, это поможет девушке приглушить горе. Снимет остроту скорби, когда она наиболее болезненна.

– Не надо за меня переживать, – сказала Доди. – Я поищу отца. Но сначала мне надо одеться, – и показала на свой халат.

– Я подожду, – ответила Джулия… хотя ей не хотелось ждать. Впереди у неё была длинная ночь, начиная с выполнения её обязанностей перед псом. Горес сейчас, наверняка, уже едва не взрывается, после того как не получил регулярной прогулки в пять часов, да и проголодался он тоже. А вот когда он сделает все свои дела, тогда она уже поедет к тому барьеру, как его уже называют люди. Посмотрит собственными глазами. Сфотографирует, если там есть что фотографировать.

Да и тогда ещё не конец. Надо подумать, не издать ли спецвыпуск «Демократа». Газета много значила для неё и, как она думала, для города тоже. Конечно, уже завтра утром все это может кончиться, однако Джулия имела ощущение – отчасти оно содержалось у неё в голове, а отчасти в душе, – что этого не произойдёт.

И всё-таки. Не следовало бы ей оставлять Доди Сендерс в одиночестве. На удивление, она будто бы держала себя в руках, хотя, может, она так спокойно отказалась из-за шока. И из-за дури, конечно. Однако же, на вид она была в полном порядке.

– Не надо меня ждать. Я не хочу, чтобы вы меня ждали.

– Не знаю, разумно ли тебе сейчас оставаться в одиночестве, дорогая.

– Я пойду к Энджи, – сказала Доди и, показалось, даже немного расцвела при этих словах, хотя слезы непрерывно котились ей по щекам. – Она пойдёт со мной искать моего отца, – кивнула она. – Энджи мне нужна сейчас более всего.

По мнению Джулии, дочь Маккейнов имела разума только на чуть-чуть большие той девушки, которая унаследовала физические данные своей матери, но, к сожалению, мозг своего отца. Впрочем, Энджи была её подругой, а при таких обстоятельствах задушевная подруга для Доди Сендерс значила намного больше, чем какая-то чужая тётка.

– Я могла бы пойти с тобой… – произнесла она нехотя, понимая, что даже в своём теперешнем тяжёлом состоянии от свежей потери девушка, наверняка, заметит это её нежелание.

– Не надо. Здесь всего лишь несколько кварталов.

– Ну, тогда…

– Мисс Шамвей,… а вы уверены? Вы уверены, что моя мама…

Очень неохотно Джулия кивнула. Она получила подтверждение от Эрни Келверта: бортовой номер самолёта. От него она также получила и кое-что другое, вещь, которая должна была бы попасть в полицию. Джулия могла настоять, чтобы Эрни передал её туда, если бы не ужасная весть о том, что Дюк Перкинс мёртв, а его место теперь занимает этот некомпетентный лентяюга Рендольф.

Вещью, которую ей принёс Эрни, были залитые кровью водительские права Клодетт. Они лежали у Джулии в кармане, в то время как она стояла на крыльце Сендерсов, там они и остались. Она отдаст их или Энди, или этой бледной, с растрёпанным волосами девушке, когда случится другая, более подходящая возможность… но не сейчас.

– Благодарю вас, – сказала Доди печальным формальным тоном. – А теперь уходите, пожалуйста. Мне не хотелось бы выглядеть невежливой, но…

Она так и не закончила свою мысль, просто закрыла двери посреди этой фразы.

И что сделала Джулия Шамвей? Выполнила приказ убитой горем двадцатилетней девушки, которая, возможно, была такой обдолбанной, что не могла даже отвечать за свои действия. Но самой Джулии было за что отвечать в этот вечер, в первую очередь она несла ответственность за Гореса. И за газету. Пусть люди и подсмеиваются с зернистых черно-белых снимков Пита Фримэна и витиеватых репортажей в её «Демократе» о таких местных событиях, как бал «Очаровывающая ночь» в Милловской средней школе; пусть говорят, что польза от газеты состоит только в том, что она годится на подстилку в кошачий туалет – они в ней нуждаются и, особенно, когда случается что-то плохое. Джулия хотела, чтобы завтра утром они получили газету, даже если ей придётся не спать целую ночь. А благодаря тому, что оба её репортёра уехали на уик-энд из города, так оно наверняка и будет.

Джулия сосредоточилась на мысли, как ей справиться с таким вызовом, и скорбное лицо Доди Сендерс начало уплывать из её памяти.

3

Зайдя в дом, она встретилась с укоризненным взглядом Гореса, но мокрых следов на ковре не увидела и коричневой кучки под стулом в коридоре тоже – магическое место, которое пёс считал невидимым для человеческих глаз. Она пристегнула поводок, вывела Гореса и терпеливо ждала, пока он, при этом пошатываясь, обссыкал свои любимые водосточные трубы. Ему было уже пятнадцать лет – староват как для корги. Тем временем она засмотрелась на белое сияние, которое отсвечивалось на южном небосклоне. Ей это напомнило кадр из какого-то фантастического фильма Стивена Спилберга. Сияние нарастало, до неё доносили звуки чуп-чуп-чуп, вертолёты лопотали чуть слышно, однако непрерывно. И сколько же это они там понаставили прожекторов? Такое впечатление, словно Северный Моттон превратился в аэродром где-то в Ираке.

Теперь Горес уже лениво кружил, вынюхивая себе удобное место для завершения вечернего ритуала испражнения, исполняя вечно модный собачий вальс «Какашечка». Джулия воспользовалась паузой, чтобы вновь подвергнуть испытанию свой мобильный. Как почти во всех случаях в этот вечер, телефон сначала выдал несколько нормальных гудков… и тогда окончательно замолчал.

«Мне придётся печатать газету на ксероксе. Это означает – максимум семьсот пятьдесят экземпляров».

«Демократ» уже двадцать лет, как не печатался автономно. С 2002-го Джулия каждую неделю отвозила макет в типографию «Вью Принтинг» в Касл Роке, а теперь она даже этого не должна была делать. Каждый вторник вечером она просто отсылала гранки по электронной почте, и уже на следующий день, ещё до семи утра, из «Вью Принтинг» привозили готовые, аккуратно запакованные в пластик, экземпляры газеты. Для Джулии, выросшей с корректорским карандашом при машинописных листах, которые, после завершения работы с ними, назывались «пригвождёнными», такой процесс выглядел магией. И, как всякая магия, казался немного ненадёжным.

Сегодня её недоверие получило подтверждение. Компьютерную вёрстку она ещё, наверняка, способна переслать в «Вью Принтинг», но никто не в силах привезти сюда утром готовые газеты. Она подумала, что утром никто не сможет подойти к границам Милла ближе, чем на пять миль. По всему периметру. На её счастье, в бывшей комнате для печати стоял большой мощный генератор, фотокопировальная машина была – зверь, Джулия также имела запас бумаги, свыше пятисот пачек. Если удастся привлечь на помощь Пита Фримэна… или Тони Гая, который пишет о спорте…

Тем временем Горес наконец-то принял позу. Когда он закончил своё дело, за дело принялась она с маленьким зелёным пакетиком, помеченным надписью «Собачий помёт», гадая, что подумал бы Горес Грили об этом мире, в котором сбор из водосточных труб собачьего дерьма является не просто социально ответственным действием, а прописанным законом обязанностью. Он бы, наверняка, застрелился, подумалось ей.

Заполнив и завязав пакет, она вновь попробовала позвонить.

Безрезультатно.

Джулия отвела Гореса домой и накормила.