Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

Полицейский преградил им дорогу. Он стал их уговаривать, жестикулируя так энергично, что его синий плащ трепыхался, подобно крыльям готового взлететь пеликана.

– Мы овладели положением! – надрывался он, воображая, что Иетс поймет французские слова, если произнести их достаточно громко. – Силы закона и порядка одержали верх. Мы очищаем от врагов крыши Военно-морского министерства и отеля «Крийон», – отчаянно сопротивляются, отчаянно! Прошу вас, месье, не ходите туда. Мы не хотим, чтобы на площади были посторонние. Кто-нибудь может пострадать…

– Ладно, – Иетс повесил карабин через плечо. – Ладно, не расстраивайтесь.

Плащ перестал трепыхаться. Полицейский со вздохом облегчения потряс Иетсу руку.

– Рады вас видеть в Париже, месье!

Послышались возгласы одобрения. Иетс смущенно обернулся. Он ничем не заслужил их одобрения – напротив. Только за то, что он в каске и при оружии, они возвели его в герои, тогда как он – всего лишь статист с копьем, участник массовой сцены.

Он поискал глазами Мантена и увидел, что тот стоит в подъезде, и рядом с ним – девушка. Мантен помахал ему.

Иетс заметил, что при его приближении девушка схватила Мантена за локоть, словно ища у него защиты.

– Здравствуйте, мадемуазель, – сказал Иетс и улыбнулся ей.

Она не ответила, но, повернувшись к Мантену, заговорила быстро и возбужденно.

Мантен перебил ее и представил Иетсу:

– Это мой друг Тереза Лоран. Она была со мной на баррикаде.

Девушка посмотрела на Иетса недоверчиво, почти враждебно, и в то же время со страхом. Он подумал – может быть, она шла по площади Согласия и оказалась под пулями. Но если она была с Мантеном на баррикаде, едва ли такая мелочь могла напугать ее. Хотя, с другой стороны, внезапная стрельба всегда пугает. А она – женщина, и к тому же такая хрупкая и красивая, совершенно новой для него красотой – нечего ей делать на баррикаде, да и здесь на площади, когда идет бой.

Он сказал, что восхищен ее храбростью.

– Но, к счастью, – добавил он, – прошли те дни, когда женщинам приходилось делать такие вещи.

– А что придется делать женщинам теперь? – спросила она с горечью.

Опять эта враждебность… Иетс заметил, что она причесана кое-как и платье у нее измято. Ее лицо казалось усталым, а когда обращалось к нему – и угрюмым.

– Беспокойный сегодня день? – заметил он нарочито-легким тоном.

– Ужасно, – сказала она. – И ужасно длинный. – Потом опять повернулась к Мантену: – Вы не можете проводить меня домой, месье? Если, конечно, у вас нет более важных дел… Мне нужно с вами поговорить.

Мантен сказал нерешительно:

– Хорошо…

Иетс видел, что Мантена и девушку связывают не личные отношения. Он не знал, куда идти, куда девать себя. А девушка ему нравилась. Он представил себе, как она выглядит, когда примет ванну, причешется, наденет свежее платье.

Иетс мысленно посмеялся над собой. Ему и самому не мешало бы принять ванну, и одежда его после долгой дороги вся в пыли.

– Мадемуазель Тереза, – сказал он, – может быть, я могу проводить вас домой?

– Нет!

Это было не слово, а плевок. Тереза поднесла руку к губам. Рука дрожала.

– Тереза! – Мантен ласково коснулся ее локтя. – Этот американец – мой друг. – И пояснил Иетсу: – Такой день, она переутомилась.

– Ну, конечно, – подтвердил Иетс. У женщин легко сдают нервы, подумал он, но тут же решил, что не в этом дело и за ее смятением кроется что-то другое.

– Я хочу пить, – заявила она вдруг.

– Это идея! – сказал Иетс. – Месье Мантен, вы не знаете, нет здесь поблизости места, где не стреляют и где можно промочить горло?

Мантен кивнул. Есть такое место. Совсем рядом.

Они спустились в погребок. Длинный день сменили, наконец, сумерки, слабый свет почти не проникал сюда. Мягкая полутьма успокаивала нервы.

– Мне воды, – сказала Тереза.

Она выпила целый стакан жадно, большими глотками. Потом отерла лицо. Иетсу хотелось спросить, почему она его боится, боится в такой день, когда все наперебой обнимают американцев. Но вместо этого он спросил:

– Что побудило вас пойти с месье Мантеном на баррикаду?

– Как?

– Я хочу сказать… вы уже старый воин? Давно сражаетесь с бошами? В Америке женщины, как правило, не принимают таких решений внезапно.

Тереза изучала лицо Иетса. Его скрывали тени, но все же она поняла, какой он человек и что он – не Люмис.

Когда он подошел к ней на площади Согласия, ей почудилось, что он похож на Люмиса, на Вика. Ей чудилось, что все американцы на него похожи.

Но зачем этот американец расспрашивает ее про баррикаду? Что ему нужно?

– А она именно так и поступила, – ответил за нее Мантен. – Увидела, что мы строим баррикаду, и решила помочь нам. Ведь так?

– Да.

– Сражаться нам, правда, не пришлось, – продолжал Мантен с коротким смешком. Шрам у него на лбу казался теперь совсем черным. – Боши не стали нас атаковать и удрали, так что потерь у нас не было. Славы, впрочем, мы тоже не заработали. Тереза числилась у нас санитаркой. Она достала перевязочных средств и готова была в любую минуту взяться за дело.

– Но почему? – спросил Иетс. – Что вас заставило…

– Не знаю, – ответила Тереза. – Я пошла в аптеку и сказала, что нам нужны бинты и вата.

Ей доставляло облегчение говорить о том хорошем, что она сделала в этот день, о людях, среди которых она была на месте. Взгляд ее оживился.

– Хозяин аптеки просил заплатить, у меня не было денег. Я ему сказала, что заплатит новое правительство. А кто это – новое правительство? Я не знаю. Я поступила неправильно, месье Мантен?

Мантен почувствовал, что ее тревожит не только обещание, которое она дала аптекарю. Рука его сжалась в кулак.

– Нет. Вы поступили правильно.

– Я не обманывала, я чувствовала, что я сама – новое правительство. Глупо, конечно. При чем тут правительство? В обычные дни я просто работаю в конторе.

– Сегодня, – серьезно сказал Мантен, – вы представляли новое правительство. Да.

– Но ведь потом я убежала, – сказала она едва слышно.

Мантен, хорошо знавший меру человеческой слабости, потрепал ее по руке:

– Ничего… Мы к тому времени почти кончили. Все обошлось хорошо.

Она улыбнулась.

Иетс в первый раз увидел, как она улыбается и как она хороша. Но ему стало не по себе. Столяр и стенографистка воображают себя каким-то правительством… Он вспомнил Рут, которая тоже понимала правительство, как нечто лично ее касающееся, относилась к общественным вопросам с сугубой серьезностью и не имела представления о том, как огромны власть имущие и как ничтожно мала она сама.

Он сказал:

– Я так и не знаю, мадемуазель Тереза, что толкнуло вас на баррикаду.

– Почему вам хочется это знать? – спросил Мантен.

– Меня интересуют люди.

– Интересуют… – Мантен пожал плечами. – Людям надо сочувствовать.

– Я не могу объяснить, – сказала Тереза. – Ничего не могу объяснить из того, что я сегодня делала. Наверно, потому, что все было так неожиданно. В воздухе что-то звучало, как музыка в церкви, на Пасху.

– Да, – сказал Иетс, – это я понимаю. – Ему и правда казалось, что он понимает ее, видит ее глазами, воспринимает ее чувствами; но не потому, что она – «люди». Потому что она – именно эта женщина, с ей одной присущей красотой. Жанна д'Арк.

Мантен сказал:

– Люди, видимо, инстинктом чувствуют, когда наступает решительный час.

Иетс взял со стула свой карабин.

Жанна д'Арк? Чушь. Всего только стенографисточка, потерявшая голову в угаре освобождения. А Мантен – всего только столяр, гордый тем, что командовал баррикадой. А между тем они делали большое дело, даже если оно свелось к тому, чтобы выловить нескольких нацистов. Люди, народ… Они ненавидят бошей и хотят быть правительством, и предприняли что-то для собственного освобождения. Ему до них далеко.

– А теперь, – сказал Мантен, – мы вместе проводим Терезу Лоран домой.

6

Шел второй час дня, и в кухне отеля «Сен-Клу» было тихо.

Сержант Дондоло сидел за чисто вымытым столом для резки мяса, машинально проводя пальцами по бороздкам, которые оставили в мягком дереве ножи бесчисленных поваров. Он читал старый номер юмористического журнала, забытый кем-то в кухне. Дондоло застрял посреди очередной истории про Дика Трэси; он полистал затрепанную книжку и обнаружил, что самых интересных страниц не хватает.

Дондоло с досадой бросил книжку на стол. Сплошные неприятности в этом паршивом отеле, где отдел обосновался наконец после того, как несколько раз переезжал с места на место. Он поднял голову. За окнами, забранными решеткой, двигалось множество ног. Человек десять стариков и старух толпились вокруг помоек, выбирая из них остатки еды, выкинутой солдатами. Каждый день они приходили и копались в отбросах, пока их не прогоняла военная полиция.

Несчастные люди, снисходительно подумал Дондоло. В отеле вечно ворчат, что еда нехороша, – не ценят того, что имеют. Раз у них остается, что выбрасывать на помойку французам, – значит, сыты. Попробуй капитан Люмис еще раз сказать, что людей плохо кормят, он просто покажет ему, что творится у помойки. На Люмиса такие вещи действуют. На ближайшем сборе он разнесет солдат за вечные жалобы, и тогда Дондоло оставят в покое.

Дондоло никогда не обольщался насчет французов – не такой он был человек. Те крохи восторгов, какие достались на его долю в первые дни, мало взволновали его; когда же восторги улеглись, он с легкостью приспособился к заведенному порядку, в то же время зорко высматривая выгодные возможности, которых не мог не таить в себе изголодавшийся город. Человеку, все еще произносившему слово «Париж» с мечтательным вздохом, Дондоло мог ответить только презрительной улыбкой.

Он швырнул юмористический журнал в ведро. Пора заняться продуктами для Сурира. Чудно получилось с этим Суриром – Дондоло никак не мог вспомнить, когда именно Сурир привязался к нему. Может быть, в баре на углу улицы Джианини, а может быть, гораздо позже, когда он заблудился и не мог попасть домой. Во всяком случае, он помнил Сурира отчетливо лишь с того времени, когда они вместе сидели за кухонным столом, причем у Дондоло страшно болела голова, в висках точно молотком стучало, а Вейданек поил их горячим черным кофе. Сурир со смехом уверял, что притащил Дондоло домой на руках; но едва ли, – Сурир был меньше его ростом и не такой плотный. Возможно, тут замешались и еще какие-нибудь люди, приятели Сурира. Но окружение Сурира не интересовало Дондоло, лишь бы все сошло гладко. В ту ночь, вернее, в то утро, после того как черный кофе прояснил его мозги, Дондоло заметил, что глаза Сурира так и бегают по полкам кладовой – Вейданек, когда ходил за кофе, оставил дверь отворенной, – замечая все: окорока, яичный порошок, сахар, муку, мясные консервы, – все припасы, ключи от которых хранились у Дондоло.

– Вы даже не понимаете, что у вас тут есть, – восхищенно сказал Сурир и улыбнулся, закрыв глаза.

– Так-таки не понимаю? – съязвил Дондоло.

Дальнейшие излияния Сурира Дондоло пресек, едва заметно поведя головой в сторону навострившего уши Вейданека, и Сурир сейчас же понял. Это едва заметное движение Дондоло и определило их отношения на будущее.

И теперь Сурир частенько наведывался в кухню отеля «Сен-Клу». Нельзя сказать, чтобы Дондоло был совсем спокоен: то, что он сбывал в Нормандии, и в сравнение не шло с количеством продуктов, которые Сурир грузил в свои сумки и увозил на своем расхлябанном грузовичке. Но Дондоло заглушал угрызения совести просто: он говорил себе, что дома все наживаются на войне, а значит, и ему нужно вознаградить себя за упущенные возможности. Это его долг по отношению к Ларри и крошке Саверио. Всякий раз, пересылая Марчелли сто долларов, которые тот клал на его имя в банк, Дондоло думал: вот и еще на несколько месяцев ученья. Дать образование двум детям – это недешево обходится.

Дондоло отпер дверь кладовой и оглядел полки. Как бы это получше составлять меню и в то же время бесперебойно снабжать Сурира?… Он стал напряженно прикидывать, сколько раз в неделю можно готовить бобы вместо мяса, так, чтобы все же сохранилась видимость разнообразного питания. Разнообразие! Сурир как-то рассказывал ему, какое питание получали французские солдаты, и Дондоло даже позавидовал своим собратьям в старой французской армии; но потом подумал, что сейчас французскому сержанту – заведующему столовой, или как они там у них называются, и выбирать-то было бы не из чего.

Кто-то вежливо кашлянул у него за спиной.

– Сурир? – сказал Дондоло. – Здорово.

Сурир улыбнулся.

– Как дела? – сказал он бодро. – Что пишут из дому? Как себя чувствует малютка Саверио?

– Опять не было почты! – проворчал Дондоло. – Как въехали в этот проклятый город, ни одного письма не получил.

– Получите! – утешил его Сурир. – Когда я был во французской армии в тысяча девятьсот сороковом году, мы никогда не получали почты – очень уж быстро отступали.

– Ага, – сказал Дондоло. – Но мы-то не отступаем.

– Это верно, – согласился Сурир.

– Все потому, что нет о нас заботы. Точно мы и не люди.

– В армии, – сказал Сурир, – я бы сказал, в любой армии, убеждаешься в одном: каждый должен сам о себе заботиться.

Дондоло его замечание не понравилось – чересчур откровенно. Эта сволочь Сурир думает только о своей выгоде, а до малютки Саверио ему и дела нет.

– Ну, давайте начинать, – сказал Дондоло. – Сегодня я могу дать вам вот это и это. – Он жестом пригласил Сурира в кладовую и стал показывать, какие продукты считает возможным ему уделить. Сурир потянулся к окороку.

– Полегче! – сказал Дондоло. – Мне интересно, чтобы вы ушли поскорее, но вы что-то уж очень торопитесь. Сколько?

– За все?

– Да.

Сурир мысленно подсчитал и ответил:

– Четыре тысячи.

Четыре тысячи франков, подумал Дондоло. Даже сотни долларов не получается.

– Что я, с ума сошел? – сказал он. – Я лучше сам съем.

– А оно больше не стоит.

– Рассказывайте, – возразил Дондоло. – Я кое-где побывал. Знаю, какие сейчас цены.

– Это вы вздуваете цены! – Сурир изобразил благородное негодование. – Я думаю о тех, кто будет это покупать.

– Не беспокойтесь, купят.

Сурир не стал спорить. Он и сам знал, что купят, купят по любой цене.

– Ладно, пять, – надбавил он.

– Вот так-то лучше, – сказал Дондоло. – Выкладывайте деньги.

Сурир извлек из кармана пачку линялых бумажек.

– Неудобный формат, черт их побери, – фыркнул Дондоло, складывая тысячефранковые банкноты и втискивая их в бумажник. – И чего вы не выпускаете приличных денег? Вот, видали? – Он показал Суриру бумажный доллар, который всегда носил в кармане на память о доме и как символ своего долга перед семьей. – Это вот настоящие деньги!

Француз пощупал доллар.

– Сто франков за него хотите?

– Не продается, – сказал Дондоло и прибавил: – Хватит время проводить, давайте все упакуем. Я услал Вейданека, но когда-нибудь он все же вернется.

Некоторое время Дондоло и Сурир усердно работали – лазили по полкам, складывали пакеты и банки в мешок, который Сурир принес с собой. Мешок казался бездонным.

– Думаете, снесете? – спросил Дондоло.

– Неужели нет? – сказал Сурир, отправляя в мешок вожделенный окорок. – Девушки говорят, что у меня руки как железные.

Он засмеялся.

Внезапно смех застрял у него в горле. В кухню кто-то вошел.

– Есть здесь кто? – раздался голос.

– Не шевелитесь, – шепнул Дондоло. – Может, он нас не найдет. – Но в кладовой горел свет, а дверь была открыта. Дондоло хотел было выключить свет, но это еще больше привлекло бы внимание.

Когда Дондоло сообразил, что нужно просто выйти из кладовой и запереть там Сурира, было поздно: Торп уже стоял в дверях.

Вот дьявол, подумал Дондоло, почему именно Торп? Будь это Вейданек или кто другой, можно было бы договориться, взять его в долю или что-нибудь посулить. Но Торп!… Дондоло хорошо помнил лестницу в Шато Валер в тот вечер, когда налетели немецкие самолеты, и как он избил Торпа…

– Чего нужно? – сказал он. – Чего тебе здесь нужно? Незачем шляться на кухню. Катись отсюда к черту.

– Я есть хочу, – сказал Торп.

– Ничего нет, – сказал Дондоло. – Есть будешь в шесть часов.

– Ну что ж, – Торп сделал шаг назад, не сводя глаз с Дондоло. – Я только хотел попросить сэндвич.

– Дайте ему сэндвич! – шепнул Сурир.

Но Торп уже уходил, все убыстряя шаг.

О господи, подумал Дондоло, что же это я делаю? Стоит ему выйти за дверь, и он поднимет крик на весь дом.

– Послушай-ка, вернись! – окликнул он.

Торп остановился.

– Получи свой сэндвич.

И тут наконец Торп все понял. Он зашел на кухню, рассчитывая застать там Вейданека. Дондоло после двенадцати обычно уходил в город. Вейданек дал бы ему сэндвич. Но если сэндвич предлагает Дондоло, значит, у него есть на то причины, и причины эти связаны с чужим человеком в штатском и с набитым до отказа мешком. Теперь все объяснилось: и несытное питание, и слухи, которые ходят среди солдат.

Что же ему предпринять? К Люмису пойти нельзя. Зато можно поделиться с товарищами, рассказать им, что он видел, или, может быть, Иетс сумеет прекратить это безобразие.

– Вернись-ка сюда, – повторил Дондоло. – Мне с тобой поговорить надо.

Торп увидел, что сержант на что-то решился, и почуял опасность.

Можно бы убежать, подумал Торп. Но их двое, штатский и Дондоло, и они что-то против него задумали. К тому же ему не хотелось убегать; внутренний голос удерживал его. Нужно с ними сразиться. Тогда, в Нормандии, он был бессилен, но только потому, что кофе, которым его облил Дондоло, воскресил в сознании давнишнее ранение и давнишние страхи. Он помнил, что после этого случилось что-то неописуемо страшное и что оно связано с Дондоло. Подробности же той ночи расплылись в каком-то желтоватом тумане, который по временам заливал его сны, душил его, обволакивал, мешая разглядеть опасность, заставлял его просыпаться от собственного крика и потом в течение многих дней поминутно вздрагивать и оглядываться.

Дондоло подошел ближе и сказал:

– Ты, может, думаешь, что тут дело нечисто?

Торп отступил, чтобы не стоять близко к сержанту. Он слишком поздно заметил, что Дондоло преградил ему путь к двери.

– Ну и думай, мне плевать, – рассмеялся Дондоло. – Что же ты намерен предпринять?

– Я? – переспросил Торп. – Я в ваши дела не вмешиваюсь.

Он тут же пожалел о своих словах, видя, как скривились тонкие губы Дондоло.

– Но я скажу, что я об этом думаю, – продолжал Торп. – Эти продукты – наши. Пусть бы вы их отдали тем людям, что роются в помойке, а то ведь нет. Они достанутся спекулянтам на черном рынке. Достанутся богатым.

– Так что же ты намерен предпринять? – повторил Дондоло.

Торп не ответил. Он следил за каждым движением Дондоло.

– Давай договоримся, – предложил сержант. Он и сам, в сущности, не принимал своего предложения всерьез. Только выпусти Торпа из кухни, и пиши пропало. Но все же… может, не такой уж он честный? Не родился еще тот человек, который устоял бы, если посулить ему достаточно щедрую мзду. Может, удастся заткнуть ему рот хоть на время, чтобы Сурир успел убраться восвояси, а Дондоло – скрыть недостачу в недельном пайке. А после этого – пойди докажи что-нибудь.

– О чем договоримся? – спросил Торп. Наверно, Дондоло просто хитрит, а сам хочет подобраться к нему поближе, избить его, а то и убить. – Чтобы я держал язык за зубами?

– Ну да, – сказал Дондоло, протягивая ему жирную руку. – Тут нам обоим хватит.

– По-вашему, выходит я – подлец?

– Ладно, – сказал Дондоло. – Не хочешь – не нужно.

На мгновение Торп ощутил радость от того, что все ясно и война объявлена. До сих пор Дондоло воплощал в себе все то, что терзало Торпа, не давало ему покоя ни днем ни ночью. Теперь оказалось, что Дондоло – просто мелкий жулик. От этого он стал более понятным и менее страшным, словно из призрака превратился в человека.

Торп перехватил взгляд, который Дондоло бросил штатскому.

Тот стал приближаться к Торпу, и Торп понял, какая у них тактика: штатский будет подгонять его все ближе к Дондоло.

Торп обернулся к штатскому.

Сурир вскинул глаза на Торпа и поспешно отступил. Он пятился назад смешными шажками – маленький, перепуганный человечек. Торп усмехнулся.

И тут на него налетел Дондоло.

Напружив мускулы, Дондоло обхватил Торпа за шею и стал душить, стараясь отогнуть ему назад голову.

Но Дондоло не учел, что Торп, хоть и некрепкого сложения, выше его ростом и проворнее. Резким движением Торп сумел высвободиться из тисков. Дондоло потерял равновесие, почувствовал, что взлетает на воздух, и рухнул наземь.

Он застонал, но поднялся. Кровь бросилась ему в голову, все поплыло перед глазами; уже не один, а два, три Торпа с ненавистью смотрели на него.

Во время короткой передышки Торп мучительно думал. Не может Дондоло надеяться, что он будет молчать, если сам же Дондоло изобьет его до полусмерти. Так что же Дондоло задумал? Убить его? Но его хватятся. Абрамеску знает, что он пошел на кухню. Куда они денут его труп? И вдруг Торп сообразил – ведь у штатского, наверно, есть машина или какая-нибудь повозка, – не на себе же он потащит краденые продукты. Ну да, его труп увезут и бросят в Сену или в сточную канаву… Нет, нет, Дондоло служит в американской армии. Американские солдаты такими делами не занимаются… Но ведь Дондоло на все способен, он фашист. Он не только убьет его, он постарается убить его медленно и будет стоять над ним и смотреть, пока последняя капля крови не вытечет из его растерзанного тела.

Торпу и в голову не пришло, что, по теории Дондоло, достаточно избить человека, чтобы заставить его молчать. Впрочем, он уже ни о чем не успел подумать, так как Дондоло снова накинулся на него с яростью человека, который борется за свою жизнь.

Дондоло исхитрился ударить кулаком по старой ране Торпа. Мгновенно боль волнами разлилась по всему телу. Дондоло вцепился в него, твердо решив, что больше не допустит никаких глупостей. А тем временем маленький француз, не переставая, чем-то колотил Торпа по спине. Сначала это только раздражало Торпа, но потом боль от ударов усилилась, слилась с болью от старой раны, и Торп, чувствуя нарастающую слабость, вдруг понял, что если не положить конец этим подлым ударам, он скоро останется совсем без сил.

Он почувствовал, что еще минута – и он потеряет голову и закричит. Он решил закричать сейчас, пока еще находится в полном сознании. Он закричал, и Дондоло одной рукой стал закрывать ему рот. Торп укусил его в руку. Рука отвратительно пахла потом и внутренностями всех животных и птиц, которых Дондоло потрошил на своем веку. Торп крепко впился в руку зубами.

Дондоло вырвал руку и, размахнувшись, с такой силой ударил Торпа по лицу, что тот отлетел далеко от него и от француза.

Торп опять закричал – на этот раз от нестерпимой боли во рту и в ушах.

Он услышал голос Дондоло:

– Уймите его! – Голос звучал неясно, словно издалека.

И все-таки Торп знал, что не боится их; и знал, что пока нет страха, пока не вернулось то ощущение, от которого руки прирастают к бокам, а ноги к полу, – все хорошо.

Дондоло снова двинулся к нему.

Торп засмеялся – Дондоло был совсем открыт. Торп не спеша поднял ногу и ударил Дондоло в пах.

Дондоло весь скрючился, но устоял на ногах.

Теперь закричал Дондоло, и в этом крике было все – и боль, и страх, страх за себя, и за Ларри, и за крошку Саверио.

Для Торпа этот крик прозвучал музыкой. А потом все исчезло: обшитый кожей свинцовый шарик на резиновой петле, которым Сурир прежде барабанил по его спине, теперь угодил ему прямо в череп.

Торп очнулся, когда Дондоло выплеснул ему в лицо ведро воды. Рядом с сержантом стоял часовой из военной полиции, тот, что охранял отель. Второй полицейский стоял возле человека в штатском.

Сначала Торп воспринимал то, что они говорили, как тихое жужжание. Потом с усилием начал разбирать отдельные слова и складывать их в фразы.

– Крал продукты из кладовой… – расслышал он. – Черный рынок… давно замечал нехватку… поймал его с поличным…

Это говорил Дондоло.

Торп услышал голос полицейского:

– Здорово вы его отделали!

Дондоло засмеялся:

– Ему это не понравилось, вон, взгляните на мою руку.

Да, именно так они говорили. Торп был в этом уверен. Но смысла в их словах не было. Торп попробовал встать с пола. Он зашатался, схватился за стену. Дондоло предостерег полицейского:

– Вы с ним осторожно. Он опасный человек. Полицейский крепко ухватил Торпа за локоть.

– Пошли, приятель. И без глупостей, понятно?

Пошли? Куда пошли? Зачем? Голова у Торпа стала большая-большая, такая большая, что мысли все до одной терялись в ее просторах.

– Вы куда хотите меня вести? – спросил он. Слова сходили у него с языка медленно. Распухший рот болел. – Я ничего не сделал.

– Вы же слышали, что говорит сержант, – сказал полицейский все еще дружелюбным тоном.

Дондоло сказал:

– Дурачком прикидывается.

– Знаю, знаю, – сказал полицейский. – Все они так. Думают, что это им поможет. Но это ненадолго. Мы им живо вправляем мозги.

Торп тряхнул головой, пытаясь собрать мысли.

– Повторите, – попросил он.

– Что повторить? – сказал полицейский и подумал: «Видно, парню и вправду досталось».

– Что вам Дондоло сказал… про меня.

– Я повторю! – выскочил Дондоло. – Я поймал его с поличным: продавал продукты этому французу – вон полный мешок набрали! Мука, окорок, яичный порошок, сахар, консервы. Я его поймал и говорю: «Ага, наконец ты мне попался!» А он на меня бросился – взгляните на мою руку, – придется к врачу идти.

– Ну вот, – сказал полицейский. – И нечего больше рассуждать. Пошли.

Торп вырвался у него из рук.

– Стойте, – сказал он, – это он врет. Врет, черт его возьми. Он сам все сделал, а на меня сказал. Это я его поймал, когда он продавал продукты.

Полицейский взглянул на Дондоло.

– Ну?

– Да что я, о двух головах? – сказал Дондоло. – Если бы я продавал имущество армии Соединенных Штатов, думаете, я бы попался такому олуху?

Торп почувствовал, как приближается страх. Голые, ослепительно белые стены кухни качнулись, стали сдвигаться.

– Это ложь! – выговорил он.

– Спросите француза, – сказал Дондоло. – Он говорит по-английски.

Полицейский вопросительно взглянул на Сурира.

Сурир и Дондоло успели сговориться за несколько секунд, когда Торп замертво свалился на пол, а полицейские, заслышавшие шум потасовки, еще не добежали до кухни.

– С кем торговали? – грубо спросил полицейский.

Сурир указал на Торпа:

– Вот!

– Это ложь! – прошептал Торп. Полицейский даже не расслышал. Он опять взял Торпа за локоть.

Теперь стены кухни не только надвигались на Торпа: они стали прозрачными. Он видел, как целые армии Суриров и Дондоло маршируют взад и вперед, скалят зубы, берут на караул. Их колонны окружили его, зажали, не оставили ни лазейки. Впрочем, если бы и была лазейка, он не мог бы убежать, – ноги отказывались ему служить. И он подумал: все это сон. Свернуться, сжаться в комок – и проснешься в теплых, ласковых объятиях матери. С тех пор как не стало материнской ласки, все было только сном, – как вырос, пошел воевать, был ранен. Но в то же время он знал, что это не сон. Враги одолевали его, устоять против них не хватало сил.

Он покорно двинулся к дверям, устало волоча ноги.

Дондоло пошел к Люмису. Ему не хотелось идти. В Штатах, в Десятом городском районе, их босс Марчелли всегда внушал ему, что чем меньше народу знает о каждой сделке, тем лучше для всех участников и тем больше барыши. Но у Дондоло хватило ума сообразить, что после вмешательства полиции и ареста Торпа вся история уже вышла за пределы его, сержантской, компетенции.

К тому же вполне возможно, что Сурир пойдет на попятный, когда убедится, что не так-то легко перекочевать из американской военной полиции в уютную французскую тюрьму.

Люмису Дондоло рассказал в общих чертах то же, что военной полиции.

Люмис не поверил ни единому слову. Он знал Торпа, и он достаточно знал Дондоло, чтобы представить себе, как было дело.

– А где Торп сейчас? – спросил он.

Дондоло пожал плечами.

– Наверно, в военной полиции.

Больше Люмис ничего не спросил. Его тревожило другое: чего добивается от него Дондоло?

Дондоло занимал в отделе особое положение. В своей узкой сфере он с самой Англии действовал как опытный политик. Он создал себе небольшой, но крепко слаженный аппарат: завел друзей и подкреплял эту дружбу подачками по своему ведомству. Первая забота военного человека – еда, а еду выдавал Дондоло. Люмис и сам участвовал в ночных угощениях; он хорошо помнил вкусные мясные сэндвичи с прокладкой из нарезанных ломтиками соленых огурцов, которые Дондоло так ловко готовил для офицеров. Все это урывалось от солдатских пайков. Кто знает, как далеко это зашло, со сколькими солдатами и офицерами Дондоло связал себя невидимыми нитями.

– Очень скверная история, – сказал наконец Люмис. – Очень тяжкое преступление.

– Да, сэр.

– Продажа государственного имущества, нападение на младшего командира при исполнении им служебных обязанностей – воинский устав, статьи 24 и 95… Ну-ка, посмотрим… в случае осуждения пять с половиной лет как минимум.

Дондоло следил взглядом за пальцами Люмиса, листавшими страницы знакомой книжки. Плохо дело. Он уже представил себе, как будут жить Ларри и Саверио, когда отец их сядет в Ливенвортскую тюрьму. Потом он взял себя в руки, решив держаться своей версии, хотя бы это стоило жизни Торпу и кому угодно еще.

– Непонятно, – сказал Люмис. – Ну, хорошо, Торп – помешанный, но не в такой степени. И мне лично кажется, Дондоло, что продавать военные пайки будет не помешанный, а скорее очень расчетливый человек. Тут какое-то противоречие.

– Верно, сэр, – сказал Дондоло убитым голосом.

Люмис приободрился, увидев, что Дондоло, обычно такой самоуверенный, сидит перед ним, потупив глаза, опустив голову, смущенно поглаживая руками колени.

– Придется вам меня выручать, – сказал Дондоло.

– Я всегда готов помочь моим подчиненным, – сказал Люмис. – Вы это знаете. Если у вас неприятности, скажите лучше прямо.

Дондоло сдержал улыбку.

– Я от вас ничего не скрою, – сказал он. – Француз-то приходил ко мне…

– Какой француз? Где вы с ним познакомились?

– В баре, – сказал Дондоло. – Он по-хорошему со мной обошелся, угощал вином.

– Так, – сказал Люмис. Он понял, что роль злодея уготована французу.

– Сегодня он явился ко мне, – продолжал Дондоло, – и стал просить продуктов. Говорит, у него большая семья и они при немцах очень голодали. Двое детей, говорит, больны, – кажется, рахит или что-то в этом роде. А жена, говорит, до того изголодалась, что молоко пропало, не может кормить ребенка. Два месяца ребенку-то, – добавил Дондоло.

– Здесь многим туго приходится, – сказал Люмис. – Но не раздавать же нам еду направо и налево.

– Сэр! – сказал Дондоло, и в голосе его прозвучала искренняя мольба, – прошу вас, как-нибудь после завтрака или обеда подойдите к окнам кухни и взгляните, как эти французы роются в помойках. Помои едят, отбросы! Просто сил нет на них смотреть.