Текст книги "Убитый манекен : сборник"

Автор книги: Станислас-Андре Стееман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

6. Кончик нити

Закрытая дверь не пропускала дневной свет, который пробивался лишь через единственное, серое от осевшей пыли, окно, а потому старик Жакоб начал свою исповедь почти в полном мраке. Он говорил низким, приглушенным голосом, не переставая двигать длинными, худыми руками, в то время как комиссар в душе сожалел, что не может раздвоиться и насладиться в качестве зрителя зрелищем их странных переговоров среди неподвижных и призрачных очертаний наваленной старой мебели.

– Фее нашалось тве нетели нашат… Рофно шетырнатцать тней… Ф понетельник, понетельник фторого… Я тышал сфешим востухом на пороге тома, кохта потошла ошаровательная парышня и попросила в тот же тень фешером захлянуть к ней; она хотела пы протать штарые фещи с шертака.

– Уточните, господин Эберстейн, эту очаровательную барышню звали?..

– Лекопт, Ирэн Лекопт.

– Так вы с ней знакомы?

– Фител раньше. Она шивет в самом польшом томе терефни, на Серкофной площати. Кохта около шести я пошел туда, мне открыла Ирма, штарая слушанка, которую сдесь жовут «догом». Вот уш пятьтесят лет, как она служит в той шемье, и фитела роштение фсех тетей. «Парышня Ирэн фас ищет», – скашала она мне. Тейстфительно, парышня Ирэн шерес секунту фышла ис капинета, потошла ко мне и пригласила потняться фслет са ней по лестнисе…

– Короче, господин Эберстейн! Итак, вы поднялись на чердак?

Резкий и глубокий голос комиссара поднялся, как порыв ветра, нарушая ничтожные гармонии минуты.

– Та, польшой, ошень польшой шертак, иштинная сокрофищница замешательных фещей. «Фот феши на проташу», – скасала мне парышня Ирэн, профетя фпрафо от тфери. «Хошпотин Эперштейн, наснаште фашу цену». Што фам скасать, комиссар? Это пыло штарье, рашросненные харнитуры, колшеногий штул, эташерка, тва сатовых шломанных крешла, куча грошевых пестелушек. Я жанялся примерной ошенкой и, нешмотря на шифейшее шелание не ушемлять интересоф парышни Лекопт, смох претлошить ей лишь… лишь…

Казалось, старик Жакоб ищет подходящее слово. Малез ему его подсказал:

– Ничтожную сумму.

– Посфольте, – живо возразил тот.

– Не надо, давайте дальше, если угодно.

С видимым сожалением старьевщик смирился. И все же намеком возразил:

– Што пы фы оп этом ни тумали, парышня Лекопт, сама понимая, как мало штоят предлагаемые ею феши, приняла мое претлошение пес фосрашений. Она только спрошила: «Кохта фы фсе заперете? Я хотела пы попыстрее от фсехо этово оттелаться». Я ей отфетил, што приду сапрать грус со сфоей рушной телешкой на тругой тень утром.

– Следовательно, во вторник третьего?

– Именно.

«Любопытно», – подумал Малез. Пока что в рассказе старика ничто не оправдывало его виляний и лжи, ничто не позволяло догадаться, почему ему так не хотелось признаться, откуда манекен. И еще одна заслуживающая внимания подробность: желание барышни Лекопт совпадало с желанием еврея – поскорее избавиться от проданных вещей.

– Итак, на тругой тень я фернулся к Лекоптам и, как и накануне, меня фпустила старая Ирма. «Парышни нет тома, – шказала она мне. – Но фы мошете потняться и сапрать фсе сфое. Ошипиться фы не мошете: фсе, што фы должны запрать, слошено в кучу на чердаке справа от твери. Ключ ф шамке». Фы фитите, старому Шакопу доферяют! Естестфенно, мне пришлось потняться и спуститься много раш. Я спешил, стараясь закончить до обета, и потому фсе запихал ф мешки…

Малез, начиная понимать, улыбнулся. «Старая лиса!» – подумал он не без восхищения.

Еврей, однако, без тени смущения продолжал:

– Какофо ше пыло мое утивление, когта, фынимая тома феши из мешков, я опнарушил ф отном иш них фоскофое лицо, которое не жаметил накануне, а ф тругом – терефянный манекен, которого я тоше не фидал раньше… Я поштавил рятом опа претмета и опнарушил, што голова прекрасно фстает на фыступающую из торса ось.

Воспоследовавшая пауза была слишком коротка, чтобы можно было вставить реплику:

– Што пы фы стелали на моем месте, комиссар? Парышня Лекопт, а потом и старая Ирма мне ясно скашали: «Фсе, что вы должны запрать, сложено спрафа от твери». К тому же фо фремя пеглого осмотра накануне я мох и не заметить фосковую голофу и манекен. К тому ше парышня Лекопт не захотела соштафлять описи, и я мог фполне законно сшитать, што эти дфе фещи принатлешат мне… Заметьте, я и сейчас так шитаю… И фсе же, штопы успокоить сфою софесть, я решил при перфой ше фосмошности справиться у парышни Ирэн оп этом теле… Но фы ше знаете погофорку: «Челофек претполагает, Пог располагает»? Тфа слетуюших тня я пыл совершенно поглошен телами лафки, а ф пятницу шестого г-н Теван, прохотя мимо, заметил манекен и проявил к нему польшой интерес… И снофа я фас спрашиваю, комиссар, как пы фы поступили на моем месте? Я его уступил по ошень ниской цене, оговориф сепе прафо его выкупить, если парышня Ирэн потрепует его назат.

– Извините! – сказал Малез. – Вы высказали эту оговорку, заключая сделку с господином Деваном?

Старик Жакоб принял огорченный вид:

– Фы слишком многого от меня хотите! У меня уше не та память, что пыла десять лет назат. К тому же я часто грешу рассеянностью… Может так пыть, што оп этом потумал, может пыть такше, што я…

– Что-то мне подсказывает, что вы об этом не подумали!

Малез поднялся и открыл дверь, с радостью вдыхая всей грудью свежий после дождя воздух. В конце концов, было совершенно неважно, заметил ли старьевщик манекен в момент, когда собрался его унести, или когда распаковывал свои покупки, было неважно и то, собирался ли он его вернуть. В одном можно было быть совершенно уверенным: он его не украл, иначе говоря, не забрал из другого угла чердака. В этом случае даже самые страшные угрозы не заставили бы его сознаться.

– Комиссар, я натеюсь, фы ферите ф мою ишкренность?

Малез был суров:

– С оговоркой относительно описи, да.

Он захватил небрежно завернутый манекен, который, входя, поставил у двери, и перекинул через плечо. Он иной раз не отказывал себе в удовольствии вызывать изумление простаков:

– До свидания, господин Эберстейн. Пусть же фортуна вам улыбнется!

– То сфитания, комиссар. Неушели я ничего не могу тля фас стелать?

– Нет, ничего.

Малез уже миновал кузню, когда передумал:

– Или все-таки да! Скажите, как короче всего пройти на Церкофную плошат?

7. Проклятый дом

Четыре этажа большого здания с шестью окнами по фасаду на углу Церковной площади, находившегося в собственности Лекоптов много поколений, господствовали над всеми остальными окрестными домами. Некогда наполненный детскими голосами и смехом, звучащими тише и серьезнее по мере того, как дети подрастали, кипящий весь день жизнью от погреба до чердака, словно улей, дом теперь выглядел погруженным в сон, который ничто не могло бы нарушить. С первого взгляда в нем угадывалось богатство, приглушенное коврами и обоями, заключенное в витринах, где на золоте и эмалях ярко вспыхивала яничтожная искорка, с потемневшей от времени изысканной мебелью, отражающейся в ровном блеске лакированного паркета. Но деревня знала, что большинство этих вещей уже обречено и за закрытыми ставнями погружается в темную ночь, мрак которой с годами, казалось, сгущается, словно загнивающая вода. Мебель укрыта чехлами, маятники часов постепенно перестали раскачиваться, хрустальные подвески люстр позванивали лишь изредка, когда мимо проезжали перегруженные грузовики.

Странное проклятие с каждым днем все тяжелее нависало над домом на Церковной площади, не щадя никого из его обитателей.

Вот почему звонок комиссара Малеза произвел на всех впечатление разбившего окно камня.

Словно бы вырвался из сна господин Лекопт, покидающий лишь ради кровати кресло, которое каждое утро подкатывали к окну его комнаты. Помимо воли за время своего мученичества он научился различать звонки колокольчика: поставщиков, постепенно утративших свою первоначальную настойчивость, словно атмосфера дома, вырывающаяся за его порог, действовала наподобие вредоносных газов; нетерпеливый звонок почтальона, когда он шесть раз в году приносил заказное письмо; дружественный – доктора Фюрцеля; сдержанный, но с намеком звонок господина кюре, который вскоре получит возможность принести Лекопту бесполезное утешение; звонок… Старик хотел было приподняться, открыть окно и высунуться, но от водянки его бедные ноги наполнились свинцом, став навсегда неподвижными.

Пышная зелень запущенного сада отбрасывала мятущиеся тени на длинную веранду, где Ирэн и ее двоюродная сестра Лаура обменялись удивленными взглядами над пустым столом, отложив работу, которой были заняты их умелые руки. И они тоже знали, что обычные посетители всегда появлялись и стучали в одно и то же время, и не ожидали никого и ничего.

Старая Ирма внезапно перестала раздувать свою плиту в огромной кухне в подвале, где давно уже больше не ловила похитителей варенья, на которых могла бы поворчать, и замерла с одной рукой на бедре, внимательно прислушиваясь.

У всех в мыслях возник один и тот же вопрос: «Кто звонил?»

И вот, еще более настойчиво и еще дольше, снова зазвонил колокольчик.

Подумать только, ошибки больше быть не могло. Кто-то стоял снаружи и нетерпеливо ждал. Надо было идти открывать…

Отложив кочергу, старая Ирма наконец не без сожаления решилась и сменила свой обычный фартук на белый передник, чего давно уже не делала.

Когда случайно в дом заезжал г-н Арман, он объявлял о своем прибытии способом, который невозможно было спутать. И даже г-н Эмиль всегда нажимал на кнопку звонка два раза подряд и самым кончиком пальца… в то время, когда он еще приезжал.

Так рассуждала старая Ирма, с большим трудом поднимаясь из подвала и ковыляя по бесконечному вестибюлю. Значит, коробейник, нищий? Нет, люди этой породы не успевали вступить в деревню, как добрый десяток доброжелателей их предупреждал: «Бесполезно звонить в дверь большою углового дома на Церковной площади. Они ничего не покупают, ничего не дают…» И, вероятно, каждый из этих десяти добавлял свой комментарий, способный остановить самого дерзкого…

И вот старая Ирма, все еще нерешительно, подошла, задыхаясь, к двери. Ее трясущаяся рука коснулась дверной ручки. А ведь она не спешила. Не поддалась ли она внезапному волнению?

Да, это волнение. Бессмысленная надежда, против которой до сих пор она восставала, вновь овладела ею. Ей явилось лицо. Узкое, бледное, увенчанное спутавшимися волосами, искаженное жутким страхом. Лицо взрослого-ребенка с подавленным взглядом, с нежными губами, залитое потом. Неумолимое лицо, лишающее ее сна, лицо, которое она гонит и призывает. Лицо, которое заменяет ей алтарь, когда она часами молится в могильном холоде церкви без паствы.

Старая Ирма начала поворачивать дверную ручку, но остановилась.

А что, если это… Ну конечно, а если это Леопольд хотел бы войти в дом? Леопольд, ее возлюбленный сын, наконец-то примчался к ней? Освобожденный или – кто знает? – убежавший Леопольд?

Ах! Скорее узнать, скорее узнать!

«Здравствуйте, Ирма!»

Старуха в испуге отступила.

С большим, скверно перевязанным свертком под мышкой, оскалив в беззвучном смехе все зубы, перед ней стоял крупный, плотный мужчина.

Он вошел, сам закрыв за собою дверь. Его маленькие живые глазки высматривали, минуя Ирму, мрачные тайны дома. Он машинально вытер ноги о половичок:

– Ведь вас зовут Ирма?

А когда служанка, покоренная, склонила голову:

– Предупредите своего хозяина, что комиссар полиции Эме Малез хотел бы с ним побеседовать.

Пауза. Затем из мрака прозвучал музыкальный голос:

– Прошу прощения, сударь. Мой отец болен и больше никого не принимает. Но, может быть, я сама?..

8. Жильбер первый и Жильбер второй

Малез галантно поклонился, что было совершенно необычно для человека, скупого на проявления вежливости. Но, может быть, он обнаружил такую почтительность к своей собеседнице лишь для того, чтобы лучше скрыть недобрую улыбку, игравшую на его губах?

– Вы – мадемуазель Ирэн, конечно?

Дрожанием ресниц девушка подтвердила догадку, мгновенно загасив огонек недоумения в светло-серых глазах:

– Если вам будет угодно пройти за мной?..

Малез снова склонил голову. Может быть, он ошибся? Ему показалось, что Ирэн исподтишка бросила беспокойный взгляд на его сверток.

Следуя на ней, он прошел на веранду. Ему мешал манекен. Он избавился от него, поставив у стены.

По другую сторону стола сидела еще одна девушка. Крупная, высокая, одетая, как и Ирэн, в черное, но не такая бесцветная. Гладко зачесанные волосы открывают чистый смуглый лоб, опуская карие глаза, она тщетно пытается скрыть вспыхивающее в них пламя.

– Моя кузина Лаура Шарон, – неловко представила ее Ирэн.

Она подала стул, но Малез продолжал стоять. «Скрытое пламя», – подумал он, удостаивая Лауру последним взглядом. Затем он стал вызывающе разглядывать другую. Не хороша, нет. Во всяком случае, на первый взгляд. Расплывчатые черты, слишком длинный нос, тусклые светлые волосы. «Лицо, словно стертое ластиком», – опять подумал Малез.

– Не хотите ли присесть?

Голос унее был нежный, слегка поющий, приглушенный, как и все остальное.

Не обращая внимания на пододвинутый к нему стул, Малез подтянул к себе другой и уселся на нем со свирепой решимостью. Он предчувствовал, что борьба, которая ему предстоит против атмосферы старого дома, будет трудной и, может быть, завершится не к его чести.

Обе девушки следили за каждым его движением. Кажется, им трудно осознать его присутствие, в реальности которого они все еще сомневались.

«Все во мне должно их раздражать! – с досадой подумал Малез. – И мое круглое лицо здорового человека, и мои грязные башмаки, и мой затрепанный воротничок… И этот отвратительный сверток, который их изящные ручки вместо моих грубых лап превратили бы в произведение искусства!»

И еще он переспросил себя:

«Неужели они останутся стоять?»

И в то же мгновение Ирэн присела на краешек стула, сплетая и расплетая на коленях пальцы и краснея:

– Что от нас… Что вам нужно от моего отца? – с мучительным смущением спросила она.

– Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

– О?..

На этот раз заговорила Лаура Шарон, и одного простого слова, затрепетавшего, как вонзившаяся в цель стрела, было достаточно, чтобы обнаружить в ней противника.

– Ну… о его жизни, о… о его домашних…

Малез путался и сам это сознавал. Не охватят ли и его замешательство, смущение Ирэн, не будет ли и он парализован, сможет ли ясно высказать то, что хочет? Стоит посмотреть…

– Мне бы также хотелось ему показать… кое-что! Один предмет…

Что бы только ни дал Малез за возможность вынуть из кармана трубку, плотно прижать табак твердым ногтем, раскурить, сделать две-три затяжки, что сразу вернуло бы ему уверенность в себя, которой сейчас так недостает?

– Этот предмет, – неожиданно закончил он, – находится здесь… в этом свертке…

И он с такой силой, так резко хлопнул по свертку, что едва его не опрокинул; ему пришлось стремительно протянуть руку, чтобы его удержать.

Он исподтишка поглядывал на девушек, из которых одна сидела, а другая оставалась стоять, одинаково молчаливых и неподвижных. Он испытывал ощущение, что имеет дело с судьями. Эта мысль приводила его в бешенство.

– Мы слушаем вас, – выговорила наконец Лаура.

Малез бросил в ее сторону раздраженный взгляд. «Мы слушаем вас»! Неужели эта девушка, которой, наверное, нет еще и двадцати пяти лет, навяжет ему свою волю? Он снисходительно разглядывал ее, ища уязвимое место в ее броне. Кокетлива? Нет, в ее тусклом платье нет ничего, что привлекало бы взгляд, кроме, пожалуй, бегущих от бедер вниз тяжелых складок и маленького круглого воротничка монастырской воспитанницы, застегнутого золотой брошью. «Разве Лаура Шарон не сознает своей красоты или же ею пренебрегает?»

Малез принял неожиданное решение.

Поднявшись, он заявил:

– Сейчас я разверну этот сверток.

И его неловкость, на этот раз притворная, дала ему дополнительные козыри.

Он не торопился. Его ногти цеплялись за тесемки, грубые пальцы рвали бумагу. Работая, он наблюдал за реакцией Лауры и Ирэн, замечал, как они обмениваются взглядами, в которых мелькало опасение, это точно!

Точно ли? Вдруг статуя ожила, Лаура чуточку нагнулась, взяла из корзинки с шитьем ножницы и протянула Малезу.

– Ножницы… – проговорила она. – Так будет быстрее…

Быстрее… В одно мгновение серая бумага прорвана, тесемки перерезаны.

Избавленный от сшитого г-ном Деваном костюма, манекен предстал в своей жалкой наготе. Его изувеченное лицо было искажено ужасной улыбкой, улыбкой, не знающей страдания, чудесной полуулыбкой, которой незнакомо…

И Малез, хлопотавший вокруг, стал похож на иллюзиониста:

– Разве не скажешь, что это лицо – верная копия живого человеческого лица? Посмотрите на глаза… Даже при их нынешнем состоянии трудно усомниться в том, что мастер пытался передать их индивидуальное, сиюминутное выражение… Посмотрите на эти светлые усики, на нос с горбинкой, на курчавые волосы… Они заставляют думать не о типе, а об отдельной личности, конкретном человеке…

Почти незаметная пауза:

– Меня заверили, что этот манекен принадлежал вам.

Без колебаний Лаура Шарон согласилась:

– Вас не обманули.

Похоже, она побледнела. Ее рука лежала на краю стола. Может быть, она о него опиралась?

Что до Ирэн, то она опустила голову. Задумчивость? Безразличие? Подавленность?

– Это лицо ничего вам не напоминает? Никого? – тяжеловесно настаивал Малез. – Несмотря на причиненные увечья, которые нарушили его цельность, мне кажется относительно нетрудным восстановить в уме… Не узнаете ли вы в нем родственника, друга, любимого… или ненавистного человека? Не напоминает ли он вам кого-нибудь… кого-нибудь из близких?

Словно после напряженного усилия, Малез глубоко вздохнул. Его тяжелый, вопрошающий взгляд переходил от Лауры к Ирэн, от Ирэн к Лауре. Кто из двоих ему ответит?

Это Ирэн.

– Да, – внешне спокойно сказала она. – Он был вылеплен по образу моего брата Жильбера. Завтра исполняется год, как он умер.

9. Трагический эффект

При этих словах комиссар впервые с момента находки манекена на железнодорожном полотне почувствовал, что наконец-то дождался своего самого прекрасного приключения, своего самого удивительного дела, своего «самого значительного преступления в мире». Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не обнаружить своего ликования.

Обращаясь к Ирэн, он сказал:

– Извините меня, мадемуазель, что я вызываю в вашей памяти мучительные воспоминания… Не скажете ли вы мне, как случилось, что у этого манекена лицо брата, которого вы потеряли?

Снова вмешалась Лаура:

– Может, лучше, если я отвечу вместо кузины? Жильбер и я должны были пожениться в момент, когда…

Она не закончила фразы.

– Пусть так! – сказал Малез. – Слушаю вас.

– Избрать Жильбера моделью мне предложил однажды отец, умерший два года назад. Он был талантливым скульптором, всегда искал новые технические приемы и любил работать с воском. А мой брат Эмиль как-то раз, собираясь нас разыграть, купил на публичной распродаже манекен без головы. Когда голова была наконец готова, мы прикрепили ее к манекену, и с той поры второй Жильбер постоянно участвовал в наших играх…

– В ваших играх? – переспросил невольно взволнованный Малез.

В этой обстановке, в этих устах слово прозвучало фальшиво.

– Да. Ирэн, мой двоюродный брат Арман, Жильбер, мой брат Эмиль, сын нашей старой няни Леопольд, я сама долго оставались детьми… Зрелость пришла к нам внезапно, словно болезнь…

Лаура перестала вглядываться в некую точку на стене, а посмотрела на комиссара:

– После смерти жениха я отнесла на чердак манекен и восковую голову, вид которых для меня стал непереносим. Через шесть месяцев старая Ирма, занявшись уж не знаю какой уборкой, снова спустила голову вниз и положила в моей комнате. Мне она казалась более похожей, более живой, чем любой портрет, и какое-то время я сохраняла ее у себя. Но уж слишком много тяжелых воспоминаний пробуждала она у меня: утрату отца, смерть Жильбера, за которой последовала кончина тетушки, другие мучительные минуты. И я вернула ее на чердак…

– Вы установили ее на манекен?

– Нет. А в чем дело?

– Сейчас узнаете. Оба предмета находились в одном углу чердака?

– Да, вроде бы.

– У двери справа?

Лаура припоминала:

– Напротив. В глубине слева.

Комиссар повернулся к Ирэн:

– И вы их видели именно там в последний раз?

Щеки девушки слегка порозовели:

– Мне кажется… Да…

Малез собирался задать еще один вопрос. Лаура его опередила:

– Может быть, вы теперь согласитесь нам сказать, как у вас оказались эти… вещи и почему они в таком ужасном состоянии?

– Сам этого не знаю. Одно могу вам сообщить: похищенный этой ночью из витрины торговца-портного г-на Девана, манекен был найден сегодня утром положенным поперек железнодорожного полотна с ножом в груди. Если бы обходчик своевременно там не оказался, его, несомненно, переехал бы отправляющийся в восемь сорок пять поезд…

Девушки с сомнением посмотрели друг на друга.

– Но… – заговорила Ирэн.

Малез ее прервал:

– Не продали ли вы две недели назад старьевщику Жакобу разные вещи, сваленные у вас на чердаке?

– Да.

– Так вот, если верить г-ну Эберстейну, среди них находился и манекен, позже перепроданный им г-ну Девану.

Комиссар постарался передать своим собеседницам содержание заявлений старьевщика.

– Сомневаюсь, – закончил он, – что старик Жакоб действительно намеревался в конце концов прибегнуть к вашему посредничеству. Мне кажется, что его честность слишком зависит от его корысти. К тому же он, скорее всего, обратил внимание на манекен и голову, когда завертывал свои приобретения на чердаке, а не так, как он утверждает сейчас, по возвращении в лавку. Болевая точка, впрочем, не эта…

Лаура с ним согласилась.

– Надо бы выяснить, – заметила она своим ровным голосом, – в каком месте на чердаке – слева, в глубине, или справа от двери находился «Жильбер». В первом случае г-н Эберстейн был бы виновен в краже, во втором его можно было бы упрекнуть лишь в корыстной торопливости.

Про себя Малез изумился ясности рассуждения:

– На мой взгляд, если бы наш человек забрал голову и манекен в глубине чердака, ничто не заставило бы его пойти на откровенность. Кроме того, я предполагаю, что на чердаке находится много предметов, которые ему больше бы подошли, да и сбыть их можно было бы с меньшим риском и с большей выгодой. Пока мне не докажут противоположного, я склонен верить в его искренность…

– И, следовательно, сомневаться в моей, когда я утверждаю, что голова и манекен находились в глубине чердака, иначе говоря, очень далеко от вещей, проданных Ирэн?

Малез пожал плечами:

– Нетрудно вообразить, как один из жильцов дома, желая избавиться от манекена, просто переставил его, чтобы побудить старого Жакоба его забрать…

Он ожидал довольно бурной реакции, даже на нее рассчитывал, но никто из девушек ему не возразил.

– В этой деревне, – продолжил он, – произошел целый ряд необъяснимых событий… Во-первых, как манекен стал собственностью старого Жакоба? Во-вторых: почему его украли из витрины г-на Девана? В-третьих, почему его изуродовали, ударили ножом, бросили на железнодорожном пути, чтобы проходящий поезд его переехал и уничтожил? Два последних эпизода заставляют задуматься, не дело ли это рук сумасшедшего? Первый же, напротив, обнаруживает логическую последовательность в событиях и побуждает нас предполагать продуманность поступков неизвестного лица с еще неясными, но явно обдуманными намерениями. Эта таинственная особа должна бы надеяться, что благодаря вмешательству старьевщика манекен навсегда исчезнет из обращения: еврей мог его продать чужаку, который бы увез его далеко отсюда. Вместо этого его покупает г-н Деван и выставляет в центре своей витрины. Катастрофа! Наша неизвестная особа – назовем ее Икс, если угодно – добивается прямо противоположного ее ожиданиям результата. Что же она предпринимает? Ночью разбивает витрину торговца-портного, в бешенстве калечит манекен и пытается бросить его под поезд… Что вы думаете об этом Икс? Я лично нахожу у него странный и потрясенный дух. Ведь хватает и более простых, и более действенных средств – вода, огонь, – чтобы отделаться от простой восковой фигуры… Его поведение имеет одно доступное объяснение – ненависть… Упорная, безмерная, ужасающая ненависть… Ненависть столь сильная, что она толкнула его связаться с неодушевленным, ожесточиться против предмета своего раздражения через порог смерти…

Малез вздохнул:

– Что вы об этом думаете? Разве я не прав, считая этого Икс, этого палача изображений, этого убийцу воспоминаний «самым крупным преступником в мире»?

Лаура и Ирэн стали мертвенно-бледными.

– И подумать только, что подобная ненависть искала своего удовлетворения в прошлом, что это шутовское убийство манекена всего лишь отголосок, пугающее, но логичное продолжение давнего преступления, совершенного в том случае против живого человека, против самой модели, а не против ее копии?

Высказываясь, Малез и сам пришел в возбуждение. Давая свободный выход подозрениям, которые уже давно точили его, он испытывал облегчение художника, освобождающегося от ноши своего замысла.

Внезапно он успокоился и, приблизившись к словно окаменевшим девушкам, резко спросил:

– Кто из вас двоих – вы, мадемуазель, или вы – скажет мне, от чего год назад умер юноша, давший жизнь восковой фигуре, ваш брат, или ваш жених, Жильбер Лекопт?