Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

Люмис прервал его причитания:

– Значит, этот француз пришел к вам…

– У нас продуктов хватает, я ему кое-что дал. Что ж тут такого? Разве мы для того освободили этих людей, чтобы они сидели голодные?

– Вы деньги взяли?

– Немножко, – сознался Дондоло. – француз мне их сам навязал. Я, говорит, не нищий, я зарабатываю, разве я могу взять продукты даром? Мне не хотелось спорить, если он предпочитает платить, – пожалуйста. Я ведь только сержант, сэр, ну, заработал несколько долларов, мне и о семье нужно думать.

– Да, да, конечно, – сказал Люмис. – Но как тут оказался замешанным Торп?

– Торп зашел на кухню. Нечего ему было там делать! – В Дондоло опять вспыхнула злоба. – Но у нас тут вечно во все суют нос.

Люмис сочувственно крякнул. Он понимал возмущение Дондоло. Толачьян тоже совал нос в чужие дела… Толачьян погиб.

– Торп, значит, пришел на кухню, – продолжал Дондоло, – увидел, что я даю французу продукты, и поднял крик: я, мол, обкрадываю армию! Я продаю их пайки! И жуликом меня обозвал, и по-всякому. Вы же знаете Торпа, сэр, он не в своем уме. Вы сами скажите, сэр, кто у нас не наедается досыта? Разве я не забочусь обо всех?

– Да, конечно, – сказал Люмис.

Дондоло продолжал:

– Так разъярился, что мочи нет. Покраснел весь, потом побледнел, и как бросится на меня. Я, сколько мог, его удерживал, ну, а потом он меня вот сюда ногой пнул – может, на всю жизнь покалечил, сэр, – и тут уж я тоже из себя вышел. Наконец, явились полицейские.

– Это все?

– Все, сэр! – сказал Дондоло, вполне довольный своей выдумкой.

Получается складно, подумал Люмис. Но никто в отделе не поверит в филантропические наклонности Дондоло. К тому же он сам сознался, что взял деньги.

– Податься вам некуда, – сказал Люмис. – Вы торговали с французом и попались с поличным.

Дондоло кивнул.

– И едва ли Торп первый полез драться. Не такой он человек.

– А не все ли равно? – Дондоло обозлился. Что он, без Люмиса не знает, кто кого бил?

– Мне не нравится ваш тон! – сказал Люмис. Мысли его приняли новое направление. Рано или поздно вое эти любимчики обязательно являются к нему и затевают скандал. Дондоло зарвался. Пора его осадить.

– Мне не нравится ваш тон, сержант. И не вам указывать мне, все равно или не все равно то, что я говорю. Да, да, не вам мне указывать. Я достаточно наслушался жалоб на плохое питание, так что вы, видно, не в первый раз делали дела с этим французом, а может быть, и другие французы производили впечатление на ваше сердце и ваш карман.

Люмис увидел, что попал в цель.

– Хватит валять дурака, – сказал он.

– Да, хватит валять дурака! – подтвердил Дондоло. Его черные блестящие глазки сузились, губы были крепко сжаты, все лицо выражало наглое презрение. – Хотите вы мне помочь, капитан, или не хотите?

– Помочь вам?!

– Ну да. Я никому зла не желаю.

Люмис медленно, словно в крайнем изумлении, покачал головой.

– Вы начинаете меня интересовать, Дондоло. С чего вы взяли, что я собираюсь помешать свершиться правосудию? Вот воинский устав, здесь все написано. За один ваш намек я мог бы предать вас военному суду.

– Я же сказал, хватит валять дурака, сэр, – заявил Дондоло, не повышая голоса. – Предать военному суду! Очень хорошо. Но когда меня будут судить, я обо всем расскажу, можете не сомневаться.

– О чем же вы расскажете, сержант?

– Вы что думаете, я тут один такими делами занимаюсь? Да когда я первый раз всерьез говорил с этим французом, – фамилия ему Сурир, вы, может, его знаете? – он на вас сослался. Сказал, что ведет дела только с порядочными людьми. – Дондоло усмехнулся. – Я тоже с первым встречным не вступаю в знакомство. Потом я еще справился у Лорда, главного механика. Лорд сказал, что на бензин пишут заявки в двойном размере и что часть бензина не доходит до нашего гаража – по дороге исчезает. А вы говорите – с чего я взял.

У Люмиса засосало под ложечкой.

Дондоло старался понять, какое действие возымели его слова. Он сделал рискованный ход и не был уверен, оправдался ли этот риск. Он знал только то, что слышал от Лорда, и помнил, что Люмис имеет какое-то отношение к заявкам на горючее.

– Я никому не желаю зла, сэр, – сказал Дондоло. – Я только думаю, что нам следует держаться друг за друга.

В эту минуту Люмис горько пожалел о том, что попал в Париж. В Париже все жили на широкую ногу. Более или менее приличный обед в ресторане стоил столько, сколько он получал за неделю; вино было недоступно, а на красивые вещички, которые можно было бы купить в магазинах и послать домой из Парижа, и вовсе ни у кого не хватало денег. Выходило, что без приработка не обойтись. Он не знал, как устраиваются другие; Уиллоуби, тот как будто не стесняется в средствах. Нельзя же вечно одолжаться. Стоило ли выигрывать войну, если человек как был бедняком, так и остался? А сделки с бензином сходили так гладко!

Конечно, есть много доводов, чтобы заглушить совесть. Но если вспомнить, чему тебя учили в школе, – а истории, которые рассказывают малым детям, не так уж глупы, – станет ясно, что от совести все равно не уйти.

С отчаянием в голосе Люмис сказал:

– Я не знаю, что тут можно сделать.

Дондоло встал с места. Все в порядке. Ларри и Саверио, да благословит их Бог, не лишатся отца.

– Не тревожьтесь, капитан, – сказал он бодро. – Вдвоем мы с вами все уладим.

Его фамильярный тон резнул Люмиса, но утешение было ему нужно.

– Если бы еще не явилась полиция! – сказал он.

– А помните, как Торп вам испортил вечеринку в Шато Валер? – Дондоло наклонился близко к Люмису. – Спятил он, это все знают. Понять не могу, почему на него еще в Нормандии не надели смирительную рубашку, – ворвался в офицерскую компанию и к лейтенанту Иетсу пристал, и всех расстроил. А с тех пор все время чудит. Воображает, что за ним следят. Его опасно оставлять на свободе.

– Ну хорошо, – его поместят в госпиталь. А военная полиция?

– Ведь они чьи показания слышали? Мои. А Торпу кто поверит, пока врачи будут изучать, скольких у него винтиков не хватает?

– Не нравится мне это, – сказал Люмис. – Не нравится.

– Чего же вам нужно? – сказал Дондоло брезгливо. – Вы уж решайте, сэр. Если не сделаете так, Торп будет у меня камнем на шее, да и у вас тоже. Вы меня понимаете.

Люмис закрыл томик воинского устава.

– Я напишу донесение, – сказал он.

7

Иетс узнал обо всем от Бинга.

– Когда его увезли в госпиталь? – спросил он.

– Вчера вечером. Его весь день продержали в военной полиции, а вечером увезли. Я звонил туда, и сам ездил, хотел повидать его – не разрешили.

Иетс потер бородавки на левой руке.

– О господи, вот несчастный…. – В памяти Иетса возник Торп, каким он явился на офицерскую вечеринку, просить помощи у него, Иетса. – Что ж, Бинг, вы сделали, что могли, благодарю вас.

Бинг удивленно посмотрел на него.

– Не стоит благодарности.

– Я попробую что-нибудь сделать, – поспешно добавил Иетс.

– Я так и думал, лейтенант.

– В самом деле? – Намек, заключенный в словах Бинга, раздосадовал Иетса. Почему все обращаются к нему за помощью, и почему все, кому он пробует помочь, кончают так плохо?

– Вряд ли я смогу многого добиться, – сказал он. Бинг не понял его. Ему показалось, что Иетс идет на попятный. – Ну что вы, лейтенант, – сказал он. – Вы знаете, кто-то обработал Торпа так, что его пришлось увезти в госпиталь…

– Торп всегда был… ну, скажем, несколько неуравновешен.

– Я думал… Знаете, лейтенант, солдатам известно гораздо больше, чем вам кажется. Нам, например, известно, что четвертого июля вы пытались заменить лейтенанта Лаборда.

– Значит, сунулся не в свое дело, – раздраженно возразил Иетс. – Чего я добился? Кому я помог? Это как раз доказывает, что сделать почти ничего нельзя.

Бинг помолчал.

– Может, когда вы попытались, было уже поздно. Может, вы действовали недостаточно энергично. Во всяком случае, вы пытались.

Иетс подумал, что Бинг, так наивно побуждающий его к действию, сам не знает, насколько он близок к истине. И с Толачьяном, и с Торпом Иетс остановился на полпути, решив: «Как-нибудь обойдется». Вот и не обошлось. И не могло обойтись, потому что нельзя подчиняться обстоятельствам, нужно быть хозяином положения.

– Я обещаю вам, что попытаюсь повидать Торпа, – сказал он скрепя сердце.

– Благодарю вас, лейтенант, – сказал Бинг. Иетс с нетерпением ждал, когда Бинг перестанет благодарить его, но тот не унимался. – Я знаю, что вы за Торпа не отвечаете. За солдат нашего отдела отвечают капитан Люмис и майор Уиллоуби, но вы сами видите, как обстоит дело. Поэтому я и пришел к вам. Происходят всякие вещи, в которых кому-то следовало бы разобраться. В ту ночь, когда нас бомбили в Шато Валер, Торп пришел в башню спать весь избитый.

Черт бы побрал эту ночь в Шато Валер, подумал Иетс.

– Избитый? – спросил он. – Кем?

– Он не хотел сказать. Я спрашивал несколько раз, но он только отругивался, а потом замолкал на целый день.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Поздно.

– Для Толачьяна поздно, – сказал Бинг.

– А Торп еще жив, так? Ну, хорошо, хорошо. Я вам сказал – сделаю, что могу.

– Благодарю вас, сэр. – И Бинг ушел.

Иетс усмехнулся – упорен, негодяй. Потом он нахмурился. «Поздно»! Опять попытка оправдать собственное бездействие.

Иетс позвонил в госпиталь и долго добивался, чтобы к телефону позвали кого-нибудь из врачей. Наконец сухой, но вежливый голос сообщил ему, что слушает капитан Филипзон. Да, ему известно об этом больном; особых оснований для беспокойства нет; делается все возможное, чтобы привести Торпа в себя.

– Привести в себя? – переспросил Иетс.

– Да, это своего рода транс, – сказал капитан Филипзон. – Он пережил сильный шок. И физически он в плохом состоянии. Вы ведь знаете, он был сильно избит. Но вы не тревожьтесь, лейтенант, все образуется.

– Можно его навестить? – спросил Иетс, мало надеясь на успех.

– К сожалению, нет, – голос прозвучал нерешительно. – Мы не хотим его волновать.

Иетс взял с врача слово известить его, как только к Торпу можно будет зайти.

– Благодарю за участие, – сказал капитан Филипзон. – Честь имею.

Иетс положил трубку и еще долго неподвижно сидел на неудобном стуле в канцелярии, сжимая пальцами виски. Значит, дело не в бюрократических отговорках, – к Торпу не пускают, потому что он действительно очень плох. Иетсу было бы легче, если бы ему разрешили этот жест – сказать Торпу несколько слов утешения. Но это отпало. И, что много важнее, теперь от Торпа ничего нельзя будет узнать. Оставался только француз, – тот, что покупал продукты.

Иетс вышел из канцелярии. На улице воздух казался чистым и свежим после затхлой атмосферы отеля «Сен-Клу», где запах давнишних постояльцев мешался с новыми запахами военного жилья. Надо надеяться, что француза еще не выпустили на свободу. Иетс не знал, какие на этот счет правила у французских гражданских властей, – если они при новом режиме вообще придерживаются каких-нибудь правил.

К подъезду подкатил «виллис Макгайра»; из машины выскочил Люмис и преувеличенно-любезно приветствовал Иетса, – эти дни он старался поддерживать со всеми наилучшие отношения. Пользуясь случаем, Иетс попросил у него на время машину. Капитан просиял.

– Ну, разумеется! – воскликнул он и приказал Макгайру: – Отвезите лейтенанта, куда ему нужно.

Макгайр что-то проворчал себе под нос.

– Мне недалеко, – сказал Иетс, больше для того, чтобы успокоить шофера, чем из уважения к Люмису. – Только в полицейскую часть.

Люмис, уже входивший в подъезд, круто обернулся.

– Куда? – Но он, видимо, прекрасно расслышал, потому что тут же продолжал: – А вам что нужно в полицейской части?

Иетс пожалел, что проболтался; Люмис, конечно, заподозрит вмешательство в какие-то его дела.

– Ничего интересного, – сказал Иетс, как можно более равнодушным тоном. – Нужно проверить кое-какие сведения…

– Да? – сказал Люмис. Расспрашивать Иетса он не решился. – Ну что ж, желаю удачи.

– Спасибо.

Людные улицы снова напомнили Иетсу первые дни в Париже, медовый месяц «освобождения». Правда, фронт с тех пор передвинулся к востоку, но и сейчас на Париж падал героический отсвет войны, город все еще был недалеко от переднего края. Стрельба с крыш прекратилась. Фашистских снайперов выловили, а иные сами сдались, поняв, что на возвращение немцев надеяться нечего. Парижане, сражавшиеся за освобождение своего города, почти все сложили оружие и волей-неволей вернулись к повседневным делам – к поискам работы и пропитания.

Нужно узнать у Терезы, куда девался Мантен, подумал Иетс, и порадовался, что даже сейчас, когда мысли его заняты Торпом, он может думать о Терезе.

После встречи на площади Согласия он виделся с ней всего один раз. Тереза с самого начала заявила ему, что любовь ее не интересует; и если, как она подозревает, у него есть что-нибудь такое на уме, им лучше сразу же распроститься. Тогда он сказал ей, что женат и любит свою жену, а с Терезой просто хочет быть знакомым. Он даже сам в то время верил этому. Подозревая в словах Терезы наивную попытку набить себе цену и тем вернее привлечь его, он отнесся к ним не слишком серьезно, однако вызов принял.

Он одернул себя. Хотя они с Терезой только прошлись по улицам да посидели на тротуаре перед кафе, потягивая синтетический лимонад и вполне довольные друг другом, все же нельзя, недопустимо предаваться мыслям о ней и предвкушать новую встречу сейчас, когда Торп находится в психиатрическом отделении госпиталя и едва ли поправится, пока его будут там держать.

А впрочем, почему? Так уж он устроен. Его жену Рут подчас поражало и возмущало, с какой легкостью он пускался в погоню за красивой мечтой в самые серьезные моменты их совместной жизни. Она говорила, что он ведет себя, как мальчишка. Он защищался, утверждая, что это помогает ему сохранить равновесие. Рут возражала, что он идет на уловки, чтобы не лишать себя комфорта и покоя, которые он ценит превыше всего. Иногда она говорила: «Ты дождешься, что попадешь в беду, а меня не будет рядом и некому будет подать тебе ночные туфли». А он только смеялся и уверял ее, что отлично уладит все сам.

Он ничего не уладил. Толачьян погиб, Торп томится в госпитале. Сам он мечтает о женщине, которая ясно сказала, что он ей не нужен. И на войне он тоже никак не отличился.

Его мысли прервал голос Макгайра.

– Что такое? – переспросил Иетс.

Макгайр повторил:

– Видно, я так и буду ездить взад-вперед между отелем и военной полицией.

– Кто это ездит взад-вперед?

– Да я только что оттуда.

– Возили капитана Люмиса в полицию?

– Ну да.

Иетс промолчал. Но Макгайру хотелось поболтать. С того дня, как он увидал пьяного Люмиса с женщиной у окна отеля «Скриб», он перестал с ним разговаривать, кроме как по долгу службы. Люмис после двух-трех неудачных попыток отступился, но угрюмое молчание шофера злило его, и он стал выговаривать ему за то, что «виллис» плохо вымыт, и за прочие пустяки, из чего Макгайр заключил, что капитан ищет случая от него избавиться. Макгайр надеялся, что, может быть, Иетс, у которого не было своей машины, заберет его себе вместе с «виллисом».

– Я не знаю, зачем капитан Люмис туда ездил, – объяснил он с готовностью. – Но догадаться нетрудно, наверно, что-нибудь насчет Торпа.

– Едва ли, – сказал Иетс. – Торпа вчера вечером перевезли в госпиталь.

– Может, и так, – согласился Макгайр и после паузы добавил: – Ни за что упекли человека.

Оттого, что слова эти были сказаны будто бы мимоходом, они приобрели особую остроту. Макгайр, простой, неученый человек, не прятался от фактов. Но он перехватил. И Иетс сказал строго:

– Запомните – я этого не слышал. Но советую вам впредь поосторожнее отзываться о капитане Люмисе и вообще об офицерах.

– Что? – Макгайр замедлил ход. – Да я про капитана ни словом не обмолвился.

Иетс вздрогнул. Ведь и правда, Макгайр никого не назвал, тем более Люмиса. Он сам подсказал ему это имя, допустил один из тех промахов, которые говорят о направлении наших мыслей больше, чем мы хотели бы о нем знать.

Макгайр затормозил.

– Приехали.

Иетс вошел в подъезд. Унылая приемная напомнила ему полицейские участки на родине; не хватало только потускневшей медной плевательницы, окруженной свидетельствами недостаточно меткого огня.

Он справился у дежурного сержанта, молодого человека с нечистым цветом лица, как ему найти француза, которого доставили накануне вместе с американским солдатом до фамилии Торп.

– Знаю, знаю, – сказал сержант, – тут с ним беспокойства не оберешься. Да, мы его выпустим, но нужна подпись нашего лейтенанта, а он еще не приходил.

– Так этот француз здесь?

– А как же!

– Почему вы хотите его выпустить?

– Это не я хочу его выпустить. Мне до него дела нет. – Сержант злился, однако помнил, что разговаривает с офицером. – Но тут только что был один капитан – не помню фамилии, впрочем, если хотите, могу посмотреть…

– Спасибо, я знаю, – поспешил заверить его Иетс. – Так зачем же приезжал этот капитан?

– Да он сказал, что этот солдат, которого мы отправили в госпиталь, этот Торп – невменяемый, и поэтому все обвинения отпадают, а значит, и француза незачем больше здесь держать. А камера у нас битком набита, сэр, даже спят по очереди, так что мы рады разгрузиться.

Иетс засмеялся:

– Сочувствую вам. – Он приехал в самое время! Может быть, в награду за то, что он решил отбросить колебания и выполнить то, что подсказывал ему долг, обстоятельства стали складываться в его пользу?

– Можно мне побеседовать с этим французом, сержант, прежде чем вы его отпустите?

– Сделайте одолжение, – сказал сержант. – Здесь рядом есть пустая комната; я велю его туда привести.

Соседняя комната была меньше приемной, но такая же унылая. Окна в ней не мыли со времен Третьей республики, стены облупились. Иетс стал машинально отдирать от стены куски засохшей краски. Он был взбешен: как мог Люмис, не дождавшись расследования, дать приказ об освобождении Сурира? Это либо непростительная халатность, либо нечто похуже. Услышав за спиною шаги, он резко повернулся на каблуках.

Сурир разразился бурной тирадой.

– Легче, легче! – сказал Иетс. – Я по-французски понимаю, но не настолько. Вы помедленнее.

– Я говорю по-английски, сэр, – сказал Сурир. – Я образованный человек. Со мной поступили несправедливо, очень несправедливо. Ах да, вы не знаете, как меня зовут – Сурир, сэр, Амедэ Сурир.

От пребывания в тюрьме Сурир не похорошел, но зато ему теперь легче было произвести нужное впечатление. Небритые щеки ввалились, узкие плечи сутулились – это было убитое горем существо, беспомощная жертва всемогущих сил. Только в те мгновения, когда он забывал маскировать свой взгляд, Иетс мог заметить, как этот человек проницателен и хитер.

– Вы пришли выпустить меня на волю? – спросил француз.

Сурир привык к тому, что его быстро выручали из всяких переделок, но на этот раз никто не явился к нему на помощь. Он провел в тюрьме целые сутки, и Иетс первым посетил его. Сурир решил, что, вероятно, лейтенанта прислали его влиятельные друзья.

Иетс ответил, не размышляя:

– Почему вы думаете, месье Сурир, что американская армия так легко вас освободит?

Сурир сбросил маску.

– Ах, так? – Он выпрямился и быстрым движением отбросил со лба длинные жидкие волосы. – Козла отпущения вам не удастся из меня сделать, не надейтесь.

Иетс молча наблюдал за ним. Такие вспышки были ему не внове. Всякий раз, как пленный немец закатывал истерику, можно было не сомневаться, что он хочет увильнуть от еще не заданного вопроса. Поэтому Иетс счел за благо дать Суриру еще немного покуражиться.

– Козел отпущения! – повторил он. – Вы говорите загадками.

– А как же еще это назвать? – негодующе возразил Сурир. – Но, уверяю вас… – Он осекся. – Да кто вы, собственно, такой?

Иетс ответил уклончиво:

– Я имею непосредственное отношение к тому, выйдете вы отсюда или нет.

– Я не сделал ничего дурного, – осторожно начал Сурир. – Мне предложили купить продуктов, я пришел посмотреть, и тут меня арестовали. Совсем как нацисты. И если вы думаете, что эта тюрьма лучше, чем нацистская, – попробуйте сами.

– Кто предложил вам купить продуктов?

– Вам, американцам, следовало бы знать, что законно, а что нет. Сами же предлагаете купить, а меня арестовали. Я тут при чем?

– Кто предложил вам купить продуктов?

– Не знаю я его фамилию.

– Не знаете или не хотите сказать?

– Честное слово, не знаю.

Это звучало правдоподобно – в таких случаях имена обычно скрывают.

– Опишите этого человека, – приказал Иетс.

– Он… он высокого роста, худой, с лица бледный, под глазами круги.

– Волосы?

– Волосы как будто светлые. – Сурир изо всех сил старался припомнить внешность Торпа; когда бьешь человека, некогда в него вглядываться.

Да, это Торп, несомненно. Иетсу стало тоскливо. Он не стал бы судить человека слишком строго за небольшой заработок на стороне. Ведь первый моральный принцип американца: «Лишь бы не попасться…» Но когда хорошо относишься к кому-нибудь, такие вещи огорчают.

Он повернулся к двери.

– Господин лейтенант! – сказал Сурир. – Теперь меня выпустят?

– Нет, – солгал Иетс. – С чего бы? – Приказ Люмиса скоро будет выполнен, а до тех пор пусть этот мошенник помучается.

– Сержант! – крикнул Иетс.

– Господин лейтенант! – Сурир подбежал к Иетсу и протянул умоляюще: – Я хочу вам что-то сказать!

Голова сержанта показалась в дверях. Иетс перевел дух и сказал хрипло:

– Простите, сержант, я еще не совсем кончил.

– Нужна моя помощь?

– Нет. Пока нет.

Сержант скрылся.

Иетс обратился к Суриру:

– Времени у меня мало. Ложь я не люблю. Вы как следует обдумайте, что собираетесь сказать.

– А если я все скажу, вы меня отпустите?

– Да, если скажете всю правду, – милостиво пообещал Иетс.

Сурир изобразил на лице сладкую улыбку; глаза его закрылись.

– Вы мне не верите, Сурир? – подстегнул его Иетс. – Разве вы недовольны американцами?

– Очень недоволен, – сказал Сурир. – Я тут с одним сержантом дела делал, так он обещал, что мигом вызволит меня из тюрьмы, А что получилось? До сих пор сижу.

– Сержант Дондоло?

– Да.

Иетс сделал шаг к стене и отломил еще кусок краски. На этот раз ему повезло! Просто повезло.

– Вы знаете сержанта Дондоло? – спросил Сурир.

– Конечно. Так, значит, продукты вам продавал не тот человек, которого вы описали, а Дондоло?

– Да… Вы его друг?

– Я хорошо с ним знаком.

– И вы обещаете, что меня освободят?

– Безусловно.

Сурир нахально посмотрел на Иетса. От его смирения и следа не осталось.

– Только не подведите… – пригрозил он, – а то у меня есть друзья в верхах.

– Не сомневаюсь. Вы по своему роду деятельности много с кем общаетесь.

– Если вы обманете, меня князь вызволит.

– Какой это князь?

– Князь Яков Березкин. – Сурир выбросил вперед руку, крепко сжав указательный и средний пальцы. – Вот какой князь! Настоящий! Из России – у них там раньше были тысячи таких князей.

Князь Яков Березкин… где-то Иетс слышал это имя, но никак не мог вспомнить, что за ним кроется.

– Если у вас такие связи, Сурир, почему же вы до сих пор в тюрьме?

Сурир ответил не сразу, все его лицо выражало напряженную работу мысли. Потом его прорвало:

– Почему, почему! Откуда я знаю? Я для него столько раз жизнью рисковал…

– На черном рынке? – улыбнулся Иетс.

– Для этого человека я переправлял людей, через линию фронта! – Сурир спохватился и поспешил добавить: – Теперь-то нет. Я остепенился. Занимаюсь исключительно торговлей,

– Каких людей? – опросил Иетс. – Когда? Через какой фронт?

– А вы меня отпустите? – заволновался Сурир.

– Извольте отвечать!

– Германских офицеров. Полковника Петтингера. В тот день, когда союзники вступили в Париж.

– Это князь поручил вам вывезти отсюда немцев?

– Ну конечно! Мне заплатили. Я ненавижу бошей. Думаете, я бы по своей воле это сделал? – Сурир сплюнул. – И выбросить их я не мог. Этот Петтингер как уткнул револьвер мне в ребра, так всю дорогу и ехал. Что можно сделать в таких условиях?

– Очень немного, – сказал Иетс.

– Вы меня отпустите?

– Думаю, что да.

Иетс позвал дежурного сержанта и сказал:

– Как только явится ваш лейтенант, можете отпустить этого француза. – И добавил с важным видом: – С моей стороны возражений нет. – У него мелькнула злорадная мысль: если выяснится, что Сурира не следовало выпускать из тюрьмы, отвечать будет Люмис.

Потом он подумал о Торпе, о Дондоло. Что это за борьба, в которую он оказался втянутым?

В ожидании сержанта, который повел Сурира в камеру, он перелистал открытую на его столе книгу записей. Да, вот оно: Сурир Амедэ, и дата, и адрес. Сурир не дал своего домашнего адреса; в книге было записано: найти через Делакруа и К°.

Теперь он вспомнил. Князь Яков Березкин – Делакруа… Вывеска французского горнорудного и сталелитейного треста. Иетс пока даже не пытался рассортировать и привести в порядок все сведения, которые он получил от Сурира. Делакруа – теперь все дело предстало в совершенно новом свете.

Иетс ушел, не дожидаясь возвращения сержанта.

Контора треста Делакруа и К° помещалась неподалеку от площади Оперы.

Разглядывая ветхие колонны и каменную облицовку стен, майор Уиллоуби потрогал карман кителя, где лежало письмо. Так вот в каком жалком здании ютится фирма, которая до захвата Парижа немцами контролировала большую долю добычи и обработки железной руды и сталелитейного производства Франции, а может быть, контролирует их и по сей день, – так по крайней мере было сказано в письме от юридической конторы «Костер, Брюиль, Риган и Уиллоуби». В собственноручной приписке старик Костер добавлял, что придает огромное значение личной беседе Уиллоуби с представителем фирмы Делакруа, князем Яковом Березкиным, – буде он еще жив, – и что Уиллоуби уполномочен оформить любое предварительное соглашение, какое князь пожелает заключить с фирмой «Амальгамейтед стил». Костеру не было нужды вдаваться в детали, – Уиллоуби прекрасно знал, что «Амальгамейтед стил» – самый крупный клиент их конторы, что рано или поздно война будет выиграна и что майор Уиллоуби снова станет попросту Кларенсом Уиллоуби со всеми привилегиями и обязанностями, вытекающими из положения младшего компаньона, которым он так дорожил.

Внешний вид штаб-квартиры Делакруа не породил в душе Уиллоуби особо радужных надежд на будущее. От фирмы, видимо, остались рожки да ножки. Впрочем, заводы и шахты Делакруа в основном расположены восточнее, в Лотарингии. Может быть, там у них все обставлено более пышно, а парижская контора считается просто филиалом. Или, может быть, это своего рода стиль Делакруа – во Франции деловые круги живут по старинке и не спешат возводить себе башни из стали, стекла и бетона, похожие на диаграммы их прибылей. Ведь французская промышленность при немцах работала на полную мощность, а значит, безусловно процветала, несмотря на все налоги и поборы. И, вероятно, во Франции главные бухгалтеры не хуже, чем в других странах, умеют скрывать активы…

Поднимаясь на второй этаж, он уже чувствовал себя бодрее. Пожилой господин в визитке – лощеная помесь секретаря с администратором – провел его в приемную перед кабинетом Березкина.

На вопрос Уиллоуби господин в визитке ответил, что князь, слава богу, жив и здоров и перенес тяготы нацистского режима без особого ущерба как для себя лично, так и для состояния своих дел.

– Конечно, – добавил он задумчиво, – годы никого не щадят, жизнь берет свое – вы знавали князя до войны?

– Нет, – сказал Уиллоуби.

Господин в визитке заметил, что это очень жаль.

– Князь исключительно предан своим друзьям. Он никогда ни о ком не забывает.

Через стеклянную дверь Уиллоуби видно было еще несколько комнат. Он вспомнил, какое оживление всегда царит в американских конторах – хлопают двери, носятся клерки с бумагами, «бесшумные» машинки чавкают так, что кажется – сотни людей с открытым ртом жуют резинку. А здесь – ни звука.

– В делах, видно, затишье? – спросил он.

– Понемножку живем. – Господин в визитке улыбнулся. – Мы восстанавливаем наши связи. Наша собственность все еще в большой мере находится в руках у немцев, надеюсь, впрочем, что ненадолго. – С последними словами он бросил многозначительный взгляд на мундир Уиллоуби.

Его ровный, мягкий голос и учтивые манеры несколько успокоили Уиллоуби, который все не мог решить, как лучше будет подойти к князю Березкину. Уиллоуби ведь был всего лишь младшим компаньоном, и его чин и положение в армии ничего не меняли в глазах Костера или даже Брюиля и Ригана. Никогда еще ему не поручали дела, столь важного для фирмы. Ему казалось, что он так и слышит голос старика Костера: «Что ж, придется доверить это Уиллоуби, благо он там, на месте».

Что он представляет собой, этот будущий клиент – председатель правления фирмы, да еще князь? Нужно ли называть его «ваше сиятельство»? Это смущало Уиллоуби, но спросить господина в визитке он не решался. Ваше сиятельство… Да нет же! Здесь не оперетта, а бизнес, крупный бизнес. Эх, если б на нем был элегантный, но строгий костюм, на каких всегда настаивает старик Костер… впрочем, и в мундире неплохо, хоть мундир и напоминает о том, что его миссию даже с натяжкой нельзя включить в разряд «служебных обязанностей». Ну да ладно, никто не узнает, что он здесь был.

Березкин сам подошел к дверям кабинета и пригласил Уиллоуби к себе. Он сказал как нельзя более сердечно:

– Милости просим, майор, я вас поджидал. – По-английски он говорил не менее изысканно, чем по-французски.

Кабинет был огромный, панели из дорогого светлого дерева, не нарушая деловую атмосферу комнаты, делали ее уютнее и теплее. Березкин, быстро шагая рядом с Уиллоуби, подвел его к столику, на котором стояли графин и рюмки.

– Садитесь, – пригласил он. – Хотите виски? Я всегда держу здесь небольшой запас. Я отмечаю часы умеренными дозами спиртного. День – как страница в книге, которую нельзя прочесть без точек и запятых.

– Это очень верно, – улыбнулся Уиллоуби, опускаясь в глубокое кресло. Для себя Березкин выбрал стул с прямой спинкой, что давало ему возможность смотреть на Уиллоуби сверху вниз.

– Я с удовольствием выпью, – сказал Уиллоуби. Он старался определить лицо Березкина. У него была теория, не раз подтвержденная при отборе присяжных, что люди делятся на сравнительно небольшое количество типов – тридцать пять или, от силы, сорок, – и представители одного и того же типа почти не отличаются друг от друга. Стоило только отнести человека к той или иной категории, а дальше Уиллоуби, как правило, уже не сомневался в выборе тактики.

Но Березкин не подходил ни к одному из известных Уиллоуби типов. В нем сливались самые разнообразные черты. Было в нем что-то слишком угловатое, слишком замкнутое для дельца; впрочем, Уиллоуби даже это не мог бы сказать с уверенностью.

– Неужели вы действительно поджидали меня? – начал он. – Кстати, простите, пожалуйста, я не знаю, как вас называть. Ведь у нас в Штатах, вы знаете, титулов нет…