Текст книги "Вечный Жид"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

IV

Вечный Жид прошел вслед за Станиславом Гагариным в его домашний кабинет, присел на краешек тахты, служившей писателю для сна, когда тот оставался ночевать на рабочем месте.

– Тесновато, – критически поджав губы, поглядывая на плотные ряды книжных полок, с двух сторон подпирающих потолок, заметил Агасфер.

Меж сплошными шкафами, будто зажатый гранитным ущельем разнообразных наук, которые всю жизнь с неослабевающим неистовством грыз сочинитель, стоял письменный стол.

Пробраться к подоконнику мимо стола можно было только бочком.

– Вам бы еще домик в деревне, для работы творческой и огородной, – сочувственно произнес Агасфер.

– Мечтаю о таковом едва ли не с детства, – промолвил Станислав Гагарин. – Но вот уже скоро на пенсию собираться, а домика как нет, так и нет.

Писатель вздохнул.

– Ничего у меня нет… Ни дома в деревне, ни достойной меня славы, ни предметов роскоши, ни грамма золота в доме. Толковых помощников тоже нет. Одна лишь литература да перманентное, то бишь, постоянное разочарование в тех, кто меня окружает.

– О, зохен вэй! – воскликнул Вечный Жид. – И вы имеете переживать за такую, простите, хреновину? Стыдитесь, капитан! Вы таки кондовый Алеша Карамазов… Мне с вас даже смешно, молодой человек. Слушайте сюда!

Фарст Кибел откинулся на тахте и от души расхохотался.

– Ладно, – сказал он, отсмеявшись, – если говорить серьезно, то вы типичный нравственный мазохист, не нравится такое определение гагаринской натуры? Ну хорошо, хорошо… Этический самоистязатель! Годится? Вы постоянно мучаетесь от того, что разочаровываетесь в людях. А ведь могу вам подсказать, как весьма просто избавиться от этого комплекса.

– Научите, – просто сказал писатель.

– Раз и навсегда р а з о ч а р у й т е с ь  в человечестве. Только и всего… Примите на вооружение единственно верный постулат: человек суть вместилище разнообразных грехов и пороков. Сосуд зла – как метко окрестили вы Федотову. Но весь мир состоит из федотовых, рыбиных и павленок. Весь мир, партайгеноссе письме́нник! Хотите возразить?

– Вы дьявол, – неуверенно проговорил Станислав Гагарин. – Мы это уже проходили. Николай Макиавелли, Великий Инквизитор, Игнатий Лойола, Адольф Гитлер и сотни других, исходивших из посыла: в человеке заложено злое начало. Но ведь это антидиалектично!

Вечный Жид заметил у изголовья небольшого формата книжицу, взял в руки, прочитал вслух:

– Анатолий Петрович Скрипник «Моральное зло в истории этики и культуры». И это читается вами на сон грядущий? А как же традиционная библия у изголовья? Ах да, я забыл: вы не относитесь к последователям Христа… Каким вам, кстати, показался Иисус?

– Слишком короткое знакомство, – ответил Станислав Гагарин. – С удовольствием продолжил бы его. Мне Христос пришелся по душе. Симпатичный молодой человек. Спасибо вам, Фарст Кибел, за то, что спасли его тогда в Иерусалиме.

– И отбыл за это двухтысячелетний почти срок в земном ГУЛАГе. Но о чем бы вы стали говорить с Иисусом Христом при встрече?

– О моральном зле.

Агасфер улыбнулся.

– Вы прямо зациклились на моральном зле, Станислав Семенович. Не дает оно вам покоя…

– Не дает, партайгеноссе Вечный Жид. Я недавно открыл сие понятие для себя и не могу успокоиться. Ведь признание факта существования морального зла разрушает мою этическую концепцию, которой руководствовался в жизни. Добро – нравственное начало, и я его по этой причине приемлю. Зло – выведено за этические скобки, оно вне морали и, следовательно, вне человеческого закона. Поэтому: всякое зло – к ногтю!

– А как же диалектика, по которой зло и добро сосуществуют? Вы как-то говорили, что даже законы Природы диалектичны… Не так ли, Папа Стив?

– Верно. И сейчас в этом убежден. Но законам Природы человек может противопоставить только п р а в и л а, а не произвол.

– Совершенно согласен с вами, Станислав Семенович, – согласился Фарст Кибел. – У произвола не существует никакой внутренней закономерности, которая бы позволила детям Божьим, полагаясь на нее, элементарно в ы ж и т ь  в этом греховном мире. Хаос в нравственных отношениях, в том числе и в отношениях потомков Адама и Евы привел бы к вырождению рода человеческого.

– С той же необратимостью, – подхватил Станислав Гагарин, – с какой протекают э н т р о п и й н ы е процессы, когда любая энергия становится тепловой, а эта последняя неотвратимо превращается в  н и ч т о. Проимскуитет, с в а л ь н ы й грех разрушает общественную ранговую систему, а без подобной системы общество утрачивает динамический потенциал и распадается, увы…

– Абсолютно не могу противоречить вам, и не станут противоречить те, с кем Станиславу Гагарину придется увидеться еще. Это порядочные люди, они помогут вам в тех испытаниях, которые еще предстоят.

– Разве недостаточно трех часовых, которых я  с н я л  в Подмосковье? – недовольным голосом, – а роман «Вечный Жид» когда писать? – проворчал Станислав Гагарин.

– Так вы и пишете роман о том, что довелось и доведется испытать, – усмехнулся Агасфер. – И материал черпаете в наших с вами заварушках… Не так ли?

– Так, – согласился писатель. – И заварушки эти…

– Увы, не прекратились. Новая беда нависла над Россией. Но, может быть, двинем на кухню и соорудим крепкого чаю?

– Соорудим, – кивнул Станислав Гагарин. – Только подальше от плагиата, товарищ. С о о р у д и м – не для вас характерное слово.

– Ваше, ваше любимое выражение! – Вечный Жид поднял руки. – Но если мне нравится оно, могу я пользоваться им?

– Валяйте, – махнул рукою сочинитель. – Чаю так чаю… Заварки пока хватает.

Когда хозяин, опередив в холле гостя, задержавшегося у витрины, где красовалась огромная бабочка, привезенная писателем из Малайзии, заглянул в собственную кухню, то увидел в ней сидевшего на гостевом месте – ящике с картошкой – Эльхана Байрамова.

– Привет, Алик, – сказал Станислав Гагарин, нимало не удивляясь тому, что Эльхан очутился здесь, в его доме. – Ты куда исчез в прошлый раз?

– Здравствуйте, Станислав Семенович, – приветствовал гость хозяина, и тот увидел, что на кухне у него вовсе не Алик, а незнакомец с цветочного базара, который у б е д и л южного торговца отдать писателю гвоздики для Валерия Воротникова.

– Извините, – продолжал незваный гость, который, как говорит современный вариант древней пословицы, лучше татарина, – извините за вторжение, но обличье Эльхана принимаю для окружающих, посторонних. Для вас я, Станислав Семенович…

– Понятно, – сообразительно покивал хозяин, – для меня вы – Магомет.

– Вот именно, – сказал пророк.

Тому, кто обучен грамоте

ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА ПАПЫ СТИВА

Его зовут ещё Карлсоном, замечательного выдумщика, сочинителя Папу Стива, известного русского писателя Станислава Семеновича ГАГАРИНА. И Одиноким Моряком…

Штурман дальнего плаванья и корифей в области теории государства и права, Папа Стив сотворил Волшебную Страну Необыкновенных Приключений.

Если ты – мужественный к р у т о й парень и мечтатель одновременно, если ты – смелая девушка с богатым воображением, если вы пребываете на почетном отдыхе и не испытали в жизни сногсшибательных передряг гагаринских героев – немедленно подпишитесь на двадцатичетырехтомное собрание сочинений знаменитого романиста СТАНИСЛАВА ГАГАРИНА!

Детективные романы «Третий апостол» и «Ящик Пандоры», фантастические романы «Дело о Бермудском треугольнике» и «Вторжение», приключенческие боевики «Преступление профессора Накамура» и «Альфа Кассиопеи», а также знаменитый «Мясной Бор» и еще два десятка острозанимательных сочинений. Одни романы «Вечный Жид» и «Гитлер в нашем доме» чего стоят…

Папа Стив зовет всех в Волшебную Страну Фантастики и Приключений! Поторопись!

Пропуск в нее – подписка на две дюжины томов Библиотеки «Русские приключения»! Не опоздайте!

Переводите всего 1600 рэ задатка за последний том: 143 000, Московская область, Одинцово-10, а/я 31, Товариществу Станислава Гагарина – и пожалуйте в Мир Крутого Измерения.

Задаток можно и перечислить на расчетный счет 340 908 Западному отделению ЦБ России, МФО 211 877. Адрес отделения банка: Москва, К-160.

Добротные, в твердом переплете, пятисотстраничные книги, рассчитанные как минимум на с т о л е т н ю ю сохранность.

Книги Станислава Гагарина нужны любой семье, школьнику и студенту, рабочему и селянину, офицеру и учителю, любому, кто любит Отечество и болеет за Державу.

Добро пожаловать в Сказочную страну Фантазию щедрого волшебника Папы Стива!

V

– Канис мортус нон мордет, – сказал, наставительно подняв указательный палец, основной е г о инструктор-опекун. – Мертвая собака не кусается. Ферштеен?

Была у него, наставника, привычка – лепить словечки и целые фразы, заимствованные в живых и мертвых языках.

То по латыни бабахнет, то спросит «а н д е с т е н д?» или каким-нибудь неприличным х а у  д у ю  д у ошарашит, а чаще х у  и з  х у полоснет, не говоря уже про ф а к  ю  или ф а к  е  м а з е р, а порой и гомеровским гекзаметром ахнет, про некую э к з е г е з у намекнет… Словом, жаловал опекун разноязычные вкрапления в устную речь, хотя ни одного л э н г а толком не знал, окромя расейского да матерного.

Опекунов у спецвоспитанника было до хрена и больше, но именно сей л и н г в и с т подвизался в ранге симбиоза денщика и дядьки, был одновременно и Савельичем, и Вергилием – проводником по необычным кругам особого мира специальной, террористической подготовки.

– Поэтому кусачую собачку лучше стрелять в голову, там где серое вещество хранится, – продолжал дядька Вергилий, который ученику назвался Гаврилой Минычем, и никто из общавшихся с ним людей в так называемой педгруппе – педагогической, в смысле, не путать с  г о м о п е д а м и! – не знал, как на самом деле зовут внешне Добродушного и покладистого профессионала-убийцу.

– Вообще, ш м а л я т ь надобно только по к у м п о л у, май френд, – объяснил Гаврила Миныч. – В груди Мослов навалом, о ребра можешь пулю повредить, рикошет, опять же… Да и сердчишки ныне доктора-маэстры штопать научились. А  ц е р е б р у м слегка лишь свинцом стронешь – клиент и окачурится не отходя от кассы. Так-то, брат Первый.

Имени собственного он так и не узнал и, впрочем, не особенно к этому стремился. Однажды спросил у лечащего врача, который пользовал его в лесном медицинском домике на одну персону, там его выхаживали после катастрофы, вернется ли к нему память.

– Вам это необходимо? – вопросом на вопрос ответил врач-недоросток, карлик не карлик, но сто сорок сантиметров – не рост для мужчины.

Тогда Первый неопределенно пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он.

– И хорошо, – оживился врач, – легче начинать новую жизнь. Тем более, вы действительно – Первый. Второго, подобного вам не будет.

На том и порешили. И Первый больше не вспоминал об этом, его перебросили на спецобъект, где у него появился Гаврила Миныч с полудюжиной других полунаставников-полуслуг, они берегли его покой, предвосхищали любое желание, обучали премудростям терроризма и, стерегли, разумеется, его самого.

Первый о последнем обстоятельстве догадывался но значения не придавал, ведь сие не мешало ему тщательно и аккуратно готовиться к Миссии.

И если Гаврила Миныч, обучая Первого изощренным приемам убийства, занимался и подпиткой идеологического начала потерявшего память подопечного на бытовом, так сказать, уровне, то теоретиком духовной подготовки спецсубъекта был экс-преподаватель научного коммунизма из ВПШ – Высшей партийной школы, кандидат философских наук, сорокалетний, брызгающий вокруг жизненной энергией мо́лодец, некто Семен Аркадьевич Танович.

Во время о́но С. А. Танович, который хорошо знал, какое выражение дают его инициалы вместе с фамилией, и даже непринужденно бравировал этим – случайным? – обстоятельством, защитился по философским категориям Добра и Зла, что есть сил педалируя при этом: коммунизм, разумеется, изначально Добро, а капитализм, особенно высшая его стадия, стало быть, империализм, есть бяка и какашка.

С развертыванием гласности и плюрализма С. А. Танович не спешил особливо – митингово и истерично – пинать раненого льва, не бросился очертя голову в разгул д е м о к р а т и и, но тему разрабатывал, доказывая в новой ипостаси идеолога реформ и ускоренного движения к рынку, что Зло неизбежно, оно даже предпочтительнее для Сынов Божьих, и носители его, не местечкового и банального, а Вселенского Зла, особые, редкостные существа, коих человечество обязано превозносить в молитвах и холить в прямом и переносном смыслах.

Заметили Семена Аркадьевича довольно быстро. Устроили консультантом в особый НИИ, из образовавшихся уже в  п е р е с т р о е ч н ы й период, получающих щедрые субсидии из-за океана. Конечно, по линии гуманитарной помощи, конечно, в порядке идеи развития теории приоритета общечеловеческих ценностей.

Одновременно пригласили Тановича в некое СП по оказанию услуг в области маркетинга и менеджмента, где после этапа тщательного присматриванья и приглядыванья к апологету Зла ему предложили читать интимно-приватные лекции по любимому предмету перед аудиторией, состоявшей из… одного человека.

Другими словами, превратился С. А. Танович в секретного преподавателя спецслужбы, свившей уютное гнездо – воспользуемся привычной метафорой славных лет застоя и волюнтаризма! – в самом сердце России.

Получку Тановичу определили в долларах, работа была не пыльной и приятной – развивать любимые идеи перед пусть и одним, но слушателем, да еще и таинственным к тому же…

Наш Первый завершал уже десяток подготовленных С. А. Тановичем б у р ш е й.

Лекции кандидата наук Первому нравились. В прошлой жизни, о которой смутно, на уровне неких внечувственных образов, вспоминалось, праведностью Первый не отличался, с признанной обществом этикой и моралью были у него серьезные конфликты.

Первый не знал их существа, но ощущал подсознательно, и потому слова Семена Аркадьевича о том, что и  п а д ш и е  с точки зрения человеческой нравственности существа представляют собой н е о б х о д и м у ю часть духовного мира, смутно согревали душу подопечного.

И когда С. А. Танович пафосно восклицал:

– Многие из тех, кто по-настоящему опускался на самое дно пропасти Зла, за всю жизнь не совершил ни одного д у р н о г о поступка!

Первый согласно кивал и испытывал неукротимое желание о п у с т и т ь с я тотчас же.

Вот и сегодня, когда Гаврила Миныч, сварив им кофе, Удалился восвояси – у м н ы х разговоров Миныч на дух не переносил, Семен Аркадьевич, отхлебнув душистый – бразильский нескафе! – напиток, душевно и наставительно сказал Первому:

– Помните, молодой человек, что великим можно быть и в Добре, и во Зле. Последняя ипостась даже более редкостна, более исключительна, нежели первая. Быть святым куда проще, нежели возвыситься до титула Великого Грешника.

Зло с большой буквы положительно по сравнению с теми мелкими пакостями – убийством, воровством, изнасилованием, садизмом и мазохизмом, казнокрадством, которые люди называют преступлениями или безнравственными поступками.

Истинный Грех – редкостное явление, событие уникальное. Стать настоящим грешником куда труднее, нежели святым. Покуситься на свершение Великого Зла – означает стать д е м о н о м, постигнуть истину, которая отнюдь не присуща простому смертному, превратиться, таким образом, в сверхчеловека.

В мещанском, обывательском восприятии подобное Зло иррационально, ибо не приносит житейской пользы тем, кто постиг его могущество и величие.

Человеку по душе яркий солнечный день, но существуют особи, которые предпочитают глухую беззвездную ночь.

Зло может беспредельно заполнять человека, который для себя уповает на роль доброго Отца народов и носителя счастья, для тех, кем он правит и вершит над ними якобы справедливый суд.

Великие грешники такие же, если не большие, скромники, как и святые.

От Гитлера осталась обугленная головешка, от Сталина пара штанов и четыре курительных трубки…

– А что останется от меня? – спросил Первый.

VI

Когда Чжун-ни украдчиво и сторожко, дабы не разбудить недавно успокоившихся товарищей, покинул фанзу и в кромешной темноте принялся спускаться к реке, деревня, в которой он жил вторую неделю, проповедуя ж у-ц з я о, уже крепко и надежно спала.

Чжун-ни, или как его звали уменьшительно, с оттенком ласковой почтительности – Цю, хорошо видел в темноте и порою шутливо сравнивал себя с большой кошкой или средних размеров тигром.

Знакомая по дневному, многократному хождению к реке тропинка вывела Цю на берег полноводной реки, которая, шумно и сварливо ворочалась в тесноватой долине, привычно торопилась исчезнуть в далеком отсюда океане.

«Превратиться бы в реку, – подумал Чжун-ни, – беззаботно б катиться не задумываясь о конце пути…»

Цю не стал спускаться к самой воде, а подался левее тропинки, чтобы устроиться на укромном пригорке, который облюбовал в первый же день прихода сюда с учениками.

Сейчас, сидя у реки, и едва ли не физически ощущая ее исполинскую мощь, живое з м е и с т о е тело, Чжун-ни с нежностью подумал о преданных ему парнях, они, не колеблясь, порвали с родными домами, чтобы уйти с ним в неизвестность, и вместе приобщали соотечественников к  р е л и г и и  у ч е н ы х.

«Мы вместе поверили в ж у-ц з я о, – подумал Цю, – и будем стоять на истинных принципах до конца…»

Он улыбнулся, вспомнив ярого задиру Мо-цзы, который доказывал, что следует полагаться лишь на собственные силы, вечных спорщиков Чэн ляна, утверждавшего, что первоматерия – Ци – всегда выше принципа, идеи – Ли, и его оппонента Лу Сян-шаня, которого спустя века назвали бы субъективным идеалистом.

Лу Сян-шань так и заявил, ни коим образом не смущаясь:

– Мир есть мой разум и сердце, а мой разум есть мир.

«Традиция, – подумал Чжун-ни, – вот главное… Сохранить то разумное, что открыли до нас предки и закрепили открытое собственным опытом. Сохранить традицию – вот что!»

Он понимал: недостаточно одной «Книги перемен», хотя Чжун-ни и сам черпал из нее необходимые знания, осваивал диалектику взаимодействия двух начал – и н ь  и  я н, в коем и заключена сущность любого движения и изменчивости мира.

Надо идти дальше, полагал Чжун-ни, закрепляя пройденный путь заметными вешками, чтобы выбраться из тупика, если доведется нечаянно свернуть с тропинки, заблудиться и оказаться в темной пещере без выхода и света.

«Вовсе нетрудно запомнить: государь должен быть государем, подданный – подданным, отец – отцом, а сын – сыном, – привычно рассуждал Цю, полагая, что утром он еще раз подчеркнет незыблемость этого положения в прощальной речи перед селянами приютившей их деревни. – Я скажу им о том, что идеальным, всесторонне – и в отношении «Ци», и в отношении «Ли» – развитым человеком можно стать независимо от происхождения или того положения, которое вы заняли среди соотечественников.

Нет, благородным мужем, идеальным человеком – ц з ю н ь ц з ы – вы станете лишь в результате самостоятельного стремления к добролюбию, справедливости, честности и верности, а главное – благодаря сыновней почтительности, уважению к предкам».

Он вспомнил, как завзятые материалисты Чэн лян, Е Ши и Ван Чун, его ученики, к которым будущий Кун-фу-цзы, или Конфуций, так потом его имя прочтут в Европе, питал особую симпатию, хотя и скрывал ее, памятуя, выделять кого-либо несправедливо, ребята эти подталкивают его к объяснению мироздания.

– Нет, – ответил им Цю, – давайте останемся на земле… Космогонических теорий люди напридумают в избытке, каждому захочется самолично определить место для звезд и солнца. Наш удел – Человек. В нем одном больше тайн, чем во Вселенной. Поможем человеку найти самого себя.

Близилось утро.

Кун-фу-цзы, будем называть его привычным для благодарного человечества именем, можно и просто Кун-фу покороче, поднялся и обратил лицо к посветлевшему востоку, откуда двигалась река, в нее так хотелось превратиться проповеднику школы ф а ц з я, школы законников и ученых.

«Но если я убегу к океану, кто за меня исполнит мой долг? – грустно улыбнувшись, спросил себя Кун-фу. – Кто научит народ хранить традиции, соблюдать верность прошлому, на которое будущее отбрасывает собственную тень?»

До берега реки, на котором размышлял Кун-фу, или Чжун-ни, или ласково – Цю, донесся неясный звук. Он пришел из деревни, и поначалу воспринят был молодым л ю б о м у д р о м, как петушиное возвещенье рассвета.

Но звук повторился.

Кричала женщина.

И вдруг деревня, едва различимая в ранних рассветных сумерках, взорвалась разнообразными возгласами, переходящими в душераздирающие вопли – женские, мужские и детские.

На северной стороне скопища человеческих жилищ вспыхнула и быстро заплясала огнем несчастная фанза, за нею занялась пламенем вторая, в полуденном и закатном концах деревни так же возникли пожары.

Взметнулся и заклубился над домами торжествующий вой тех, кто предательски, гнусно, безнаказанно напал на беззащитную и безмятежно почивавшую в рассветный час деревню.

Кун-фу стремглав мчался вверх по тропинке, обнажив короткий меч, с которым Цю не расставался никогда.

Учитель школы ф а ц з я знал о том, что провинция Шан-дунь, по которой он блуждал с учениками, неспокойное в нынешней, Шестого до Рождества Христова века, Поднебесной Империи место. В ближних и дальних лесах укрывались шайки разбойников. С ними не в состоянии были управиться краевые власти, переложив дело помощи притесняемым в руки самих притесняемых.

Хотя налоги с тружеников правительство взимало более чем исправно, изобретая новые и новые поборы – за урожай, за фанзу, за свадьбу и похороны, за каждый чих, а также за малую и большую н у ж д у.

«Один к одному как у правительства Гайдара, – мелькнула у Кун-фу, хотя и годящаяся на роль критерия, но праздная в грозовой ситуации мысль. – Неужели маразм и предательство постоянные и неисправимые для человечества язвы?»

Деревня горела уже с трех сторон, восточная сторона была пока целой, и Кун-фу вспомнил: там остались на ночлег соратники его, там они сразу отбили нападение неизвестных х у н х у з о в  и сейчас продвигались к середине поселка.

Кун-фу был уже на краю деревни, он подобрался к ней с южной стороны, столкнулся с бандитом, которого ловко, на ходу ткнул мечом и побежал дальше, не глядя, как завалился х у н х у з наземь.

Вбежав в деревню, он увидел Мо-цзы, отчаянно рубившегося с тремя головорезами.

– Держись, Мо-цзы! – крикнул Кун-фу и включился в кровавую сечу.

Вдвоем они легко расправились с  х у н х у з а м и  и продолжали бой, помогая соратникам Чэн ляну, Е Ши, Ван Чуну и Лу Сян-шаню теснить насильников к северному краю, откуда и началось нападение на деревню.

Воодушевляемые учениками Кун-фу в бой вступили ратники из деревенской дружины самообороны, вооруженные чем попало.

В разгар сражения вновь посторонняя мысль вдруг посетила Кун-фу.

«Придет мое время, и я умру где-то в здешних краях, – подумал л ю б о м у д р. – У могилы поставят храм, где будут жить мои потомки и служить в нем, дабы память обо мне не угасла. Вот в чем истина истин – не дать угаснуть памяти! Сохранить преемственность времени…»

Он успел даже услышать в голосе будущего, что через двадцать пять веков на месте этого боя будет стоять город Цюй-фоу-сян.

Кун-фу не увидит его, но сейчас, в прошлом, защищает будущих жителей Цюй-фоу-сяна.

«Таков закон жизни», – успел подумать Кун-фу, и тут возник длиннорукий лучник, который осы́пал защитников будущего роем смертельных стрел-молний.

Вскрикнул раненный в плечо Е Ши, безмолвно пали ратники из деревенской самообороны.

Кун-фу неловко повернулся, правая нога его оступилась, он беззащитно открылся лучнику грудью, и тот не замедлил выпустить одну за другой две стрелы.

Им бросился наперерез неизвестный воин в странной пятнистой одежде, прикрыл Учителя, и обе стрелы ударили ему в спину.

Лучника срубил материалист Чэн лян, полагавший первооснову «Ци» выше идеального «Ли», а незнакомец в пятнистой, будто кожа лягушки, одежде помогал Кун-фу подняться.

Бой затихал.

Неизвестный повернулся к Учителю спиной и попросил выдернуть торчащие стрелы.

– Как ты уцелел, мой спаситель? – изумленно спросил Кун-фу, трогая пальцами наконечник стрелы.

На нем не было крови.

– Выручил бронежилет, – просто сказал Станислав Гагарин.