Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

– Что вам нужно? – не выдержал он.

– Очень немного, – пролепетал Абрамеску.

Очень немного, подумал Березкин. Это что, налет?

Он приехал сюда, чтобы навести порядок в делах и пустить шахты и заводы. Он ничем не мог прогневить союзников: он принял и этого дурака-мэра с его рыжей бородищей, и американского капитана, возглавляющего отдел связи с населением, с властями предержащими у него полный контакт. А это посещение не укладывается ни в какие рамки, в нем даже есть что-то зловещее.

– Мой командир, – сказал Абрамеску, взяв наконец разгон на более длинную фразу, – предлагает вам быть в состоянии готовности завтра, ровно в два часа пополудни.

– Но зачем я ему нужен? Я – гражданин Французской республики, я всеми уважаемый финансист. Заниматься вверенной мне собственностью – мое безусловное право…

– Не знаю, – отчеканил Абрамеску и нечаянно повернулся на стуле так, что дуло винтовки оказалось совсем близко к князю.

– Сейчас же уберите винтовку! – вскинулся князь. – Я не привык к такого рода посетителям.

– Винтовка, – сказал Абрамеску, который чувствовал себя всего спокойнее, когда оперировал непреложными истинами, – составляет важнейшую часть снаряжения. В военное время солдат не расстается с винтовкой; даже когда он спит, винтовка должна быть у него под рукой.

Березкин усмотрел в его словах насмешку. Этот маленький человечек с большими ногами и в большущей каске, который сперва показался ему комичным, видимо, представляет собой серьезную опасность. И, что хуже всего, неизвестно, в чем состоит эта опасность, и нет возможности это выяснить.

– Вы хотите сказать, что я нахожусь под домашним арестом? Быть в состоянии готовности? Но для чего? Я не понимаю. Ведь мы не в Германии, где человека можно арестовать в любое время и под любым предлогом.

Чем больше волновался Березкин, тем увереннее чувствовал себя Абрамеску. Он вспомнил о том, как важно порученное ему дело, вспомнил, с кем разговаривает.

– Вы очень богатый человек, – сказал он.

Гангстер, решил Березкин. В Америке их полным-полно. Конечно, они есть и среди военных. Он хотел позвонить, вызвать полицию, вызвать отдел связи с населением. На таком расстоянии винтовочная пуля пробьет отверстие величиной с мой кулак…

– Что вам нужно? Сколько? У меня нет при себе денег. Я здесь всего несколько дней…

Абрамеску понял не сразу. Но постепенно смысл того, что сказал Березкин, просочился сквозь броню его неподкупной честности.

– Вы смеете предлагать мне взятку? Да я мог бы арестовать вас на месте, сэр. В военное время во фронтовой полосе любой американский военный имеет право произвести арест.

– Вы сказали, что не пьете, а мне вы разрешите выпить?

– Да, – сказал Абрамеску. – Губите свое здоровье, если вам так хочется. – Он встал со стула, собака тоже встала. Нельзя пугаться, подумал он. Когда человек боится, собаки это чувствуют и бросаются на него. Он стал отступать к двери, медленно, с оглядкой.

– Завтра в два часа! – напомнил он. – Не забудьте. И смотрите, чтобы вы были дома!

Не успела дверь закрыться за ним, как Березкин кинулся к окну и стал искать глазами солдат, оцепивших дом. Не увидев ни души, он решил, что они, вероятно, сумели хорошо замаскироваться.

Странное чувство овладело Бингом, когда он, дожидаясь Иетса у подъезда мэрии, увидел мальчишку с яблоками. Он сторговал за пачку сигарет три яблока, дал по яблоку Макгайру и Абрамеску и ушел.

Пестрые впечатления этого утра понемногу устоялись и слились в одно, глубоко взволновавшее Бинга: он видел перед собой свое утраченное детство. Он понимал, что породило это ощущение: Роллинген, хоть и расположенный на территории Франции, был первым немецким городом на его пути. Не победители, не нацистский сапог оставили здесь этот отпечаток, а простые немцы, уже давно составлявшие большую часть населения Лотарингии. Бинг видел это, слышал, ощущал. Педантичная чистоплотность; аккуратно покрашенные железные решетки; звания, предшествующие фамилиям на вывесках магазинов и гостиниц; пивные кружки в «Золотом баране» с именными пластинками для завсегдатаев; похожая на мозаику кладка булыжной мостовой; куда ни взгляни – основательность и прочность, узость и мелочность; и как люди снимают шляпу, – с точным учетом общественного положения того, к кому обращено приветствие.

На таком фоне более или менее счастливо протекало детство Бинга до прихода Гитлера к власти. Бинг отлично понимал этих людей. Стоило ему взглянуть на какого-нибудь Рейтера, хозяина «Золотого барана», чтобы знать, как с ним нужно обращаться. Неужели это инстинктивное понимание объясняется тем, что он сам немного сродни этим людям? А если так, что с ним будет? Ведь он ненавидит их за то, что они в себе воплощают, что они сделали и чему не сумели помешать. Значит, нужно возненавидеть самого себя? Он не находил ответа. Но он знал, что когда-нибудь на этот вопрос придется ответить, что он будет мучить его еще сильнее, когда армия вступит в собственно Германию и начнет продвигаться в глубь ее. И он решил, что если они продвинутся достаточно далеко, он непременно исхитрится и побывает в небольшом городке Нейштадте. Там он родился и провел детство.

Он бродил по улицам, не выбирая направления, забыв о времени. И вдруг он услышал впереди себя музыку, увидел движущиеся флаги. Сначала он едва угадал мелодию «Марсельезы», потом она окрепла, зазвучала мощно, в полную силу. Он невольно приспособил шаг к ритму музыки.

Процессия приближалась, он уже ясно видел жандармов, городских сановников, барабаны, флаги. Тихо шевелились от ветра ленты и кружева на живописных костюмах девиц из роллингенского общества молодых женщин, бросавших на него любопытные взгляды.

А вот шагают Иетс, Макгайр и Абрамеску!

Бинг взял винтовку к плечу и застыл на тротуаре.

Но Иетс не ответил на приветствие, словно и не видел Бинга.

Парад освобождения, как он ни был скромен, произвел некоторый эффект. В окнах кое-где появились французские флаги. Радиогрузовик на рыночной площади собрал больше народу, чем ожидал Иетс.

Макгайр поставил грузовик около самой церкви. Церковные часы только что пробили шесть, звук еще дрожал в вечернем воздухе. В грузовике сидел Бинг, предвкушая разнос, который Иетс обещал ему учинить, как только кончится радиопередача.

Иетс, стоя возле грузовика, с нарочито равнодушным видом наблюдал толпу. До него доносились обрывки разговоров. К любопытству все еще примешивался страх; люди ждали либо выступления союзнического «фюрера», либо приказов. По тому, как одни держались подчеркнуто тихо, а другие неестественно бодро, видно было, что у многих рыльце в пушку. Иетс уловил общий вздох облегчения, когда люди наконец поняли, что отчетливый, уверенный голос диктора всего-навсего сообщает последние известия.

Иетс чувствовал, что голова у него раскалывается; все мешалось в сознании – угроза, затаившаяся в городе, предвкушение визита к Березкину, злость на Бинга, медленно остывающая боль разлуки с Терезой. Он еле дождался конца передачи. Как только она кончилась, он заглянул в грузовик, где Бинг запирал аппаратуру и складывал свои записки.

Ну, сейчас начнется, подумал Бинг.

– Это что еще за выдумки – отлучаться без доклада? – начал Иетс и спросил, неужели Бингу нужно объяснять, какая здесь обстановка, когда местные нацисты все еще рассчитывают на возвращение немцев и никто не может ничего предсказать на час вперед. Ведь это передовая! Он категорически требует дисциплины, в особенности от Бинга, которому следовало бы самому понимать такие вещи…

– Почему я отлучился? Не знаю. Не нравится мне этот город. От него под ложечкой сосет. Надо было пойти, посмотреть.

– Что посмотреть?

– Не знаю…

– А, черт! Нам всем здесь не нравится! Вы мне были нужны. А вы пропали неизвестно куда. Я не потерплю…

Иетс осекся. О чем он говорит? Откуда ему знать, почему человек уходит или остается, выполняет или не выполняет то, что принято называть долгом? Откуда ему знать, что вынудило Бинга пуститься в свои одинокие странствия по городу?

– Ладно, – сказал Иетс. – Чтобы этого больше не было. Понятно?

– Да, сэр. – У Бинга был свой метод претерпевать неприятности, которые мало его интересовали. Он умел стоять, глядя человеку в глаза, но как бы погрузившись в дремоту, отпустив мысли бродить на свободе. Он выучился этому в школе, в Германии, под руководством придирчивых, надутых, самодовольных учителей.

Ответ Бинга прозвучал неубедительно, и Иетс уже думал, что бы еще добавить к своей проповеди, когда до площади донесся грохот приближающейся автоколонны. Бинг помчался взглянуть, что происходит; Иетс – за ним.

И вот в последних отблесках дневного света из-за угла показались сначала броневик-разведчик, потом транспортеры, потом грузовики с солдатами – молчаливые, хмурые лица, прорезанные черными тенями; солдатские лица перед боем. Колонна держала направление на Метц. Иетс разглядел опознавательные знаки на машинах: это Фарриш бросал в дело свои резервы.

Ехавший в одной из машин высокий белокурый офицер, привстав, помахал рукой Бингу; Бинг что-то крикнул и помахал ему в ответ.

– Это капитан Трой, – сказал он Иетсу, и глаза у него потеплели.

– Вы его знаете? – спросил Иетс.

– Да, – ответил Бинг, – довелось встретиться четвертого июля.

– Вот как.

– Надо полагать, что сегодня ночью немцы не доставят нам беспокойства.

Несколько хвостовых машин, отделившись от колонны, свернули на площадь и остановились; солдаты попрыгали на землю, но не разошлись, – видимо, чего-то ждали.

Колонна скрылась из глаз, только редкие искры еще порхали в воздухе.

– Легче стало на душе, – улыбнулся Бинг. – Можно я с ними поговорю?

– Валяйте!

Но Бинг застыл на месте. С той же стороны, откуда шла мотопехота, дребезжа подкатили четыре стареньких гражданских грузовика, в кузовах которых тесно, плечом к плечу, сидели мужчины и женщины.

Грузовики тоже остановились на площади. Солдаты подошли к ним, открыли борта и стали ждать, пока пассажиры сойдут на землю.

Не обменявшись ни словом, Бинг и Иетс подошли ближе и стали смотреть.

Вдруг Иетс громко выругался.

– Пошли, – сказал он наконец. – Пошли прочь отсюда!

– А что? – спросил Бинг. – Вы же знали, что так будет. Я вам говорил.

– Вы видели эту девушку? – спросил Иетс. – Вон ту, стриженую. Это немцы сделали – может, им ее волосы понадобились, может, для того, чтобы она не убежала. Она училась в Киевском университете. Она читала Гёте.

Бинг засмеялся.

– Чему вы? – оборвал его Иетс.

– Я подумал, как это пригодится ей, когда она опять спустится в шахту Делакруа и К°.

Солдаты разбили рабочих-иностранцев на группы и увели. Над холмами, обычно озаренными пламенем доменных печей, вспыхивали молнии далеких разрывов.

7

На следующее утро, часам к десяти, в Роллинген явился Уиллоуби. Он вошел в зал «Золотого барана» в превосходном настроении. Придвинул себе стул, уселся, вытянул ноги и спросил, любезно улыбаясь: – Хорошо ли поспали?

Ах, мерзавец, подумал Иетс.

– Благодарю, сэр, спали хорошо, после того как прибыли наши войска. А вы, видимо, рано встали?

– Угу!

– Жаль, что вас здесь не было вчера вечером, когда перемещенных водворяли обратно в шахты, – сказал Иетс, глядя прямо в лицо Уиллоуби.

Майор и бровью не повел.

– Вот как? – сказал он. – Ну что ж, это не наше дело, значит, и спорить об этом не стоит.

Иетс не собирался спорить. С появлением Уиллоуби вопрос о перемещенных лицах отодвинулся на второй план. Полусознательно Иетс все время ожидал такого фокуса, – очень уж ласково майор прощался с ним в Вердене. Он мог бы догадаться, что Уиллоуби так легко не уступит ему Березкина. А все этот несчастный парад. Нужно было сказать рыжебородому мэру, что ему вполне хватит отдела связи с населением, пожарных и общества молодых женщин.

А теперь Уиллоуби попытается повторить свой парижский трюк – вмешаться, стать между Березкиным и всяким, кто захочет вывести князя на чистую воду.

Но на этот раз Иетс решил не сдаваться.

Словно читая его мысли, Уиллоуби сказал:

– Давайте обсудим это дело, как два разумных взрослых человека, которые знают, что им нужно, и знают друг другу цену. Да, я приехал сюда повидаться с Березкиным. Я считаю, что князь в некотором роде моя монополия… И я не позволю вам обрабатывать его без моего участия. Вы меня понимаете?

– Понимаю, майор. Это как, приказ? Я бы хотел знать, так сказать, для протокола.

– Протокол, протокол! Бросьте вы эти глупости. Если вы хотите упрямиться, Иетс, если не хотите меня слушать, у нас ничего не получится.

Уиллоуби помолчал.

– Ведь вы его еще не видели?

Иетсу не было смысла лгать.

– Нет, – ответил он. – Не видел.

– Прекрасно! Поймите, Иетс, вы заблуждаетесь. Я в Париже навел кое-какие справки. Я говорил с Люмисом в частном порядке; я даже говорил с Дондоло.

Иетс удивленно смотрел на него.

– Ну и что же, пришли вы к выводу, что Торп невиновен?

Уиллоуби взглянул на него весело и лукаво. – А кроме Торпа вас ничего не интересует?

– Торп или, вернее, дело Торпа имеет принципиальное значение. – Иетс потер пальцы и, обойдя стол, остановился перед Уиллоуби. – Майор, здесь речь идет о жизни и смерти человека, не говоря уже о таких серьезных вещах, как честность, порядочность, совесть…

Честность, порядочность, совесть – какая чепуха, думал Уиллоуби; ладно, сейчас успокою его на этот счет. Или Иетс узнал-таки про сделку с «Амальгамейтед Стил» и приберегает этот козырь напоследок?

Уиллоуби сказал:

– Вы правы, Иетс. Обо всем этом я тоже непрестанно помню. Только вы кипятитесь, кричите, а я молчу. После разговоров с Люмисом, с Дондоло, еще кое с кем я сделал известные выводы. Я начал понимать, чего вы, собственно, добивались…

Уиллоуби задумчиво ущипнул себя за щеку.

– Нельзя обвинять людей огульно, ни в армии, ни вне ее. Нужны свидетели или документальные доказательства, а лучше и то и другое. У вас документов нет, иначе вы передали бы их полковнику. Что касается Люмиса и Дондоло…

Он пожал плечами.

– А Сурир? – сказал Иетс. – Он – агент Березкина. – Попробуйте, найдите Сурира!

– И попробую!

– Я вам помогу, Иетс, только дайте мне возможность. И знаете почему? Когда я все это обдумывал – наш… гм… спор в кабинете полковника в Париже; все намеки, которые вы тогда обронили, и то, что я услышал от Люмиса и Дондоло, – мне пришла в голову еще одна мысль.

– Да?

– Вы подозреваете меня в принадлежности к этой шайке, если – повторяю, если такая шайка существует. Ну скажите, не далеко ли вы хватили? Вы же меня знаете. И вы допустили мысль, что я стану заниматься такой дрянью! Черный рынок! Как будто я не мог выдумать себе более прибыльного и менее рискованного дела…

Иетс пошел к стойке выпить стакан воды. Как наивно было его подозрение, что Уиллоуби причастен к клевете на Торпа! Какой ошибкой было ломать копья, не имея ничего, кроме этого подозрения! Он сам допустил то, за что когда-то осуждал Бинга: безоговорочно разделил людей на хороших и дурных.

– Выходит, что вы вдвойне ошиблись на мой счет! – Уиллоуби говорил громко, чтобы Иетс расслышал каждое его слово. – Во-первых, недооценили мои способности, во-вторых – приписали мне участие в какой-то темной сделке.

Он покачал головой.

– Согласитесь, Иетс, что я имею полное право задать вам жару… Почему я этого не делаю? А вот это и есть самое интересное: потому что вы мне нравитесь. Когда вы пошли к Девитту, – а надо сказать, что демарш ваш не был ни тактичным, ни успешным, – вы сделали это потому, что вы – порядочный человек и хотели поступить правильно. Я это ценю. Нам нужны такие люди. В них – наша сила. Вам странно слышать такие вещи от меня? Вы мне не верите, а?

– Сказать по правде, майор, верю, но не всегда.

Уиллоуби рассмеялся.

– Галахад! – сказал он. – Непорочный рыцарь. Ищет святой Грааль, а по дороге крушит, что под руку попадется. Но симпатичен.

– А ваши функции каковы?

– Я не ищу Граалей, времени нет. Дома сведущие люди говорили: «Уиллоуби далеко пойдет!» Помешала война. Я хочу, чтобы она скорее кончилась… Словом, я докажу, как я к вам отношусь. Мы с вами отправимся к Березкину вместе, и задавать вопросы будете вы. Согласны?

От Иетса не ускользнуло, что Уиллоуби напросился к нему в компанию, а сам представил дело так, будто из любезности берет с собой Иетса. Но, в общем, речь его прозвучала довольно искренно.

– Я договорился встретиться с князем в два часа.

– Вот и отлично! – сказал Уиллоуби. С удовольствием посмотрю, как вы работаете.

– Так это вы! – сказал Березкин и радостно пожал Уиллоуби руку. – А я после вчерашнего визита не знал, кого и ждать.

– Познакомьтесь, это лейтенант Иетс, – сказал Уиллоуби. – Князь Яков Березкин – лейтенант Иетс.

– Очень приятно! – сказал князь.

Огонь в камине отбрасывал на лицо Березкина оранжевые блики, смягчая его резкие черты. В домашних туфлях и бархатной куртке он производил впечатление человека весьма почтенного, может быть, чуть-чуть эксцентричного. Иетс решил, что он неглуп, прекрасно воспитан, вероятно, – гостеприимный хозяин и хороший собеседник, с которым можно поговорить о делах, о политике, об искусстве.

– Кого же вы все-таки ждали, князь? – спросил Уиллоуби.

– Какого-нибудь гангстера, вымогателя…

– Разве капрал не сказал вам, что передает мое поручение? – спросил Иетс.

– Так это был ваш эмиссар, лейтенант Иетс! Жаль, что я этого не знал. У вашего капрала очень оригинальная тактика. Я всю ночь не мог уснуть. Он мне грозил оружием.

Уиллоуби нахмурился.

– Кто это был, лейтенант Иетс?

Иетс пожал плечами.

– Я посылал Абрамеску.

Уиллоуби бросил на князя быстрый взгляд. Абрамеску и кролика не напугает. Если Березкин действительно не спал всю ночь, то причина этого кроется не в самом Абрамеску, а в том поручении, которое он передал князю.

– Мой друг Иетс не смог повидать вас в Париже и теперь хочет задать вам несколько вопросов, вот и все.

Березкин быстро поднял голову и тут же улыбнулся. Этот тип ему знаком: ретивые молодые служащие из Налогового управления – вообразят, что уличили вас в каких-то грехах, и являются проверять ваши книги. Рано или поздно все они оказывались у него на жаловании. К тому же и Уиллоуби здесь – явно оберегает свои будущие доходы!

– Что вы хотели бы узнать, лейтенант?

Уиллоуби отошел к окну, делая вид, что беседа Иетса с Березкиным его совсем не интересует. Перед ним расстилался индустриальный пейзаж – домны, заводы, сеть канатных дорог с неподвижно застывшими в воздухе вагонетками. Он уже спрашивал себя, имело ли смысл приезжать сюда с Иетсом. Столько усилий – и для чего? Столько трепать языком, чтобы рассеять подозрения Иетса! Как будто он сомневался в тактичности Березкина, в его умении жить. Разве не ясно, что человек, сумевший достичь такого положения, способен веревки вить из таких птенцов, как Иетс?

– Вы знаете человека по фамилии Сурир? – начал Иетс.

– Сурир… Сурир!…

Сурир – это мостик к Петтингеру. Березкин понял: разговор предстоял неприятный. А Уиллоуби все так же безучастно смотрит в окно.

– Да, припоминаю, лейтенант. Кажется, шофер? – Кого они поймали, Петтингера или Сурира? И который из них наболтал лишнего? Или, может быть, оба?

– Совершенно верно, – сказал Иетс, – между прочим и шофер.

Березкин принял решение. Незачем стараться скрыть это знакомство. Петтингер либо в безопасности, за линией фронта, либо попал в плен к американцам. И в том и в другом случае Березкин бессилен ему помочь. А Сурир – Сурир просто мошенник, мелкая сошка, и поделом ему, если попался, нужно было действовать умнее.

И князь предпринял контратаку. Он спросил:

– Вы знаете эсэсовского полковника по фамилии Петтингер?

Иетс не ожидал такого скачка. Он собирался лишь постепенно перейти к Петтингеру. Он ответил вопросом:

– Что вам о нем известно?

– О, это очень ловкий, жестокий и грубый человек. Такой же грубый, как тот капрал, которого вы присылали ко мне вчера.

Уиллоуби кашлянул.

– Вот как? – сказал Иетс. – Будьте добры, расскажите мне еще про Петтингера.

Князь поставил локти на стол и соединил кончики пальцев. Руки были велики по его росту, худые, хищные.

– Рассказать мне вам почти нечего. Кажется, он имел отношение к французским газетам, очевидно, по линии цензуры или пропаганды. Я познакомился с ним в связи с одной жалобой, которую я подал. Понимаете, меня шантажировали, чтобы заставить поместить рекламу в ряде газет, которые поддерживали немцы. Путь богатого человека, лейтенант, не всегда усыпан розами – вечно вокруг тебя завистники, вечно ты у всех на виду!

Уиллоуби усмехнулся. Такие разговоры он слышал в Америке и по долгу службы не раз выражал сочувствие тому или иному миллионеру; клиенты их конторы имели право ожидать сочувствия от своих юрисконсультов.

Горькая доля «бедных богачей» не растрогала Иетса.

– Продолжайте, князь, – сказал он.

– Петтингер удостоил меня своим посещением. Он дал мне понять, что я должен… как бы это сказать, пойти ему навстречу. Вот видите, лейтенант, как действовали немцы. Я был очень рад от них избавиться.

– И больше у вас не было с ним связей?

– Ну как же, были, – сказал Березкин.

Он уподобился кораблю, который вышел из тесного порта в открытое море и набирает скорость.

– А теперь о Сурире. Это было в последние дни оккупации Парижа. Вернее, в самый последний день. Я как сейчас помню – стрельба на улицах, все возбуждены, вот оно – долгожданное освобождение!

Он глубоко вздохнул; Иетс заметил, как приставшее к куртке Березкина крошечное перышко, видимо из подушки, отделилось и поплыло по воздуху в оранжевом луче света.

– Этот Петтингер – между прочим, он был всего подполковником, – явился ко мне без доклада. У него был пистолет, и он грозил пристрелить меня, если я не достану ему машины. Лейтенант, я мирный житель! Я решил, что моя жизнь стоит грузовой машины. Я позвонил в гараж и велел прислать за Петтингером грузовик. Фамилия шофера была Сурир.

Уиллоуби внимательно слушал. Был момент, когда все висело на волоске. Но князь оказался превосходным рассказчиком. И версия Березкина в точности совпадала с тем, что сам он выдумал и наплел Девитту в Париже!

А что если бы не совпала? Но, по-видимому, всякий, думая о нацистах, исходит из предположения, что они действуют угрозами и заставляют себя слушаться силой. В своих вымыслах они с князем шли по одной и той же проторенной дорожке. И как знать, – может быть, они оба говорили правду!

Иетс продолжал допрос.

– Видели вы Сурира после того, как Петтингер воспользовался его услугами?

– Нет, сэр, не видел.

– Не знаете ли вы, как его можно найти?

– Нет, разве что в нашем парижском гараже записаны домашние адреса шоферов. Не забывайте, лейтенант, ведь я председатель правления. Я понятия не имею о том, как поставлена работа гаража. Вероятно, шоферы живут у себя дома и с утра являются на работу. А вы как думаете?

Иетс чувствовал, что мало подвигается вперед.

– Как я думаю? Нет, князь, меня интересует, что вы скажете. Чем занимался Сурир помимо работы при вашем гараже?

– Лейтенант! – протянул Березкин со скучающим видом. – Неужели вы думаете, что ваш мистер Дюпон в курсе того, чем занимаются в нерабочее время шоферы его химических заводов?

По тону князя ясно было, что он говорит ровно столько, сколько хочет сказать, и ни слова больше.

Иетс повысил тон.

– Разрешите указать вам, князь, что вы сами подтвердили факт вашего содействия побегу немецкого офицера, – и, наперед отмахнувшись от возражений Березкина, он насмешливо сказал: – Вы оправдываетесь тем, что у Петтингера был револьвер? Тысячи ваших соотечественников не убоялись германских винтовок и не стали коллаборационистами. Да, да, это самое подходящее слово – не будем об этом забывать!

Березкин умоляюще смотрел на Уиллоуби. Уиллоуби, покинув свой наблюдательный пункт у окна, двинулся к Иетсу. Но Иетс не дал ему раскрыть рот.

– Сурир – спекулянт, аферист. Почему это машину для Петтингера должен был доставить именно Сурир? Почему это Петтингер потребовал машину именно у вас? Ваша вина гораздо серьезнее, чем вы хотите это изобразить!

– Майор Уиллоуби! – вскричал князь. – Я не желаю слушать такие вещи! Я человек с положением, с репутацией, и если вы рассчитываете вести со мной дела…

Уиллоуби всплеснул руками.

– Постойте, постойте минуточку! Джентльмены!

То, чего он боялся, случилось. Березкин проговорился.

– Позвольте мне, Иетс, хорошо? Вы недостаточно спокойны, так вы ничего не добьетесь. Вы бросаете какие-то обвинения, зачем? Князь охотно согласился рассказать нам то, что он знает, этого вы не будете отрицать; он даже рассказал нам много нового. Послушайтесь совета старого юриста, ни к чему запугивать людей, а тем более этого человека.

Он повернулся к Березкину.

– Ну вот, князь, теперь расскажите нам еще что-нибудь про этого Петтингера.

Иетс перебил его.

– Простите, майор, но мы условились – задавать вопросы буду я. Итак, князь Березкин, что именно означали ваши слова – «если вы рассчитываете вести со мной дела»… Какие дела?

Березкин успел успокоиться. Он взглянул на Уиллоуби – тот сидел, плотно сжав губы.

– А это я просто так выразился, – сказал князь. – Дела – мое любимое времяпрепровождение, лейтенант. Это слово всегда присутствует в моем лексиконе…

– С кем вести дела, князь?

– С вами, лейтенант, с кем угодно… У человека моего склада все человеческие отношения рано или поздно сводятся к делам. – Он печально покивал головой.

Иетс решил, что с него хватит. Уиллоуби так смягчил удар, который он нанес Березкину, что второй раз тот уже не попадется.

– Ваша очередь, майор! – сказал он едко.

Стоит ли продолжать этот фарс, подумал Уиллоуби. Березкин, по-видимому, был не прочь; по его длинному лицу бродила спокойная, самодовольная улыбка. В конце концов Уиллоуби решил, что не стоит. Гораздо важнее было договориться с Иетсом.

Вернувшись в гостиницу, они прошли в комнату Иетса. Иетс сел на кровать, Уиллоуби – в кресло в углу, возле умывальника. Через открытое окно в комнату неслось оживленное чириканье воробьев.

Иетс мысленно подводил итоги разговора с Березкиным. Дело Торпа придется похоронить, потому что отпала возможность разыскать Сурира. Это расстроило Иетса, но не так сильно, как он ожидал. Неужели и ему передалось общее равнодушие? Или весь этот эпизод стал представляться ему в новом свете, как деталь большой картины, на которой одинаково четко вырисовывается и интрига вокруг листовки Четвертого июля, и скверная путаница в верденском лагере для перемещенных лиц?

Уиллоуби не сиделось в широком мягком кресле. Он подозревал, что Иетс припоминает весь их разговор у

Березкина, в особенности злосчастное упоминание князя о делах, и что выводы его неблагоприятны.

– Ну, что же вы не спрашиваете? – заговорил он о вызовом.

– О чем?

– Почему я вздумал защищать Березкина.

– Не имею права.

– Бросьте кривляться. Я вам разрешаю.

– Так почему? – спросил Иетс.

– По двум причинам. Одна из них личная, другая – общая. Возьмем сначала личную причину. Юридическая контора, в которой я состою компаньоном, представляет интересы фирмы Делакруа в Штатах.

Уиллоуби знал, что выдает свои надежды за свершившийся факт; но сейчас не до таких мелочей, как различие между текущими и проектируемыми деловыми операциями.

– Мне, естественно, не хотелось восстанавливать против себя клиента, – продолжал он, – хотя сейчас я и служу в армии. Кроме того, на основании моего опыта я могу смело утверждать, что Березкин – не коллаборационист. Выше известного уровня бизнес приобретает международный характер. Это уже не сотрудничество с врагом, а принадлежность к картелю. Итак, вот моя личная причина. Вы меня поняли?

– Да, это нетрудно.

– Однако главное заключается во второй причине, в ответе на вопрос, с кем мы хотим здесь работать – мы, американцы. Вы об этом когда-нибудь думали?

– Да, собственно, нет, – признался Иетс.

– Как я понимаю, война потрясла самые основы европейского общества. Подготовительную работу провели нацисты – закоренелые воры и грабители, у которых одно правило – хватай, что можешь и пока можешь. А то, чего не успели растащить немцы, разрушает война как таковая, насильственное переселение миллионов людей – с этим вам самому пришлось столкнуться, – разорение этих и многих других миллионов.

Иетс был вынужден признать, что Уиллоуби неплохо оценил обстановку.

– И вот мы стоим перед выбором, – продолжал Уиллоуби. – Что мы хотим построить на развалинах – то, что было раньше, или нечто новое? Я знаю, что многие, даже высоко стоящие, люди не задают себе этого вопроса. Но это не значит, что нам не придется выбирать. И я лично считаю, что нация, подобная нашей, должна и будет работать рука об руку с созидательными силами в Европе, с целью построить порядок, возможно более похожий на то, что мы имеем у себя.

– И этого князя Березкина вы причисляете к созидательным силам?

– Безусловно.

– Несмотря на все, что мы знаем про него и про Петтингера?

– А что мы о нем знаем? Ничего. Гораздо важнее, что он-то много знает о производстве стали и может содействовать восстановлению французской промышленности.

Иетс ничего не сказал.

– Вам это не нравится?

– Нет.

– А что вы предлагаете взамен? Чтобы страной правили какие-нибудь подпольщики, какие-нибудь оборванцы из внутренних сил?

Иетс вспомнил Мантена и Терезу, темное парижское бистро близ площади Согласия и как они называли себя новым правительством.

– Они нам помогли. Больше помогли, чем ваш князь Березкин. Тот был за Петтингера.

– Вы очень примитивно рассуждаете, Иетс. Я согласен, что во время войны они очень полезны. Но только во время войны. Нет, я вовсе не циник. Но мы должны выяснить для себя: чего мы хотим. Что вам нужно – хаос, большевизм, анархия? Вы что, серьезно думаете, что американский народ послал свою армию в Европу, чтобы она насаждала здесь коммунизм?

– Нет, – сказал Иетс. Этого он и не хотел.

– Так, повторяю, что же вы предлагаете?

– Демократию…

Что за непроходимая наивность, подумал Уиллоуби. Он еще ни с кем в отделе не говорил так откровенно, как с Иетсом. А Иетс не желает мыслить логически.

– Демократия, Иетс, это исключительно вопрос формы. Нам важно другое: кто будет контролировать заводы Делакруа – Яков Березкин, который понимает толк и в производстве, и в управлении, или комитет из представителей низов, может быть, вот этаких перемещенных, которые, кроме физической работы, ничего не умеют?

– Так вопрос не ставится!

– А как же? – спросил Уиллоуби.

Иетсу хотелось сказать, что есть и третья сила, которая выйдет на поверхность и которой принадлежит будущее, – такие люди, как он сам, люди честные, исполненные доброй воли, не преследующие личных целей. Вот кого он намерен поддерживать.

Но он не мог этого сказать. Он понимал, что в споре с Уиллоуби этот довод неуместен.