355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Станислав Гагарин » Вечный Жид » Текст книги (страница 26)
Вечный Жид
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 18:01

Текст книги "Вечный Жид"


Автор книги: Станислав Гагарин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Пророки, сочинитель и литературный критик схватились за оружие, но вождь остановил их.

– Вечный Жид, – сказал товарищ Сталин.

Одетый в белое Агасфер приближался молча к стоящим на ступенях товарищам.

Фарст Кибел шел неторопливо, твердо ступая по заполняющей подземный коридор с р е д е  и, не проваливаясь, передвигался по зловещей, теперь сияющей в свете фонарей жидкости я к о  п о  с у х у.

Не произнеся ни слова, дошел Зодчий Мира до ступеней, одолел одну, затем вторую, третью…

– Я опоздал, – тихо произнес Вечный Жид. – Простимся…

Он повернулся туда, откуда пришел, и склонил голову.

Затем резко поднял руки, и жидкость мгновенно исчезла, обнаружив пустой пол, устланный новоострожской лазурного цвета плиткой.

– Идемте, – сказал Агасфер, поворачиваясь к соратникам и ступая на следующую ступеньку. – Информация была ложной. Нам больше нечего делать в подземелье.

Когда миновали деревянно-железную дверь с расстрелянным замком, Станислав Гагарин склонился к уху Иосифа Виссарионовича.

– Что это было? – шепнул писатель.

– Серная кислота, – ответил вождь.

VI

Первый захандрил.

Специалистам, готовящим будущих убийц-террористов, приходится нелегко, когда они – и довольно часто – сталкиваются с подобным явлением.

В психологии его называют синдромом о ж и д а н и я.

Он срабатывает и опасно делает успех будущей операции проблематичным в тот момент, когда подготовка к террористическому акту завершена, стрелки, так сказать, расставлены, оружие изготовлено, и дело осталось за наступлением часа и к с.

Тогда и возникает проклятый синдром, который ни в какую задницу, увы, не засунешь, на непредвиденные обстоятельства не спишешь. Фактор сей никому, даже богам одолеть не удавалось, ибо с Временем не поспоришь и победить его не дано никому. За Временем можно только следовать, безропотно и смиренно.

Ждать и догонять – хреново, и трудно сказать, какое из них – первое или второе – состояние хренове́е… В погоне содержится действие, и активное при том. А вот ждать… Тут беспомощность твоя перед ликом Времени и проявляется, дружище.

И нет Времени единого, целого, монолитного, что ли… Время разлито повсюду, образуя гигантский, непостижимый разумом калейдоскоп, непрестанно меняющихся и немыслимых узоров, сплетающихся и расплетающихся ходов и переходов, чудовищный лабиринт временны́х коридоров, параллельно текущих потоков, сливающихся порою в мощный и бурный вал, разбивающийся затем на мирно журчащие ручейки, собирающие из малых струек огромные величественные озера.

Узор Времени для человеческого разумения недоступен и потому таинственно опасен для рассудка. Нельзя безнаказанно всматриваться в лик Времени, не рискуя при этом превратиться в камень.

Время вовсе не течет, как наивно полагали древние, хотя и перемещает нас, грешных, в особом, подвластном только ему пространстве, в котором оно позволяет нам существовать в разных ипостасях.

В одном ряду блаженствуем вдвоем, в другом – бросаем злые камни, а в третьем – мглистый окоем грозит сгубить разгаданною тайной…

– Ну вот еще, – сердито заявил вслух Станислав Гагарин, бросая в е ч н о е китайское перо, подаренное ему во время оно забайкальским писателем-милитаристом Аркашей Белым, и выпрямляя затекшую спину, – этого мне еще не хватало… Стихами, понимаешь, вдруг заговорил!

За окном задувала февральская метель, шкрябал лопатой по снегу дворник, стрелки морских часов – сувенир от Игоря Чеснокова – над диваном домашнего кабинета подобрались к восьми.

Было субботнее утро 27 февраля 1993 года. По времени роман «Вечный Жид» был закончен, его сюжетная струя прервалась еще во вторник, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, или по-теперешнему – День защитников Отечества.

Станислав Гагарин в тот памятный день окончания операции «Most» и последнюю главу изладил, а вот события, которые предшествовали сему, записать не успел.

События случились чересчур бурные, и, принимая в них активное участие, писатель попросту не успел перенести произошедшее на бумагу.

В последнее время он читал перед сном «Письмена Бога» аргентинца Борхеса и с удивлением узнавал, что Хорхе Луиса волновали те же проблемы, что и русского писателя из Подмосковья.

Станислав Гагарин собирался сравнить Время с раскидистой кроной вселенского древа, где можно одному существу усесться подобно птицам сразу на разных ветках, не касающихся друг друга, и Хорхе Луис Борхес утверждал: канва времён, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или, наоборот, век за веком так и не перекрещиваются, заключает в себе мыслимые и немыслимые возможности человека.

Сегодня Станислав Гагарин писал с шести утра и чувствовал: пора бы и прерваться. Только не удержался и привел в собственном романе слова аргентинца:

«В большинстве… времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я – нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом – вы, проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем – я произношу эти же слова, но сам я – всего лишь мираж, призрак».

– Завтрак на столе, – послышался голос Веры Васильевны.

«Подымайся ты, который, увы, не призрак, – весело сказал себе Станислав Гагарин. – Хлеб насущный тебе категорически необходим».

Снять у Первого синдром о ж и д а н и я поручили С. А. Тановичу.

VII

Выход на поверхность через Зоологический музей оказался перекрытым.

Отстреливаясь от наседавших преследователей, товарищ Сталин, Конфуций, Магомет и писатель уходили в подземную бездну русской столицы.

Вечный Жид покинул их тогда же, после осушения им резервуара с серной кислотой.

– Сами отказались от помощи Агасфера, – ворчливо произнес он, прощаясь. – А вот Диму Королева от вас я заберу. Его не было в Звенигороде на Рождество, клятв и обязательств критик наш не давал, да и что я скажу его маме, если случайная пуля зацепит парнишку… И брата Иисуса захватываю с собой. Он мне потребен в небольшой операции.

И Агасфер с Христом, со злополучным Димой Королевым исчезли.

Остались в подземелье пророки, Магомет и Конфуций, пожелавшие стать простыми смертными, и вождь, которому, видимо, ничто не грозило, да Станислав Гагарин, этот не боялся, как принято говорить, ни бога, ни черта и любую опасность видел в гробу, хотя и безрассудным смельчаком не был, на рожон не лез и браваду полагал исходящей от недостаточности ума.

Но четверка поднаторевших в ратном деле человеков – сила… Да еще какая! С такими не справишься в одночасье, этих не так-то просто ухайдакать.

– Нужны варианты, понимаешь, – сказал товарищ Сталин, когда задержались перевести дух на нижнем горизонте.

Судя по пространственной ориентировке, которой ведал штурман-сочинитель, он прокладывал подземный курс, мысленно передвигаясь по поверхности Москвы, их загнали в район, расположенный под бывшим Страстным монастырем, который снесли уже после войны по с т р а́ с т н о м у желанию «известинцев» убрать с их глаз о п и у м для народа.

Сейчас там высился стандартный по архитектуре кинотеатр «Россия», и Станислав Гагарин затруднялся решить для себя: кощунство ли это с надругательством наравне или продолжение традиции, некая преемственность, что ли… Ведь мир теней, особливо в телеварианте, тот еще о п и у м для народа, почище героина будет.

На протяжении участка от Манежной площади до Советской героев наших планомерно ж а л и все ниже и ниже под землю.

То приходилось им плавно спускаться на марш-другой ж и в ы м, работающим, в смысле, эскалатором, то грохотать по неподвижным ступеням, бывало – пользовались колодцами со скоб-трапом.

Под зданием Моссовета они едва не попали в ловушку, ещё чуть-чуть – и навсегда бы остались в странной камере, в которую принялся поступать газ. Спасла расторопность Абу Касима, сумевшего извлечь друзей из душегубки.

Затем наметился подъем, и когда спецгруппу вновь загнали в угол, до асфальта площади их отделяло чуть поменьше сотни метров.

Преследуемые оказались на перроне еще одной недействующей станции метро, туннель которой с обеих сторон был забран металлической решеткой.

Пророки, вождь и Станислав Гагарин достаточно ловко увертывались от автоматных очередей, ныряя в подобие ниш, в которых стояли некие скульптуры, рассмотреть их не удавалось по скудости освещения и недостатку времени.

Постепенно их вытеснили к противоположному концу перрона, за ним виднелась решетка в виде двухстворчатых ворот. Закрытые ворота исключали возможность уйти во мрак подземелья.

К эскалатору пройти было нельзя. Его закрывала стена из деревянных щитов. Оставалась дверь с черепом и надписью «Смертельно!» Дверь обнаружил писатель в самом конце перрона, когда попытался открыть решетчатые ворота.

– Смотрите, Кун-фу! – крикнул он китайцу, случившемуся рядом.

Вдвоем они отвели клинкетные запоры и увидали вместо ожидаемых трансформаторов и рубильников просторное пустое помещение.

«Отсидимся», – решил Станислав Гагарин, полагаясь на металлическую дверь, которая закрывалась изнутри.

Так они и поступили.

Но этот маневр незамеченным не прошел. Уже через несколько минут в дверь забухали сапогами и прикладами, глухо требуя – металл с трудом пропускал звуки – открыть дверь и выйти вон на милость победителей.

Лица пророков были бесстрастны, и только вождь тихонько матерился, а Станислав Гагарин осматривал выбранную им самим же западню.

Сочинитель полагался на собственное чутье, интуиция не могла подвести Папу Стива, и потому он верил, что потянуло его через дверь с черепом не случайно.

Довольно скоро он обнаружил подсобный чуланчик, похожий на тот, где писатель у л о ж и л усатого телекозла, когда невидимкой посещал сатанинскую ф о н д я ру. И точно такую же лифтовую дверь без кнопки вызова, как и в прошлом разе. За створками из светлого, под цвет стен, пластика явно скрывалась шахта, но вызывание лифта казалось неразрешимой проблемой.

И даже прорези для тайной перфокарты Станислав Гагарин не обнаружил.

– Задачка каждому и всем, – сказал он вождю, Конфуцию и Магомету. – Тут явный лифт, но как работает он – неизвестно.

– Сюда приезжают – и только, – заметил Ал Амин. – Здесь выход…

– Одностороннее, понимаешь, движение, – спокойно определил вождь, достал из-за пазухи трубку и неторопливо раскурил табак.

Буханье в дверь затихло.

– Вот придет Годо и чудесным образом извлечет нас отсюда, – усмехнулся почтенный учитель Кун.

– На Годо надейся, а сам, понимаешь, соображай, – ответил китайцу товарищ Сталин. – Только бы вонючие к о з л ы не помешали…

Он кивнул в сторону металлической двери, которую закрыли на клинкеты. Теперь снаружи открыть ее было невозможно, разве что расстрелять из пушки прямою наводкой.

– Почему из пушки? – разрушил Магомет мысленно высказанную писателем страусову надежду. – Такую дверь гранатомет ж е л е з н о одолеет.

– Типун, вам, понимаешь, на язык! – рассердился товарищ Сталин. – Хотя, конечно, против б а з у к и нам не сладить…

Писатель подошел к светлой лифтовой дверце и забарабанил в нее, будто требуя держащих лифт жильцов прислать его на первый этаж.

«А на каком этаже находимся мы?» – подумал он, остывая и уже стыдясь проявленной им слабости.

Некоторое время они молчали. Станислав Гагарин подумал вдруг о стрелах-молниях из глаз вождя, как превращал в ничто он ими ломехузных монстров, описанных в романе «Вторжение», он предшествовал «Вечному Жиду», но практической, видимо, пользы на сей момент от сталинских молний извлечь было нельзя.

За металлической дверью послышались неясные голоса. И вновь дважды пнули в гулкое железо кованным спецназовским ботинком.

– Раскудахтались, – скривил лицо в усмешке молодой китаец. – Петухи! Лапши бы из вас наварить и скормить семиглавому дракону Хуй-Вэй-Бину.

Имя дракона, произнесенное Кун-фу, не шокировало Станислава Гагарина, который знал, что одиозное в русском языке слово х у й  в китайском имеет семнадцать вполне безобидных значений, в том числе пожелание доброго здоровья и личного счастья.

«Значит, когда тебя посылают на х у й, переводи слово с китайского и благодари пославшего, – в который раз усмехнулся сочинитель. – Тоже по-китайски».

Он вспомнил одну из невинных фраз, записанных ему в блокнот Мишаней Демиденко, китаистом:

– Ни вэй шэма на хуй села! Зачем ты мне ответил на письмо…

Тем временем, за дверью возник и продолжился ровный шипящий звук, будто и в самом деле в брошенную станцию метро затащили дракона из Поднебесной.

«Когда примусь за третий роман, – подумал Станислав Гагарин, – о Гражданской войне в России и Вселенской бойне, то буду спрашивать совета у Кун-фу. Ведь философ окончил дни, когда приблизилась эпоха Чжаньго – Эпоха сражающихся царств».

Дальше хотелось домыслить: если выберемся из нынешней заварушки. Но сочинитель не хотел продолжать внутренний монолог в фатальном ключе и вспомнил, как однажды в разговоре наедине почтенный учитель Кун сказал писателю:

– Из того, что я знаю о вас, – вы мой последователь, Папа Стив.

«Он прав, – подумал тогда Станислав Гагарин. – Я ведь тоже мечтал превратить собственную фирму в большую и дружную семью. И мечтаю об этом до сей поры, хотя предавали меня поганые ч л е н ы неоднократно…»

Разумеется, Конфуций был наивным – как и Станислав Гагарин? – утопистом. Пытаться в Шестом веке до Рождения Христова заменить систему тогдашних к и т а й с к и х наказаний методом убеждения – это, знаете ли, надо уметь!

Положив в основу собственного Учения понятие ж э н ь – человеколюбие, Конфуций в книге «Лунь-Юй» – «Суждения и беседы» – более сотни раз прибегает к понятию ж э н ь, а на первый вопрос: «что такое ж э н ь?» откровенно отвечает: «Не делай человеку того, что не желаешь себе, и тогда исчезнет ненависть в государстве, исчезнет ненависть в семье».

– Так это же категорический императив Канта! – воскликнул Станислав Гагарин, впервые прочитав «Суждения и беседы».

Так оно и было. И чем больше знакомился писатель с воззрениями новых друзей, тем очевиднее становилось, что императив д о б р а заложен изначально в каждую из религий.

«А коли так, – неоднократно думал Станислав Гагарин, – то нет и не может быть серьезных разногласий между христианином и буддистом, мусульманином и приверженцем Заратустры, протестантом и конфуцианцем. К чему тогда споры, переходящие в кровавые разборки, если в основе каждого учения заложена проповедь д о б р а?!»

Шипение за дверью усилилось, и сквозь металл прорвался вдруг хищный голубой язык.

– Вот и жало вашего х у ё в о г о дракона, Кун-фу, – сказал Станислав Гагарин. – Они режут дверь автогеном!

ВЕРНЫЙ ЖИД, ИЛИ ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЛАЗАРЯ
Звено десятое
I

Тринадцатого февраля, в субботу, приехал Полянский.

Три недели д о с т а в а л он Станислава Гагарина по телефону. Анатолий Филиппович вознамерился написать приключенческий боевик «Двойной шантаж», поставив в основу сюжета бандитский захват Федотовой и ее головорезами Российского творческого объединения «Отечество».

– Слава, послушай, – говорил писателю его коллега и даже бывший советник, осуществлявший связь с министерством обороны, когда им руководили Язов и Ачалов, и, в частности, познакомивший издателя с десантными генералами Лебедем и Грачевым, – я обязан узнать историю федотовского п у т ч а из первых уст, от тебя, то есть. Приезжай ко мне на Флотскую, я заварю чаю покрепче, включу магнитофон и стану тебя писать…

Но с визитом на улицу Флотскую не получалось. Держали приключения в преисподней, нервная, как на фронте, работа в Одинцове, приковывал к стулу «Вечный Жид», куда писатель, лихорадочно торопясь – а вдруг убьют в таинственном туннеле? – заносил впечатления от общения с пророками, вождем и Зодчим Мира.

Наконец, Станислав Гагарин сказал Полянскому телефон, но тот все ныл по поводу загоревшегося желания написать о приключениях Папы Стива роман, и отсутствия, увы, стержневого материала.

– Вот что, Толя… Приезжай-ка лучше ты ко мне. Подышишь лесным воздухом, а магнитофон и у меня найдется.

Поскольку Полянский никогда у Станислава Гагарина не был, последний встречал его на перроне в Перхушкове.

Едва они поздоровались, Анатолий Филиппович спросил:

– Напомни мне любимое твое слово… Как ты их, мудаков, называешь? Ах да! Ломехузы… Вот-вот! Вчера я был у Борового. Вот он и есть, оказывается, подлинный, без подделки, настоящий л о м е х у з а!

А дело было так. На некоем конгрессе познакомился Полянский с Константином Натановичем Боровым, крупным ж у к о м из биржевых свеженапеченных д е р ь м о к р а т и е й экономических бандитов, недавно пересевшим в седло новой кобылы по кличке Политика.

Натаныч Боровой во всю распинался с трибуны за русское национальное искусство, ратовал за подъем настоящей культуры, сидел потом рядом с письме́нником, ласково звал к себе, обещал любую поддержку.

Толя-наивняга, водивший Папу Стива во время оно к краснобаю Руцкому – получили тогда сочинители от фуя уши, наивный Толя клюнул на крючок и подался к Боровому на в с т р е ч а н к у.

Была, была у Филиппыча тайная мысль облагодетельствовать Папу Стива, пробудить у хищника Борового меценатское чувство.

Как знать, авось, и подкинет Станиславу Гагарину пару-тройку миллионных десятков, купит председателю бумаги на «Ратные приключения», ведь в одном из томов, уничтоженных Федотовой, застрял и Полянского «Взрыв», отличная повесть из афганской войны.

– И ты знаешь, что сказал мне Натаныч Боровой? – говорил Полянский, когда шли они на Власиху зимней лесной тропинкой. – Понятий спонсорства, меценатства, благотворения в бизнесе нет… Это понятие с о в к о в о е, его русские ленивые дебилы сочинили!

– Так и сказал?

– Форменным образом! Но если вашему Станиславу Гагарину нужен богатый х о з я и н, такого хозяина мы ему найдем. А Станислав Гагарин будет у него менеджером, управляющим, значит.

– И заставят меня печатать Кристи и Чейза, Тарзана и Анжелику, «Сексуальные анекдоты», «Пособие для педерастов», а также «Луку Мудищева», как шедевр русской классики, – спокойно проговорил Станислав Гагарин, на иное отношение а к у л ы Борового к  р у с с к о й литературе председатель и не рассчитывал, он хорошо знал, кто такой Константин Натаныч. – Спрос, мол, и рынок определяют тематику изданий. И тебе, Толяша, в таком издательстве печататься н е п р о х а н ж е. Не нужен ты н а т а н ы ч а м, милок.

– Я ему толкую: а как же Станиславу Гагарину дело развернуть? Пусть в банк идет, ссуду получает, маркетингом, то бишь спекуляцией займется… А ваши громкие слова на конгрессе, призывы помогать культуре? Это, мол, только политика, дорогой Анатолий Филиппович, отвечает сей л о м е х у з а. Мало чего с высокой трибуны не скажешь… Ложь в политике – первейший прием, дорогой мистер Полянский. Плюнул я на Борового, мысленно, конечно, и ушел.

– Теперь напиши горький мемуар на манер Пешкова: «Мое интервью с миллионером», – подначил товарища Станислав Гагарин.

– Сволочи они, нувориши, хапуги и подонки, – ругался в лесном воздухе Полянский. – Выходит, что я именно их, гадов, в Белом Доме защищал?

За обедом, когда большая часть гагаринской исповеди легла уже на ленту, Полянский с горькой бравадой, где значительную часть составляла обида, сказал:

– Шикарную мне днями к с и в у передали. Диплом защитника Белого Дома. Отличие теперь имею и привилегию. Когда всех д е р ь м о к р а т о в как предателей России прижмут к ногтю, меня на фонаре повесят первым.

II

Автогеном резали в двери круглое окошко.

«Затем швырнут гранату, другую, – обреченно подумал Станислав Гагарин. – И туши свет… Размажут по стенке, собирать будет нечего».

Прочитавшие его мысль пророки опасливо переглянулись и сместились к двери в чуланчик, в котором при желании могли бы втиснуться оба, да и для товарища Сталина с писателем нашлось бы местечко.

«Пули дверь не берут, – продолжал лихорадочно соображать писатель. – Но едва появится автогенная щель, можно звездануть через нее по тем фраерам, что добираются к нам столь изощренной методой. Из к а л а ш н и к а  и врезать!»

Соглашаясь с ним, Магомет и Конфуций приподняли стволы автоматов.

«И снова зло! – горестно констатировал Станислав Гагарин. – Снова смерть, желание настичь и обязательно уничтожить себе подобных… Знают ли они, кто рвется к нам, загнанным в западню, с автогеном – у них, поди, и похлеще имеется что – об истинной миссии тех, кого гонят сквозь подземелье? Ведь мы находимся здесь, чтобы сорвать покушение на якобы любимого ими, якобы в с е н а р о д н о назначенного россиянами президента… Разумеется, не знают, кто мы на деле, нет. Для тех парней, что за дверью, мы исчадия ада, кровавые террористы, фанатики и мафиози. Но почему безмолвствует вождь? Надо ведь действовать как-то…»

– Товарищ Сталин не торопится, понимаешь, – ухмыльнулся в усы Иосиф Виссарионович и озорно подмигнул сочинителю. – Товарищ Сталин наблюдает… События только развиваются, понимаешь! Вы разве ничего не слышите, дорогой партайгеноссе?

Писатель напряг слух. Поначалу ничего, кроме свистящего шипа пламени, вырывающегося из автогенного резака, Папа Стив не расслышал. Затем пришел посторонний шум. Поначалу звук был неясен, но вскоре Станислав Гагарин явственно различил: по лифтовой шахте движется кабина.

Положив для себя необходимость исследовать в романе «Вечный Жид» всесторонне категорию зла, Станислав Гагарин просмотрел немало авторов Древнего, Среднего и Нового времени, от Геродота и Тацита до Эриха Фромма и Иоанна Ладожского, хотя последнему л о м е х у з ы, окружившие патриарха, запретили печататься в церковных изданиях.

Помнится, сочинителя потряс еретически прямой вопрос Блаженного Августина, с которого начиналась его знаменитая «De Libero Arbitrio» – О свободе воли – ее так любил цитировать покойный отец Мартин, с ним Папа Стив не раз обсуждал противоречивую сущность упомянутой категории.

Святой Августин вопрошает:

– Скажи, пожалуйста, не Бог ли источник зла?

Чуть ниже философ вякнет, что его беспокоит страшное подозрение: если грехи исходят из тех душ, которые созданы Богом, а души эти от Бога, то где же, как не в Боге, находится опосредованный источник зла…

И столь крамольная мысль закрадывалась в сознание не только Блаженного, увы, Августина. Вот и Мартин Лютер с красноречивым жаром доказывал Папе Стиву, что ничего мы не совершаем по человеческой воле, но токмо в зависимости от предвидения и от того, как полагает Он, по непогрешимой и неизменной собственной воле…

Так-то вот, товарищи судари!

Непомерная занятость председателя в фирме и в подземных баталиях изматывали его, но добираясь до койки, он брал с собою то сочинение Карла Юнга, то Николая Бердяева, то сборник «Ритм, пространство и время», читал на сон грядущий Евангелие и Коран, перелистывал Зигмунда Фрейда и книги о фюрере, исподволь готовясь к роману «Гитлер в нашем доме», третьему в эпопее о пророках и вождях.

Днями писатель зачитался сочинениями Артура Шопенгауэра «Об основе морали» и был поражен четкостью формулировок непризнанного – какая аналогия! – при жизни философа, который ясно и откровенно утверждал – в основе любого зла лежит з а в и с т ь. Именно зависть суть главный источник з л о ж е л а т е л ь с т в а, другими словами – н е н а в и с т н и ч е с т в а, которое чаще всего и сражается с яростью против добродетели ч е л о в е к о л ю б и я.

«Фули я всю жизнь башку ломал над вопросом – почему меня, человеколюба и людоведа, не причинившего никому зла, по крайней мере, не п о ж е л а в ш е г о никому плохого, некоторые людишки, мягко говоря, не жалуют! – с горькой иронией подумал о себе Станислав Гагарин. – Вот ведь черным по белому пишет для тебя товарищ Шопенгауэр: главный источник зложелательства – з а в и с т ь, или скорее она сама уже есть зложелательство, возбуждаемое чужим счастьем, состоянием или преимуществом. У меня никогда не было состояния, не было литературного успеха, но, видимо, некие преимущества все же были…»

Сочинитель вспомнил слова Геродота о том, что зависть изначально присуща человеческой натуре, и вздохнул.

«Не мог ты, мудила, пораньше умницу Артура почитать», – упрекнул себя Станислав Гагарин, хотя и понимал, что прежде Шопенгауэра держали в спецхране, а допуск оформлять писатель разумеется бы не стал: не терпел бюрократической волокиты.

На этой фразе пришлось прерваться: позвонил Саша Гайдук, офицер-ракетчик, с которым связывала Станислава Гагарина многолетняя дружба. Говорили о возможности уже в этом году поставить Папе Стиву домишко на участке, который получил в Дорохове Николай Юсов, последний утром того же дня дал полное д о б р о выделить тестю кусочек землицы соток эдак в полдюжины.

Потом случился ужин, писатель звонил главному редактору Галине Поповой и технологу Вере Здановской, памятуя о  п р о щ е н н о м воскресенье, убеждал их не держать на него сердца за возможно причиненные им обиды.

Уже в двадцать один час набрал номер Татьяны Павловой, помощницы председателя, наметил программу на завтра, а затем рассказал ей, что именно написал в романе про з а в и с т ь, снова посетовал на полное отсутствие каких-либо факторов, по его разумению, из которых сочинителю можно было бы завидовать.

– Неужели вы не понимаете, Станислав Семенович! – воскликнула Татьяна. – Вам завидуют уже потому, что вы всегда и всюду индивидуальны…

И Папа Стив не в состоянии был скрыть восхищения ответом.

«Увы, – вздохнул председатель, записывая эти строки, – слаб я на похвалу, и ничто человеческое мне не чуждо. Опять же – хвалили в жизни меня не часто…»

…Сочинитель напряг слух. Поначалу ничего, кроме свистящего ш и п а пламени, бьющего из съедающего металл резака, Станислав Гагарин не расслышал. Затем возник посторонний звук. Новый шум был непонятен, но вскоре председатель натурально определил: по шахте лифта перемещается кабина.

Остановилась кабина именно там, где ждали ее узники странного бункера, едва не ставшего для них смертельной ловушкой.

Створки распахнулись, и перед вождем, Кун-фу, Магометом и Станиславом Гагариным предстал улыбающийся Иисус Христос. За ним угадывалась некая стертая фигура в синем о м о н о в с к о м спецкостюме, бледное лицо с надвинутым на глаза краповым беретом.

– Побыстрее, товарищи, побыстрее, – поторопил растерявшихся несколько друзей галилеянин, гостеприимным жестом приглашая их в замершую кабину.

Вшестером в кабине было тесновато.

– Потянет ли? – усомнился Станислав Гагарин.

– Едем вниз, – ответил Иисус Христос и нажал кнопку.

Лифт стремительно ухнул, будто полетел в пропасть, не удерживаемый тросами.

– Не извольте беспокоиться, товарищи, – подал голос зажатый в угол Конфуцием и Магометом краповый берет, – Техника у нас на грани фантастики, не подведет.

– Полковник Мандюкевич, – представил подавшего голос о м о н о в ц а Иисус Христос. – Начальник спецтюрьмы… Наш человек!

«Ни хрена себе хрена, – подумал Станислав Гагарин, нимало не беспокоясь, что мысли его прочтут товарищи. – Из огня да в полымя! Надеюсь, партайгеноссе Христос знает, что делает…»

Лифт тем временем, обреченно пролетев несколько уровней, резко встал на неизвестном горизонте.

Первыми, кого узрели обитатели спасительной кабины, были два рослых мордоворота. Они держали автоматы на изготовку, направив стволы на возникших перед ними людей. Физиономии их были искажены сиюминутным намерением стрелять и смягчились не прежде, чем они увидели среди прибывших собственного шефа.

– Вольно, – сказал им шеф. – Эти со мной…

Вторую парочку автоматчиков они увидели за другой дверью, а потом обнаруживали их через каждые двадцать метров, когда обходили новое хозяйство, открытое ими в московской подземной галактике.

– Пожалуйте в мой кабинет, – любезно предложил полковник Мандюкевич, когда сопровождаемая им группа добралась до решетчатой двери, охраняемой неизменной парочкой ц е р б е р о в. – Имеется голландское пиво и  р ы б е ц  к нему, прямо из Цимлянского завезенный…

– С рыбцом погодим, полковник, – прервал Мандюкевича товарищ Сталин. – На выход спешим, понимаешь, дело есть на поверхности.

– Но позволить короткую экскурсию мы себе можем, – мягким тоном вклинился Иисус Христос. – И нам любопытно, и писателю для истории необходимо…

– А допуск у товарища имеется? – подозрительно глянул на Папу Стива м а н д ю к е в и ч  в берете.

– У товарища, как в Греции, – все имеется, – заверил полковника вождь.

…Подземная тюрьма ничем особенным от тех, что на поверхности, не отличалась. Разве что находилась глубоко под землей – по прикидке штурмана никак не менее чем на двести метров – и бежать из нее было куда сложнее.

Камеры, камеры, камеры…

Лишь одной стороной – вместе с дверью – выходили они к миру зарешеченным пространством. Копать вниз – не имело смысла, разве что тому, кто поставил задачу добраться до центра Земли. Вверх – не совладать с двухсотметровой толщей. В стороны – шансов на успех не больше… Даже и выберешься если неким чудом через дверь – куда ты пойдешь бесчисленными коридорами и туннелями московской преисподней?

Были камеры – одиночки с унитазом и умывальником, были двойняшки для житья с напарником, на четверых узников, шестиместные, а также двадцати– и сорокаместные с о р т и р о в к и, как назвал их тюремный Вергилий, полковник Мандюкевич.

Станислав Гагарин так и не узнал никогда, чем заворожил тюремщика Иисус Христос, на какой сотрудничали они основе, только был краповый берет воплощенной любезностью. Забегая вперед, скажем, что всучил им на прощание по тройке р ы б ц а каждому в пакете, всучил-таки, д и р и ж е р окаянный…

Мандюкевич и комнаты для допросов показал, уютные камерки для приватных бесед к у м а  с зэками, сияющий блестящими кастрюлями камбуз, поражающий архистерильностью, длинные тележки, в которых развозят пищу по камерам-норам, душевые кабины со стенами из прозрачного пластика, дабы охранники видели: заключенные моются, а не предаются греху с о д о м и и.

Увиденное было страсть как санитарно-гигиеническим и  х и л я л о скорее под госпиталь, нежели походило на приют х о з я и н а для его неразумных ребятишек.

Не было лишь одного – самих зэков.

Станислав Гагарин не утерпел и напрямую спросил полковника.

– Ждем-с, – односложно ответил Мандюкевич. – Как видите – хавира им готова.

– Какой предвидите контингент? – осторожно спросил неугомонный писатель.

Пророки во время экскурсии подавленно молчали, а вождь с любопытством вертел головой, разглядывал помещения, но тоже безмолвствовал, держался как бы себе на уме.

– Диссиденты, – с готовностью сообщил полковник. – Которые против властей, значит… Патриоты, стало быть, националисты, кто правительство критикует и дружбу с Западом не одобряет. Шибко у м н и ч а е т, одним словом…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю