Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 45 страниц)

Фарриш ударил стеком по столу.

– Время! Время! – крикнул он. Потом, понизив голос почти до шепота, продолжал: – Вы знаете, что означает время, лейтенант? Человеческие жизни, вот что! Жизни моих солдат! Я должен вырваться из этой ловушки, где каждая изгородь – укрепленный пункт. Мне нужно место, чтобы развернуть танки. Вы когда-нибудь пробовали атаковать изгородь? Так вот, попробуйте! Нужно идти открытым полем, немцев не видно, только слышно, как свистят пули. А когда вы их выкурите, оказывается, что вы потеряли половину своих солдат.

Иетс знал, что списки потерь в дивизии Фарриша всегда длиннее всех. Может быть, Фарриш говорит искренне? Иетс полностью соглашался с тем, что говорил генерал о жертвах и об изгородях. Но какое это имеет отношение к листовке политического характера? Иетс почти просительно посмотрел на Бинга. Мнение сержанта о технической стороне вопроса должно решить дело. А может быть, он просто хочет свалить всю ответственность на Бинга?

Каррузерс уже открыл было рот, чтобы сказать, что сначала Иетс говорил совсем другое, но тут выступил вперед Бинг.

– Я думаю, сэр, что мы успеем выпустить вашу листовку к четвертому июля.

– Вот видите! – сказал Каррузерс.

Иетс молчал. Он сам выбил оружие у себя из рук. Он положился на решение оракула, и решение обернулось против него же. Очень весело. Иетс уже видел, какую физиономию скорчит Уиллоуби, когда узнает. Отвечать-то придется Уиллоуби. Пирамидальная система субординации в армии имеет свои преимущества.

Фарриш одобрительно кивнул Бингу.

– Когда будете писать листовку, сержант, думайте о том, что я бы сказал, будь у меня случай поговорить с немцами. Я – американец. Чувствуете, сержант?

Бинг стоял навытяжку. Отвечать ему было нечего. Он вдруг испугался огромной задачи, которую добровольно взял на себя. Что заставило его пойти наперекор Иетсу? Это нужно продумать. Скорее всего – соблазн сыграть шутку с историей. Он, сержант Вальтер Бинг, ничтожество, мальчишка, который приехал в Америку, не имея там ни корней, ни связей, бездомный изгнанник, – он призван провозгласить цели войны. Ибо в этом будет суть листовки. И никто не сможет от нее отречься. Придется им признать ее – всем этим важным господам, которые так боятся связать себя каким-либо обязательством. Фарриш сам не понимает, что он затеял. Бинг тоже не понимал, когда очертя голову ввязался в это дело. Но теперь он понял. Чувствует ли он, какая на нем лежит ответственность? Чувствует. И ему очень страшно.

Кто-то, спотыкаясь, спускался по шатким ступеням, ведущим в блиндаж.

– Хелло, Джек! – раздалось с порога. – Ваша лестница – это просто ужас какой-то. Так и ногу сломать недолго.

Голос был женский. Даже Фарриш обернулся на его звук.

Вошедшая, – которую присутствие генерала, видимо, нисколько не смущало, – была не слишком хороша собой, и каска, закрывавшая волосы, отнюдь не красила ее; а что касается фигуры, то каковы бы ни были ее достоинства, их поглотил мешковатый комбинезон. И тем не менее при ее появлении все подтянулись. Связист за коммутаторной доской спешно начал чистить ногти.

Генерал приподнялся на стуле и кивнул головой. Каррузерс, и гордый и смущенный фамильярным обращением с ним гостьи, представил:

– Мисс Карен Уоллес.

Иетс вспомнил, кто она такая. Ему приходилось читать ее очерки об итальянском походе; читая их, он злился: они были написаны, как все военные очерки, в которых о «наших ребятах» говорится покровительственно и ласково, словно солдаты какие-то дурачки. Но, по-видимому, американским читателям нравилось именно так представлять себе армию. Очерки Уоллес пользовались широкой известностью. Нельзя было отказать ей и в мужестве, – она очень близко подбиралась к переднему краю. Впрочем, может быть, это не столько мужество, сколько погоня за сенсацией.

– Я много слышала о вас, генерал, – сказала она грудным и неожиданно задушевным голосом. – Я не ожидала вас здесь застать. Я просто зашла поздороваться с капитаном Каррузерсом и узнать, что нового.

Фарриш просиял.

– Вы прятали ее от нас, Джек, – сказал он, повернувшись к Каррузерсу. – Весьма понятно, по каким причинам!

Карен засмеялась.

Хорошо смеется, от души, подумал Иетс. Слава богу, не ломается. Но врать бы надо умнее: Каррузерс – не сотрудник отдела печати, от которого узнают новости; он помощник начальника разведотдела. Ну что ж, он красивый мужчина; правда, с усами, – но это уж дело вкуса.

Каррузерс представил Иетса и Бинга. Карен сняла каску. У нее были густые рыжеватые волосы, коротко остриженные. На лбу остался красный след от каски. Серые глаза глядели спокойно и пытливо.

Фарриш снова заговорил. Карен подумала, что генерал, видимо, просто не выносит, когда кто-нибудь другой становится центром внимания.

– У меня есть для вас сенсация! – объявил он. – Великолепный заголовок: «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий!» Что вы скажете?

Каррузерс что-то прошептал на ухо генералу.

– Ничего, ничего, пусть узнает! – отмахнулся Фарриш от предостережения капитана. – Женщины лучше читают мысли мужчин, чем мы сами, верно?

Она улыбнулась:

– Смотря по тому, какие мысли…

– Речь идет о мыслях немцев, – сказал Фарриш. Он еще раз изложил свой план, украшая его новыми подробностями. – Вот этот сержант… Бинг, кажется? он напишет мои мысли по-немецки. Замечательно пишет! – Само собой разумелось, что любой человек, работающий для Фарриша, все делал замечательно. – Вы только вообразите себе немцев после обстрела: как они вылезают из своих ям, дрожа от страха, и ждут, что же будет дальше? И вот, пожалуйста, – листовки! Какое облегчение! Они читают – мы говорим с ними, как с людьми, мы объясняем им. Четвертое июля – это не древняя история, это сегодняшний день! Что нам история, мисс Уоллес! Мы сами делаем историю! – Он откинулся на спинку стула, весьма довольный собой.

Точно мальчишка, стрельнувший из пугача, подумала Карен.

Иетс подавил улыбку. Толстый генерал явно рисовался.

Но Карен была заинтересована. Не генеральской затеей Фарриша с ее дешевыми эффектами, а задачей, которая предстояла сержанту Бингу; это он напишет о том, почему их идеалы лучше идеалов немцев; он будет убеждать упорного врага, что именно в силу этого превосходства противника он должен сражаться менее ожесточенно или вовсе сложить оружие. Это увлекательная задача. Она прежде всего требует четкого и ясного образа мыслей, уверенности в своей правоте. И выбора критерия для добра и зла. Убедить кого-нибудь – это значит одержать верх в состязании двух мировоззрений; это возможно, только если обладаешь неизмеримо более сильной верой в свои принципы, чем противник.

Она была заинтересована еще и потому, что сама такой веры не имела и пыталась найти подтверждение тем идеям, в которые ей хотелось бы верить.

А может быть, думала она, эти люди просто циники, которые рекламируют свои идеи, как рекламируют овсянку, сигареты, порошки от головной боли?

– Джек, – сказала Карен. – Можете вы доставить меня в этот отдел разведки и… как его там?

Каррузерс ответил не сразу. Собственно говоря, он надеялся провести с ней вечерок.

– Разумеется, он это устроит! – осклабился Фарриш. – Зачем обращаться к епископу, когда налицо сам папа? – и, откинув голову, он захохотал во все горло.

– Мы можем подвезти вас, мисс Уоллес, – сказал Иетс. – Мы сейчас едем обратно, и в нашей машине места хватит.

Карен взглянула на Иетса; она увидела его приветливую улыбку, чуть приподнятые брови над темными насмешливыми глазами, словно говорившими: ведь мы понимаем друг друга?

– С вашего разрешения, генерал, – сказала она, – я принимаю предложение лейтенанта.

– Но вы еще вернетесь к нам? – Фарриш старался придать елейность своему зычному басу. – Милости просим, в любое время. И не забудьте дать заголовок – «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий»!

2

Они ехали через местечко Изиньи.

От церкви остался один остов, а надгробные камни вокруг нее попадали со своих постаментов.

Машина замедлила ход, и в большую зубчатую брешь в стене церкви Иетс увидел распятие. У грубо высеченной деревянной фигуры Христа с торчащими ребрами и страдальческим, почти квадратным ртом были отбиты обе ноги и левая рука – распятие держалось на одной правой. Иетс не был религиозен; дома, в Америке, он всегда гордился своим просвещенным скептицизмом в вопросах религии. Он верил лишь в разумное начало, управляющее вселенной, и то главным образом потому, что ему хотелось видеть в своем собственном существовании нечто большее, чем простую случайность. Но вид искалеченного Христа произвел на него тягостное впечатление.

– Вы видели? – спросил он.

Карен явно видела, так как ответила сразу:

– Это все-таки наш лучший бог – единственный, которого мы сумели выдумать. Бог всегда таков, каким мы его делаем.

Бинг сказал:

– Это неизбежно. Здесь шел бой. Стреляли с колокольни, укрывались за надгробиями…

Иетс молчал. Не раз во время вторжения он был на волосок от смерти; в такие минуты он жаждал найти спасение и покой в объятиях всемогущего, всеведущего Бога; и, однако, он знал, что тщетно ищет помощи извне.

– Бог, который не может защитить самого себя… – пробормотал он.

На одном из домов, выходящих на рыночную площадь, они увидели бутафорские часы и черную, всю в трещинах, вывеску с надписью золотыми облупившимися буквами: Огюст Глоден.

– Нельзя ли на минутку остановиться? – спросила Карен. – Мне надо часы починить. Но, может быть, это вас задержит?

– Ничего, – сказал Иетс.

Машина подъехала к тротуару. Дверь в мастерскую часовщика была на запоре. Бинг постучал раз, другой. Карен стояла возле него. Подошел Иетс, взял у Бинга карабин и начал колотить по двери прикладом.

Послышались шаркающие шаги. Дверь медленно приотворилась и в щели показалась половина женского лица.

– Часовщик дома? – спросил Бинг. – Месье Глоден?

Дверь открылась пошире, и они увидели подозрительный взгляд, сморщенный нос, сморщенный рот – все в этом лице казалось сморщенным; потом выражение его смягчилось и дверь растворилась настежь.

– Вы уж простите, мы столько лет просидели взаперти… – объяснила женщина. – Никак не привыкнем к новым порядкам, все что-то не верится… О-о, женщина-солдат! – воскликнула она, разглядев Карен. – У вас и женщины воюют? Неужели мужчин не хватает? Вот у нас, во Франции, совсем их мало. Немцы стольких забрали! Из одного только Изиньи больше полутораста человек…

– Она не солдат, – прервал ее Бинг. – Она пишет в газетах. Про войну. У нее часы испортились.

– Глоден! – крикнула женщина, повернувшись к лестнице. – Американцы пришли! Иди скорей! Только надень синюю куртку! Она в комоде! – Она снова повернулась к посетителям и сказала, озабоченно качая головой: – Ни за что сам не найдет.

– Скажите ей, что мне только нужно починить часы, – сказала Карен Бингу. – Скажите, что он может не одеваться.

На пороге появился Глоден. Одной рукой он застегивал куртку, надетую поверх фартука, другой приглаживал взъерошенные седые волосы.

– Пожалуйте! – сказал он. – Женщины всегда так волнуются. Что поделаешь – война! Заходите.

Он повел их в мастерскую по коридору, где пахло жареной рыбой и сидром. Глоден вставил в глаз увеличительное стекло, открыл часы Карен и погрузился в изучение механизма. – Вы купались с ними?

Карен засмеялась:

– Пришлось, месье Глоден. Что-то попало в пароход, на котором я ехала.

Глоден сдвинул стекло на лоб. Казалось, у него вырос рог, и он стал похож на сатира.

– Ваше счастье, мадемуазель, что пострадали только часы. Их-то я могу починить в три дня. – Вдруг он засуетился. – Вы ведь посидите у нас, правда? Такая молоденькая американка, и приехала сюда, рискуя жизнью! Жена сейчас принесет из погреба красного вина, хорошего! Я всегда говорил ей, что это вино надо приберечь для какого-нибудь случая…

Иетс посмотрел на свои часы. Вдруг он почувствовал, что кто-то трется о его ноги. Нагнувшись, он увидел маленькую девочку. Она попятилась и от смущения стала теребить подол своего платьица. Ножки у нее были худенькие, как спички.

Глоден вышел из-за прилавка и взял ребенка на руки.

– Это наша младшенькая. А старший – мальчик. Он болен. Но он сейчас встанет.

– Не надо, – сказал Иетс. – Мы скоро уедем.

– Ничего, ничего, вы посидите! – уговаривал Глоден.

– Полчаса, – со вздохом покорился Иетс. – Больше никак нельзя. Нам нужно вернуться засветло.

Глоден повел посетителей в комнату, по-видимому, служившую гостиной. Он усадил их вокруг шаткого овального стола, а сморщенная хозяйка принесла вино и стаканы. Потом высокая угловатая женщина с усиками, одетая в брюки и обтрепанный свитер, вошла в комнату, поддерживая очень бледного мальчика, ковылявшего на самодельных костылях.

– Это мадемуазель Годфруа, наша учительница, – представил Глоден. – Она теперь живет у нас. – Потом он показал на мальчика и с гордостью добавил: – Мой сын Пьер – его ранило, когда немцы уходили.

– Как это случилось? – спросила Карен.

Учительница усадила мальчика в кресло.

– Мы все стояли на крыше, – сказал он, улыбнувшись Карен, – моя сестренка, папа с мамой, соседи. Мы слышали, как стреляли возле церкви. Потом стрельба прекратилась. На улицах собрались немцы. Они ужасно спешили. Побросали почти все, что у них было. Когда они нас увидели, их офицер что-то сказал. Немцы стали стрелять в нас. А потом повернулись и побежали. То есть папа и мама говорят, что они побежали. Я-то их не видел, я видел только темно-зеленый туман перед глазами. Правда, правда – темно-зеленый. Уж не знаю, почему.

Мадемуазель Годфруа ласково потрепала мальчика по руке и сказала:

– Я могу понять, почему немцы стреляли в нас, но это неразумно.

Точно в подтверждение ее слов часовщик добавил:

– Дом мадемуазель Годфруа сгорел во время налета американских бомбардировщиков. Все ее вещи погибли.

Иетс неуверенно покосился на учительницу.

– Конечно, это неразумно, – сказал он. – А что в войне разумно?

Лицо учительницы было сурово и замкнуто. Иетс почувствовал, что его слова, сказанные с наилучшими намерениями, не понравились француженке. Он попытался представить себе, каково бы ему было, если бы маленький домик в Колтере, который они с Рут купили в рассрочку – и еще не оплатили полностью, – разбомбили, и все бы сгорело – его книги, письменный стол, все…

– Ваш дом разрушили мы, это тоже было неразумно, – начал он примирительным тоном.

Учительница в упор смотрела на него. Карен тоже выжидательно повернулась в его сторону.

– Вы хотите сказать, – заговорила мадемуазель Годфруа, – что я приветствую вас и все мы приветствуем вас потому, что теперь вы здесь и у вас пушки?

– Нет, – смущенно ответил Иетс. Он вовсе не хотел заходить так далеко.

– Верно, что французы любят свой домашний очаг и свое добро, – продолжала учительница слегка торжественным тоном, – любят, быть может, сильнее, чем другие народы. Но знайте, что стоило лишиться крова, вещей, одежды, всего, что хранило память о минувших днях целой жизни, ради того, чтобы увидеть, как боши бегут.

– Браво! – сказала Карен.

Иетс молча прихлебывал вино. Он ведь только хотел рассуждать трезво, трезво докопаться до сути дела; а француженка, видимо, именно за это укоряла его.

– Поймите меня! – сказала она. – Немцы были так сильны, и они так долго распоряжались здесь, что мы счет годам потеряли. Мы уже почти примирились с мыслью, что это на веки вечные, что этих людей нельзя обратить в бегство. А потом они все-таки побежали.

– Это вы, американцы, заставили их уйти, – из вежливости сказал хозяин.

Рука учительницы описала в воздухе небольшой круг.

– Это восстановило те жизненные правила, которым нас учили когда-то и которым я сама учу детей.

Иетс понимал, чем было бегство немцев для жителей Изиньи. Будь он одним из них, он, может быть, испытывал бы то же, что и они. Но в том-то и дело, что он не житель Изиньи. Он, словно врач, который, притронувшись к пылающему лбу больного, чувствует чужой жар, но сам не страдает от него.

Он молча протянул маленькой дочке часовщика кусок шоколада. Ответа для мадемуазель Годфруа он так и не придумал.

В Шато Валер они приехали на закате. Машина остановилась у главных ворот: два каменных столба, сложенных несколько веков назад на опушке леса, где дорога выбегала из чащи. За лужайкой и рвом на оранжево-багровом небе чернели башни, трубы и островерхие крыши замка.

Когда замолкла трескотня мотора, явственно послышался грохот орудий. Становилось свежо. Карен зябко передернула плечами.

– Выйдемте здесь, Карен, – сказал Иетс. – Шофер отведет машину в парк. – Он помог ей выйти и добавил: – Я прежде всего провожу вас к Крерару, у него всегда есть виски.

– А вы сразу выпиваете свой паек? – улыбнулась она.

– У Крерара есть виски потому, что он штатский, которого нам навязало Бюро военной информации, и потому, что ему присвоили чин подполковника, и потому, что его обязанность – принимать «весьма важных особ». – Иетс повел Карен к палатке на холме, справа от дороги. Перед палаткой стоял Абрамеску, расставив короткие ноги, опершись на винтовку. Вокруг него прыгал котенок, ловя что-то лапками в воздухе. Потом ему это надоело и он стал тереться о ноги Абрамеску, выгнув спину и задрав хвост.

– Котенка зовут Плотц, – сказал Иетс. – Крерар привез его из Англии.

Абрамеску спустился с пригорка, осторожно переставляя большие ступни. Дойдя до Иетса, он удивленно уставился на Карен, потом весь покраснел и сказал, запинаясь:

– Майор дожидается вас, сэр…

– Вижу, – сказал Иетс. Он успел заметить плотную фигуру Уиллоуби, вышедшего из палатки в сопровождении высокого, узкоплечего Крерара.

Уиллоуби побежал вниз и уже издали закричал, протягивая короткие руки:

– Дама! Какая неожиданная радость!

Его пухлая физиономия расплылась в блаженной улыбке; маленькие колючие глазки сверкали из-под припухших век.

– Майор Уиллоуби, – сказал Иетс. – Наш начальник. Мисс Карен Уоллес. Она будет писать корреспонденцию об операции, назначенной на четвертое июля.

– О какой операции? – спросил Уиллоуби, недоумевающе глядя на лейтенанта. Но он тут же спохватился. – Об этом после, – сказал он и снова обратился к Карен. Сияя улыбкой, он подхватил ее под руку. Она почувствовала его толстые пальцы на своем запястье.

Заявку делает, подумал Иетс. Но он заметил, что у Карен чуть искривились губы. Эта сумеет за себя постоять. Может быть, и он ошибался: сделал слишком скорый вывод, когда она так легко приняла его предложение и бросила Каррузерса вместе с его картами, блиндажом и генералом. Он прошел вперед и, дойдя до палатки, сказал:

– Разрешите познакомить вас с мистером Крераром, мисс Уоллес. Он расскажет вам все, что вам захочется узнать.

Крерар протянул руку. Котенок уже взобрался к нему на плечо и мурлыча терся об его ухо.

– Непременно познакомьтесь с мистерам Крераром. Он все знает, – сказал Уиллоуби.

Длинный, мясистый нос Крерара почти доходил до его тонких губ. В глубоких морщинках вокруг глаз таилась насмешка.

– Уиллоуби всегда преувеличивает, – сказал он. – Скоро сами увидите. Не доверяйте ему, дорогая. Он слишком занят самим собой.

Уиллоуби засмеялся:

– Зависть! Мужчины всегда так ведут себя, когда женщин мало. – Он хлопнул Крерара по спине. Котенок, испугавшись, спрыгнул наземь, мяукнул, потянулся и побрел к палатке.

– Пошел молочко лакать, – объяснил Крерар.

– Мы устроим пир в честь мисс Уоллес, – сказал Уиллоуби. – Или, вернее, пирушку – только для своих. Иетс! Скажите девушкам на кухне, чтобы зажарили гуся к вечеру. Мисс Уоллес, вы знаете анекдот про человека, который без предупреждения пришел в гости к своей родне?

Хлопает людей по спине, рассказывает анекдоты, отметила про себя Карен.

Иетс не испытывал ни малейшего желания идти на кухню. Он передоверил это Бингу; и Бинг, видя, что господа офицеры состязаются в галантности, увиваясь вокруг Карен, решительно повернулся и пошел на кухню к Манон и Полине, краснощеким дочкам арендатора.

– Так вы знаете анекдот? – приставал Уиллоуби.

– Нет, – сказала Карен.

– Он слишком длинный, – сказал Уиллоуби, – я расскажу только самую соль.

– Не надо, – сказал Крерар. – Анекдот неприличный.

– Зависть! – повторил Уиллоуби. – Крерар умеет веселиться, только когда пьян. А я человек простой. Люблю и поработать и пожить в свое удовольствие. Мы с вами поладим, мисс Уоллес, вот увидите, отлично поладим.

– Я вообще умею ладить, – сказала Карен, высвобождая свою руку. Она взглянула на Иетса, но тот сосредоточенно изучал краски заката.

Подъехала машина. Кто-то из сидящих в ней крикнул: – А вот и мы! – и еще что-то, чего нельзя было разобрать.

– Я думал, что этот кабак уже прикрыли, – сказал Крерар.

– Прикрыли, – подтвердил Уиллоуби. – Надо поговорить с Люмисом. Он должен принять меры против пьянства среди солдат. Этот чертов кальвадос… – он засмеялся.

Крерар вгляделся в офицера, который, еле держась на ногах, вылезал из машины.

– Люмис! – сказал он. – Какое совпадение! Впереди Люмиса, переваливаясь, шел толстяк в штатском, вид у него был испуганный и приниженный. Люмис злобно ругался и грубо толкал штатского в спину.

Поднявшись на пригорок, они остановились. Люмис, пошатываясь, приложил руку к козырьку.

– Разрешите доложить, – сказал он. – Я произвел арест. – Он приставил пистолет к спине обливающегося потом толстяка. – Фамилия! – заорал он. – Как тебя зовут? Фамилия!

Штатский боялся шелохнуться и только глаза его сновали как ящерицы.

– Леон Пулэ, – прошептал он.

– Люмис, вы пьяны, – сказал Крерар.

– Он коллаборационист, – сказал Люмис. – Я арестовал его. Ишь, жирный какой! – он ткнул штатского в живот. – Коллаборационист.

Вдруг он заметил Карен.

– Женщина! – пробормотал он. – Ах ты черт, – женщина! – Люмис подошел к ней, все еще размахивая пистолетом. – Какая милашка! – сказал он, с трудом ворочая языком. – Не обращайте внимания на этого злодея. Я позабочусь о нем, он вас не тронет…

Он помолчал. Потом его осенила новая мысль:

– Мы его сейчас предадим казни! По всем правилам! – Он навел пистолет на Пулэ, тот в ужасе закрыл лицо дрожащими руками. – Бум! Бум! – сказал Люмис.

Уиллоуби взял у Люмиса из рук пистолет.

– Успокойтесь! – сказал он. – Отправляйтесь спать.

– Не хочу спать!

– Эта дама – военный корреспондент, – предостерегающе сказал Уиллоуби. – Я вовсе не желаю, чтобы вы показывались при ней в таком виде.

– Пишет? – спросил Люмис. – В газетах? – Он призадумался. Потом помотал головой. – Я джентльмен, Уиллоуби!

– Ну, разумеется. А теперь идите спать.

– Эй ты, – Люмис помахал рукой арестованному. – Иди сюда! Мы с тобой попадем в газеты – ты и я! Как тебя зовут, черт подери? Фамилия! – гаркнул он во все горло.

Несчастный Пулэ стоял перед Карен. Его клетчатый жилет задрался на круглом животе, брюки пузырились на дрожащих коленях, редкие черные кудряшки вокруг розовой лысины взмокли от пота.

Иетс следил за выражением лица Карен. Вся сцена была до омерзения нелепа. Люмис, даже и трезвый, не сумел бы отличить коллаборациониста от телеграфного столба.

– Как вы арестовали его? – спросил Уиллоуби.

Люмис небрежно помахал рукой.

– Ах, пустяки, уверяю вас. Я только исполнил свой долг.

– Молодец! – сказал Крерар. – Действовать решительно и смело, да еще нализавшись…

– Кальвадос! – Люмис ударил себя в грудь. – Я всегда говорю, ежели не умеешь пить, то и не пей. Кальвадос развязывает язык. Стоит, понимаете ли, у стойки, говорит, говорит и заговаривается. Выдал себя с головой.

– Какая стойка? Где? – спросил Уиллоуби.

– В кафе! В деревне Валер! – Люмис повернулся к Пулэ и, грозно нахмурив брови, крикнул: – Признавайся!

Пулэ со свистом втянул в себя воздух и упал перед Карен на колени. Он быстро заговорил на местном диалекте, робко и просительно поглаживая ее башмаки.

– Вставай, эй, ты! – в бешенстве закричал Люмис. Он начинал смутно понимать, что спьяну сделал какую-то большую глупость.

Но Пулэ горько плакал и не вставал. Карен тщетно пыталась отойти от него – он крепко ухватился за ее ноги.

Иетсу стало стыдно. Не потому, что Пулэ стоял на коленях, и не потому, что Люмис был пьян. Что ж, человеческое достоинство ежедневно попирается на войне, и никто над этим не задумывается; да и Люмис, в сущности, неплохой парень. Иетса коробило только то, что все это происходило в присутствии Карен – постороннего зрителя. Он вдруг понял, что сам стал походить на людей, с которыми знался. У них не было иного мерила для своего поведения, кроме собственного же поведения, и потому они вообще перестали следить за собой. Не будь здесь Карен, паясничанье Люмиса только рассмешило бы его – и все.

Он резко схватил Пулэ за плечи и поднял его на ноги.

– Довольно хныкать, – сказал он по-французски. – Никто вас не тронет.

Пулэ искоса посмотрел на Иетса и высморкался. Если бы от него не пахло так сильно потом и скверным мылом, Иетс, пожалуй, даже почувствовал бы к нему участие.

Люмис несколько утратил свой воинственный пыл и обиженно молчал. Уиллоуби, видимо, был в нерешительности.

– Куда же я его дену? – сердито спросил Иетс. – Он мне не подведомствен.

На дороге показались солдат и женщина. Увидев офицеров, женщина побежала к ним, приминая траву деревянными башмаками. Иетс узнал солдата, шедшего за женщиной. Солдат отдал честь и сказал:

– Я пришел за мэром деревни Валер.

– Толачьян, – окликнул его Иетс, – вы знаете этого человека?

– Да, сэр. – Толачьян снял каску и вытер лоб. Густые седые волосы резко забелели над глубоко посаженными, черными, как вишни, глазами.

Невзирая на хмель в голове, Люмис догадался, что с приходом Толачьяна дело может принять дурной оборот.

– Кто велел тебе являться сюда? – спросил он хрипло. – Нечего тебе здесь делать. Ступай обратно!

– Постойте, постойте минуточку! – сказал Уиллоуби. – Давайте сперва разберемся.

Но прежде чем кто-либо успел приступить к разбирательству, женщина устремилась к Пулэ, который при виде ее сделал отчаянную попытку снова кинуться Карен в ноги.

– Свинья! – выкрикнула она. Ее маленькие блестящие глазки сверлили лицо толстяка. – Напился, свинья этакая, с американцем! – Она обдернула передник, туго обтягивающий ее костлявые бедра, и, оглядев офицеров в поисках старшего, остановилась на Уиллоуби.

– Месье! Мой муж ни в чем не виноват! Он никогда ничего дурного не делал. …А с тобой я поговорю дома!… – бросила она мужу. – Месье, он мэр этой деревни и владелец кафе, а разрешение содержать кафе было подтверждено американскими властями…

Она негодующе потрясла головой. Карен так и ждала, что жиденький узелок волос сейчас отлетит от ее плоской макушки.

– Пулэ! – причитала женщина. – Ах ты, дурень несчастный, ну зачем ты его впустил? Этого…

Она повернулась к Люмису:

– Хороши вы – со своим кальвадосом! Налей стаканчик, да еще налей стаканчик, а мой-то дурачок…

Мадам Пулэ остановилась, чтобы перевести дух. Люмис понемногу трезвел. Уиллоуби усмехался во весь рот. Он не находил нужным вмешиваться и с явным удовольствием слушал поток яростных упреков, изливающийся на капитана.

– Месье, – снова заговорила женщина, – у него орден Почетного легиона, он честный гражданин… он только хотел оказать любезность капитану! Я говорила ему: нельзя, нужно закрыть кафе, а то нагрянет полиция, тебе запретили продавать спиртное американцам, потому что, шут их знает, не умеют они пить…

– Женщина! – Люмис приосанился, пытаясь поддержать свое достоинство. – Не забывай, что ты разговариваешь с американским офицером!

– Дурак! Ты опозорил мой дом! Ты похитил моего мужа!

Она поворачивала худое лицо с длинным носом от одного к другому, ища поддержки и сочувствия.

– Господин лейтенант! – обратилась она к Иетсу. – Пулэ говорил этому пьянице: уходите! Просил его, уговаривал, повел к двери, точно больную овцу. Пулэ и мухи не обидит… а тот!

Она снова накинулась на Люмиса.

– Человек ты или нет? Дерешься, бьешь моего глупышку… Пьян? Мой муж, мэр деревни Валер, никогда не напивается! Ты вытолкал его на улицу, ты унизил его перед всеми, а ведь он – власть! Как же он будет вводить ваши американские порядки, если ты на глазах у всей деревни бьешь его, толкаешь, грозишь пистолетом? Ну как, скажи, как?

Люмис зажал уши. Молча, остекленевшими глазами смотрел он на костлявое лицо мадам Пулэ, на ее руки, которыми она размахивала под самым его носом, на желтую брошь у ворота кофточки.

Взгляд его упал на Толачьяна, которому надлежало быть в деревне при установленной там полевой типографии. Люмис смутно понимал, что есть какая-то связь между присутствием здесь Толачьяна и неловким положением, в котором он очутился.

– Как все это случилось, Толачьян? – спросил он, стараясь говорить ровным голосом.

– Вы, как видно, арестовали мэра, сэр, – спокойно сказал Толачьян. – Потом эта женщина пришла в типографию…

Толачьян указал на мадам Пулэ, которая, ухватив мужа за шиворот, пыталась встряхнуть его.

– Она кричала и плакала… – Толачьян беспомощно развел руками. Потом добавил: – Я видел, как вы выходили из кафе, сэр.

Иетс повернулся к Крерару, с усмешкой следившему за развитием скандала:

– Вы не думаете, что пора бы прекратить это?

Крерар кивнул:

– Валяйте!

Иетс подошел к Люмису и зашептал ему на ухо:

– Идите в замок, капитан. Мы уладим это дело с мэром.

Но Люмис, чувствуя, что его репутация сильно пострадала, заорал:

– Никуда я не пойду! Не суйтесь не в свое дело!

Он отстранил Иетса и, тщательно обойдя мадам Пулэ, подошел к Толачьяну.

– И ты суешь свой нос, куда не следует? Я этого не люблю! Слышишь, не люблю!

Толачьян стоял навытяжку. Он был почти вдвое старше капитана. Пошел на войну добровольцем. Он знал, когда нужно стоять навытяжку.

Люмис смотрел на Толачьяна с ненавистью, теперь он понял, что, в сущности, всегда ненавидел его, с той самой минуты, как Толачьян явился в отдел еще там, в Америке. Седой солдат, крепкий, с уверенным спокойствием зрелого человека.

– Пора тебе научиться вести себя в армии! Явишься ко мне вечером!

Иетс сделал попытку вмешаться:

– Вероятно, капитан Люмис вовсе не арестовал мэра. Просто оба были в приподнятом настроении и решили прогуляться к замку, правда?

– Я именно арестовал его! – упорствовал Люмис. – Он предатель!

Уиллоуби, который все это время сыпал остротами, стараясь рассмешить Карен, наконец заметил, что инцидент с мэром отнюдь не доставляет ей удовольствия.

– Капитан Люмис, – резко сказал он, – попрошу вас оставить вашего арестанта на попечении его жены и рядового Толачьяна.

Он отмахнулся от мадам Пулэ, которая уже готовилась разразиться новым потоком слов.

– Ладно, ладно! Толачьян, заберите их обратно в деревню. И в другой раз не приводите сюда ничьих жен, пока не узнаете, нужны ли они нам.

Он весело засмеялся собственной шутке. Потом обернулся к Карен: