Текст книги "Вечный Жид"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

II

Мы уже предупреждали читателя, что роман «Вечный Жид» как бы продолжает сюжетную линию «Вторжения».

Но это действительно к а к  б ы.

Если и есть между ними общее, то оно в том, что в «Вечном Жиде» снова действуют Иосиф Виссарионович и писатель Станислав Гагарин.

Конечно, сюжетообразующим фактором романа, как и во «Вторжении», в «Вечном Жиде» является издательская деятельность писателя в Смутное Время и, разумеется, его л и ч н о е участие в реальных событиях, которые имели место быть с 22 апреля 1992 года по 23 февраля 1993 года.

Вот и все, что роднит оба романа. И когда сочинитель пытается удержать героев в рамках разворачивающегося сюжета, ему зачастую сие не удается. Более того, пророки, которых с помощью Агасфера он вызвал в Россию из прошлого, не хотят покоряться его авторской воле и совершают непредсказуемые поступки, подобные лихому прыжку Мартина Лютера через восьмиконечную звезду Соломона.

Именно в описанном выше ключе размышлял Станислав Гагарин, когда черная в о л г а, ведомая молодым китайцем, вывернула на Можайское шоссе и помчалась, пронизывая с п а л ь н ы е кварталы Одинцова, в сторону Москвы.

В районе Баковки, станции Белорусской железной дороги, где размещалась фабрика резиновых изделий, известных в с е с о ю з н о, сочинитель подумал, что невежливо так долго молчать, как бы игнорируя за ради писательских размышлений тактичного и почтенного учителя Куна, и Станислав Гагарин, наклонившись по диагонали к водителю, спросил:

– Протрубили сбор в Астраханском? Есть серьезные новости, дружище Кун-фу?

– Серьезнее не бывает, – вежливо улыбнулся, поворотясь на мгновение к писателю, создатель учения о традициях. – Окончательно выяснили, что история с фугасом – блеф. Это раз. Объект ушел из-под выстрела. Это два. Заговорщики переизбрали кандидата в жертву. Это три. Достаточно?

– Вполне, – сказал Станислав Гагарин. – Но дату покушения оставили прежней?

– Дата прежняя, – сказал Конфуций. – Двадцать третьего февраля, на том же, увы, месте.

– Тогда ладно… Хоть какая определенность в нашей донельзя бестолковой действительности. И кого теперь собираются ухайдакать, если в с е н а р о д н о любимый дал дёру из Кремля?

Ответа Станислав Гагарин не дождался.

Почтенный учитель Кун резко вывернул руль, чудом избежав столкновения с высоким четырехосным грузовиком, заехавшим на встречную полосу. Сочинителя бросило на переднее сиденье, а правые колеса их автомобиля опасно зависли над придорожной канавой, забитой снегом.

Снег и спружинил непредвиденный выброс за пределы полотна, позволил Конфуцию вернуть машину в прежнее место, и времени ушло на подобный маневр куда меньше, нежели потребно, чтоб прочитать эти строки.

– Какого фуя!? – в сердцах воскликнул Станислав Гагарин, умащиваясь на сиденье и тревожно оглядывая дорогу. – Кретин проклятый…

Последнее относилось, разумеется, к водителю грузовика, его борт в смертельной близости промчался рядом с черной в о л г о й.

– Анатолия Чубайса Хасбулат схватил за я й с а, – непонятно ответил сквозь зубы Кун-фу.

Он резко увеличил скорость, и машина, будто подстегнутая бичом, понеслась к развилке, где сходились Можайское и Минское шоссе.

Бетонную развязку почтенный учитель Кун прошел в мгновение ока. Но когда черная в о л г а вывернула на широкую полосу заледенелого асфальта, убегающего к Москве, и помчалась по нему, мягко припадая к подстилающей поверхности, рядом неожиданно возник коричневый и горбатенький н и с с а н-п а т р у л ь, явно пытающийся оттеснить Станислава Гагарина и Конфуция на обочину.

Теперь сочинитель окончательно сообразил, что началась новая охота л о м е х у з о в, то ли на молодого китайца, то ли на неугомонного письме́нника, без разницы. Теперь оба пророка не существовали порознь. Сродненные общей целью, а в данное время и замкнутым пространством, находящиеся в чреве надежной машины, они и спастись, и погибнуть могли только сообща.

– У Анатолия Чубайса на съезде вырезали я й с а, – вновь н е п о н я т н о едва ли не пропел основатель славного этического учения и крикнул – Держитесь, Папа Стив!

Тут он резко затормозил, коричневый н и с с а н-п а т р у л ь ушел вперед, а черный автомобиль резко свернул направо.

«Это же поворот на Немчиново, – подумал Станислав Гагарин. – Сюда мы свернули, когда с товарищем Сталиным уходили от г а и ш н и к а Ряховского, хрен бы ему, Ряховскому, куда-нибудь, чтоб голова не качалась…»

– Оторвались? – спросил он, переводя дух, у молодого китайца.

Почтенный учитель Кун не ответил.

III

Седовласый джентльмен ухмыльнулся.

– Если в первооснове, то идея сия принадлежит мне, дорогой Михаил, – сказал он, произнеся имя молодого собеседника по-русски. – Разумеется, ее от альфы до омеги потрясли в политологических лабораториях и специальных университетах, проиграли на современнейших компьютерных системах. И высокие лбы, и машины дали общий аргументированный ответ: Лицо убирать рано, этот уже непопулярный, увы, популист в состоянии еще послужить Нашему Делу.

– И вы решили за неделю до а к ц и и сменить объект? – спросил седовласого п о д е л ь щ и к а Майкл. – Прямо скажем, нестандартное и потому рискованное действие, сэр. Отдаю, однако, должное руководству нашей Организации, которое согласилось на резкую смену курса…

– А что им оставалось делать, старым перечницам? – хмыкнул седовласый генератор оригинальных решений. – Разумеется, шефы фирмы – мудрые люди. И потому к принятию мудрого решения их надо подвести не менее разумными аргументами.

А их у меня было несколько.

Во-первых, намеченный в качестве жертвы пресловутый п о п у л и с т  в значительной мере подрастерял шарм всенародного любимца, которым он, впрочем, никогда не был, как и не является всенародным избранником. Многие голосовали за него, чтобы досадить этим Горбачеву. И если с ним что-либо случится, большинство россиян и тех, кто в ближнем зарубежье, едва ли не скажет: «И слава Богу!»

Но с другой стороны, нам человек на танке еще необходим, ибо обладает достаточной отрицательной энергией, которая позволит нам окончательно переломить хребет э т о й стране.

В-третьих, устранение именно этого… Погодите, запамятовал отличное русское слово… Кажется, на букву х а.

– Наверное, хрен… Или что-либо покрепче, сэр?

– Фи, Майкл, а еще коллекционируете русские забористые словечки! Напрягите память… Вертится где-то в подсознании, понимаешь.

– Хмырь, сэр! – выпалил заокеанский знаток русского языка.

– Совершенно верно, Майкл! Весьма точное и емкое слово. Так вот, устранение этого х м ы р я нарушит баланс сил. Другого лидера у  д е м о к р а т о в нет. Нельзя же всерьез ставить на мадам Стервойтову или жалкого попика, натужно стремящегося работать под иезуита!

Про недалекого экс-кэгэбиста Калугина, интриганов из «Гражданского союза» и хулигана-драчуна Шабада я уже и не говорю. Типичные статисты, отыгравшие реплики типа «Кушать подано» и почти сошедшие с политической сцены.

Оставшись без головы, наши агенты влияния растеряются и не сумеют обеспечить проведение политики п р а в о в о г о террора. Да, все они злодеи, но мелкотравчатые, местечковые, малокалиберные с к у н с ы, способные лишь испортить воздух, а не сделать его ядовитым, смертельным для большинства населения территории, которую необходимо очистить для н а ш и х, Майкл, грядущих поколений.

Вы знаете, что глобальная задача Организации в уменьшении численности населения планеты. Только в России необходимо сократить едоков и поглощающих земной кислород на сотню миллионов.

Но эту серьезную работу начать можно и начнет её тот, кого мы намеревались по начальному плану убрать, талантливый, рожденный Люцифером, т е р м и н а т о р.

Но кто станет альтернативной жертвой? Ответ лежит на поверхности. Лидер представительной власти, которая все с большим и большим напором сопротивляется диктаторским амбициям н а ш е г о друга.

– Руслан Хасбулатов? – осторожно спросил штатовский советник-консультант по кличке Миша.

– Не надо имен, Майкл, – поморщился седовласый джентльмен. – Но попали вы в десятку. Убирая спикера, мы стреляем сразу в нескольких зайцев. Во-первых, даем д р у г у возможность начать тот же террор, ради которого мы и затевали а к ц и ю. При этом он будет проливать океаны крокодиловых слез по случаю безвременной кончины пусть и оппонента, но давнишнего, как это… Ах да, к о р е ш а! Во-вторых, обезглавливаем Верховный Совет и Съезд народных депутатов, которые разойдутся по городам и весям естественным путем, ибо даже собрать их будет некому, а провести выборы нового спикера п о п у л и с т депутатам не даст, уж мы позаботимся на сей счет.

– Русские говорят: как пить дать, не позволит депутатскому корпусу собраться, – заметил, улыбаясь, Майкл.

– В отношении п и т и я разговор особый, – нахмурился респектабельный и д е й щ и к. – Разговоры о беспардонном п и т и е ведут не только российские депутаты-оппозиционеры и их пресса, но и западные, вполне лояльные информационные агентства и газеты. Эта ахиллесова пята…

– Скорее ахиллесова г л о т к а, сэр, – дерзнул вклиниться молодой спецколлега.

– …весьма беспокоит и руководство Организации, и меня лично, Майкл, – закончил мысль ветеран спецслужбы.

Наставительно подняв указательный палец, он продолжал:

– Запомните, молодой друг, и никогда не забывайте того, что я вам скажу. Пьющий человек уже не есть Homo Sapiens! С каждой опрокинутой в  г л о т к у – ахиллесова глотка, гм, это вы неплохо придумали, Михаил, поздравляю – так вот, каждая принятая внутрь рюмка сдирает с человека золотую фольгу разумности и превращает в животное… Нет! Для животного сравнение с пьяницей было бы оскорбительным, животные не травят себя змеиным зельем по доброй воле.

Но для н а ш и х целей алкоголь – лучшее, безотказное и весьма дешевое оружие.

Оружие, разумеется, против быдла, так называемого русского народа, который мы почти споили. К сожалению, пока только п о ч т и…

Те же, кто служит нам, помогают уничтожать собственный народ, должны удерживаться от употребления алкоголя. Но проблема эта, увы, существует, и с забубенностью тех, кого мы поставили у кормила власти в  э т о й стране, необходимо делать нечто, регулировать надо поддавальщиков, которых мы вынуждены пока терпеть в государственных структурах.

– Торговцы наркотиками сами никогда не пользуются собственным товаром, сэр.

– Вы правы, Майкл. Для них это смерти подобно. Но вернемся к нашим баранам, вернее, к одному из них, который станет жертвенным агнцем двадцать третьего февраля, в день защитника Отечества, как пышно назвали народные избранники день Советской Армии и Флота.

Сегодня мне передали из Бэскервильского университета последнюю компьютерную разработку. По ней выходит, что смена объекта принесет нам куда более высокие дивиденды. Резко возрастают шансы на успех! Дело в том, что русским, мягко говоря, не очень нравится кремлевское ч е ч е н с т в о, хотя более разумного лидера, стойко и перманентно противодействующего уральскому бонапарту, на данном временном отрезке подобрать им трудно.

Конечно, святое место не оказывается на долгое время пустым, в российском парламенте есть яркие личности, Константинов и Исаков, Павлов и Топорков, тот же Бабурин, наконец… Но план наш тем-то и гениален, не побоюсь этого слова, что после двадцать третьего февраля никакие парламентские фракции и группы никаких выборов провести не смогут, поскольку будут распущены, а в процессе расследования п о л и т и ч е с к о г о убийства их пастуха будут арестованы, как соучастники. Собраться, конечно, они соберутся, но в Лефортове или Матросской Тишине.

– Лучше в Лефортове, – предложил Майкл.

– Why? – спросил спецслужбовский п а х а н. – Почему?

– У Матросской Тишины в сознании совкового быдла возник некий романтический ореол. И тюрьма эта уголовная… А в Лефортове хозяйничают чекисты. Мне кажется, что сегодня они стали понадежнее, сэр.

– Вы полагаете? – сощурился седовласый п а х а н. – Дай Бог… Но в  э т о й стране я никому не верю. Психологически тяжелый климат, Майкл! Нам, my friend, молоко за вредность надо давать.

IV

– Omnes, quantum potes, Juva, – проговорил вслух Станислав Гагарин. – Всем, сколько можешь, помогай…

Он подумал еще, что всю жизнь исповедовал сей принцип, и те, кто платил ему за добро немотивированным, казалось бы, злом, находились в том же ряду завистников, которых выстраивала на пути сама же противоречивая натура Папы Стива.

Но общаясь нынче с пророками, он понял, что как бы не аукалась его всегдашняя готовность приходить близким на помощь, как ни верна поговорка о том, что благими намерениями вымощена дорога в преисподнюю, а стремиться помогать всем, кому и сколько можешь, необходимо.

И судьбы тех, с кем свела его фантастическая действительность Смутного Времени, наглядные и яркие свидетельства тому.

Разве Заратустра и Мартин Лютер, Будда и Магомет, Конфуций и Христос не жаждали свершать добро, не рвались помочь л ю б о м у страждущему? Конечно, ничто человеческое не было им чуждо, и слабости в них проявлялись, кроме единственной, разумеется – слабости духа.

И каждый из них был прежде всего Человеком, именно так, с большой буквы.

Сейчас, когда черная в о л г а, миновав Немчиново и не обнаружив пока погони, развернулась к совхозу «Заречье», и Конфуций, припав к штурвалу, собрал волю в кулак, одержимый одной целью – спасти Гагарина и доставить его к Агасферу, не подозревающий до конца, насколько ситуация п а х н е т керосином, сочинитель ко времени и к месту припомнил, как последователь почтенного учителя Куна, его звали Мэн-цзы, утверждал, что государственные деятели обладают правом прогонять с престола и даже казнить властелинов, которые погрязли в грехах и преступлениях.

«Непостижимый и величайших грех – разорять собственное государство, поверивший в тебя народ, – подумал Станислав Гагарин. – Почему бы не вспомнить народным депутатам грядущего Восьмого съезда о древнекитайской традиции, о доконфуцианском понятии м и н, так жители Поднебесной Империи обозначали мандат Неба. Мандат на правление м и н Небо вручало толковому и доброму правителю, и Небо же могло отнять м и н  у злого и бестолкового…

Не знаю, как в отношении зла, а по части бестолковости наш бывший гауляйтер побил мыслимые и немыслимые рекорды, – вздохнул Станислав Гагарин. – Книга Гиннесса по нему плачет…»

Бешеным а л л ю р о м промчались они мимо зареченского Дворца культуры, мелькнуло и растаяло воспоминание о том, как сочинитель выступал в здешней библиотеке – а Дворец в совхозе был настоящий, без дураков – на площади г а и ш н и к и образовали хитрый объезд-разворот, но спокойный и уравновешенный Кун-фу п о л о́ ж и л на гаишные правила и лихо пересек безлюдное пространство, на ходу поворачивая вправо и вписываясь в дорогу, которая вела прямехонько к МКАД.

– Не боись, Папа Стив! – весело воскликнул вдруг почтенный учитель Кун и вновь произнес непонятные стишки – У Анатолия Чубайса приватизировали я й с а!

«Дался ему этот р ы ж и й коверный, – досадливо подумал Станислав Гагарин, несколько задетый несерьезным, как ему показалось, отношением молодого к и т а й с а  к складывающейся ситуации. – За нами гонится некая шпана, а Кун-фу развлекается в духе ч и к и н с к о й рубрики «Нынче времечко такое». Взрослее надо быть, товарищ Конфуций, взрослее…»

Тут сочинитель вспомнил, что водитель читает его мысли и чуточку устыдился. Председатель знал: молодой китаец, который пытается сейчас оторваться от неизвестных преследователей, прожил достаточно взрослую и относительно долгую жизнь. Семьдесят три года было Учителю, когда он после тринадцати лет странствий по Поднебесной вернулся в царство Лу, где во время оно был фактически правителем, и умер в 479 году до рождения коллеги и нынешнего соратника, брата Иисуса.

Кун-фу-цзы не только проповедовал, не только, как говорится, теоретизировал, но и был на практической или – на сленге эпохи з а с т о я, теперь этот период называют еще з а с т о л ь н ы м – партийной и хозяйственной работе.

Увы, на этой самой работе партократ Конфуций вынужден был на практике пренебречь либеральными методами ненасильственного характера, ни хрена у него не вышло с организацией гражданского согласия. Таки пришлось почтенному учителю Куну в бытность его министром в царстве Лу казнить политического противника, упрямого оппозиционера Шао Чжэн Мао.

А фули в таких случаях делать?

Способов ж е л е з н о убедить твердолобого навалом. От пули в этот самый твердый лоб до гильотины, до намыленной веревки включительно.

«Не знаю ваших дел с древнекитайским Мао, учитель Кун, но, видимо т о г д а вас просто д о с т а л и, – протелепатировал Станислав Гагарин водителю черной в о л г и. – И у меня имеются клиенты, по которым плачет, и даже воет, петля или пуля. На худой конец сгодится и сотня-другая плетюганов от добрых рук справных терских или донских казаков».

«Не выставляйтесь, Папа Стив, – отозвался Конфуций. – Вовсе не такой вы жестокий человек, каким пытаетесь казаться. Ведь мы вас не первый день знаем… Оглянитесь!»

Станислав Гагарин повернулся на сиденье и тут же отпрянул к правой дверце. Там, где только что обозначалась его голова, возникло на стекле пулевое отверстие с характерными трещинками, которые лучами расходились от границ зловещей дырки.

Стреляли из догоняющего их в о л г у белого м е р с е д е с а.

V

Первому Лицу было тоскливо.

Неожиданно для всех взяв двенадцатидневный таймаут, он укрылся на загородной даче, прихватив с собою из Москвы особо доверенных советников, тех, кого назвал ему д р у г  д о м а, склонивший Very Important Person к непонятному для всех, включая и высокорангового о т п у с к н и к а, действию.

– Вам крайне необходима небольшая разрядка, май фрэнд, – в обычной манере называя высокого подопечного на заокеанский лад, сказал д р у г  д о м а. – Развеетесь на природе, подышите натуральным кислородом, посочиняете на досуге кое-какие указы. Да и противника собьете с толку. Чего это, подумают они, Большой Бобби слинял вдруг из столицы. Наверняка придумал очередную хохму… И пусть ломают головы, эти красно-коричневые реваншисты! Ведь вы у нас, май фрэнд, непредсказуемый политик. И это здорово! Никто не может разгадать ваших ходов…

Произнося эти фразы, д р у г  д о м а едва сумел остановить ироническую струю, она так и норовила прорваться сквозь вязь двусмысленностей, которыми он обволакивал собственную речь. Человеком тайный советник вождя, рекомендованный последнему самим – страшно вымолвить! – хозяином Белого Бунгало, был весьма остроумным, в общении с людьми легким, коммуникабельным, одним словом.

К тому же блестящий знаток русского языка, говоривший на любых наречиях и сленгах! Мог и по ф е н е  б о т а т ь, и по-одесски на шипящие нажимать, о к а т ь по-нижегородски и  х а к а т ь по-южнорусски.

А анекдотчиком д р у г  д о м а таки был непревзойденным! Еврейские байки, которые вождь-гауляйтер в тайне обожал и ценил выше любого фольклора, шпарил так, что Большой Бобби икал от смеха и требовал на каждый день новый, позабористее и посвежее. Армянское радио он тоже признавал…

Впрочем, д р у г  д о м а  и был настоящим лингвистом, в миру, так сказать, подлинным доктором филологии, имел на авторском счету переводы из Чехова и братьев Ильфов энд Петровых. Даже знаменитого пародиста Иванова перевел для обитателя Белого Дома в Вашингтоне – не путать с Краснопресненской набережной. Правда, классиком Иванова д р у г  д о м а не считал, но противиться просьбе подопечного ему вождя не мог. Тому же весьма хотелось, чтоб его названный заокеанский брат узнал, какие замечательные пародисты, юмористы и сортирики – простите, оговорился! – с а т и р и к и трудятся на дерьмократической ниве, размазывая по ней навоз героических свершений Реформы.

Кстати, знаменитую русскую поговорку «Доверяй, но проверяй» подсунул Рональду Рейгану именно д р у г  д о м а. Он приобрел значительный вес с началом эпохи плюрализма и  н о в о г о мышления, ибо и сам был одним из разработчиков грандиозной антисоветской и антирусской акции.

В первый день пребывания в вынужденном о т г у л е вождь устроил широкое отмечанье, благо был повод – начало отпуска. В застолье были приехавшие с ним советники, неизменный д р у г  д о м а, который являлся негласным руководителем группы разномастных х м ы р е й, облепивших Хозяина со всех сторон, и почитался ими всего лишь за веселого, разухабистого парня, всего-то навсего заокеанского то ли приживала, то ли переводчика при е б е э н е – об истинной роли лингвиста не догадывался никто, включая и вождя.

Прибыл и неизменный участник высочайших междусобойчиков, военный к о р е ш Хозяина, мужик на прием дозы крепкий. Его участие щекотало самолюбие вождя, ибо сам он в армии никогда не служил, а ума у него понять, что в стратегическом отношении он совершенный нуль, хватало.

Но слаб человек! Кому не понравится, если сидит с тобою за столом боевой генерал, подливает в твою чарку и по-собачьи преданно заглядывает в глаза. А ты хоть и жалкая штафирка, а можешь цыкнуть на него, скомандовать «К ноге!» или натравить на соседа: «Куси его, Шарик, куси!»

Вспоминать о соседях, бывших, так сказать, его друзьях-партайгеноссен, ему всегда было тяжко. Вякнул о возможности пересмотра границ Российской империи, то бишь, Державы, когда трагикомический августовский фарс вознес его на башню броневика, пардон, т а м а н с к о г о танка, так тут же и получил по шеям из Вашингтона.

– Не балуй, – недвусмысленно дали ему понять с берега Потомака. – Стоять смирно! Не для того мы тебе власть с в а р г а н и л и, чтобы ты нам тут самостоятельность проявлял, амбициозные к о н и к и выбрасывал.

И через д р у г а  д о м а прозрачно намекнули о нежелательности каких-либо претензий к соседям – пусть нищают без помех со стороны России. Никаких объединительных союзов, разве что для б л е з и р у, а субъектам Федерации набивать глотки суверенитетом, пока не подавятся. А еще лучше, если они полностью обособятся от Москвы, хватит с него и титула Нечерноземного Короля.

Разумеется, он понимал, что попал между жерновами, порою делал попытки высвободиться, взбрыкнуть, как бывало, когда пошел во время о́но в разнос, не догадываясь, что фрондерство на октябрьском пленуме, привлекшее к нему внимание российского люда, тоже было инсценировано заокеанскими режиссерами.

– Не извольте беспокоиться, ваше величество, – убедительно говорил ему д р у г  д о м а, когда оставались наедине. – Народ вас боготворит, на полном серьезе толкует о помазаннике Божьем. Что же касается омандаченных к о з л о в, то мы их как пить дать разгоним по стойлам, дайте только срок надлежащий, момент необходимо подобрать.

В е л и ч е с т в о м тайный советник стал именовать вождя, когда тот шантажом и угрозами вырвал у омандаченных к о з л о в особые должностные привилегии. Поначалу вождь морщился, слабо протестовал, но д р у г  д о м а сводил такое величанье к шутке, перемежал высшее обращение французским с и р, и постепенно приучил подопечного гауляйтера воспринимать отнесенные к нему слова в а ш е  в е л и ч е с т в о как естественные.

Пока еще не для посторонних, разумеется, ушей, для приватного только обихода.

По расчетам советологических лабораторий штатовских антисоветских университетов каждый день правления е г о  в е л и ч е с т в а требовал в будущем не менее десятка дней на восстановление разрушенного. И коэффициент этот постепенно возрастал.

Тайному советнику вменялось в обязанность удержать Нечерноземного Короля на троне не менее пяти лет. Тогда России понадобится полвека, а то и более, чтобы достигнуть уровня хотя бы пятьдесят третьего года. А может быть, и вообще исчезнуть с карты мира как географическое понятие.

При этом надлежало избежать по возможности гражданской войны, того русского бунта, который страшен и беспощаден. Ненависть к России была заложена в тех, кто управлял нынешней Америкой, на генетическом уровне, а ненависть порождала неизбежный страх перед возмездием, которое могло обрести непредсказуемые формы, было, так сказать, ч р е в а т о осложнениями.

За океаном хорошо знали: ракеты подвижных комплексов СС-25 запросто достают до берегов Гудзона и могут ахнуть прямехонько по Уоллстриту.

Положение было далеко не таким уж и простым, как поначалу р а д у ж н о представлялось высоколобым прогнозистам. Возник синдром, который русские обозначают поговоркой: и хочется, и колется. Их в е л и ч е с т в о, нашпигованный тайным советником, был готов затеять любую драку, но подстрекатели резонно опасались неуправляемости процесса, который мог пойти вдруг в нежелательном направлении.

…На третий день вынужденного о т г у л а голову п р а в и т ь Особо Важное Лицо не захотело. Инстинктивно вождь ощущал, что нельзя бесконечно насиловать пусть и крепкий, но человеческий организм, выгонял вредные элементы затяжными банями и прыжками у волейбольной сетки. К гольфу, к которому усиленно его приобщал д р у г  д о м а, он оставался равнодушным.

Бесстрастно поковыряв вилкой в тарелках с утренними явствами, вождь залпом хлопнул чашку остывшего уже кофе без сахара, запил горечь глотком минеральной воды и спустился на прогулочную дорожку, которая начиналась от резного крыльца, выполненного в стиле т е р е м о к.

Едва ли не к самому крыльцу подступали деревья векового бора, в который строители врубили новую огромную дачу. Как и его предшественники, вождь не захотел жить в загородных резиденциях б ы в ш и х, и ему, народному борцу с привилегиями, в рекордные сроки – книга Гиннесса! Ау! – соорудили симпатичную таки с а р а ю ш к у.

Прогулочная дорожка была аккуратно разметена, и едва отошедший от первых двух дней пребывания в  о т г у л е бывший партайгеноссе, а ныне некоронованный с и р, неторопливо и скрипуче зашагал по белой подстилающей поверхности правительственного, так сказать, т е р р е н к у р а.

От вождя скрывали, естественно, что судьбу е г о  в е л и ч е с т в а едва-едва решили компьютерные системы, установленные далеко-далеко от новехонькой х и ж и н ы Народного Любимца. Не догадывался вождь и о том, что еще неделю назад он пребывал в ранге приговоренного к мученической смерти, и что некий седовласый джентльмен, о существовании которого Нечерноземный Король никогда не узнает, новым мозговым раскладом решил его судьбу.

Держали от Важного Лица в секрете и имя новой жертвы, его врага-друга, которого вождь пылко возлюбит после 23 февраля и, разъярившись на красно-коричневых убийц и смутьянов, обрушится на них всей необузданностью недалекой, но агрессивной и решительной натуры.

«Почему я не пошел в Лесной институт? – с тоскою подумал вождь, оглядывая мощные, в два охвата, деревья, сопровождавшие его в прогулке по т е р р е н к у р у. – Работал бы лесничим, жил на природе, среди птиц и зверей, от которых никогда не придут к тебе предательство и подлость. И никакой тебе борьбы за власть… В помине нет много понимающего о себе б ы д л а, кучки омандаченных, невесть что возомнивших о себе к о з л о в. И никаких д р у з е й  д о м а, наконец. Только ты и природа… Благодать!»

Процесс распада личности е г о  в е л и ч е с т в а зашел уже так далеко, что мысль о том, что в сознании народа он давно стал символом подлого предательства, эта мысль уже не могла пробиться в сознание вождя.

И размышления о покойном житье-бытье в звании лесничего не могло уже вызвать истинного раскаяния и духовного очищения, и лесная дорожка, заботливо освобожденная от выпавшего ночью снега з а в ы ш е н н ы м и дворниками, не вела, увы, к храму.

«Причаститься бы, что ли, – пронзительно смела иные соображения определенная мысль. – Рыжиков доставили из Вологды, огурсоны двухдюймовые имеются… А в компании кто?»

Вояка-забулдон находился в столице, на всякий случай б д и л. Тайный советник консультировался с шефами за океаном, используя супер, сверх, спец и так далее связь американского посольства.

Другие советники? Вождь терпеть их не мог, хотя и пользовался ими на п а н е л ь н о м уровне, употреблял, другими словами. Для задушевного, интимного сиживанья за столом к е н т ы  с рыбьими глазами не годились.

Некоронованный король достиг середины т е р р е н к у р а  и, потоптавшись у деревянной беседки, двинулся по второй половине трехкилометровой дорожки.

Высоченные стволы пронизывало приподнявшееся солнце. Легкий морозец бодрил и вселял надежду, которую и х  в е л и ч е с т в о терял по десятку раз на дню.

Из-за деревьев пришел приглушенный стук клювом по древесине трудолюбивого дятла.

«Стучит, – ухмыльнулся одинокий человек в лесу. – На меня, небось, стучит… Материал Крючкову в досье готовит».

Лесной затворник вздохнул. Собственная шутка не развеселила его.

– Сраная жизнь, – громко произнес он в сердцах. – Свита будто у Людовика, а за столом посидеть не с кем…

Вождь сердито сплюнул в синеющий снег, вспомнил о рыжиках из Вологды и торопливым шагом, подстегиваемый нестерпимым желанием, направился к жилищу.