Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 45 страниц)

Монотонное чтение Девитта оборвалось. Уиллоуби услышал голос Фарриша:

– Да, понимаю. Да, да. – Жалкое зрелище. У великого мужа не находилось слов, даже кричать, и грозить он не мог.

Но тут Фарриш все-таки закричал. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы набрать воздуху в легкие.

– Вон! Вон отсюда! Вон из Креммена!

– Да, сэр.

Запас воздуха в легких кончился. Голос генерала стал тоненьким и визгливым:

– Я мог бы предать вас военно-полевому суду. Но не хочу марать руки о такое дело. К черту! Вам не место в экспедиционной армии, вам не место в армии вообще! Подполковник Уиллоуби, приказываю вам немедленно отправляться в район базы!

– Да, сэр.

«Путь в Гавр лежит через Париж», – торопливо соображал Уиллоуби. В Париже князь Березкин. Можно будет вручить князю ринтеленовские акции. Это деловая операция, вполне чистая и законная, и никто не может к ней придраться. Они думают, что победили – Иетс, Девитт, все это непорочное рыцарство. Ошибаются. Они но могут победить. Они никогда не победят. Он всегда даст им очко вперед, и на войне, и в мирной жизни. Да, сэр.

– Вон! – прохрипел Фарриш. Уиллоуби молодцевато откозырял.

У ворот казармы кремменских драгун он остановил попутный грузовик с провиантом.

– Курите? – Он любезно протянул водителю вскрытую пачку.

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр, – отвечал водитель.

11

– Петтингер, – говорил Иетс Трою, – Эрих Петтингер, подполковник эсэсовских войск, приятель князя Березкина, тот самый человек, который отдал приказ о расстреле ваших солдат в Арденнах, который готовил жителям Энсдорфа смерть от удушья в старой шахте, – и вдруг Лемлейн назвал мне именно это имя. И так просто назвал… Даже смешно. Мне, впрочем, не было смешно. У меня так и оборвалось сердце.

Иетс пришел к Трою в его кабинет в кремменском полицейпрезидиуме прямо с допроса только что арестованного Лемлейна. На лице Иетса еще были видны следы волнения, которое он испытал, когда последняя недостающая часть головоломки легла на место; его красивые полные губы то и дело подергивались, глаза блестели, складки на лбу не разглаживались.

– Как вам удалось заставить Лемлейна говорить? – спросил Трой. – Ведь он, наверно, знал, чем это ему грозит.

Иетс посмотрел на свои руки и потер большим пальцем то место, где были бородавки.

– Очевидно, уменье обломать человека – тоже специальность, которой можно овладеть. Я был уверен, что, когда я скажу ему, что с Уиллоуби кончено, он сдастся. «А если комендант снят, бургомистра тоже снимут?» – спросил он меня. Тогда я сказал ему, что сам генерал Фарриш отдал приказ об его аресте. И сразу передо мной оказался обыкновенный трус, лишенный всякой поддержки.

– Но Петтингер, Петтингер… – Трой затянул пряжку портупеи. Брови его сошлись на переносице. Ему вспомнился рядовой Шийл, как он цеплялся за него, выбравшись из груды трупов.

Иетсом вдруг овладела глубокая усталость, словно иссяк запас его внутренних сил.

– Благодаря показаниям Люмиса и вдовы Ринтелен мы шаг за шагом восстановили все, что делал Лемлейн в эту ночь. Я совершенно точно сказал ему, когда он спрятал Петтингера, – и тогда он мне сказал, где он его спрятал. А раз уж я узнал про бомбоубежище с двумя выходами, скрывать имя Петтингера больше не имело смысла. Лемлейн попался потому, что не представлял себе, как мы, в сущности, мало знаем. Вот и все.

– Не пойму я вас, Иетс. – Трой внимательно посмотрел на Иетса. – Для меня это, может быть, самый большой день за всю войну. Как-то, еще в Арденнах, вы обещали, что поможете мне разыскать мерзавца, который расстрелял моих солдат, – и вот теперь вы это сделали, хотя прошло много времени и мы оба положили немало трудов. Так неужели вас это не трогает?

– Мы его еще не поймали, – уклончиво ответил Иетс.

– Поймаем! – Трой решительно поднялся. – В жизни не был ни в чем так уверен. Это логика вещей. Должна же война привести к чему-то…

Иетс в ответ улыбнулся бледной, усталой улыбкой:

– Когда эта серая личность вдруг произнесла «Петтингер», – я на мгновение подумал: вот оно. Но поймите, Трой, что значит один человек, даже два, если присчитать сюда и Уиллоуби? Это еще только начало. Когда я сел на пароход и мы поплыли по Гудзону и дальше, через океан, я не думал, что ввязываюсь в дело, которому нет конца…

Трой с минуту молчал, задумавшись. Потом встряхнулся и сказал:

– Ладно, пока что пойдем ловить мерзавца!

– А вы не хотите позвонить Карен и позвать ее с нами?

Трой понял мысль Иетса. Эта операция должна была полностью реабилитировать его, Троя. Но он отказался, тревожась за нее. Кто его знает, как там все обернется.

Они взяли с собой десятка полтора людей – достаточно, чтобы блокировать оба выхода ринтеленовского бомбоубежища. Злосчастного Лемлейна тоже прихватили, и он в своей благопристойной, хоть и взмокшей от пота серой тройке выглядел крайне нелепо среди вооруженных и защищенных стальными касками солдат.

Они въехали в главные ворота заводов Ринтелен и попали на дорогу, проложенную в хаосе обломков бетона и стали. Они увидели группы рабочих, занятых расчисткой территории, – Лемлейн всерьез принялся за восстановление ринтеленовской империи. Справа от этой дороги возвышалось некогда здание конторы; сейчас от него остался только остов – три стены, четвертая почти совсем обрушилась.

Тут же, за углом, был вход в убежище, едва заметный среди развалин, – дыра величиной в половину человеческого роста.

Руководство взял на себя Трой.

– Оставайтесь здесь с пятью солдатами, – сказал он Иетсу. – А я возьму остальных и пойду прикрывать второй выход.

Солдаты стали спрыгивать с привезшего их грузовика.

– Имейте в виду, что, может быть, придется стрелять, – сказал им Трой. – Тот молодчик вооружен, а я не желаю терять ни одного человека, – и он ушел, уводя с собой половину маленького отряда. Иетс смотрел, как головы Троя и его солдат мелькали среди освещенных солнцем развалин, то появляясь, то вновь исчезая, и наконец окончательно скрылись из виду. Иетс подавил вздох. Это не было сожаление. Он сознательно уступил Трою свои права на Петтингера.

Немного спустя Трой вернулся один.

– Нашли второй ход, – сказал он. – Все в порядке.

Иетс позвал Лемлейна, который оставался на грузовике под охраной шофера.

– Ступайте туда, – сказал он. – Скажите Петтингеру, что игра проиграна. Пусть выйдет наверх, спокойно, бросив оружие. Мы предпочитаем окончить это дело без кровопролития. Но если он вздумает стрелять, его убьют на месте. Так и передайте.

Лемлейн замотал головой. Он не в силах говорить. Он не в силах двигаться. Иетс ведь видит сам. Зачем требовать невозможного?

– Герр Лемлейн, – сказал Иетс, – никого из своих людей мы туда посылать не будем. Вы не рассчитывайте на это. Вы его туда посадили, вы его оттуда и выведите.

Лемлейн смотрел на Иетса рассеянным, блуждающим взглядом. Он узнавал ту грозную настойчивость, которая сломила его во время допроса. О, он долго держался. На каждый вопрос у него готов был ответ, неопровержимо доказывающий, что виноват не он, а кто-то другой. И только Петтингер подвел. Тут уж ни на кого вину переложить нельзя было. И ему пришлось сознаться, выдать все, выдать себя самого.

Он услышал ровный голос Троя:

– Поторапливайтесь, Лемлейн. Иначе я должен буду заставить вас поторопиться, а мне этого не хотелось бы.

Хорошо, хорошо, он идет. Медленными, нетвердыми шагами Лемлейн направился к зияющей черной дыре и исчез в ней.

Остальные ждали. Припекало солнце. Фигуры солдат с винтовками наперевес, обращенными ко входу в убежище, казалось, подрагивали в сухом, пыльном, сверкающем воздухе. От земли исходил слабый гнилостный запах тления.

Иетс и Трой прислушивались. Но из убежища не доносилось ни звука. Вероятно, Петтингер прячется где-то в самой глубине; Лемлейну нужно время, чтобы до него добраться.

– А не мог он нас одурачить, как вы думаете? – спросил Трой. – Может быть, есть третий выход, и оба голубчика ускользнули и теперь потешаются над нами?

– Нет, – сказал Иетс. – Я проверил расположение.

– Может быть, Петтингер решил удержать Лемлейна в качестве заложника?

– Это было бы просто глупо, – сказал Иетс. – Едва ли он настолько переоценивает значение Лемлейна для нас. И должен же он понимать, что рано или поздно мы войдем в убежище…

– А может быть, Петтингера там давно уже нет; Лемлейн его не нашел, а выйти не решается из страха перед нами?…

Хлопнул выстрел, где-то очень далеко, и вслед за ним – приглушенный грохот.

Солдаты замерли.

В отверстии показалось лицо Лемлейна, мертвенно-бледное, с разинутым, перекошенным ртом. Последним усилием бургомистр выполз из отверстия и тут же потерял сознание.

– Фельдшера! – крикнул Трой.

Из живота у Лемлейна текла кровь, он корчился от боли, на губах его выступила пена, глаза закатились так, что видны были только желтоватые белки, как у слепого.

– Сделайте ему укол! – сказал Трой. Фельдшер уже разрезал рукав пиджака Лемлейна.

Он воткнул шприц под кожу. Дыхание Лемлейна стало ровнее. Он зашевелил губами, пытаясь что-то сказать. Иетс приложил ухо к его тонким бескровным губам.

– Не мо… не может… справиться… – Слова перебил сердитый, болезненный кашель. Лемлейн как будто смеялся над чем-то, но над чем, Иетс не мог понять. – Говорю… выходите… стреляет… не может справиться… ни с чем…

– От него ничего не узнаешь, – сказал Иетс. – Что, капрал, кровотечение остановить нельзя?

– Нет, сэр.

– Тогда вызовите санитарную машину, – сказал Трой. Фельдшер ушел.

– Что же теперь делать? – спросил Трой, не то сердито, не то огорченно, не то и сердито и огорченно вместе.

Иетс поднялся на ноги.

– Двоих людей ко мне! – скомандовал он. И, повернувшись к Трою, сказал спокойным тоном: – Я иду вниз. Приятно будет поставить последнюю точку.

Подошли два солдата и встали рядом с Иетсом.

– Предоставьте дело мне, – сказал Трой. – Я ведь сказал, что не допущу потерь. На этот раз нет. Мерзавец не стоит даже царапины на колене любого из вас! – Он вгляделся в черноту входа.

Иетс тоже посмотрел туда – и вдруг ему вспомнились жители Энсдорфа.

Трой наконец принял решение. Он сделал знак шоферу грузовика, и тот поспешно подошел к ним.

– Скажите, у вас случайно не сохранились те толовые шашки?

– Толовые шашки? – с недоумением повторил шофер; но тут же его лицо просветлело – он понял. Еще в Нормандии ему выдали четыре мешка полуфунтовых брусков тринитротолуола по восемнадцать штук в каждом, чтобы в случае надобности прокладывать машине дорогу через изгороди. Он совсем позабыл про них, поскольку тринитротолуол без взрывателя не представлял никакой опасности, и забытые мешки все это время пролежали под сиденьем кабины.

– Прикажете принести их, сэр? – спросил он.

– Да, пожалуйста.

Шофер сходил к машине и вернулся, таща под мышкой два мешка; капсюли и шнур оказались у него в кармане.

Трой взял один мешок и положил на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в убежище. Потом соединил капсюль со шнуром. Шофер вытащил из другого кармана клещи. Трой закрепил шнур и вставил капсюль в канал среднего бруска заряда.

– Вот! – он отмерил около трех футов шнура,, отрезал и подал конец Иетсу. – Этого хватит. Теперь скажите мне, Иетс, сколько на ваших часах, только точно.

Иетс сказал, что восемнадцать минут пятого.

– Шестнадцать… восемнадцать, – повторил Трой, сверяя со своими. – Значит, так: вы даете мне пятнадцать минут срока. Через пятнадцать минут вы зажигаете шнур. У вас будет полторы минуты, чтобы добежать до грузовика. – Он улыбнулся. – Все ясно?

– Все ясно, – сказал Иетс, беря у него из рук шнур.

Трой захватил второй мешок с толом и стал пробираться к дальнему выходу из убежища. Иетс ждал. Подошла санитарная машина. Лежавшего без сознания Лемлейна подняли на носилках и увезли. Медленно тянулись минуты. В такие минуты мысль всегда работает особенно четко. Иетс думал о человеке, который сейчас окажется замурованным там, под землей; ему тоже придется ждать, ждать без конца; он узнает терзания голода, на которые он столько раз обрекал других; нестерпимую жажду; леденящий холод – холод отчаяния; потом в неподвижном спертом воздухе станет трудно дышать; начнет слабеть тело; его сморит сон, долгий тягостный сон с кошмарами, которые камнем навалятся на грудь и придавят сердце; и он будет просыпаться весь в липком, холодном поту, пока не заснет последним страшным сном. Или от ужаса он лишится рассудка, перестанет сознавать, что с ним. И сколько же времени понадобится ему, чтобы понять и поверить, что это конец, что оба выхода из туннеля закрыты навсегда?

В одном ему во всяком случае повезло – при нем оружие. Он может разом все кончить, если захочет. Но он не захочет. Потому что будет цепляться за надежду, последнюю надежду…

Потом Иетс стал думать о себе. То, что ему сейчас предстояло сделать, короткое чирканье спички, было словно жирная черта внизу счета. Вот он, этот счет, весь перед глазами. Много в нем записей красным, а много такого, что он охотно бы вычеркнул, не показал никому, даже Рут. Вот это, сегодняшнее, невозможно рассказать дома – на него вытаращили бы глаза. Кто он будет там? По-прежнему свой, такой же, как другие, преподаватель немецкого языка и литературы, участник товарищеских чаепитий в профессорском клубе, почтительный собеседник Арчера Лайтелла, руководителя кафедры.

Нет, Рут он расскажет все. Если кто-нибудь может понять, так только она. С того самого дня, когда он впервые ступил на нормандский берег, все, что он делал, он делал ради нее – с трудом, неохотно, против воли, но он это делал ради нее и ради себя, ради обоих. Ему томительно хотелось рассказать ей об этом – о том, как чиркнула спичка, обо всем, с начала и до конца. Это все слишком огромно, чтобы держать в себе; он с ума сойдет, если будет держать это в себе; нужно вложить это в слова, произнести вслух. Что пользы в том, что ты узнал многое, если ты будешь это знать один?

Иетс взглянул на часы. Время истекло.

Он приказал своим людям уйти. Он чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонью, поднес к концу шнура и мгновение смотрел, как огонек бежит по шнуру. Потом нарочито неторопливо он повернулся и пошел к грузовику.

Секунды…

Потом удар, грохот, пыль. И ответный удар с другого конца, где Трой.

Дело сделано.

12

Вдова уже была на грузовике. Солдаты помогли ей усесться в кресло возле письменного стола, который некогда принадлежал ее мужу. Она бессильно уронила свои толстые руки на полированную доску и пальцами вцепилась в ее края, словно хотела слиться с этим столом, сделать его частью своей обильной плоти.

Теперь в кузов подсаживали Памелу, и она истошным голосом кляла всех и вся на свете: американцев, обитателей «Преисподней», помогавших грузить личное имущество ее и ее матери, которое им разрешено было взять с собой; лукаво ухмылявшегося Корнелиуса – он собирался на родину, в Голландию, и зашел проститься с прежними господами; человечество; день, когда она родилась; день, когда Петтингер переступил порог замка. Запыхтел мотор, и грузовик покатил по аллее. Густой дым газогенератора скоро заволок фигуры обеих женщин. У ворот замка наступила тишина. Она длилась до тех пор, пока грузовик не скрылся из виду. Тогда толпа ожила. Вчерашние жители «Преисподней» бросились в замок, торопясь утвердить свои вновь обретенные права.

Трой вел Карен мимо пустых гаражей и конюшен, мимо домиков для служащих – каждый домик был настоящим маленьким коттеджем, с кухней и со всеми удобствами.

– У нас мало времени, – с ласковым сожалением сказала Карен. – Фарриш уже здесь, в полном параде…

– Ну ничего, еще несколько минут! – Тон у Троя был и радостный, и в то же время серьезный. Чуть охрипшим голосом он пояснял Карен: – Мы тут прекрасно все устроим! Людей разместим в самом замке и вот в этих коттеджах, конюшни и гаражи тоже переоборудуем под жилье и частично под мастерские. А не хватит места, поставим еще стандартные домики в парке.

Он говорил как строитель, как разумный человек, который видит перед собой живое, интересное дело. Карен сжала его руку.

– Вот вернусь в Америку, – продолжал он, – займусь налаживанием своей жизни. Выстрою себе дом, осяду и буду жить и забывать.

– Вы не сможете забыть.

– Да. Пожалуй, не смогу. Но дом я себе все-таки выстрою. Я могу много работать, Карен. Вы не представляете, как много я могу работать, если вижу перед собой цель и верю, что достигну ее.

Карен обвела взглядом парк, холмистые дали, горизонт, ощетинившийся заводскими трубами Креммена. Посмотрела на замок, который был точно крепость, взятая человеком, который стоял с ней рядом. И наконец остановила взгляд на нем самом, на его энергичном лице, обращенном к ней в сосредоточенном, но спокойном ожидании. Она подумала о войне, о том, к чему эта война привела. И подумала, что теперь настанет время, когда жить только и можно будет, имея рядом такого человека.

– Хотите, чтобы мы были вместе? – просто спросил он.

– Да.

– Совсем вместе, навсегда? ~ Да.

– Вы уверены, Карен? Не передумаете?…

Вместо ответа она повернулась к нему. Губы у него были сухие и твердые, и он больно придавил подбородком ее лицо.

– Милый, – шепнула она. – Вот ты какой… Потом он повел ее в замок неторопливым уверенным шагом, и Карен казалось, будто он несет ее на руках.

Решено было, что профессор Зекендорф обратится к людям из «Преисподней» с речью, а Абрамеску будет переводить самые существенные места этой речи для американского начальства, присутствующего на торжестве.

Девитт слушал медленно произносимые слова чужого ему языка; он не понимал их смысла, но ощущал достоинство, с которым они говорились, чувствовал их силу, рожденную страданием. Девитт посмотрел на Келлермана, который довел профессора до лестницы и остался у ее подножия; потом он перевел глаза на толпу исхудалых, жавшихся друг к другу людей, мужчин и женщин.

Девитт услышал зычный голос Абрамеску. Слова, лишенные того волнения, которое в них вкладывал старый профессор, звучали резко, каждая мысль приобретала трезвую конкретность факта.

– Мы сумели пережить концлагерь, – говорил Абрамеску, – потому что мы помогали друг другу, потому что мы действовали заодно, а не во вред один другому.

Абрамеску сделал паузу и стал проглядывать свои записи, выбирая следующее место для перевода. Девитт пожалел, что не знает языка.

– Что еще мы поняли в лагере? Мы поняли, что враг бывает не только за линией фронта или по ту сторону границы. К чему мы стремимся? Что нам нужно? Страна, где люди могли бы жить, не зная страха, не опасаясь за свою жизнь, свои идеи и плоды своих трудов. В Германии враг всего того потерпел поражение, но он не сокрушен…

Девитт снова перевел глаза на группу людей из «Преисподней». Их врагом были немцы – немцы, как и они сами.

– Для этого врага не существует границы, – трубил Абрамеску, – ни германской, ни какой-либо иной. Будем рассматривать этот дом как школу для подготовки бойцов против этого врага, где бы он ни скрывался…

До слуха Девитта вдруг дошло нетерпеливое постукивание о пол генеральского сапога. Абрамеску сложил свои записки и, весь красный от удовольствия, отправился на свое место. Тогда по лестнице размеренным шагом поднялся Фарриш. Он встал прямо под флагом, водруженным на том месте, где раньше красовался портрет Максимилиана фон Ринтелена. Оттуда, с высоты, он оглядел свою аудиторию – американцы с одной стороны, сбившиеся в кучу немцы с другой. Его руки беспокойно шевелились, ему не хватало его стека.

– Это поместье давно уже у меня на примете, – начал Фарриш. – Я себе говорил: вот это как раз подходящее место для бывших заключенных. Я, к вашему сведению, всегда заботился о нуждах простого человека. И не потому, что я какой-нибудь там теоретик или философ. В теориях и философиях я ничего не смыслю. Я простой солдат. Но когда я вижу, что нужно сделать, я иду и делаю. Вот так я одерживал все свои победы. Так мы и войну выиграли. Так и тут: я пошел и реквизировал для вас этот дом. Но помните, он составляет американскую собственность. Там, где мы, там Америка, и никаких глупостей мы не потерпим. То, что тут говорил профессор, все это очень мило и хорошо, я одобряю. Я всегда одобряю благородные чувства. Но при всем том каждый должен знать свое место…

Девитт оглянулся и поймал взгляд Иетса. Едва заметным движением головы он указал на дверь. Оба на цыпочках вышли из холла, где Фарриш продолжал ораторствовать.

– Не могу больше, – сказал Девитт.

Они уселись на каменной скамье у дверей замка.

– Он, наверно, видел, как мы ушли, – сказал Иетс. Девитт пожал плечами:

– Я все равно возвращаюсь в Штаты. Подал в отставку. Пора, уже годы такие. Да и война ведь, собственно, окончилась.

– Еще есть много дела, – сказал Иетс, уголком глаза наблюдая за полковником. Девитт как-то сразу постарел.

– Я знаю, что дела еще много, – согласился Девитт, – но теперь вы уже отлично будете справляться и без меня. Вы, Трой, любой честный, порядочный и сознательный человек.

Иетс взвесил эти слова и почувствовал их справедливость. Он теперь может действовать на свой страх и риск и не растеряется, с чем бы ни пришлось столкнуться на пути. Он вырос.

– Дело было так, – продолжал Девитт. – Когда разыгралась эта история с Уиллоуби, Фарриш сказал, что, если мне удастся доказать, что все это правда, он уйдет из армии. Что ж, мы свое доказали. Но у него не хватило духу сдержать слово. Великий полководец Фарриш! Не хватило у него духу признать, что он неправ, что он не годится в строители нового мира. Я сказал ему: «Генерал, для нас двоих здесь места нет». Он засмеялся. Вы знаете его манеру смеяться. Когда-то она мне нравилась; мне казалось, что это искренний смех здорового, сильного человека, но я ошибался. А перестав смеяться, он сказал: «Ну что ж, мой милый, придется, значит, вам уйти». Вот я и ухожу.

Иетс спросил:

– Вы уверены, сэр, что поступаете правильно?

Девитт подобрал с земли камушек и кинул его.

– Нет, – сказал он. – В том-то и беда, что я совсем не уверен. Но в наше время не так уж существенно, где именно быть. Хороший человек этот ваш профессор! Когда Абрамеску переводил нам его речь, я все время думал: «Если враг, о котором он говорит, победит в нашей стране, мне тоже не миновать концлагеря».

– Сочту за честь с вами там встретиться, сэр, – сказал Иетс.

Церемония в замке, как видно, пришла к концу. В дверях показался генерал. Взгляд его упал на Девитта и Иетса, сидевших рядом на скамье. Он сердито поджал губы, но не сказал ничего.