Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

– Пожалуйста, пожалуйста!… Прошу вас, не беспокойтесь. По счету плачу я.

Уиллоуби потоптался на месте, ожидая, что Карен и Трой последуют за ним. Но они не двигались, и, повернувшись, он один пошел между столиками к двери, на ходу выпятив грудь колесом.

После ухода Уиллоуби Карен попыталась завязать легкий разговор. Но из ее попыток ничего не вышло, и Девитт положил конец неудачному обеду, предложив Иетсу подняться к нему в номер для доклада о делах газеты.

Трой и Карен прошли в соседний бар и заказали коктейль «Французский № 75» – новый рецепт, родившийся после реквизиции огромных запасов немецкого шампанского и коньяка; то и другое вместе давало довольно занозистую смесь. Трой усадил Карен за небольшой круглый столик, а сам с трудом втиснулся в узенькое креслице напротив. Он взял свой бокал и стал вертеть его в руках. Голова у него кружилась от целого калейдоскопа пестрых чувств, в котором каждое, наплывая, туманило все другие, а он старался ухватиться за что-нибудь одно, чтобы остановить это кружение и, разложив все по порядку, предъявить Карен и сказать ей: «Вот – я, а вот – то, что я к вам чувствую, и то, чем вы для меня стали, и делайте со всем этим, что хотите».

Он видел ее лицо, выжидательно повернутое к нему, видел естественную свежесть ее губ, проступавшую сквозь полуслизанную краску; прямой мальчишеский задорный нос; бархатную кожу щек; маленькое, красивой формы ухо с розовой мочкой, полуприкрытое короткими вьющимися волосами. Ему казалось, что сердце комком стоит у него в горле. Он безмолвно умолял ее помочь ему начать, но ей, видимо, нравилось вот так сидеть друг против друга, не произнося ни слова.

«Ну что я за дубина», – терзался Трой. Мало того, что за весь обед ни разу не раскрыл рта, предоставив Иетсу сражаться за то, чему он и сам внутренне вполне сочувствовал! Не способен он к разговору; нужные слова всегда приходят ему в голову лишь много времени спустя после того, как их нужно было сказать, а в присутствии Карен он и вовсе боится пошевелить языком, чтобы не сделать какого-нибудь промаха. Хорошо бы сейчас разделать перед Карен Уиллоуби; это облегчило бы переход к другим темам. Но он не знал, как приступить, и чем больше думал, тем больше терял мужество, а короткие минуты возможного объяснения шли и шли.

Он допил свой коктейль. Он не привык пить, никогда не был любителем выпивки. Только изредка перед боем проглатывал порцию виски, чтобы избавиться от неприятного сосущего чувства под ложечкой.

«Французский № 75» начал оказывать свое действие. Ему стало тепло, а сердце хоть и ушло обратно на свое место, но теперь колотилось так, что, кажется, слышно было.

– Карен, – сказал Трой охрипшим голосом. – Я не знаю, сколько времени вы еще пробудете здесь. Мне очень трудно говорить. Я не какая-нибудь яркая личность. Но я должен обязательно спросить у вас одну вещь…

Пальцы его больших рук беспокойно шевелились.

– Я боюсь спрашивать. Знаете, почему? Потому что, если я спрошу, мне нужно будет выслушать ответ. А ответ – это страшно. Ответ – это значит «да» или «нет», – и кончено, больше не о чем разговаривать. А так я хотя могу тешить себя надеждами и иногда, на минуту, воображать, что мне хорошо. Но сомнений у меня больше, чем надежд, а сомнения – это очень тяжело. Пусть лучше все будет ясно.

Карен давно знала, что эта минута придет. В душе этого большого сильного человека можно было читать, как по книге. Он обладал всеми качествами, каких только можно желать в мужчине, с которым связываешь свою жизнь. Бывали мгновения, когда ее неудержимо тянуло к нему. И все же сейчас ей хотелось уклониться от решительного ответа.

К счастью, бар наполнился людьми. Появилось несколько знакомых офицеров, которые явно собирались подойти к их столику. Карен отвечала на поклоны достаточно холодно, чтобы отбить у них охоту; но она видела, как их появление подействовало на Троя. Он сразу опять ушел в себя.

– Человек! – крикнул он. – Еще два коктейля!

Немец-официант проворно подбежал к столу.

Трой поднял свой бокал и спросил с насильственным смешком:

– Так как же, Карен?

Она не могла сказать: «Я люблю вас». Она даже не могла сказать: «Вы мне очень нравитесь». С таким человеком, как он, даже это было бы уже обязательством. Но сказать: «Я еще сама не знаю» – тоже нельзя было. Она прекрасно умела разбираться в своих чувствах, и он это знал.

– Я вам сейчас не скажу ни да, ни нет. Повременим с этим. Хорошо?

Он залпом проглотил второй коктейль с шампанским.

– Нет, нехорошо.

Она взяла его за руку. Рука была влажная и горячая.

– Помогите мне, – попросила она. – Почему вы не хотите?

– Мне вам помочь? Не глупите, Карен. И не старайтесь подложить мне подушку, чтоб мягче было падать. Ничего, переживу.

– Что за детские разговоры! Почему вы не хотите принять всерьез мой ответ?

– Вы не дали мне ответа.

– Я вас просила повременить.

– Карен, я люблю вас.

Он закрыл глаза, словно желая притвориться, что его тут нет. Он был бледен, и на виске у него быстро билась жилка.

Сидевшие у стойки стали на них оглядываться.

– Еще два коктейля! – крикнул Трой. Официант подал.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Трой, хватаясь за третий по счету бокал.

– Успокойтесь, – мягко сказала Карен. – И дайте мне подумать. – Она допила свой коктейль; у него был острый, пряный вкус.

Трой вдруг увидел Иетса. Очевидно, Иетс, войдя, направился прямо к стойке и уселся на свободный табурет. До Троя долетали обрывки его беседы с каким-то майором авиации; майор говорил о том, как хорошо, что война окончилась раньше, чем немцы успели развернуть производство своих реактивных самолетов.

– Иетс! – позвал Трой. – Идите сюда, к нам! – Его присутствие ускорит дело. Все равно как, но что-то станет яснее.

Однако инициативой завладела Карен. Она улыбнулась Иетсу и сказала:

– Ловко это вы, за обедом. Теперь вам обеспечена медаль или…

– Ночной горшок бы мне на голову за такую ловкость, – сказал Иетс. – Ну, отделал я Уиллоуби, а что толку? Только вот что душу отвел… – Он пожал плечами.

– Я получила огромное удовольствие! – сказала Карен.

Трой покосился на нее. Так вот чем можно доставить ей огромное удовольствие…

– Все разговоры одни! – неожиданно сказал он. – А делать ничего не делается.

– Вы, кажется, злитесь, – сказала Карен.

– Да, я злюсь. Я имею право злиться. Я пожертвовал многими жизнями, чтобы освободить людей из лагеря «Паула». А к чему это привело? Теперь те же самые люди маются в «Преисподней». И я же должен кое-кого из них арестовывать.

Карен спросила:

– А как ваш план относительно ринтеленовского поместья?

Трой вспыхнул:

– Я говорил с Уиллоуби. Он просил меня повременить. Все меня просят повременить!

– Уиллоуби – не сторонник нажима на богачей, – заметил Иетс. – Он сам говорил мне – американская армия не для того пришла в Европу, чтобы дать власть голытьбе.

– Мы и не дали, – сказал Трой. – Но я не понимаю, при чем это здесь.

– Вы же хотите поселить кремменскую голытьбу в доме Ринтеленов – это ли не нажим на богачей? – сказала Карен.

– Пораскиньте умом, Трой, – воскликнул Иетс. – Простая логика! Сначала вы передаете народу ринтеленовское поместье, а потом захотите передать ему ринтеленовские заводы.

– Может быть, Уиллоуби руководствуется политическими соображениями, – упавшим голосом сказал Трой. – Человек! Три коктейля!

Официант принес три порции «Французского № 75». Трой жадно выпил свою, не дожидаясь Карен и Иетса, и тут же сделал официанту знак повторить.

Иетс между тем говорил:

– Политические соображения! Как бы не так! Во-первых, их нет; во-вторых, они неясны; а в-третьих, – кто с ними считается?

– Политика! – сказал Трой. – Чушь!

– Политика – это то, что делается на местах. Может быть, где-то в верхах и есть свои особые соображения. Может быть, разумные, а может быть, глупые, а может быть, там и сами не знают, чего хотят. Но пока эти соображения дойдут до мест, они успевают настолько расплыться, что уже никакой силы не имеют.

– А при чем тут Уиллоуби? – сердито буркнул Трой.

– Уиллоуби как раз из тех, кто действует на местах. Но мы ведь тоже не на луне действуем. Вы понимаете мою мысль?

– Я понимаю только то, что понимают мои солдаты. – Трой вдруг понурил голову. – Но меня с ними разлучили…

– Ну, ну, ладно, – сказала Карен.

– Я, кажется, дал ему достаточно времени.

– Кому?

– Уиллоуби! Мог уже решить что-нибудь в своей безмозглой башке! А если он забыл, так я ему напомню. Я ему житья не дам, этому мозгляку, этому чистоплюю толстозадому!…

Он с усилием выбрался из своего кресла, едва не опрокинув при этом столик, и, буркнув какое-то извинение, крупными шагами пошел к выходу.

– Что он задумал? – с беспокойством спросила Карен.

– Я, кажется, знаю. – Иетс нахмурился. – Не натворил бы он беды…

– Пойдите за ним, Иетс… – сказала Карен умоляюще.

Иетс покачал головой:

– Это его только взбесит. Есть вопросы, которые человек должен сам для себя решать.

Без Троя комната показалась Карен чересчур просторной и пустой. Она закурила, но не могла скрыть своей тревоги.

– Он вам очень дорог, правда? – спросил Иетс. Она чувствовала взгляд его проницательных темных глаз, видела тень лукавой улыбки на его губах.

– Да, – призналась она.

– Я очень рад за вас. – В тоне Иетса были теплота и искренность.

– Рады? Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

– Почему?

– Я его слишком люблю, – сказала она. – И я считаю, что нечестно взять такого человека и в то же время стремиться сохранить для себя что-то свое, личное. Но прежде чем я от этого откажусь, я должна убедиться, что он действительно способен заменить мне все.

Иетс погладил ее руку.

– Я сам когда-то так рассуждал. Но это лишь приводит к тому, что начинаешь чувствовать себя одиноким и несчастным. Когда я вернусь домой, если только моя жена не изменилась за это время, я сумею любить ее по-настоящему.

Карен молчала. Ей вспомнилась маленькая француженка, которая приходила к ней в Париже разыскивать Иетса.

Немного погодя Иетс сказал:

– Во время войны все было иначе. Но сейчас, стоит мне закрыть глаза, я вижу Рут. Закройте глаза, Карен. Каким вы видите своего избранника?

– Каким? Каждый раз иным, но чаще всего я вижу его человеком, принимающим удары. Он умеет при этом сохранять достоинство, но все-таки он принимает, а не дает сдачи. А женщине, черт возьми, хочется видеть своего избранника героем. Я желаю, чтобы он давал сдачи…

– Откройте глаза, Карен. Как вы думаете, что сейчас делает Трой?

– Уиллоуби? – встрепенулась она. Иетс, весело улыбаясь, смотрел на нее поверх своего бокала с «Французским № 75».

Трой застал Уиллоуби в тот момент, когда он собирался выйти из своего номера. Уиллоуби был в длинных брюках, пилотке и при всех своих орденских планках. Китель оттопыривался от револьвера, с которым он не расставался. Он ни разу не выстрелил из этого револьвера; ни разу не был даже вблизи таких мест, где могла бы возникнуть в этом надобность, но на всякий случай всегда носил его с собой.

– Сэр! – Трой слегка пошатывался от действия коктейля и от того, что бежал по лестнице, перескакивая через три ступеньки. – Сэр, мне нужно задать вам один вопрос.

Такого великана, как Трой, нельзя было просто отстранить с дороги.

– Это что, непременно сейчас? Я тороплюсь на свидание.

– Оно и видно, – сказал Трой. Он прислонился к косяку двери и сверху вниз глядел на своего тучного начальника. Все в этом человеке претило ему. Трой так и не завел себе длинных брюк. Во время боев они ему не нужны были, а сейчас было бы уж очень глупо путешествовать за ними на интендантский склад.

– С вопросами прошу обращаться в служебное время! – сказал Уиллоуби, беспомощно взирая на массивную фигуру Троя, по-прежнему загораживавшего ему путь.

– Да я тут одно маленькое пари заключил, – Трой насмешливо склонил голову набок.

– Вы пьяны, – сказал Уиллоуби. – Хорошо, идем, по дороге скажете.

Трой сделал налево кругом, пропуская Уиллоуби. Но, дав ему выйти из номера, он обхватил его своей ручищей за плечи и хриплым шепотом спросил:

– Так как же с поместьем Ринтелен? Вы помните, сэр, – я хотел там устроить всех тех, которых мы освободили из концлагерей.

– Да, да, я помню, – Уиллоуби как раз собирался ехать в замок. И пора было.

– Когда мне можно начать переводить их?

– Я вас оповещу своевременно.

– А когда?

Уиллоуби высвободился из объятий Троя:

– Капитан, я не привык, чтобы меня понукали!

– Я же только прошу дать мне ясный ответ, – с пьяным упорством настаивал Трой. – Реквизируете вы поместье или не реквизируете?

– Кто вас подослал? – В Уиллоуби все кипело. Это, конечно, опять штуки Иетса. С приездом Девитта Иетс вообразил, что теперь можно беспрепятственно ублажать битых фрицев и отравлять жизнь ему, Уиллоуби. А этого дурня используют в качестве ширмы.

– Меня подослал? – Трой наморщил лоб, силясь понять вопрос.

– Это не ваш котелок сварил, Трой. Кто накачал вас, говорите?

Прямой отказ Трой бы еще мог перенести, но эта уклончивость, да еще после его неудачи с Карен, оказалась выше его сил.

Они дошли до площадки лестницы. Трой шагнул вперед и снова загородил Уиллоуби дорогу:

– Подполковник Уиллоуби, это именно мой котелок сварил. Это меня прямо и непосредственно касается. Я освободил людей лагеря «Паула». Я потерял немало солдат в этой операции. И я хочу знать, ради чего все это было – чтобы вы и генерал Фарриш могли любоваться своими фотографиями в газете?

Уиллоуби побелел от злости; даже в полутьме лестничной клетки была видна зловещая белизна его лица. Он попытался оттолкнуть Троя.

Трой не сдвинулся с места:

– Я хочу получить ответ, и притом совершенно определенный. Никаких уверток, никаких увиливаний, никаких липовых обещаний. Достаточно мы и сами этого блюда кушаем и других кормим. Даете вы мне поместье Ринтелен или нет? А если даете, то когда?

– С завтрашнего дня вы в военной администрации не работаете! – завизжал Уиллоуби.

– Благодарю вас, сэр, – спокойно сказал Трой. – Я считаю, что получил ответ.

Он дал Уиллоуби пройти и медленно пошел следом. Он видел, как Уиллоуби почти бегом пересек вестибюль. «Ничем его не проймешь, – подумал Трой. – Ничем».

Он вернулся в бар и тяжело сел в то самое узкое креслице напротив Карен.

– Человек! – крикнул он. – Три коктейля.

Карен и Иетс сразу увидели, что он не в себе. Карен так и подмывало расспросить его, но она выжидала. Он отвернулся от нее.

– Мне хорошо. Мне теперь гораздо лучше.

– Что вы сделали? – спросил Иетс.

– Схлопотал себе увольнение. Спасибо вам. Вы мне подали прекрасную мысль.

Иетс почувствовал себя приниженным. Что он может? Только говорить и говорить. А вот тут человек пошел и сделал что-то. И вот – смотрите.

– Завтра я, кажется, стану безработным, – сказал Трой и засмеялся деревянным смехом. – Плевать. В военной службе то и хорошо, что уволить тебя не могут; обязаны подыскать другое место.

У Карен сжалось сердце. Нельзя было отпускать его, да еще в таком состоянии. Вот он полез в драку и, конечно, потерпел поражение. Чего ей, собственно, надо было? Чтобы он доказал, что умеет драться? Он это сотни раз доказывал. И кто дал ей право требовать, чтобы он расшибал себе голову о каменную стену? Она-то кто? Глупая баба, которая не способна ценить то, что имеет, и еще раздумывает, принимать ей или не принимать все хорошее, чем готов одарить ее любимый человек, только потому, что к подарку не приложена охранная грамота на ее драгоценный «личный уголок».

– Не беспокойтесь! – сказал Трой, – я из него выжму ринтеленовское поместье, чего бы мне это ни стоило. Когда я стоял и смотрел на его жирную морду, я вдруг понял, почему это так необходимо. Должна быть какая-то логика вещей. Победа – это нечто прекрасное, нечто, во имя чего умирают люди, а то, что получилось у нас, далеко не прекрасно…

Карен подумала: вот если бы он сейчас спросил, любит ли она его. Сейчас она бы знала, что ответить.

Но он был увлечен овладевшей им новой идеей. Напряженная работа мысли отражалась на его широком лице.

Только один Иетс обнаружил здравый и практический подход к делу.

– Что же нам теперь предпринять? – задал он вопрос.

Трой вернулся к действительности:

– Предпринять? Ничего! Пусть так все и идет!

– Хорошо бы поговорить об этом с Девиттом. Раз уж старик здесь, почему бы нам не узнать его мнение.

– Ну вот еще! – возмутился Трой. – Я никогда не обращался за помощью к начальству и теперь не собираюсь. Дело того не стоит.

Иетс резко возразил:

– Вопрос не в вас и не в вашей работе. Неужели вы не можете это понять? Вопрос в ринтеленовском поместье. Вопрос в том, кто прав – Уиллоуби или же я, Бинг и еще многие другие, которых я даже не знаю, но которые тоже верили, что сражаются за какие-то новые идеалы… Если на будущей неделе я смогу сообщить в своей газете, что ринтеленовское поместье передано бывшим заключенным концлагерей, для немцев это будет означать, что наша демократия – не пустые слова. А на вашу работу наплевать.

Не дожидаясь ответа, Иетс пошел звонить Девитту. Вернувшись, он сказал:

– Старик у себя в номере и еще не спит. Бессонница, видно. Просил захватить бутылку чего-нибудь.

Они велели подать себе бутылку коньяку и все вместе отправились наверх. Девитт в измятом синем халате сидел на единственном стуле, имевшемся в этой неприглядной комнате. Глаза его были красны, рубашка расстегнута на груди. Он пригласил гостей сесть на кровать.

Потолок и стены номера треснули при бомбежке; трещины замазали, но не закрасили, и пятна мокрой штукатурки выглядели точно лишаи на теле. В окно, наполовину забитое досками, проникала ночная сырость.

– Очень полезно для моего ревматизма, – пошутил Девитт. – Что ж, выпьем?

У Троя кружилась голова. Он прислонился к спинке кровати и решил молчать, из опасения, как бы отяжелевший язык не подвел его. Карен успела прийти в воинственное настроение; один Иетс был трезв как стеклышко.

Иетс изложил полковнику все обстоятельства. Девитт слушал молча, время от времени потягивая коньяк и причмокивая губами.

Он видел, с каким напряженным ожиданием смотрят на него и девушка, и оба офицера. Он выслушал Иетса до конца и сказал:

– Боюсь, что я тут ничем не могу помочь.

– Вы можете поговорить с генералом! – сказала Карен с неожиданной для самой себя резкостью.

– О чем, мисс Уоллес? У нас нет распоряжения выселять вдов промышленников из их домов, забота о бывших заключенных концлагерей – дело немецкой гражданской администрации. Тем более, что люди, о которых идет речь, – немецкие граждане.

– Сэр! – сказал Иетс. – У нас есть своя миссия. Когда мы уйдем отсюда, мы должны знать, что в этой стране больше нет места тем мерзавцам, которые спровоцировали войну, что у них вырваны когти и зубы. Это должна быть совсем новая страна.

– Чья это миссия? – спросил Девитт. – Генерала Фарриша?

Наступило молчание. Трой совсем было свесил голову на грудь, но вдруг испуганно встрепенулся, почувствовав, что засыпает. Карен подошла к умывальнику, налила стакан воды и сунула в руку Трою.

– Не пейте! – сказал Девитт. – Говорят, эта вода загажена. Канализационные трубы Уиллоуби слишком тесно переплетаются с водопроводными.

– Что ж, – заметила Карен, – значит, вы в курсе дела?

Девитт встал и прошелся по комнате, шаркая ночными туфлями. Потом он остановился перед Карен:

– Вы говорите – в курсе дела? На войне мне приходилось сталкиваться с тысячами людей, и многие из них, каждый в отдельности, оказывались честными, неглупыми, способными к взаимному пониманию. Ведь мы даже выиграли войну. Теперь мы в какой-то мере ответственны за положение в этой побежденной стране – согласен. Но оказывается, что нам не под силу даже позаботиться о людях, терпевших голод и пытки за то самое, во имя чего мы якобы пошли в бой. Или, может быть, это не то же самое, может быть, это что-то другое. Не знаю. Чем дольше нахожусь в Германии, тем мне все кажется непонятней.

Из троих людей, к которым он обращался, только один Иетс понимал, как ему трудно. Нельзя его торопить. Он еще не готов. Но Карен, больше всего думая о завтрашнем дне Троя, продолжала настаивать.

Девитт устало сказал:

– Подскажите вы мне! В чем тут дело, почему именно с поместьем Ринтелен возникает такая сложность? Мы без труда занимаем любое понадобившееся нам здание; подпись на клочке бумажки – вот все, что для этого требуется. И потом, я знаю Уиллоуби! Он всегда щедр на одолжения своим подчиненным, если это ему ничего не стоит. Казалось бы, он сам должен сказать Трою: «Хотите поместье Ринтелен? Пожалуйста! Берите, устраивайтесь!» Но он этого не говорит. Почему?

Это был основной вопрос. И Иетс видел, что Девитт чистосердечно ждет ответа, но ни он, ни Карен не могли этого ответа дать.

Абрамеску ввел к Иетсу в его закуток Келлермана и профессора Зекендорфа. Он тщательно избегал соприкасаться с ними, особенно с Келлерманом, который по-прежнему был одет в полосатые лагерные отрепья.

– Я вам не нужен, лейтенант? – спросил он и, услышав от Иетса «нет», спешно покинул это скопище микробов.

Иетс отложил в сторону гранки указов союзного командования, которые он правил, встал и сердечно пожал руки обоим посетителям:

– Дайте-ка на вас взглянуть, профессор! Да, не мешало бы вам еще немножко обрасти мясом – видно, в больнице вас не перекармливали. Садитесь, пожалуйста. Не стесняйтесь.

Профессор осторожно присел, словно боясь попортить старенькую пиджачную пару, которую ему дал доктор Гросс. Келлерман остался стоять.

Иетс отмечал про себя, как висит костюм на изможденном теле старика, как заострились черты лица Келлермана.

– Давно выписались, профессор? – спросил он, стараясь говорить непринужденно-весело. – Нашли себе квартиру? Или Келлерман желает, чтобы вы тоже жили в «Преисподней»?…

– Мы еще не решили, – с легким оттенком сарказма сказал Келлерман. – Профессор выписался только сегодня. Я взял его из больницы. Прямо оттуда мы пришли к вам.

– И хорошо сделали! – Иетс знал, что рано или поздно Келлерман придет. Великодушное побуждение заставило его отказаться от помощи тогда, в «Преисподней»; но Креммен подполковника Уиллоуби – неблагодарная почва для великодушных побуждений. – Вам бы давно уже надо прийти, господин Келлерман.

Профессор стал откашливаться.

Иетс пришел ему на помощь:

– Ничего, профессор Зекендорф, я думаю, что смогу быть вам полезен. Самое главное – это то, что вы поправились. Как говорили ваши друзья римляне: Mens sana in corpore sano! [21]21
  Здоровый дух в здоровом теле! (лат.)


[Закрыть]Здоровый дух! Воля к жизни!

– И инсулин, – вставил Зекендорф.

– Инсулин – да, конечно, инсулин вам нужен. Я поговорю с нашими врачами. Но о прочем не беспокойтесь. Здесь, наверно, найдутся люди, которые не забыли вашей академической репутации. Мы найдем вам какую-нибудь научно-исследовательскую работу или педагогическую, а может быть, вы захотите написать что-нибудь для моей кремменской газетенки? Что же касается жилья, то, когда вы пойдете искать квартиру, я пошлю с вами своего капрала. Это облегчит дело… – Иетс обернулся к Келлерману и сказал ему с ударением: – Если вы хотите работать, это мы тоже сможем устроить…

– Мы пришли сделать вам одно заявление, – сказал Келлерман.

Иетс сразу осел. Не в его силах было изменить то положение, которое вынуждало бывших узников лагеря «Паула» приходить к нему в качестве просителей, но ему хотелось как-то подбодрить этих двух людей. А они, оказывается, тоже пришли с заявлением! Заявления, разоблачения, доносы сыпались на него с утра до вечера, как и на любого американца, связанного с военной администрацией.

– Что ж, выслушивать заявления – одна из моих обязанностей, – сказал он, не пытаясь скрыть свое разочарование.

Келлерман начал:

– Есть такая девушка, Марианна Зекендорф…

– Марианна Зекендорф? Она сюда ко мне приходила. А что, больничное начальство так и не допустило ее к профессору?… – Иетс повернулся к старику. – Я дал вашей племяннице письмо на имя доктора Гросса. Я ему написал, что это ваша единственная родственница.

– Она не моя племянница, – сказал Зекендорф.

– Она не… – Иетс недоуменно вгляделся в изборожденное морщинами скорбное лицо профессора.

– Она не его племянница, – подтвердил Келлерман, – она ему вообще не родня. Я ее видел в «Преисподней». Она сказала мне, что распространяла листовки в Мюнхене. Она так говорила о детях профессора, будто эта были ее ближайшие друзья. Потом она исчезла из «Преисподней» и, как я слыхал, устроилась на работу у вас в военной администрации… Я думал, может быть, профессору приятно будет увидеть своего человека, вот я ему и рассказал про нее. А оказывается… – он запнулся и потом договорил, кивнув на старика: – она спекулировала на памяти его детей…

– Я не знаю даже, где их могилы, – глухим голосом сказал Зекендорф. – Безымянные холмики земли, неведомо где. На дощечках краской написаны номера, цифры расплываются от дождя, выгорают от солнца.

– Действительно ли ее фамилия Зекендорф, этого мы не знаем, – продолжал Келлерман. – Но профессору она не родственница, и потому, надо полагать, что к студенческому протесту в Мюнхене она никакого отношения не имела. – Он криво усмехнулся. – Мы подумали, сэр, что для вас это может быть интересно.

«Я ведь говорил Люмису, чтобы они там проверили ее личность, – подумал Иетс. – Почему же этого не сделали?… Должны были сделать».

– Это серьезное обвинение, Herr Professor. Намеренно ввести в заблуждение американские оккупационные власти – за такие дела по головке не гладят. Вы вполне уверены? Может быть, какое-нибудь дальнее родство?…

– Сэр, я бы сам желал, чтобы на свете жило молодое существо одной со мной крови. Я бы отдал ему свое сердце, я бы на край света пошел, чтобы найти его, оно заменило бы мне моих погибших детей. – Старик раскинул руки, словно раскрывая кому-то объятия. Эти пустые объятия красноречиво говорили о его горе.

Иетс сидел словно пришибленный. Но вдруг его бросило в жар. Что, если Уиллоуби узнает!…

– Что же я тут могу сделать, по-вашему? Объявить об этом в газете?

Келлерман вмешался.

– Я советовал профессору оставить это без внимания… Пусть себе девушка утешается. Есть довольно людей, с которыми важней свести счеты.

Иетс почувствовал шпильку и беспокойно заерзал на стуле. Он, очевидно, был первым американцем, на котором Марианна испробовала свой трюк, и он почти во всем поверил ей. Вероятно, фамилия ее действительно Зекендорф; он ведь видел ее бухенвальдское свидетельство. Но это было единственное очко в его пользу. Если сейчас ему выступить с разоблачением этой девицы, он только покажет себя дураком, а Уиллоуби, конечно, не преминет этим воспользоваться.

Никто ведь не заставляет его действовать. Можно выбросить из головы и профессора, и Келлермана. Две из многих жертв концлагеря. В сущности, это мелочь, незначительный эпизод. Такая же мелочь – как приход к нему Торпа когда-то, в Нормандии. Мелочь – память двух молодых людей, давно уже казненных, погребенных в безвестной, безымянной могиле.

Он потянулся к телефону и набрал номер Люмиса.

– Хелло, капитан! – сказал он, услышав в трубке гнусавый голос Люмиса. – Говорит Иетс, из газеты.

Люмис не проявил особого восторга.

– Помните девушку, которую я к вам направил с месяц назад, – Марианну Зекендорф?

Ему показалось, будто в трубке раздался стон.

– Что, ее тогда проверяли через контрразведку?

– А я почем знаю? – огрызнулся Люмис. – Я послал запрос, и все. Чего вы от меня еще хотите?

– Что-нибудь выяснилось?

– Не знаю. Мне не сообщали.

– Ну ладно… А вы не знаете, где ее сейчас можно найти?

Люмис почему-то пришел в ярость. Он долго ругался и закончил словами:

– Спросите Уиллоуби!

Иетс на мгновение оторопел. Потом спросил:

– При чем тут Уиллоуби? Какое она имеет к нему отношение?

Люмис в трубке захохотал. Затем язвительно осведомился:

– Вас это интересует? – и, наконец, пропел что-то режущим уши фальцетом. Впрочем, слова можно было разобрать: «Ах, папочка, ах, папочка, всем сердцем я твоя!»

Иетс тихо положил трубку. С минуту он молчал, задумавшись. Его вернуло к действительности покашливание Келлермана.

– Мы вам еще нужны, лейтенант?

– Да, – с внезапной решимостью сказал Иетс. – Нужны. – Он снова взялся за телефон, и, услышав ответ, сказал в трубку: – Трой?… Это Иетс… Ничего, все в порядке. Слушайте, мне нужно срочно навести одну справку. Только это между нами, совершенно секретно… Есть особа, называющая себя Марианной Зекендорф… Ее должны были проверить через контрразведку… Узнайте, где она сейчас и какое она имеет отношение к нашему общему другу У… Я у вас буду через двадцать минут. Вы можете сейчас же взяться за дело?… Да? Чудно… Все! Честь имею!

Иетс потирал руки. Он вызвал Абрамеску и распорядился покормить Зекендорфа и Келлермана. Потом он выбрался из подвала наверх и, щурясь от дневного света, уселся в свой виллис и укатил.

Трой глазами следил за Иетсом. Иетс сердито шагал по комнате, его обычно спокойное лицо подергивалось, волосы растрепались от порывистого движения, которым он стащил с головы фуражку, руки рубили воздух, подчеркивая слова.

Трой потихоньку радовался, видя волнение этого человека, который обычно всегда знал, что и когда сказать.

Иетс сделал крутой поворот и остановился перед Троем. Гримаса отвращения углубила складки, пролегавшие от крыльев его острого носа к углам рта.

– И ведь это я сам ее направил к вам в комендатуру!

– А зачем?

– Потому что у меня не было для нее никакой работы, и еще потому, что она мне не понравилась.

Трой взял в руки папку, на которой большими черными буквами было написано: «Марианна Зекендорф. Материал расследования». – Он широко улыбнулся Иетсу и спросил: – Вы что ж, хотите, чтоб я это записал в дело?

– Не острите, – мрачно сказал Иетс. – Мы сваляли тут большого дурака, все мы, и я не знаю, почему вы так благодушно настроены.

– Откуда же мне было знать, что и у вас рыльце в пушку? – невинно возразил Трой.

– Вы все обязаны знать! – отрезал Иетс. – Почему контрразведка не проверила ее личность? Человек у вас числился в штате!

Трой выразительно развел руками:

– Голубчик, я же непосредственно никаких запросов не получал. Ко мне все поступает через Уиллоуби. Не было приказа заняться этим делом, я и не занимался. Это ведь армия! Так что напрасно вы кипятитесь.

– Но вы сами сказали…

Трой вытер свой крутой лоб.

– Слушайте, Иетс. Вы мне позвонили полчаса назад. – Его большая рука легла на папку с материалами. – И я сейчас же стал действовать. За эти полчаса не была потеряна ни одна минута. У нас, во всяком случае, есть от чего отправляться. Из отчетов гражданской автобазы мы знаем, что ваша Марианна…

– Пожалуйста, не называйте ее моей Марианной!

– Ладно, не буду. Мы знаем, что Марианна Зекендорф живет в замке Ринтелен. Мы знаем, что поселил ее там Уиллоуби. Мы знаем, что почти каждый вечер он либо сам ездит туда, либо посылает за ней шофера. И мы знаем, что она всех нас водит за нос, а главным образом Уиллоуби. Что вы можете предложить?