Текст книги "Убитый манекен : сборник"

Автор книги: Станислас-Андре Стееман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

XII. Предсказание судьбы

На дорогу медленно ложились ночные тени, похожие на траурные покровы. Гвидо зажег керосиновую лампу и прикрыл разбитое стекло в окне куском промасленной бумаги. Он высунулся из окна, чтобы лучше почувствовать запах супа, который варила у входа во второй фургон окруженная детьми жена, затем закрыл окно.

И тут же в дверь тихонько постучали.

Гвидо открыл дверь. На фоне ночного неба вырисовывался высокий черный силуэт. Приглушенным голосом незнакомец застенчиво спросил:

– Можно зайти?

Гвидо поднял лампу повыше, и из темноты выступило лицо пришельца. Свет лампы блеснул, отразившись в стеклах очков.

– Что вам угодно?

Гвидо проголодался, а в таком состоянии он был менее приветлив, чем обычно.

– Я хотел… – незнакомец заколебался, но глухо закончил:

– …получить от вас совет.

– Большой расклад – двадцать франков.

– Хорошо. Я… я заплачу, сколько надо. Разрешите мне войти.

Гвидо посторонился, и мужчина, согнувшись, проскользнул в фургон. Проделал он это так быстро, крадучись, бросив по сторонам беглые взгляды, словно опасался быть увиденным или кто знает? – узнанным.

Цыган ногой захлопнул дверь, подошел к маленькому хромоногому столику в центре фургона, поставил на него лампу. Только перспектива иметь дело с господином, готовым заплатить «сколько надо», помешала ему дать волю дурному настроению.

– Садитесь, – сказал он.

Мужчина придвинул к себе небольшой табурет и устроился напротив хозяина. Тот чуть-чуть передвинул лампу, чтооы лучше разглядеть пришельца.

Как уже говорилось, тот был высокого роста, но его грудная клетка казалась плохо развитой, зажатой. На нем был черный костюм, белая рубашка с загнутыми уголками воротничка и плохо завязанным коричневым галстуком. Накрахмаленные манжеты наполовину скрывали худые кисти рук, перевитые сетью голубых вен.

За те почти тридцать лет, что Гвидо едва ли не под всеми небесами читал будущее своих современников, он набрался довольно опыта, чтобы пристально смотреть в настоящее. Он научился судить о клиентах по манере одеваться, по лицу, по речи. Никогда не начинал он расспрашивать карты прежде, чем заставить говорить пришедших к нему. О, им не было нужды говорить много… Гвидо быстро их прощупывал, классифицировал, определял место в жизни, и чаще всего правильно. Ему хватало двух-трех деталей, чтобы избежать промаха.

«Этот, – размышлял он, – боится, «что скажут люди». То, как он вошел сюда, – уже характерно, как и его спешка, и манера обрывать разговор о деньгах. К тому же он пришел в сумерки, с наступлением темноты, когда наиболее вероятно, что никого не встретит и не будет узнан… Может, он занимает важное положение в деревне?»

Тасуя колоду, Гвидо продолжал исподтишка изучать незнакомца:

«Однако, мне кажется, он способен на полет фантазии… Его галстук тому свидетельство. Костюм и шляпа принадлежат человеку, склонному к порядку, но галстук им противоречит… Он-то и привел его ко мне… Это знак некоторой наивности, некоторой склонности к чудесному… Возможно даже, только галстук и является его истинным проявлением, а костюм, шляпа и все остальное навязаны обстоятельствами, привычкой или повседневной необходимостью… Раз этот человек пришел сюда, значит, он утратил равновесие, переживает кризис, ищет правду, должен принять решение и не может сделать выбор…»

По этим размышлениям видно, что цыган не пренебрегал психологией; как и у большинства гадалок, факиров и магов его дар ясновидения был не чем иным, как глубоким знанием человеческой души.

«Этот человек, – говорил он себе, – интеллектуал. Все в нем доказывает это: слабые глаза, руки с ухоженными ногтями, осанка. У него фигура сильного, хорошо сложенного мужчины, но не развита спортом. Грудь зажата долгими часами работы за низким столом. Должно быть, он какой-то чиновник, нотариус или адвокат… И как он взволнован!..»

– Снимите, – попросил Гвидо.

Неизвестный протянул руку.

– Нет, левой.

Цыган начал раскладывать перед собой карты маленькими симметричными кучками.

– Что вы хотите узнать?.. – спросил он.

– Но… – замялся посетитель. – Я… Вы скажите то, что увидите.

– Естественно. Но, что вас, собственно, интересует? Вопросы состояния, положения, любовь?

Мужчина заерзал на табурете, он был явно не в своей тарелке.

– Э… – прошептал он.

– Можете не отвечать, – отрезал Гвидо с беззвучным смехом. – Я понял.

«Если бы речь шла о состоянии или положении, – прикинул он, – сказал бы сразу. Остается любовь… Так вот почему такой серьезный человек решился обратиться к моим талантам… Как же я сразу не догадался!»

И вскоре перевернутые карты раскрыли свое волшебство перед двумя мужчинами. Посреди темного фургона, где вещи в тени по углам превращались в свернувшихся чудовищ, на маленьком колченогом столике, озаренные мягким светом керосиновой лампы, сияли золотом и пурпуром дамы и короли, одетые в горностай. Вокруг их спокойного союза стояли верными стражами валеты, одни держали свои сердца, другие были в трауре по даме, принадлежащей их королю.

– Марьяж, – сказал Гвидо. – Вы любите некую брюнетку…

Неизвестный грустно покачивал головой, словно сожалея о собственной участи и считая себя несчастнейшим человеком из-за того, что любит брюнетку.

«Хо! Хо! – подумал Гвидо. – Похоже, в этой идиллии свои проблемы…»

– Платят ли вам взаимностью? Не знаю. Но… Постойте…

Из-под его проворных пальцев показался валет пик:

– Вот в чем дело… У вас есть соперник, дорогой сударь…

Будучи почти уверен, что незнакомец побледнел, он повторил настойчивее:

– Опасный соперник…

Мужчина сухо кашлянул и с усилием спросил:

– Не… Не видите ли вы еще что-нибудь? Это?..

– Право слово, мне кажется, ваши шансы равны, – произнес Гвидо. – Подождите-ка, вот черви… А! Карта с вашей стороны… Но вот другая – на сей раз против вас… Еще одна…

– Что это… Что это значит?

– Судя по всему, это значит, что ваши дела лучше, чем вы думаете… Ваши шансы кажутся мне даже немного большими, чем у вашего соперника, но только при условии, что вы сумеете немедля ими воспользоваться… Иначе он станет счастливым избранником…

– Да, да, – глухо признал незнакомец. – Вы правы, правы… Я должен действовать…

Гвидо переворачивал последние карты из кучки:

– Что это? – воскликнул он.

Цыган прямо взглянул в лицо собеседнику:

– Той, кого вы любите, грозит опасность… Серьезная опасность… Вы знаете об этом?

Руки мужчины задрожали на краю стола:

– О!.. Вы говорите, серьезная опасность?..

– Да. Ваша любимая постоянно в опасности… Смертельной опасности… – его голос дрогнул.

Отличительной чертой Гвидо, выделявшей его среди ему подобных, сделавших своей профессией злоупотребление всеобщей доверчивостью, было то, что всякий раз, входя в игру, он сам начинал верить во власть и предсказания карт. Он был хитер, не упускал ни одной мелочи, которая помогла бы ему составить мнение о клиенте, но, как и большинство соплеменников, оставался суеверным и преданным вере предков. Поэтому всякий раз, когда, как в данном случае, сквозь яркие карты его колоды проступал лик смерти, он сам бывал потрясен.

– Но… вы тоже, – снова заговорил он, – вы тоже под угрозой… Общая угроза нависает над вами и над ней…

Он неожиданно провел рукой по лбу, его тяжелый взгляд встретился с глазами незнакомца:

– Но разве это не естественно?.. Все в этой деревне находятся под угрозой смерти с позапрошлой ночи…

Он подавленно повторил:

– Все…

Раздавшийся стук заставил его обернуться.

– Вы слышали? – спросил посетитель.

И добавил бесцветным голосом:

– По-моему, стучали.

На мгновение оба замерли.

В тишине послышался тот же стук, повторенный трижды.

– Кто-то за дверью, – заметил Гвидо. – Я посмотрю…

Он взял лампу и направился к выходу из фургона.

Пришелец остался в темноте. Равнодушным взглядом следил он за тем, как свет скользит по его рукам, коленям, по краю стола. Когда цыган открыл дверь, он отодвинул табурет подальше в тень.

– Кто там? – спросил Гвидо.

– Некто, желающий с вами поговорить, – ответил четкий голос.

– Поговорить… о чем?

– Для начала о вашем патенте. И о других вещах.

– Кто вы?

– Инспектор полиции Себ Сорож. Посторонитесь, я войду.

Незнакомец сделал резкое движение. Он был так близко к перегородке фургона, что, казалось, собирался пройти сквозь нее.

– Я сожалею, – ответил Гвидо. – Но вы не можете войти.

– В самом деле? Это почему?

– Здесь находится человек, пришедший ко мне за советом. А все мои клиенты уверены в моей скромности… Я не могу допустить, чтобы вы встретились.

Через некоторое время вновь послышался голос инспектора:

– В таком случае, выйдите на дорогу. Мы прекрасно побеседуем и здесь. Вы присядете на ствол этого дерева, а я – на ступеньки фургона. Ваш клиент уйдет после меня.

– Извините, – заметил Гвидо. – Он, возможно, спешит, и мы не можем помешать ему…

– Тем хуже для него! – оборвал властный голос. – Если он дорожит своим инкогнито, пусть задержится. Я тоже не могу терять времени…

– Подождите одну минуту. Я поставлю лампу и выйду к вам.

Гвидо вернулся в фургон, прикрыв за собой дверь.

– Вы слышали? – спросил он.

– Да.

– Вы не сможете уйти некоторое время. Разве что вам безразлично…

Незнакомец покачал головой.

– Я подожду, пока он не уйдет.

– Как вам угодно.

Цыган поставил лампу на стол и обернулся на ходу:

– Это, конечно, из-за убийств… Я постараюсь закончить с ним как можно быстрее.

Не получив ответа, он вышел и закрыл дверь.

Незнакомец остался в одиночестве. Глубоко вздохнув, он чуть дрожащей рукой прикрутил начавшую коптить лампу. Его взгляд упал на старую книгу в зеленом переплете, лежавшую на столе.

Он взял ее, открыл наугад и, приблизив к свету, начал читать:

«Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца…»

XIII. Себ Сорож дает совет

Подняв очки на лоб, неизвестный облокотился на стол и вернулся к началу страницы:

«Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца. – И ты произнесешь магические слова: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари», которые вызовут нечистый дух. – И он явится, одетый в алое одеяние с галунами, в желтую куртку и водянисто-зеленые штаны. – И его голова, похожая на собачью с ослиными ушами, будет увенчана двумя рогами; а его ноги и ступни будут, как у коровы. – И он спросит о твоих повелениях…»

Незнакомец поднял голову, прислушался, отер рукой вспотевший лоб.

«И ты отдашь их как сочтешь нужным, ибо не сможет он отказать тебе в повиновении. – И ты сможешь стать самым богатым, а значит, самым счастливым из людей».

Мужчина перевернул страницу.

«Рука Славы. – Ты возьмешь волос гнедой кобылы. – И зароешь в горшок со свежей землей. – И воскликнешь: «Ата Атер Ата». – И тотчас же народится маленькая змейка, и ты будешь кормить ее отрубями. – И в ночь полнолуния ты положишь ее в коробку с некоторой суммой денег. – И в полночь ты воскликнешь: «Я принимаю договор». – И три часа спустя ты откроешь коробку. – Сумма денег удвоится».

Мужчина прочитал дальше: «И следи внимательно за соблюдением всех условий, так как в этом деле не может быть шуток».Захлопнув книгу, незнакомец встал. Стоя, он почти касался головой потолка и походил на опасливого, настороженного фламинго или цаплю. А когда он двинулся к двери, сходство это усилилось…

Прислонившись к створке, он прислушался. В ночной тишине слова инспектора Сорожа и Гвидо доходили до него ясно и отчетливо.

Слушая, незнакомец нервно потер руки. Пот по-прежнему стекал по его лбу. Машинально он снял с перегородки цветной платок и лихорадочно смял его.

Инспектор Сорож наклонился над Гвидо, прямо посмотрел ему в лицо и четким голосом задал наконец вопрос, ради которого он и явился к цыгану:

– Когда, вы говорите, устроили здесь свою стоянку?

Гвидо неуловимо поколебался, прежде чем ответить:

– Десятого днем.

Себ Сорож пожал плечами, его острый взгляд заметил колебания собеседника.

– Неправда, Гвидо! Это не десятого, а одиннадцатого днем вы остановились здесь… И одиннадцатого ночью коммивояжер был убит.

Испуганный Гвидо покачал головой.

– Вы ошибаетесь, – начал он, – я…

Сорож оборвал возражения:

– Пятеро свидетелей готовы показать под присягой, что десятого в Сент-Круа не видели никакой цыганской стоянки…

Он блефовал, свидетели были плодом его воображения, но упоминание о них окончательно сбило Гвидо с толку.

– В самом деле, – глухо произнес тот. – Теперь, когда вы обратили на это мое внимание, господин инспектор, я припоминаю, что действительно прибыл сюда одиннадцатого утром…

Себ Сорож кивнул:

– Мне кажется, вы опять заблуждаетесь! Не одиннадцатого утром, а одиннадцатого после полудня…

– После полудня, – повторил цыган. – Честное слово, вы правы.

– А вы, честное слово, вы мне солгали! – ответил инспектор.

Он окинул собеседника оценивающим взглядом:

– Сколько судимостей?

Гвидо вздрогнул.

– Ни одной.

– Сколько?

Цыган опустил голову.

– Ну, говори!

– Ладно… одна.

– Только? А причина?.. Бродяжничество?

Голос Гвидо совсем упал:

– Незаконное врачевание.

Оба помолчали.

– Твой патент?

– Он в порядке.

– Покажи.

Гвидо вскинул голову.

– Он там, внутри… – пальцем указав на повозку.

– Принеси.

Гвидо торопливо поднялся по деревянным ступенькам. В фургоне он столкнулся со своим странным клиентом.

– У вас неприятности? – тихо спросил последний, но не получил ответа.

Когда цыган вышел, незнакомец снова занял наблюдательный пост у двери. В то же время он думал: «Интересно, почему Гвидо солгал. В этом же не было никакого смысла. Ничего нет проще, чем проверить его слова. Похоже, из удовольствия навлечь подозрения на себя… Хотелось бы все же знать, зачем он так поступил».

Краем глаза изучая инспектора, Гвидо задавался тем же вопросом. Он поддался порыву. Человек, однажды не поделивший что-то с правосудием, больше любого другого склонен пытаться обмануть его представителей, особенно если, как сейчас, он против воли чувствует себя более или менее скомпрометированным. Услышав вопрос, Гвидо подумал «одиннадцатого» и ответил «десятого», как если бы подумал – «десятого», так же естественно ответил бы «одиннадцатого». Рефлексивная реакция, обычно выдающая того, кто ей подчиняется.

– Возьмите, – сказал Себ Сорож.

Он небрежно протягивал цыгану пресловутый патент, изученный во всех подробностях.

Упершись руками о колени, инспектор поднялся со ствола дерева, на котором сидел, и бросил на Гвидо острый взгляд.

– Дороги, – медленно произнес он, – ночью свободны. Воздух прохладный, приятно пройтись пешком. Здесь благодаря тебе каждый знает больше, чем достаточно, о будущем своем и своих близких. На твоем месте я бы отправился дальше…

Гвидо склонил голову к плечу:

– Это совет, господин инспектор?

Себ Сорож уже повернулся к нему спиной.

– Именно. А завтра может оказаться…

– …приказом, – закончил вместо него Гвидо. – Я понял.

И добавил:

– С вашего позволения, господин инспектор, я подожду приказа.

Себ Сорож не ответил. Неизвестно, услышал ли он. Большими шагами он скрылся в ночи.

Спустя десять минут косая тень выскользнула из повозки. Не оборачиваясь, она направилась к деревне.

Между тем, если бы незнакомец обернулся на первом же повороте дороги, то, без сомнения, заметил бы, как некто, вынырнув из-за ближайших елей, последовал за ним: Себ Сорож просто не мог решиться пойти спать, не выяснив личность таинственного клиента Гвидо.

Так, следуя один за другим, инспектор и незнакомец достигли первых домов на Центральной улице. Сорож сверился с часами. «Девять», – прошептал он. Там и тут в окнах светились огоньки.

Инспектор увидел открытую в освещенный вестибюль дверь, послышался женский голос, и грациозная тень сделала шаг навстречу преследуемому им человеку:

– Добрый вечер, господин Маскаре.

Сорож забился в ближайший дверной проем и вытянул шею.

– Добрый вечер, Эдме, – смущенно ответил учитель.

Девушка разразилась веселым смехом.

– Я вас поймала, господин мой воздыхатель, на том, что вы кружите возле моего дома!.. – воскликнула она. – Значит, вы не боитесь попасть под руку таинственному убийце, запугавшему всю нашу бедную маленькую деревню и всех живущих в ней бедных маленьких девочек?

Маскаре снял шляпу и шагнул в сторону дочери доктора Хие.

– Эдме, – сдерживаясь, сказал он, – я уже просил вас не разговаривать со мной таким образом. Вам двадцать лет, вы уже не ребенок, а я… Я не ваш воздыхатель!

Он сделал еще шаг и добавил тише:

– Разговаривайте так, если хотите, с господином Пеллерианом…

Он кашлянул.

– Вы собираетесь обручиться с ним?

Девушка взглянула в глаза собеседника:

– Почему вы спрашиваете об этом?

– Просто так.

– А! – и добавила, – я думала, потому, что вы интересуетесь мною?

Учитель, казалось, колебался.

– Да, верно, – с усилием выдавил он. – Я спросил потому, что интересуюсь вами.

Эдме улыбнулась и положила ладонь на руку учителю:

– Какой вы странный… Оливье!

При этих словах щеки Маскаре внезапно залила жгучая краска.

– Не называйте меня так! – глухо сказал он.

– Почему? У вас красивое имя…

Но тот, не отвечая, удалился большими шагами.

Эдме смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду, потом вернулась в дом.

Закрыв за собой дверь, она повернула ключ и долго стояла, прислонившись к створке.

– Оливье… – прошептала она.

XIV. С сердцем, полным любви

Себ Сорож добрался до общинной управы в половине десятого. В коридоре он столкнулся с Аноном, кое-как причесанным, застегнутым наперекосяк и чем-то озабоченным.

– А, вы наконец! – воскликнул тот. – Ну, они арестованы?

– Кто?

– Лабар с сестрой.

– Не знаю… Я…

Оба бросились по лестнице.

– За мной пришли в гостиницу, – задыхался Анон. – Кажется, их поймали на вокзале в Брюгге.

Действительно, именно на вокзале в Брюгге двое инспекторов задержали портного и его сестру. Де Миль в сопровождении двух полицейских явившийся к Лабару, застал дом опустевшим; видимо, портной или его сестра поднялись в спальню красавицы Жюли и, увидев пустую кровать, догадались, куда бежала молодая женщина и каковы будут для них последствия ее бегства. Собрав второпях кое-какое тряпье, эти двое тоже бежали… Куда? Де Миль не задавался долго этим вопросом; бросившись к телефону, он обзвонил полицейские посты соседних городов. Из Брюгге ему вскоре сообщили, что Лабар с сестрой задержаны. Их незамедлительно доставили на полицейской машине в Сент-Круа, а Эрали, по одному из его излюбленных выражений, «взял на себя получение».

Лабар с сестрой сидели в наручниках у окна, внушительного вида полицейский наблюдал за ними краем глаза. С опущенными головами, хмурыми тяжелыми взглядами, оба казались подавленными.

– Наконец-то! – воскликнул Эрали, вставая навстречу заместителю королевского прокурора и инспектору. – Где вы пропадали? – обратился он к Сорожу.

– Думаю, если я вам скажу, что ходил за тем, что обычно называют «предсказанием судьбы», – улыбаясь, ответил тот, – вы мне не поверите. Между тем это абсолютная правда, я вопрошал оракула, и он мне ответил…

Судебный следователь пожал плечами: манеры инспектора действовали ему на нервы.

– Что ж, тем временем, – заметил он не без язвительности, – моилюди (он усиленно выделил местоимение) задержали в Брюгге этих презренных, когда они собирались сесть в поезд на Брюссель. Они…

Жестом прервав собеседника, Сорож приблизился к нему и тихо спросил:

– Вы их допросили?

– Нет, как раз собирался это сделать… В любом случае, нельзя дать им опомниться… Начну с Лабара…

Он повысил голос:

– Бурдо, не могли бы вы увести женщину в соседнюю комнату? Приведете ее ко мне, когда я вас позову.

– Хорошо, господин следователь.

Полицейский схватил Берту Лабар за руку и увел.

Воцарилась тишина. Антуан Лабар даже головы не повернул, когда его сестра вышла из комнаты. Анон освободился от пальто и шляпы и приняв излюбленную позу – слегка расставив ноги и заложив руки за проймы жилета, – расположился за спиной маленькогто Де Миля, перед которым уже лежал белый лист бумаги.

Эрали благовоспитанно кашлянул, обменялся взглядом с заместителем генерального прокурора, сощурил веки и задал первый вопрос:

– Антуан Лабар, признаете ли вы себя виновным в смерти Аристида Виру?..

Портной поднял голову и снизошел до ответа лишь после того, как судебный следователь предельно раздраженным тоном повторил вопрос в третий раз.

– Нет, – глухо произнес он.

– Что! – воскликнул Эрали. – Уж не собираетесь ли вы теперь отпираться? Вы заявили жене, что убили Виру. Ее свидетельство на сей счет совершенно определенно.

Лабар устало покачал головой.

– Я не убивал Виру.

– Но, повторяю, вы же сами сообщили жене, что сделали это! Правда?

– Это правда.

– Итак?..

Не отвечая, портной обхватил голову руками. Опять установилась тишина, на этот раз на более длительный срок, чем в первый раз. Внезапно раздался металлический голос Себа Сорожа:

– Где вы были в пятнадцатом году?

Лабар быстро поднял глаза. Лишь мгновение он поколебался, прежде чем ответить:

– В Штеенштрэте.

– В гренадерском?

– Нет. В 1-ом карабинерском.

– У вас есть еще вопросы, инспектор? – вмешался Эрали. Голос его звучал сухо – Или я могу продолжать?

Себ Сорож не смутился:

– Можете продолжать.

– Спасибо! – прошипел судебный следователь.

Он уселся поудобнее.

– Антуан Лабар, а в убийстве Артура Гитера вы признаете себя виновным?

– Великий Боже! – вскрикнул портной.

Он вскочил с места:

– Вы с ума сошли!..

Обыкновенно бледные щеки Эрали вспыхнули.

– Следите за своим языком, – взорвался он, – или он вас заведет за решетку!

Лабар снова сел.

– В конце концов, мне безразлично. Если вам это улыбается, повесьте на меня и это убийство… – Он обернулся к заместителю королевского прокурора, с интересом следившему за развитием допроса – Но… Не окажете ли мне милость?.. Я хотел бы видеть жену.

– Невозможно, – вмешался Эрали. – Во всяком случае, сейчас, когда скажете правду, всю правду… Ну, тогда посмотрим.

У Лабара вырвался резкий жест.

– Я никого не убивал, вот правда!

– В таком случае, зачем вы с сестрой бежали? Зачем было запирать жену, идти вместо нее на свидание с Виру, хвалиться перед ней, что задушили коммивояжера? Надо ли прибегать…

Эрали прикусил язык. Он чуть было не сказал: «Надо ли прибегать к очной ставке?» Но устроить ее означало осуществить желание Лабара: приходилось отказаться от очной ставки ради сохранения средства давления на последнего.

– Почему? – медленно проговорил Лабар. – Вы спрашиваете, почему я это сделал?..

Дрожь пробежала по всему его телу, он издал странный горловой звук и выдохнул:

– Я это сделал… из любви!

Себ Сорож резко отвернулся, почувствовав, что и его охватила дрожь. Как Лабар это сказал! Как хорошо он это сказал! С каким жаром, с какой сдержанной страстью! Конечно же, этот человек был способен убить, разрушить всю деревню до основания, с сердцем, полным любви. Его любовь опасней, фатальней, чем ненависть, и Сорож, со времени помолвки открывший для себя новый мир, не мог внутренне не пожалеть портного за то, что он благодаря своему сердцу обладал качествами, привлекающими женщин, и одновременно физическими изъянами, отталкивающими их.

Эрали издал короткий смешок.

– Прекрасно. Я вам верю, Лабар. Вы могли сделать это из любви… Но из тех же соображений вы могли и убить!

Мужчина понурил голову.

– Но я не убивал, – повторил он в изнеможении. – Я ведь уже предоставил вам алиби! Я…

– Ваше алиби ничего не стоит! – отрезал судебный следователь. – Ваша сестра ответит за лжесвидетельство. Я убежден, вы вполне могли убить Виру позапрошлой ночью на Центральной улице.

– Берта не солгала, – возразил Лабар. – Той ночью я выходил только в начале вечера. В одиннадцать часов я был у кровати моей жены…

Карандаш выпал из пальцев Эрали.

– А зачем, – спросил он, – вам нужно было так с ней обходиться, если не затем, чтобы помешать ей предупредить Виру о ваших преступных замыслах?

– Извините! – возразил Лабар. – Это я посвятил жену в мои «преступные замыслы», как вы говорите. Никто меня не принуждал! Если бы я в самом деле собирался убить Виру, я бы не стал предупреждать ее, как, впрочем, не стал признаваться в этом после…Мне хотелось припугнуть ее, вот и все. Я пробовал завоевать ее мягкостью… Тщетно! Тогда я подумал, что, возможно, угрозы подействуют лучше. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют… Я также подумал на мгновение, что ее тронет глубина моей любви, если я признаюсь, что убил ради нее… Я разыгрывал комедию, когда клялся, будто задушу Виру, связывая ее в кровати, и лгал, что сделал это, обвиняя себя в убийстве при ее пробуждении… Я вообразить не мог, что она сбежит и выдаст меня…

Эрали опять начал играть своим карандашом.

– Я восхищаюсь вашим присутствием духа, – сказал он. – Ваша трактовка фактов весьма изобретательна, весьма… Но в ней остаются пробелы, Лабар! Например, я был бы счастлив услышать, как вы объясните, зачем напоили жену снотворным… Тоже чтобы припугнуть, завоевать, снова найти дорогу к ее сердцу?.. Ну же, говорите!

Лабар покачал головой.

– Если бы я ее не усыпил, она взбаламутила бы всех соседей своими криками. С другой стороны, жестоко было бы оставить ее связанной на всю ночь… Мне хотелось преподать ей суровый урок, но не мучить в течение долгих часов.

– Гм! – хмыкнул судебный следователь. – Но, допуская, что вы говорите правду (чего, заметьте, я не допускаю), как же вы не подумали, какой опасности подвергаете себя, признаваясь в убийстве, которого не совершали?

– Мне не верилось, что жене удастся бежать. Естественно, я собирался открыть ей правду, прежде чем освободить.

– А кто вам… вам сообщил об убийстве Виру?

– Сестра, вернувшись с рынка на следующее утро. Вся деревня только об этом и говорила…

– И вы, конечно, станете утверждать, будто не виделись с Виру в день его смерти?

– Как сказать… Через закрытые ставни я заметил, что он слоняется вокруг моего дома. О! Я довольно долго боролся с искушением зыйти и набить физиономию этому… этому…

Лабар чуть было не выругался, но сдержался и закончил:

– Я устоял. В глубине души я знал, что ничего серьезного не произошло между ним и моей женой. Будь что-нибудь, он бы уже не пытался заставлять ее покинуть семейный очаг и не стремился увести с собой. Личности вроде Виру не дают себе труда любить… Они забавляются, они боятся трагического… Трусы!

Он сжал кулаки:

– И почему, собственно, вам так хочется, чтобы именно я оказался убийцей? Я не единственный муж в этой деревне, кто с удовольствием отнесся к известию о его смерти.

Судебный следователь постучал ладонью по столешнице.

– Лабар, – жестко сказал он, – вам не поможет принятая вами абсурдная система защиты, я это гарантирую! Вы признались жене, что убили Аристида Виру, и я полагаю, в Сент-Круа только вы были заинтересованы в смерти Артура Гитера… Мой вам совет – признайтесь!

Черты Антуана Лабара отразили глубокое изумление. «Если его удивление наигранное, – подумал Сорож, – этот человек хороший актер».

– Послушайте, господин следователь, у меня не было ни малейшего повода желать зла Артуру Гитеру… Бедняга! Для него весь мир заключался в госпоже Гитер. Зачем бы я стал его убивать?..

Себ Сорож глубоко вздохнул. Он набил свою коротенькую вересковую трубку и закурил.

«Бог мой, – размышлял он, – это никогда не кончится! Лично я вижу еще минимум 150 вопросов, которые можно задать. Этот Эрали явно провозится с ним до утра и, готов поклясться, что Лабар проявит меньше воли к сопротивлению, чем козочка господина Сегэна…»

Он пустил к потолку колечко дыма:

«А кроме того, есть ведь еще отличная приманка – красавица Жюли… Готов спорить, Лабар еще до полуночи сознается в чем угодно!»

Инспектор поднял глаза. Часы, расположенные над дверью, показывали пять минут одиннадцатого.