Текст книги "Вечный Жид"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
Перед тем, как войти в помещение, его Станислав Гагарин счел поначалу лабораторией, симпатичная в е д ь м о ч к а предложила им, Агасферу и писателю, облачиться в белоснежные и даже накрахмаленные халаты.
Здесь, в напоминавшем некий НИИ здании было прохладно и тихо, пахло лесной свежестью, послегрозовым озоном и некоей домашностью, что ли… После идиллического камина с инквизиторскими орудиями в нем и сладострастным, и садистским щелканьем бичей на пустынной дороге атмосфера нового объекта настраивала на интеллектуальные ощущения от предстоящих контактов с пусть и дьявольской, но учёной общественностью.
– Общественности не будет, – разочаровал писателя Фарст Кибел. – Справимся и без учёных сатанинцев.
Он поднял перед массивной дверью руку, коснулся ладонью поверхности, и дверь разделилась на две створки, которые разъехались, будто в лифте, в разные стороны.
Интерьер комнаты, в которую они вошли, был типично лабораторным. Поблёскивающие экраны осциллографов и дисплеев, неведомые счетчики и колбы с бурлящей жидкостью, стеклянные трубки и непонятного назначения трубопроводы, изготовленные из непрозрачного материала, рубильники и пучки электрических кабелей различного сечения, мертвящий свет люминесцентных ламп, закрепленных на подволоке, стерильная чистота и дух господства сверхточных измерений, поисков экспериментальной, недоступной простому смертному истины.
В центре лабораторной комнаты, на опутанной проводами и стеклянными трубками подставке-тумбочке находилась человеческая голова.
Сверху на голову был опущен металлический колпак, навроде того, в который женщины в парикмахерской прячут прически, и потому Станислав Гагарин сразу и не узнал эту странную, явно существующую отдельно он туловища женскую голову.
Голова была живая.
Развернута она была так, что от входной двери виднелась в профиль. Но когда Вечный Жид, дав писателю время несколько освоиться, подвел его к зловещему лабораторному экспонату, Станислав Гагарин вздрогнул, встретившись взглядом с горящими от ненависти и бессильной злобы глазами собственного, правда, бывшего уже коммерческого директора.
Голова Федотовой узнала председателя.
Лицо головы исказилось, она быстро-быстро задвигала губами, силясь произнести некие слова, но попытки были тщетными, ничего, кроме шипения породить голова не сумела.
– Речевой аппарат отключен, – бесстрастным голосом гида сообщил Агасфер. – Говорить эта грешница не может… У нее совершенно иной удел. Смотрите!
Рядом с тумбочкой-подставкой, на которой покоилась голова, примостился столик пониже. На нем лежала правая рука Федотовой, охваченная паутиной проводов и разнообразного назначения сервоприспособлений, рычагов и передаточных механизмов.
Рука, которая существовала сама по себе, держала в руках вечное перо. Время от времени, рука дергалась. Под нею протягивалось бесконечное полотно бумаги, где-то разматывался рулон, бумага проходила под рукой, а рука зажатым в ней в е ч н ы м пером выводила некие слова.
Снова рывок, новое бумажное поле – и вновь жуткая в собственной отделенности от человеческого тела рука выводит т и п о в у ю фразу.
– При жизни хозяйка этой руки попала под электричку, – пояснил Вечный Жид. – Попала, прямо скажем, неудачно. Целыми остались правая рука и голова. Остальное, извините, обыкновенный форшмак, не подлежащий восстановлению. В таком виде это месиво и попало сюда, дав заботу руководству подземного ГУЛАГА. И вот до чего додумались местные изобретатели-умельцы. Прочитайте, какую фразу выводит и будет выводить в е ч н о эта несчастная!
Станислав Гагарин склонился над бумажной лентой, которая неумолимо выпадала из одного аппарата и, пройдя под пером непостижимого писца, уходила в жерло другого.
Вот поле для новой записи. Рука вздрогнула, пальцы, держащие вечное перо, напряглись, и на белой поверхности возникли слова:
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ!
Поставлен восклицательный знак, рука переместилась в исходное положение, продвинулся белый бумажный поток, и вновь возникли слова:
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ!
– Команду писать подает голова, – пояснил Вечный Жид. – Хотя и помимо воли той, кому голова эта принадлежала. В этом особенность наказания. Ведь она осознает собственное положение, вот и вас узнала… Память у нее сохранена. Но отказано в осуществлении любых действий, кроме одного: давать руке команду писать вечно, подчеркиваю, в е ч н о, одну и ту же фразу.
Рука вновь дернулась и написала:
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ!
– Она так хотела разбогатеть, – пробормотал Станислав Гагарин, подавленный фантастическим зрелищем. – Сама мне призналась в этом однажды.
– Да, но при этом не добавила существенных слов – л ю б о й ц е н о й, – возразил Агасфер. – Попыталась осуществить этот принцип – любой ценой! – на практике, и кое-что ей удалось…
– Мягкую мебель приобрела, – машинально вспомнил сочинитель отголоски разговоров, слышанных от бывших работников Федотовой.
– И еще кое-что, – уточнил Вечный Жид. – Не в этом суть… Федотова покусилась на Идею. А это в с е г д а чревато. Безыдейных рвачей не любят и в преисподней. Вот и будет сия грешница до скончания мира, до Страшного Суда писать эту сакраментальную, но такую справедливую истину. Да будет так!
Станислав Гагарин вздохнул и вновь посмотрел на строки, которые помимо воли хозяйки выводила ее отрезанная колесом одинцовской электрички рука.
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ!
НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ…
НЕ В ДЕНЬГАХ…
НЕ В…
НЕ…
Он перевел взгляд на лицо Федотовой. Лицо по-прежнему было искажено бессильной злобой, переполнено ненавистью к человеку, от которого, кроме добра, эта б ы в ш а я женщина ничего не знала.
«Мне никогда не понять, что подвигло ее на предательство, – подумал писатель. – Ведь не жажда одного лишь богатства, в самом деле!»
Голова вновь попыталась произнести нечто, но снова одно лишь шипение возникло в лабораторной тиши, да пена запузырилась на тонких блеклых губах жертвы собственной алчности.
Станислав Гагарин пожал плечами и отвернулся.
– Как она попала под электричку? – зачем-то спросил он, хотя для свершившегося это не имело уже значения.
– Сейчас уточню, – ответил Фарст Кибел, подошел к пульту управления компьютером и тронул несколько клавишей.
На дисплее замелькали диковинные значки. «Сатанинская грамота, небось», – с интересом всмотрелся в дисплей сочинитель.
– Спешила на другую сторону Одинцова, в городской суд, – прочитал текст на Экране Судьбы небожитель. – Несла очередную кляузу на вас и ваше Дело. Вместе с нею так и попала в здешнюю зону преисподней.
– Тогда ладно, – проговорил Станислав Гагарин. – Пойдемте отсюда.
Он выбросил уже из сознания зловещую голову, хотя истину, которую вечно теперь писала отрезанная рука, помнил всегда.
Станислав Гагарин и прежде хорошо знал, что счастье вовсе не в деньгах.
IIIСмотреть в камерный в о л ч о к ему не хотелось.
Писатель отвернулся от металлической двери и нерешительно глянул на Вечного Жида.
– Неловко, знаете ли, – со смущением проговорил Станислав Гагарин. – Ну чем этот г л а з о к отличается от замочной скважины?
– Я вас хорошо понимаю, – живо отозвался Фарст Кибел и повернулся к двухметровому верзиле-надзирателю и стоявшему подле приземистому бочкообразному начальнику ШИЗО.
Оба дьявола были весьма шерстисты, рогаты, с копытами и хвостами. Но зато в коротеньких пятнистых шортах, с кожаными ремнями, на которых болтались дубинки-демократизаторы с адовыми разрядниками, наручники и бластеры-распылители.
Между рожек чудом держались на их массивных башках форменные пилотки с узеньким козыречком. Клёвый был вид, одним словом, у чертей тюремной конторы!
– Нельзя ли без этой архаики, друзья, – ткнул рукою в прикрытый металлической пластиной г л а з о к спутник Станислава Гагарина.
– Разумеется, шеф, – жутко осклабился и подобострастно склонил голову толстый тюремщик-черт. – У нас давно на электронике все стоит, компьютеры завели, без кибернетики и фантоматики ни на шаг. Наисовершеннейший ШИЗО, первое место держим в зоне! Пожалуйте сюда…
Начальник-дьявол зацокал на выкрашенных бронзой копытах к соседней двери, открыл ее и знаком пригласил гостей.
Здесь стояли мягкие кресла, перед каждым – телевизионный экран. В углу высился холодильник, у стены – сервант с красивой посудой.
– Комната отдыха, – хрюкнул черт-тюремщик. – Ловим здесь кайф помалу… И специалистов-психологов пускаем… Общественность преисподней опять же. Депутаты адского парламента заглядывают, из комитета по соблюдению дьявольских прав и общесатанинских ценностей. Боремся за соблюдение гласности и плюрализма, а как же!
Сочинителю почудилась в хриплом голосе беса некая ирония, он внимательно посмотрел на него, но шеф штрафного изолятора выглядел и сам по себе как злая пародия на человека, ирония в его словах была бы уже перебором.
– Не успел вас предупредить, – вступил с поясняющим словом Агасфер. – Мы находимся в тюрьме для бесов, нарушивших законы преисподней. Но к зэкам-дьяволам подсаживают иногда и обычных грешников с Земли. В порядке особого наказания…
– И кто же здесь сидит? – спросил писатель.
– Сейчас увидите. Включайте, начальник…
– Как вам удобнее? – спросил тюремщик. – Дать изображение на экран или стену убрать? В смысле з а п р о з р а ч н и т ь…
– Давайте стену, – вежливо распорядился Фарст Кибел, и соседняя камера будто сама вошла вдруг туда, где расположились они в удобных креслах.
Камера была классически российской. Метров сорока или помене площадью, в одной половине высился десяток двухярусных коек-вагонок, а вторую половину занимал длинный узкий деревянный стол с двумя скамейками по обе стороны.
Ни умывальников, ни унитазов сочинитель не заметил, и только у входной двери узрел парашу с двумя ручками. Он догадался о назначении посудины, когда один из дьяволов-зэков вылез из-за стола, за которым черти играли в карты, подошел к параше и с видимым удовольствием з а б у р о в и л туда струю.
– Опять играют, – печально вздохнул ш и з о и д н ы й начальник. – Отбираем, отбираем карты – все без толку.
– Снова система запретов, – укоризненно проговорил Агасфер. – Не справиться вам с пенитенциарными, то бишь исправительными делами, черт вас возьми!
– Берет, берет нас эмвэдэшный черт! – зажалился тюремщик. – Такие грозные приказы рассылает… А фули толку? И в карты играют, и ч и ф и р я т, и этим самым, словом, нехорошим делом, вовсе не дьявольским, занимаются. Впрочем, сами увидите…
В камере играли в карты.
За столом сидели черти.
Другие валялись на койках, изнывая от безделья, в дальнем углу между койками трое чертей рассказывали друг другу смачные анекдоты. Раскаты дьявольского хохота перебивали шумный галдеж за карточным столом.
Держа карты веером в руке, приподнялся на лавке наиболее гнусного вида дьявол.
– А где мой друг Тольша, однако? – сибирским говором вопросил он и с деланным упреком глянул влево и вправо на чертей, бывших в явно меньшем с ним ранге.
– П а х а н это, – пояснил начальник тюрьмы. – Совсем гадкий черт, рецедивист, давно готов в нейтринную переплавку. Однако сохранили пока… Авось, исправится.
– Под нарами Тольша, Богу молится, – под общий хохот ответил п а х а н у некто одноглазый, с красной тряпкой на лице – тьфу! – на морде, стало быть.
– Не поминай всуе, – с притворной суровостью сказал п а х а н и дал ответчику такую затрещину, что тот слетел с лавки к великому удовольствию веселящихся сокамерников.
Тем временем, из-под койки выволокли единственного человека, сидевшего в камере для зэков-чертей.
Станислав Гагарин с трудом узнал его, бывшего работника коммерческого отдела, рекоменданта Геннадия Ивановича Дурандина, последний служил с предателем с десяток лет и не сумел распознать в нем алчной, ничтожной душонки.
Воспаленные вечным страхом и униженным состоянием глаза, провалившиеся и заросшие седой щетиной щеки, взлохмаченные волосы, гнусное подобие щегольских, ухоженных некогда усиков, жалкое рубище на покрытом синяками теле, босые, в ссадинах ноги и затравленный, постоянно ждущий пинка дьявольским копытом взгляд.
Неприглядный был видок у хмыря-пришмандовки.
«Видел бы его Дурандин сейчас, – злорадно подумал председатель, – вряд ли стал орать, как тогда, в ноябре 1991 года: «Я за него ручаюсь, как за самого себя! Мой друг – сверх порядочный и благородный человек!». Потом этот б л а г о р о д н ы й именно Геннадия Ивановича и вышвырнул вон из «Отечества». Ну да ладно…»
Тем временем, в камере явно готовилось очередное представление.
– Говорят, ты молился, Тольша? – невинным голосом спросил п а х а н.
Обреченный не знал, что ответить, только на всякий случай, дрожа от ожидаемой каверзы, робко кивнул.
– Но ведь ты некрещеный! – громовым голосом заорал п а х а н под бурное ликование сокамерников-зэков. – Сейчас мы печальный факт в твоем бытии исправим! Пусть и на том свете, но поможем тебе присягнуть!
Ликование чертей достигло апогея.
– Тащите его к параше! – распорядился п а х а н. – И окунайте, окунайте в тюремную купель!
Станислав Гагарин отвернулся.
– Не потому, что жалко, – мысленно пояснил Агасферу, – Он заслужил это… Попросту неэстетичная картина, вроде как из нынешних спектаклей авангардной волны…
– Согласен с вами, – вслух ответил Фарст Кибел и осведомился у ш и з о и д а: разрешается ли зэкам разыгрывать подобные мизансцены…
– В общем и целом мы обязаны, конечно, пресекать, – пояснил начальник ШИЗО. – Но в практической жизни… Нет, мы не мешаем им веселиться. Знаете ли, черти, забавляясь, пар выпускают. Вот и с этим парнем тоже. Когда доведут его вовсе – в лазарет заберем, подкормим, подлечим. А потом – снова в камеру. Ведь срока у него нет. Он здесь н а в е ч н о. Дьяволы-зэки меняются, а этот грешник останется в камере навсегда.
Окунутого в парашу бывшего соотечественника кое-как обтерли его же рубищем и поставили перед п а х а н о м, который погрузился в раздумье, прикидывая, чем бы еще позабавить камеру.
– Давненько мы не б а л о в а л и с ь, черти, – жутко оскалил плотоядные желтые клыки дьявол-зэк, старший камеры, п а х а н, одним словом. – Делайте этого жопника, сейчас мы его о п у с т и м!
Радостно гогоча, с отвратительными ужимками подталкивая друг друга, черти-заключенные, обитатели штрафного изолятора для служителей геены, сорвали с жалкой ш е с т е р к и остатки той мерзкой рвани, которая служила ему одеждой.
Дьяволам раздеваться не пришлось. Адовы з э к и штанов не носили.
…С тягостным чувством – картина явилась вдруг вовсе неприглядной – Станислав Гагарин покинул комнату отдыха ШИЗО.
– Прошу вас в женский корпус, – любезно предложил Вечный Жид, сочувственно глядя на изменившегося в лице бледного председателя.
– Там вы сможете увидеть развлечения для вашей бывшей любимицы Ирины Савельевой, предметный у р о к для Красниковой, испытания, назначенные Балихиной. Про Калинину мы тоже не забыли. Есть з а н я т и я и для предателей поменьше. Я собрал изящную, коллекцию из тех, кто платил вам злом за добро. Всех носителей зла в вашей жизни собрал. Даже анадырский Стрекозов попался! Помните его, надеюсь?
– Я в с е х помню, – мрачно ответил Станислав Гагарин. – Но экскурсией вашей сыт по горло. И мне наплевать, какую роль вы отвели в аду той же Савельевой. Да простит ее Бог…
– А вы? – тихо спросил Агасфер, внимательно глядя писателю в глаза.
Председатель Товарищества выдержал его вовсе не человеческий, проникающий в душевные глубины взгляд.
– Никогда не делал никому зла, – твердо сказал Станислав Гагарин. – Но и прощения причинившие мне зло н и к о г д а не дождутся!
– Н-да, – хмыкнул Вечный Жид. – Толстовцем вас не назовешь… Но человек вы все-таки добрый… Честно говоря, я думал вы захотите посмотреть, как маются, страдают остальные… Тут ведь и те, кто еще п р и ч и н и т вам зло. Мы их авансом покарали… Но хорошо, пусть будет по-вашему. Возвращаемся на Землю!
IVЗа окном лестничной площадки была новогодняя ночь, тусклая лампочка едва освещала их лица, и огонек сигареты красной точкой мерцал в полумраке.
Огонь добрался лишь до середины табачной палочки, и Станислав Гагарин заметил это.
– Недолго же мы отлучались, – сказал он. – И сигареты выкурить не успел…
– Сигарету вы курили в нашем измерении, – пояснил Вечный Жид, – а побывали мы с вами в ином… Понравилось?
– Как сказать, – пожал плечами сочинитель. – Теперь знаю, что их на том свете накажут, и знаю, к а к накажут, но радости от этого никакой… Ведь все равно не забуду вреда, какой они причинили Делу. А если не забуду, то н и к о г д а и не прощу. От того и грустно.
– Грустить в новогоднюю ночь – грех, Станислав Семенович, – улыбнулся Агасфер. – Хватит травить себя никотином! Вернемся к столу…
И партайгеноссе Данте с Вергилием вернулись в квартиру.
– Где вы пропадали? – укоряюще, но мягко улыбаясь, спросила Вера Васильевна наших экскурсантов, не подозревая, конечно, о том, что побывали они в преисподней. – А нас товарищ Сталин анекдотами про Гайдара смешит…
– Анекдоты анекдотами, понимаешь, а дед его места себе в Ином Мире не находит, – сказал вождь. – Это же надо – внук идеалы предал, за которые Аркадий Петрович жизнью, понимаешь, заплатил… Одолел дед Гайдар руководство просьбами: отпустите его на Землю! Голову, говорит, срублю поганцу. Не пустят, конечно. А жаль…
– Давайте налью вам свежего чая, – гостеприимно предложила вождю Вера Васильевна.
По ее тону и по манере, с которой супруга общалась с Иосифом Виссарионовичем, писатель видел, что первое смущение Вера Васильевна одолела, исчезла из ее сознания фантасмагоричность ситуации, и теперь она воспринимала товарища Сталина как вполне естественного гостя, пусть и впервые посетившего их дом, но весьма воспитанного и порядочного человека.
– Спасибо, хозяюшка, – ласково отозвался Отец народов и подвинул блюдце с чашкой. – Чаю выпью с удовольствием, понимаешь… Особенно с таким замечательным вареньем!
Товарищ Сталин говорил о варенье из красной лесной рябины, которую сочинитель каждую осень собирал в окрестностях Власихи, а Вера Васильевна варила из ягод вкусное варенье.
Николай Юсов взял в руки дистанционный выключатель и прошелся по телевизионным каналам. Повсюду к р у п н о пили и произносили пошлые скабрезности, переходящие порой в ч е р н у х у и похабщину.
– О времена, о нравы! – риторически произнес Станислав Гагарин. – Выруби, Коля, сию фуебень с хренотенью… Лучше посидим рядком да поговорим ладком. Для того ведь и собрались за столом.
– Можно мне сказать? – с неким смущением произнесла Вера Васильевна и подняла бокал с нарзаном, глядя при этом на товарища Сталина.
Тот кивнул, улыбнулся и приготовился слушать.
– Говори, говори, мать, – ободрил жену Станислав Гагарин.
Сочинитель был доволен тем, что жена воспринимала явно не простую ситуацию с Вечным Жидом и Вождем всех времен и народов за новогодним столом как должное.
– Нельзя ли вам вернуться к власти, Иосиф Виссарионович? – спросила с утвердительной интонацией Вера Васильевна. – Ну, хотя бы ненадолго, товарищ Сталин. Порядок навести. Вот…
Супруга писателя залпом выпила нарзан и при общем молчании поставила бокал на стол.
Некоторое время за столом молчали.
– Ну ты даешь, мать! – воскликнул Станислав Гагарин, восхищенный словами жены и несколько раздосадованный от того, что сия гениальная в собственной простоте мысль не пришла в голову ему.
– А что, – подал голос Вечный Жид, – неплохая идея для новогодней ночи…
– Тогда мою «Гривну» закроют, – заметил Николай Юсов. – А я только-только на производственную деятельность зубы наточил…
– Это хорошо, майор, – сказал товарищ Сталин. – Производством, летчик, давно, понимаешь, необходимо заниматься… Во времена товарища Сталина ваш пресловутый, понимаешь, маркетинг определялся понятным народу словом с п е к у л я ц и я.
Превратили Великую Россию, понимаешь, в страну лавочников и казнокрадов. Может быть для того чтобы избавить Державу от подобной, понимаешь, нечисти, и стоит подумать над предложением Веры Васильевны.
Ее глас – глас народа, понимаешь… Товарищ Сталин только так это определяет.
– Правильно определяет товарищ Сталин, – согласился с вождем Агасфер. – Но история не повторяется… Опять же – помните про Сто дней Наполеона.
– Бонапарту не хватило решительности, понимаешь, – проворчал Иосиф Виссарионович. – Говорил я ему уже об этом. Не захотел опереться на революционный энтузиазм народных масс – и проиграл.
– Бонапарт Бонапартом, – увел разговор от опасной темы Фарст Кибел, – человек он, разумеется, незаурядный, великий труженик, р а б о т н и к на троне, навроде Петра Алексеевича, но кровушки народной пролил океан. Бог с ним, с Наполеоном. России нужны Минины и Пожарские.
– Генерал Лебедь нам нужен, – произнес Станислав Гагарин.
– И генерал, понимаешь, Лебедь в том числе, – согласно кивнул вождь.
Некоторое время за столом молчали.
– Что ваш роман «Вечный Жид»? – спросил Агасфер. – Продвигается дело?
– Сегодня листал сочинения Лейбница, он пробудил неплохие мысли для романа, – ответил писатель.
– Любопытно, – ответил Вечный Жид.
– Не много ли у тебя философии в романе, отец? – обеспокоенно спросила Вера Васильевна. – Не станут читать тебя люди…
– Это исключено, понимаешь, – заверил жену сочинителя товарищ Сталин. – Ваш супруг обречен писать увлекательно и интересно. Его роман «Вторжение» я одолел в рукописи за полтора дня.
Пить-есть был, понимаешь, не в состоянии, пока не дочитал до сцены нашего прощания с ним у стратегической ракеты, обозначенной н а т о в ц а м и как «Башмак».
И если ему нужен в «Вечном Жиде» Лейбниц, Шопенгауэр, Ницше, понимаешь, Юнг с Фроммом и Августин Аврелий, значит, их тянет в роман писательская интуиция, творческий, понимаешь, инстинкт, божественное начало, заложенное в вашем отце и муже.
Товарищ Сталин сунул в рот мундштук погасшей трубки и дважды б у д т о затянулся дымом из нее.
Вера Васильевна с неким о с о б ы м, ранее не наблюдаемым у нее писателем чувством смотрела на Станислава Гагарина.
– Так что там Лейбниц? – разрядил паузу Зодчий Мира.
– Число, по Лейбницу, совокупность единиц, – сказал писатель, – а человечество, по Станиславу Гагарину, совокупность личностей…
– Резонно, – отозвался Вечный Жид. – И что же дальше?
– А далее следует, что человечество – коллективная личность. И если классовая теория отвергает личность как таковую, более того, зачеркивает ее во имя интересов того или иного класса, то чтой-то неспокойно в Датском королевстве… Разве не так?
– Так, партайгеноссе сочинитель, – отозвался вождь. – Но с классовой, понимаешь, теорией вовсе не просто. Нельзя заключить однозначно: либо теория классовой борьбы безупречна, либо ее, борьбы этой, не существует, понимаешь, в природе.
– Я читал Лейбница, пока готовился к роману «Дети Марса», – пояснил сочинитель. – Роман о психологии военных, уничтожающих оружие, о ракетчиках-ликвидаторах. Побывал уже на полигоне Капустин Яр, в Сарнах, в Лесной… Лично подрывал ракеты СС-20, славные п и о н е р ы. В Америку собирался поехать в ранге наблюдателя.
– И отчего же, папа, не поехал? – спросила Елена.
– Ты ведь должна понимать. Началась эпопея с «Отечеством», готовилась к выходу первая книга, еще в Воениздате. Ради этого остался дома… А в январе 1989 года записывал в дневник характеристики героев, их имена и сюжетные повороты.
В частности, там есть и слова Лейбница о том, что форма есть начало движения в собственном теле. А свобода и сама произвольность свойственны только уму. Отсюда и мой собственный вывод:
Способность вооружаться идет у человека от инстинкта, а идея разоружения принадлежит разуму.
– Позвольте напомнить вам также слова Сократа…
Взоры сидящих за столом обратились к Николаю Юсову. Станислав Гагарин смотрел на зятя с некоторым удивлением: Сократа при нем Юсов еще не цитировал.
– Благо и красота – вот что по-настоящему скрепляет, образует и поддерживает Мир, – торжественно продекларировал бывший летчик-терминатор.
– Неплохо сказано, – отозвался Фарст Кибел. – Сократ – достойный человек, майор… И помните, что многим из того, что было присуще афинскому мудрецу, обладает ваш отец по закону – писатель Станислав Гагарин.
– Мы его любим не только за это, – несколько в дурашливой манере ответил, ухмыляясь, Николай Юсов.
«Засранец, – беззлобно выругал зятя сочинитель, – Козерог чертов…»
Летчик-истребитель, бывший в недавнем прошлом первым заместителем председателя, а ныне предприниматель первой волны родился пятнадцатого января и упрямым был вроде ишака.
«Ешак – он и в Африке ешак», – улыбнулся про себя сочинитель, вспомнив легендарные «Двенадцать стульев».
– А вот ваше обращение к Лейбницу симптоматично, – повернулся Вечный Жид к Станиславу Гагарину. – Что вас привлекло в нем в первую голову?
– Видите ли, Фарст Кибел, читая Лейбница, я понял, что философ не в силах вырваться из д е и с т с к и х стереотипов, утверждающих существование Бога в качестве безличной первопричины Бытия, но Лейбниц, тем не менее, наделяет собственного Бога, уже обладающего интеллектуальной функцией, высшими прерогативами ч е л о в е ч е с к о г о духа. И суть этого Бога в доведенных до абсолюта высших возможностях человека.
Именно этим Лейбниц загнал себя в тупик.
– Так ли? – лукаво вопросил товарищ Сталин. – Неоднозначный, понимаешь, нужен подход.
– Верно, – согласился писатель. – Точнее будет сказать: Лейбниц показал путь из тупика. Только вот самому выйти из него Лейбницу не удалось. Ему помешала принадлежность к христианству, оно заманивало умных людей прошлого и продолжает сужать кругозор честных людей Смутного Времени, в том числе, увы, и многих отечестволюбов, рядящихся в богостроительские тоги.
– Все может и должно быть объяснено п р и ч и н н о, говаривал Барух Спиноза, – подал реплику Николай.
– Когда он сие г о в а р и в а л, майор, он был уже, понимаешь, не Барухом, а Бенедиктом, – проворчал Иосиф Виссарионович.
Летчик-предприниматель поднял шутливо руки. Сдаюсь, мол, товарищ Сталин, неглубокий я, поверхностный знаток философских премудростей.
– Готовясь писать роман «Дети Марса», я записал пятого января 1989 года в дневнике:
«Мой собственный интерес к новому роману повысился за счет возможности создавать в нем собственные философские и психологические идеи».
– Похвальное стремление, – заметил Вечный Жид.
– С той поры, папа, ты уже столько моделей насоздавал, – с неким упреком произнесла дочь, – что подумать страшно, аж жуть… А кто о них знает?.. Когда ты «Вторжение» дописал? В мае девяносто первого! А где роман? Кто его читал?
– Ладно, ладно, – махнул Станислав Гагарин. – Скоро выйдет… В феврале.
– Если новая Федотова или грядущий экс-полковник Павленко не затеют п у т ч, – сердито проворчала Елена. – Себя печатать надо, только себя! Алеша ты наш Карамазов… Святой и наивный Ваня Федоров!
– Вы о моделях говорили, – мягко и тактично вклинился Вечный Жид, прикрывая сочинителя от резонных упреков дочери.
– Давно волнует меня: как превзойти Христа? – разом припечатал присутствующих Станислав Гагарин. – Какие более высокие принципы можно предложить человечеству?
Сила христианства и беда его в том, что оно планетарно. Христианство уравнивает, у с р е д н я е т народы земли, снижая тем самым их собственную духовность.
Но противоречие именно в том, что упрекая христианство в космополитизме, я предлагаю собственное универсальное учение тоже.
Но в моей совокупности нравственных принципов, этических установок нет места для Бога Начальника. Я повторял сие бесчисленное количество раз и повторяю снова и снова…
Ведь христиане гордятся, что они суть Рабы Божьи… Рабы!
С этим я не могу примириться.
И не надо бояться Кары Небесной! Надо бояться, нет, тут следует применить иное понятие… Надо с т ы д и т ь с я самого себя. Себя мерить нравственным аршином!
Бог все видит! – этот посыл заставляет не творить зла, когда ты один, нет свидетелей дурного поступка. Но ведь и человек в и д и т самого себя в момент свершения им зла!
Более того, человек о с о з н а е т грядущее дурное до того, как совершит недостойный поступок.
Надо пересмотреть и понятие греха!
Ведь сам я быстрее и искреннее, нежели Бог, сумею предостеречь себя от греховного деяния.
Значит, дело в нравственном и физическом совершенствовании человека.
Человеку Бог не надобен. Человеку необходим человек. При обязательном отношении его к природе как к Матери…
Не правда ли, все просто?
– Проще, понимаешь, не бывает, – отозвался первым Отец народов.
– Вас лично устраивает подобная концепция? – спросил Вечный Жид.
– Вполне, – ответил Станислав Гагарин.
– Зря вас не выбрали тогда в народные депутаты России, – искренне сокрушился Николай Юсов. – И президентом стать было бы впору. Не зря утверждал Платон: царям необходимо философствовать, а философам управлять государством.
Вера Васильевна не сдержалась.
– Что это вы за мужики русские такие! – в сердцах воскликнула писательская жена. – То о политике за новогодним столом уши прожужжали, а теперь вот философствуете почем зря… Лейбниц, Шопенгауэр, Сократ… А песни петь вы умеете? Стихи нам, слабому полу, прочитать слабо!?
– Верно говорит Вера Васильевна! – вскричал Иосиф Виссарионович. – Никакой, понимаешь, политики в Новый год!
Собравшиеся за праздничным столом гости Станислава Гагарина зааплодировали. А сочинитель поднял руку, призывая к вниманию и прочитал:
– Когда в кругу убийственных забот, Нам все мерзит – и жизнь, как камней груда, Лежит на нас, – вдруг, знает Бог откуда, Нам на душу отрадное дохнет, Минувшим нас обвеет и обнимет, И страшный груз минутно приподнимет.
Председатель Товарищества на мгновение смолк и с вызовом посмотрел на Агасфера. Но Вечный Жид, нимало не смущаясь, продолжил:
– Так иногда, осеннею порой, Когда поля уж пусты, рощи голы, Бледнеет небо, пасмурные долы, Вдруг ветр подует, теплый и сырой, Опавший лист погонит пред собою И душу нам обдаст как бы весною…
Невидимый ангел согласия и нежности вдруг возник в комнате и наполнил души людей несказанным светом сердечного тепла и покоя.
– Как хорошо! – воскликнула, не в силах сдержать чувств Елена Гагарина, обычно скупая на внешнее выражение будоражащих ее эмоций.
– Лучше не бывает, понимаешь, – прочувствованно произнес товарищ Сталин и красивым, грудным голосом запел вдруг народную песню «Гапринди шаво мерцхало».
Вождь проникновенно и грустно пел о ласточке, которая стремится к родному дому, пел на грузинском языке, и те, кто слушал Отца народов, не понимали слов, но выразительная музыка и слезы искупления на глазах Сталина красноречиво рассказывали о постылом и тревожном одиночестве этого человека, роковой печати безграничной власти, которой отметила его Судьба, выбравшая из миллионов и миллиардов земных существ безвестного прежде и невзрачного внешне сына сапожника.
