Текст книги "«Крестоносцы» войны"

Автор книги: Стефан Гейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

Он схватил Иетса за рукав.

– Вам скажут, что со мной что-то неладно, потому что я всех их вижу насквозь. Я знаю, чего они хотят. Но вы им не поверите, лейтенант? Обещайте мне, что не поверите!

– Обещаю.

Иетс испытывал мучительную тревогу. Сбивчивые, страстные слова Торпа, в которых звучал и бред помешанного, и страх, и намеки на многое, что Иетс смутно ощущал, но во что никогда не дерзал вдуматься, потрясли его до глубины души. Он не желал иметь ничего общего ни с безумием Торпа, ни с его фантазиями и в то же время чувствовал, что ему уже не отделаться от них, что Торп выжег на нем клеймо, о котором не забудут ни он сам, ни другие офицеры.

– Надо как-нибудь помочь ему, – сказал он Люмису.

– Мы завтра утром пошлем его к врачу, – извиняющимся тоном сказал Люмис, обращаясь к Уиллоуби и Карен.

В комнату вошел Дондоло, в полном вооружении.

– Сержант Дондоло, – сказал Люмис, – вы зачем здесь?

– Я заменяю разводящего, сэр. Сержант Лорд…

– Понятно, понятно… – Люмис сообразил, что Дондоло, вероятно, берет десять долларов или около того за несение караульной службы вместо Лорда. – Если вы разводящий, – сказал он повелительным тоном, – уведите этого солдата и уложите его спать.

– Торп, – сказал Дондоло, – идем.

Торп отпрянул, словно его ударили хлыстом; он хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Он, точно утопающий, судорожно вцепился в руку Иетса.

– Отпусти лейтенанта, – сказал Дондоло. – Я знаю его, – продолжал он, обращаясь ко всем присутствующим. – Он иногда чудит, но он смирный… Идем, идем, Торп, незачем тут торчать. – Он говорил ласково, почти с нежностью.

Торп бессильно уронил руки. Он понурил голову и медленно, но покорно пошел к двери, где ждал его Дондоло. Дондоло обнял его за плечи.

– Не беспокойтесь, капитан Люмис, я уж позабочусь о нем. Простите, господа, за беспокойство.

Дондоло и Торп вышли.

Иетс облегченно вздохнул. Он было хотел последовать за Торпом. В заботливости Дондоло ему почудилось что-то каверзное, пугающее. Но и так уж достаточно скверно, что этот тягостный случай привлек к нему всеобщее внимание. Он не хотел расширять пропасть, которую Торп своим поведением вырыл между ним и другими офицерами; напротив, он хотел уничтожить ее, сгладить впечатление. К тому же инцидент с Торпом как-то разъединил Уиллоуби и Карен, а до утра еще далеко. Можно отложить до завтра; завтра он позаботится о Торпе.

– Вы уверены, – спросила Карен, обращаясь к Люмису, – что этот сержант сумеет обойтись с бедным малым? По-моему, ему нужен психиатр.

– Солдатам часто не спится, – сказал Уиллоуби. – Война – не шутка. Если каждого, кого душит кошмар, отправлять к психиатру, некому будет воевать. Бросьте об этом думать.

– О Торпе позаботятся, – сказал Люмис. – Солдаты отлично друг друга понимают. Лучше в их дела не мешаться.

Этажом ниже Дондоло бил Торпа ногою в пах. Когда Торп от боли сгибался пополам, он бил его по почкам. При каждом ударе Дондоло шипел:

– К офицерам шляешься… фискалишь… доносишь на меня… я те покажу… сукин сын…

Торп упал на колени, Дондоло рывком поставил его на ноги.

Сверху доносилось пение. Офицеры горланили: «Люблю мою красотку за то, что хлещет водку!»

Даже рюмки не поднесли, думал Дондоло, хоть бы одну паршивую рюмку вина. Он снова ударил Торпа.

Только немцы вырвали жертву из рук Дондоло, обезумевшего от радости, что Торпа отдали ему на растерзание.

Немецкие бомбардировщики летели низко. Бомбы стали падать прежде, чем зенитки успели открыть огонь.

Дондоло бросился на пол. Он втиснул свое плотное тело в угол между лестницей и стеной. Торп спотыкаясь прошел мимо него, спустился с лестницы и вышел во двор. Дондоло дал ему уйти. Если парень хочет быть убитым, – это его дело.

Наверху Уиллоуби держал речь, доказывая необходимость жить полной жизнью.

– Ловите момент, – говорил он. – И старайтесь насладиться им вполне.

Люмису это очень понравилось. Он одобрительно закивал головой.

Уиллоуби продолжал:

– Война учит нас, как мало надежд мы можем возлагать на день грядущий…

Тут раздался взрыв, и комната погрузилась во мрак.

Наступила напряженная тишина.

– Где вы все? – спросил Люмис.

Кто-то сказал:

– Должно быть, в динамо ударило.

– Свет! Дайте свет! – закричал Крэбтриз.

– Окна! Уйдите от окон!

Все копошились в поисках ручных фонарей, свечек или безопасного места, куда бы спрятаться.

Взорвалась вторая бомба, на этот раз ближе. Осколки стекла со звоном посыпались на пол.

Карен почувствовала, что кто-то взял ее за плечи и чьи-то губы ищут ее губ. Она подняла руку и ударила кого-то по щеке.

Потом вспыхнул свет.

Почти все участники пирушки лежали у стены против окон. Уиллоуби спрятал голову под стул. Крэбтриз скорчился позади Люмиса. Крерар прижимал к груди котенка.

– Теперь, я думаю, достаточно шума, чтобы Торп мог уснуть, – сказал он.

Иетс стоял на коленях возле Карен:

– Простите, но я ведь только хотел заслонить вас. Вы не поняли, – бормотал он.

На столе, скрестив по-портновски ноги, обнимая обеими руками еще не откупоренные бутылки, сидел лейтенант Лаборд. Когда все взоры устремились на него, он удовлетворенно улыбнулся. Наибольшего эффекта в конце концов добился все-таки он.

6

Абрамеску перепечатал шифрованное сообщение, переданное ему связистом. Печатал он всегда методически, не спеша, радуясь тому, как аккуратно и чистенько у него получается. Когда кто-нибудь торопил его: «Бросьте вы красоту наводить, печатайте скорей!», он отвечал обиженным тоном: «Первое условие ведения современной войны – точность и пунктуальность». Трудно было спорить с Абрамеску.

Но в это утро никто не торопил его. Мистер Крерар и большинство офицеров еще не очухались после вчерашней пирушки. Абрамеску мог сколько душе угодно читать и перечитывать сообщение: сначала ряд загадочных названий – обозначения инстанций, через которые оно прошло, начиная с части, из которой оно было отправлено, и кончая той, которая его приняла. Затем сам текст: «Категорически против плана Матадор. Распоряжения следуют». Затем подпись: «Девитт».

Абрамеску задумчиво кивал головой. Так, так. Значит, генералу Фарришу придется отказаться от своей затеи. Правильно: что станется с армией, если каждый будет вмешиваться в чужие дела?

Вошел Крерар, небритый, всклокоченный. Щетина на подбородке подчеркивала бледность дряблых щек; вид у него был усталый и подавленный. Следом за ним вошел котенок и немедленно принялся ловить скомканную бумагу, торчащую из корзинки для мусора.

Крерар растянулся на койке.

– Как вы спали? – спросил он.

– Я почти не спал, – ответил Абрамеску. – Если мне суждено умереть, – серьезно добавил он, – я не хочу, чтобы смерть настигла меня во сне.

– Бросьте! – сказал Крерар. – В наши дни мало в чем можно быть уверенным, но я ничуть не сомневаюсь, что вы не только выживете в этой войне, но и растолстеете.

– Надеюсь, мистер Крерар. Но нужно быть готовым ко всему. Готовность – залог победы.

О господи, подумал Крерар. До чего же нудный парень.

– Могу вам сообщить, мистер Крерар, – торжествующе начал Абрамеску, – что ваша позиция относительно листовки, задуманной генералом Фарришем, полностью совпадает с позицией полковника Девитта.

– Да что вы говорите?

– Он безоговорочно поддерживает вас.

– Есть извещение?

– Вот, пожалуйста. – Абрамеску протянул Крерару одну из копий.

Крерар вздохнул.

– Вам не кажется, что вы могли бы сделать это, когда я вошел в комнату? Ведь здесь же написано: «срочно»!

– Я видел, что вы не в настроении заниматься делами, – спокойно ответил Абрамеску.

Крерар поморщился. Он скомкал бумагу и бросил ее на пол. Абрамеску нагнулся, поднял ее и положил в корзину.

Накануне вечером, после того как Уиллоуби выдал тайну своей закулисной махинации, Крерар вдруг затосковал по такой силе, которая остановила бы всю эту недостойную игру и сделала бы так, чтобы люди были людьми, а не чинушами с мелкими душонками и мелкими стремлениями. Он даже готов был поддержать затею с листовкой, лишь бы осадить немного Уиллоуби и помешать его планам.

Крерар знал заранее, что Девитт наложит вето на листовку. Другое дело, если бы Девитт уже был здесь. Девитт – кадровый военный, но он с огоньком и при случае не побоялся бы поспорить с высшей инстанцией. Но поскольку Девитт сам представляет сейчас высшую инстанцию, то надеяться не на что.

Его мысли были прерваны окликом:

– Мистер Крерар!

– Да? – Крерар вздрогнул и так быстро вскочил, что у него слегка закружилась голова.

– Я хочу показать вам листовку. – Перед ним стоял Бинг и протягивал ему две испещренные помарками странички. – Это еще только черновик, но, мне кажется, это более или менее то, что нам нужно.

Крерар протер глаза, поморгал.

– Вы приложили перевод? Давайте.

Бинг следил за лицом Крерара, стараясь по движению бровей и полуулыбкам угадать, что тот думает. Эта листовка – не просто очередная работа, а нечто неизмеримо более важное. Если то, что он написал, произведет впечатление на Крерара, оторвет его от Уиллоуби, то выпуск листовки может все-таки состояться. А Бинг желал этого не ради себя, не ради шутки над историей, нет, ради других – Тони, Толачьяна, Торпа и ради Карен, Иетса… и даже Фарриша.

Крерар медленно читал:

«Да здравствует Четвертое июля!

Вы слышали залп наших пушек. Это голос Америки. Так говорит Америка Четвертого июля 1944 года.

Для нас Четвертое июля – священный день. Четвертого июля 1776 года родилось государство Соединенных Штатов Америки, – родилась нация свободных граждан, равных перед законом, твердо решивших самим управлять своей судьбой.

За наши права и свободы мы сражались в 1776 году. За наши права и свободы сражаемся мы и ныне. Ибо, где бы им ни грозила опасность, она грозит и нам. Где бы ни попиралось человеческое достоинство, попирается наше достоинство. Где бы люди ни страдали, где бы ни подвергались гонениям, страдаем и мы. И потому, что мы такая нация, мы переплыли океан, чтобы обуздать тирана, который хочет навязать свою волю целой стране, Европе, всему миру.

А вы, немцы, – во имя чего вы сражаетесь?

Вы сражаетесь только для того, чтобы затянуть уже проигранную войну, войну, которая, – если вы не остановите ее, – приведет вас к гибели.

Вы уже воюете пять лет. Миллионы ваших солдат погибли в России – и все-таки русские войска стоят на границах Германии. В Италии вы отдали три четверти страны, и ваше отступление продолжается. Здесь, на западе, нажим на ваш фронт усиливается с каждым днем. А ваши города и села рассыпаются прахом под ударами авиации союзников. Если вы хотите спасти себя, спасти Германию, – у вас только один путь.

Кончайте войну!»

– Покурим? – Крерар протянул Бингу портсигар. Он сложил листочки и передал их Абрамеску. – Перепечатайте в четырех экземплярах.

Абрамеску внимательно прочел текст.

– Как жаль, что это не будет опубликовано, – сказал он.

Чтобы скрыть волнение, Бинг закурил. Он подумал о Карен. Может быть, удастся уговорить ее, чтобы она пригрозила всем этим шкурникам разоблачением в печати? Конечно, существует военная цензура, но попытаться стоит.

– Весь вопрос в том, – сказал Крерар, – верите ли вы в это? И насколько сильна ваша вера?

– Да разве я стал бы писать, если бы… – Бинга удивило участие, прозвучавшее в тоне Крерара. – Мистер Крерар! Ведь это я все затеял! Был такой момент, когда все дело можно было сорвать. Лейтенант Иетс доложил, что нет возможности выпустить листовку к сроку, и, по-моему, генерал Фарриш готов был сдаться. Тут я и сказал, что успеть можно.

Крерар, поджав губы, посмотрел на Бинга.

И зачем это я выдал себя, подумал Бинг. Теперь он обозлится. Умно, нечего сказать! И кто меня тянул за язык?

– Все это звучит неплохо, – небрежно сказал Крерар. – Но я не могу судить о том, насколько такая листовка окажется убедительной, особенно для немцев. Я-то лично во все это не верю.

– Не верите?

– Послушайте, сержант Бинг, наша революция – это древняя история. Сегодня, если вы произнесете это слово, поднимется крик: «Красный!» Вы написали революционную листовку… Равенство перед законом! Вы знаете не хуже меня, что миллионы людей в Америке не имеют даже права голоса!… Самим управлять своей судьбой! Я кое-что знаю о том, кто управляет страной, – я сам работал в крупных концернах. И война ничего не изменила. Эта же порода людей хозяйничает в Европе, она же хозяйничает и в Германии. И не говорите мне о разнице в методах. В Америке мы еще не дошли до концентрационных лагерей и массового истребления национальных меньшинств. Но если люди, стоящие у власти, решат, что так нужно, все это у нас будет – и безотлагательно!

– Нет! – сказал Бинг. – Так не будет. Допустим, что я взялся за это, не подумав. Я не знал, на что иду. Я даже не знал, что буду писать. А потом я поговорил с солдатами. Есть негодяи: это готовые надзиратели для ваших будущих концлагерей. Но есть и другие, которые скажут: «Кем это вы собираетесь командовать? Что вы затеяли?» Я думаю, они даже будут бороться.

– Вы думаете, но вы не уверены, – сказал Крерар. – Помяните мое слово, если только фашизм восторжествует в Америке, то по сравнению с ним его германская разновидность покажется просто идиллией. Мне он не повредит, я скорее только выиграю от него. Но вам несдобровать, можете не сомневаться. Для вас эта война – что-то вроде крестового похода. Я помню, об этом даже говорилось в каком-то приказе. Мне нравится ваш идеализм, ваша простодушная вера. Сознаюсь, она даже вселяет в меня надежду. Но я склонен рассуждать трезво.

– Так вы находите, что листовка плохая?

– Листовка – отличная. Но это сплошное лицемерие.

– Я искренно верю в то, что написал, мистер Крерар.

– Вы – да, и, возможно, еще тысячи других. Но не сержант Бинг обращается к немцам по случаю Четвертого июля. Говорит Америка. Америка рекламирует свой товар. А товар-то гнилой.

Бинг не сдавался: он защищал Толачьяна и погибшего от полицейской пули Тони, которого он никогда не видел.

– Может быть, это и так, мистер Крерар. Но мы пытаемся бороться против этого. Все-таки это другая война – нужная, справедливая.

Крерар устало закрыл лицо руками. Как он хотел бы верить в слова Бинга! Но его житейский опыт опровергал их, и от этого на душе было горько.

– Мы ни до чего не договоримся, – сказал он глухим голосом, – и все равно, наш спор – впустую.

В палатку, грозно нахмурившись, вошел Фарриш.

– Ну, как листовка? Готова? – спросил он, едва взглянув на Крерара, назвавшего свое имя.

Капитан Каррузерс, теребя уныло повисшие усы, шепнул Крерару на ухо:

– Он решил самолично проверить…

– Что вы там болтаете? – загремел Фарриш. – Я все слышу! Конечно, я желаю сам проверить! Если я сам недосмотрю, ничего не делается! – Он повернулся к Крерару: – За пределами моей дивизии, разумеется. Хотел бы я видеть, чтобы среди моих подчиненных случилось что-нибудь подобное!

– А что случилось, сэр? – осведомился Крерар.

Каррузерс открыл было рот, но генерал оборвал его:

– Покажите листовку! Надеюсь, вы ее заготовили?

В палатке было так тесно, что Абрамеску волей-неволей пришлось задеть генерала, протискиваясь к Крерару с текстом листовки. Фарриш выхватил ее из рук Крерара.

Генерал читал медленно, шевеля губами. Бинг, притаившийся в полутемном углу палатки, напряженно следил за ним. Понимает ли Фарриш весь смысл написанного? Если листовка ему не понравится, – новую писать уже нет времени, и придется отказаться от нее.

– Как будто немного беззубо, – нерешительно сказал Фарриш. – Мне кажется, следовало бы им задать перцу! И в энергичных выражениях!

Он заметил по лицу Крерара, что тот собирается возражать.

– Подождите, мистер! Я вовсе не хочу сказать, что их надо обзывать по-всякому. Просто заявить им, что мы сотрем их в порошок, если они не хотят понимать. На моей родине был проповедник – вот уж умел говорить! Так, бывало, распишет нам ад и чертей, которые будут прижигать наши грешные души раскаленными прутьями, что мороз по коже подирает, хоть бы июльская жара стояла на дворе. И ведь в самом деле, послушаешь его и даешь себе обет исправиться. Вот что я хотел сказать. Все это очень мило и культурно, но, на мой взгляд, слишком чувствительно…

Так как никто ему не возражал, Фарриш побарабанил ногтями по своей каске и откашлялся.

– Ну, я думаю, вам, специалистам, лучше знать. Я не советую моим хирургам, как зашивать кишки раненым, и не собираюсь учить вас вашему ремеслу. Значит, это в порядке! – Он хлопнул рукой по листовке и вручил ее Крерару.

Бинг выжидательно посмотрел на Крерара. Что он сделает? Не покажет и вида, что знает о вмешательстве Уиллоуби и о том, что вся операция отменяется?

Между тем Фарриш командовал:

– Снаряды начинить листовками к вечеру третьего июля на моих полевых складах. Каррузерс укажет вам расположение. У вас есть кому заряжать?

– Есть, сэр, – ответил Крерар, – разумеется, есть. – Он был слишком прожженным дипломатом, чтобы задавать вопросы или выражать сомнение.

Зловещий огонек медленно разгорался в глазах генерала:

– Вы изумлены, да?

– Изумлен, сэр? – Крерар, улыбаясь, покачал головой. – Мы счастливы сотрудничать с вами, счастливы, что вы одобряете нашу работу!

– Любезно, – сказал Фарриш, – весьма любезно… Впрочем, вы, может быть, не знаете…

Уиллоуби и Люмис, еле переводя дух, вбежали в палатку и замерли перед высоким гостем.

Фарриш, не отвечая на их приветствие, сел и вытянул длинные ноги. Начищенные сапоги поблескивали даже в полумраке палатки. Каррузерс видел сигналы тревоги: на лбу и щеках Фарриша выступили багровые пятна. Явно собиралась гроза. Каррузерс хотел заговорить, но было уже поздно; Фарриш рявкнул:

– Какая-то сволочь предупредила штаб корпуса! – и швырнул на стол каску. – Какой-то предатель, иуда, продажная тварь! Имейте в виду, Крерар, что я найду этого мерзавца и разделаюсь с ним! Можете не сомневаться!

Словно ругань и угрозы Фарриша относились не к нему, Уиллоуби, как завороженный, смотрел на разбушевавшегося генерала. Когда майор узнал, что Фарриш собственной персоной пожаловал в отдел, он с минуту колебался; потом решил, что лучше встретить бурю лицом к лицу и по-своему справиться с ней, если вообще будет буря. И он, и Люмис вскочили с постели и помчались через двор замка, чтобы представиться генералу и постараться произвести хорошее впечатление.

Фарриш продолжал, не сбавляя тона:

– Сегодня утром мне звонит генерал Дор – с постели поднял! – и говорит: «Фарриш, этот ваш фейерверк четвертого июля – отменяется. Снаряды надо расходовать для тактических целей», говорит. Так вот, я вас спрашиваю, кто донес Дору?

Крерар пожал плечами.

– Ну, кто?

– Я предполагал, что штаб корпуса поддерживает ваш план, сэр, – соврал Крерар.

– Теперь поддерживает! – торжествующе крикнул Фарриш.

Уиллоуби был сильно расстроен – не тем, что генерал Дор не устоял перед натиском Фарриша, и не перспективой скандала, который ему закатят союзное командование и полковник Девитт, а своей собственной оплошностью. Как можно было колебаться в выборе между Девиттом и Фарришем, между директивой начальства и желанием этого человека? Достаточно взглянуть на него. Иетс, интеллигент, учителишко, ничего не понял. Иетс не сказал ему, что это прирожденный повелитель – власть, сила! Это не просто генерал, командир дивизии, это человек, за которого надо держаться, который пойдет далеко, которому надо подчиняться так же слепо, как старику Костеру, там, дома, в юридической конторе «Костер, Брюиль, Риган и Уиллоуби».

– Да, я заставил штаб корпуса поддержать меня! – ликовал Фарриш. – Я сказал Дору: а это что, не тактика? Да еще какая? Мы выпалим сорок восемь залпов из сорока восьми орудий, а потом мы им скажем – мощь Америки! Голос Америки! Но Дор уперся. Кто-то ему нашептал. Кричит – бессмысленный расход, и все тут. Тогда, знаете, что я сделал?

Все почтительно молчали. Каррузерс наклонился вперед и прошептал:

– Здесь не одни офицеры, сэр!

– А мне наплевать! Никакой тайны тут нет! Это была тайна, а теперь пусть слышат все. Так вы знаете, что я сделал? Я пошел на компромисс. Я отступил на одном участке, чтобы победить по всей линии. Вся армия, стоящая в Нормандии, сделает по-моему! Конечно, того эффекта не будет. Шику поубавится. Это уж будет не личная операция Фарриша, – ну да черт с ним! Все орудия до единого, по всему фронту, одновременно, в пять часов утра, выстрелят в честь праздника… Но листовки будут только у меня.

– Изумительно! – сказал Уиллоуби.

– А? Что?

– Изумительно, сэр!

Фарриш воззрился на Уиллоуби.

– Конечно, изумительно. А вы кто такой?

– Это майор Уиллоуби, наш начальник, – сказал Крерар, – а это капитан Люмис, его помощник.

Оба отдали честь. Фарриш небрежно помахал рукой.

– Сэр, – скромно заговорил Уиллоуби, – я приготовил для вас листовку.

– Как вы сказали – ваша фамилия? Уиллоуби? – спросил Фарриш. – Вы умеете писать по-немецки, майор Уиллоуби?

– Нет, сэр. К сожалению, не умею. Но я отдал распоряжение.

– Я отдал распоряжение, майор. Какому-то лейтенанту.

– Да, сэр, лейтенанту Иетсу, – сказал Уиллоуби. Он кивнул Абрамеску. – Позовите лейтенанта Иетса.

– Не надо, – сказал Фарриш. – Тут и так слишком много народу. Капитан Каррузерс, будьте добры, объясните этому майору, что я терпеть не могу, когда вмешиваются в мои дела!… Теперь слушайте: мне нужно, чтобы эта операция возымела ощутимое действие. Я заставлю Дора взять свои слова обратно. Я докажу, что я не трачу даром боеприпасов. Какой смысл затевать всю эту операцию, если она не даст никаких результатов? Мне нужна гарантия, что после того, как мы выпустим эти бумажонки, несколько фрицев перебегут к нам. Что вы можете предложить?

Люмису хотелось заговорить, до смерти хотелось. Но он побоялся. Он только весь вытянулся, запыхтел и поднял руку. Уиллоуби схватил его за локоть.

– Чего вам? – прошипел он.

– Радио! – шепнул Люмис на ухо майору. – Радио! Обращение по радио – сразу после залпа!

– Заткнитесь! – сказал Уиллоуби.

Заговорил Крерар:

– Боюсь, генерал, что нам придется положиться на действие листовки.

Уиллоуби выступил вперед.

– Нет, сэр, мы можем сделать больше, гораздо больше.

Фарриш переводил взгляд с Крерара на Уиллоуби и обратно.

– Ну, выкладывайте, да поживее!

Уиллоуби почувствовал, что такого случая упускать нельзя.

– Мы можем, сэр, предоставить в ваше распоряжение громкоговорители и нужных людей. Они выедут на передовую и поговорят с немцами. Если выбрать место на том участке, где вы нанесли немцам значительные потери, то такая комбинация – листовки плюс обращение по радио – должна дать хорошие результаты. Вы, несомненно, слышали, сэр, об исключительном успехе, которого мы добились в Сен-Сюльпис. Мы заставили гарнизон сдаться.

– Ах, вы заставили гарнизон сдаться?

Люмис не вытерпел:

– Сэр, с вашего разрешения, – у нас есть чрезвычайно подходящий для этого человек. Сержант Бинг, он работал над листовкой, и он отлично умеет выступать по радио…

«Вот не было печали!» – подумал Бинг.

Люмиса осенила еще одна блестящая идея. Он даже весь вспотел от волнения.

– А в качестве помощника Бингу мы можем отрядить опытного техника, очень спокойного и положительного, который обеспечит успешное выполнение задания, – рядового Толачьяна. А возглавлять операцию будет лейтенант Лаборд, лучше его не найти для…

– Довольно! – оборвал его Фарриш. – Что здесь такое – сумасшедший дом? В бойскаутов играете? Какое мне дело, кого и куда вы пошлете?… Обращение по радио – одобряю. Валяйте.

Валяйте – эхом отдалось в мозгу Бинга. Толачьян, Лаборд и он сам – веселое дело!

Он попытался поймать взгляд Крерара. Но тот был занят проводами генерала.

После ухода Фарриша Люмис не мог ни успокоиться, ни заняться повседневными делами. Он шагал взад и вперед по двору замка, радостно улыбаясь про себя.

Как много он сделал за сегодняшнее утро и как хорошо сделал! Он обратил на себя внимание генерала своим разумным предложением. Правда, Уиллоуби отчасти присвоил себе его заслугу, но Уиллоуби всегда это делал. Кроме того, он устроил так, что Толачьян получит хороший урок. В следующий раз он поостережется делать посмешище из своего командира. А Бинг – этот нахал, всезнайка, – посмотрим, как ему понравится, когда пули будут свистеть вокруг него. Можно не сомневаться, что Лаборд будет лезть на рожон, нимало не заботясь о естественном желании Бинга и Толачьяна остаться в живых.