Текст книги "Убитый манекен : сборник"

Автор книги: Станислас-Андре Стееман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

10. Раны не было видно

Пожалуй, самое замечательное в трагическом эффекте – впрочем, как и в комическом – невозможность долго его сохранять. Осведомившись у своих собеседниц о характере смерти Жильбера Лекопта, комиссар Малез одним рывком достиг вершины. Но там не удержался. Если бы кто-нибудь предсказал, что Ирэн или Лаура обнаружат волнение, если бы кто-нибудь ждал от них восклицания или какой-то выходки, то был бы разочарован.

– Вы нас напугали! – вздохнула Лаура. И это было все.

Легкий румянец окрасил ее щеки:

– Жильбер умер естественной смертью, мы можем вас в этом заверить!

Но Эме Малез тоже почувствовал, как кровь приливает к лицу. В преувеличенной мягкости, звучавшей в голосе девушки, мягкости, которая граничила с жалостью, было что-то оскорбительное.

– Простите мою настойчивость, – резко произнес он. – Чем все-таки была вызвана смерть вашего жениха?

Тонкие пальцы Лауры, внезапно сжавшись, смяли ткань платья:

– Жильбер стал жертвой порока сердца, подтачивавшего его долгие годы. От неожиданного приступа болезни в воскресенье утром, когда оставался дома с моим дядей и Ирмой, он упал с лестницы. Вернувшись с обедни, мы нашли его лежащим в вестибюле, у подножия лестницы.

– Если я правильно вас понял, его и убило это падение с лестницы?

– Нет. У него обнаружили лишь след ушиба и несколько царапин на лице, которые никак не могли повлечь за собой смерть. По мнению доктора Фюрнеля, его сердце прекратило биться еще до того, как он упал.

В эту минуту в дверь поскребли и без приглашения вошла Ирма. Ее пронизывающий серый взгляд скользнул от комиссара к изуродованному манекену, затем, подойдя к Ирэн, она что-то сказала ей на ухо.

Девушка повернулась к Малезу.

– Мой отец хотел бы поговорить с вами, – нерешительно выговорила она, словно с трудом доверяя собственным словам. – Он слышал, как вы позвонили, и…

– Сказали ли ему, почему я здесь?

– Н… нет.

Лаура вновь пришла на помощь своей кузине:

– Мой дядя страдает водянкой и больше не выходит из комнаты, да и после смерти Жильбера и моей тети его разум пострадал. Думаю, что он ждет от вас лишь немного сочувствия…

– Я понимаю, – сказал Малез.

Ирэн уже распахнула дверь. Он последовал за ней.

Она в молчании поднималась по лестнице, едва касаясь рукой перил, и комиссар ее спросил:

– Давно вы потеряли мать?

Он видел только спину девушки, когда она заговорила, ему вдруг показалось, что эта спина вдруг ссутулилась:

– Нет. Всего семь месяцев назад. Она не смогла пережить Жильбера. Он был…

С видимым отвращением она закончила:

– …ее любимчиком.

Они достигли мрачной и холодной лестничной площадки. Ирэн открыла дверь слева и отступила, как хорошо воспитанная провинциалка:

– Входите.

И, повышая голос:

– Отец, к вам посетитель…

Высокое кресло у окна сразу же привлекло внимание Малеза. Подобно гусенице в своем коконе, все его углы заполняло распухшее, жирное, расплывшееся тело человека, который показался ему лишенным возраста и уже оторвавшимся от мира сего. Одним из тех тоскливых больных, которые, как пламя под стеклом, медленно угасают в сырости запертых комнат, прислушиваясь к биению собственного пульса, окруженные пузырьками из коричневого стекла, и переживают самих себя только благодаря заботам близких. Его ноги были укутаны одеялом; раздвинутые на длину руки занавески позволяли ему разглядывать за окном липы на площади.

– Оставьте нас, Ирэн, – даже не повернув головы, произнес он тягучим и глухим голосом, как только почувствовал, что Малез рядом.

Между морщинистых век поблескивал легкий голубой фаянсовый огонек.

Не говоря ни слова, девушка взяла стул и пододвинула комиссару. Все еще милая благовоспитанная провинциалочка! Затем она вышла и тихо прикрыла дверь, приложив палец к губам. Истинный образ встревоженной привязанности!

Малез сел, не зная, как себя держать. Никогда не был он так смущен, не чувствовал себя таким настырным. Зачем явился он в этот дом? Никто его сюда не звал. Для всех его обитателей он был незваным гостем, нежелательным лицом, ворошащим мучительные воспоминания, задающим нескромные вопросы и сто раз заслужившим быть выкинутым за дверь. Что скажет он этому старику? Как объяснить ему цель своего посещения после того, как Ирэн посоветовала ему молчать? Он не испытывал ни малейшего желания тянуть, обманывать. Да и зачем лгать? Чтобы пощадить господина Лекопта? Если предположить, что старик узнает о его намерениях, он, вероятно, будет первым, кто заставит его добиваться продолжения следствия. Если, как предчувствовал Малез, его мальчика убили, не будет ли он первым, требуя справедливости?

Смятению комиссара положил конец странный голос г-на Лекопта, голос, которым больной словно бы и не управлял, слетающий с бесцветных губ помимо воли хозяина:

– Боюсь, мсье, – говорил он, – что вас встретил в этом доме весьма грустный прием. Могу ли я просить вас не судить строго несчастную семью, меньше чем за год дважды пораженную тягчайшим горем?

Было очевидно, что обе фразы были заготовлены заранее. Как было очевидно и то, что г-на Лекопта не заботила ни личность посетителя, ни причины его появления. Только перспектива приобрести нового свидетеля своих несчастий побудила его принять комиссара. Разве не сказала Лаура, «он ждет от вас лишь немного сочувствия»?

– Завтра исполнится год, как мой младший сын на лестнице этого дома внезапно был поражен болезнью, подтачивавшей его с детства… Он погибал на плитах вестибюля, в то время как я, ничего не подозревая, находился совсем рядом и, может быть, сумел бы оказать ему помощь… Ведь тогда я еще не был так болен, как сейчас. Возвратившись с обедни, моя жена обнаружила его лежащим у подножия лестницы, уже застывшим…

– Поверьте, я искренне соболезную… – пробормотал Малез.

Большего не требовалось, чтобы заставить старика продолжить свой рассказ. К тому же ум комиссара был целиком поглощен одной проблемой: Жильбер Лекопт скончался без видимых следов ранения, в пустом или почти пустом доме, как уверяли, «естественной смертью». «Убитым», – подсказывал ему инстинкт.

– Было бы несправедливо утверждать, что Онорина и я любили Жильбера больше остальных наших детей… Мы всех троих окружали одинаковой любовью. Но он был нашим младшим, тем, кого мы уже и не ждали. Его ум, его дарования поражали всех. Один из его преподавателей говорил о нем: «Самый замечательный ученик из всех, кого мы когда-либо встречали». Он изучал медицину и, казалось, его ждет самое высокое предназначение… И вдруг эта жестокая, непонятная смерть… Ведь он был полон огня, жизни… Моя жена этого не выдержала… Убитая горем, через три месяца она также оставила меня…

– Вам никогда не приходило в голову?.. – начал было Малез.

Но сразу же понял тщетность подобных вопросов. И замолк.

Ушедший в воспоминания старик не останавливался:

– Жильбер никогда не доставлял нам огорчений. Его мать постоянно повторяла, что он был ласковее, нежнее девочки… Не хотите ли его увидеть? Встаньте, снимите этот портрет, справа от вас… Это его фотография, сделанная за три месяца до смерти. Ему только что исполнилось двадцать два года…

Малез с первого взгляда узнал Жильбера. Именно таким он себе его представлял, разглядывая манекен. Именно так покойный Жильбер должен был бы улыбаться прохожим с витрины г-на Девана, улыбаться и уже будучи заколотым ножом, умирая вторично. Его чувственному, плотоядному лицу светловолосого херувима придавал мужественность нос, напоминавший лезвие ножа, длинный нос Лекоптов. Слишком курчавые, девичьи, волосы, тоненькие усики с вызывающе закрученными, как перевернутые запятые, кончиками. Ясный, непроницаемый взгляд. Вид уверенного в себе… и в других человека.

– Вы заметили его лоб? Его нельзя не заметить. Один френолог из числа моих друзей предсказал мне, что с подобным лбом Жильбер пойдет далеко, в один прекрасный день заставит говорить о себе, бедняжка! В том альбоме, что вы видите на маленьком столике, у меня есть другие его фотографии. На некоторых он вместе с моей дорогой Онориной… На некоторых со своей невестой, безутешной Лаурой, пожелавшей облегчить наши страдания, оставшись под нашей крышей. На других…

Наступило молчание. Малез листал альбом, а г-н Лекопт жадно пытался прочесть по лицу его впечатления.

– Отец Лауры, мой шурин Фредерик, был скульптором. Однажды он настоял на том, чтобы Жильбер послужил ему моделью, и редко у него возникала более удачная идея… Увы, восковое изображение, в которое он сумел поистине вдохнуть жизнь, исчезло, исчезло одновременно с моделью…

Малез резко захлопнул альбом:

– Не хотите ли вы сказать…

Но дверь распахнулась. В комнату вошла Лаура.

11. На тропе войны

– Дядюшка, будьте же разумнее! – ворчала она, подходя к креслу старика и положив руку на спинку. – Доктор Фюрнель настаивает, чтобы вы не утомлялись, не говорили о прошлом. Вам это вредно…

– Напротив, – слабо возражал г-н Лекопт. – Мне становится лучше! Ты же знаешь…

Девушка наклонилась и губами коснулась воскового лба больного:

– Дядюшка, ничего не хочу слышать! Вам пора отдохнуть, попытайтесь вздремнуть… Верните мне эту фотографию, я ее снова повешу… Орда… Ирма для вас приготовила куриный бульон… В час она вам его принесет, а пополудни, если вы будете умненьким, я вам почитаю…

– Но сударь… – начал было старик.

– Господин здесь проездом. Зашел сообщить новости об Армане, который является одним из его друзей. Его ждут, и он спешит уйти.

Малез закашлялся. Решительно, с ним не считались! А манера лгать этой юной девицы! Чего она опасалась, если так хотела сократить его встречу с Лекоптом? А чего боялась Ирэн, с таким трудом решившаяся оставить комиссара наедине со стариком? Не испытывали ли они обе одни и те же опасения? «Если мне все-таки отправиться поездом в семнадцать десять?» – подумал Малез.

И сразу же рассердился на себя за подобные мысли. Время отступления миновало, теперь это было бы подлостью.

– Пойдемте, – говорила Лаура. – Мой дядя немного отдохнет…

Малез покорно проследовал за ней до лестничной площадки. Но там он решительно отказался идти дальше. Это было видно по тому, как, засунув руки глубоко в карманы, он резко остановился:

– Вы ведь мне сказали, что обнаружили вашего жениха мертвым у подножия лестницы утром в воскресенье 22 сентября 193… года, по возвращении с обедни?

Лаура растерялась:

– Да. А в чем дело?

– Просто так.

И действительно, Малез не мог бы сказать, приступая к этому допросу, преследовал ли он конкретную цель или же у него не было другого желания, как вывести из себя эту девушку, испытать ее выдержку.

– Вы мне также сказали, что в тот день в доме оставались ваш дядя и старая Ирма?

– Конечно.

– Как же случилось, что никто не слышал падения Жильбера, его призывов о помощи?

Малез уже называл покойного по имени, будто старого друга.

– У моего дяди слух не очень хорош, вы, наверное, это и сами заметили. А из кухни плохо слышно, что делается в доме.

– Кто еще в тот день присутствовал на обедне помимо вашей тетушки, кузины Ирэн и вас самой?

– Мой кузен Арман, накануне приехавший нас навестить, и, естественно, мой брат Эмиль, которого мы встретили у выхода из церкви вместе с его женой.

– С его женой? – повторил Малез.

Сам не зная, почему, он лишь с трудом мог представить себе семейным человеком кого-либо из этих юнцов, по выражению Лауры, «слишком долго остававшихся детьми».

Девушка утвердительно кивнула:

– После смерти моего отца, много лет назад овдовевшего, Эмиля и меня приютили мои дядя и тетя. Сегодня он живет с родителями жены и руководит их кожевенным заводом. А Арман проживает в столице, где занимается продажей автомобилей.

– Ваш брат был уже женат в момент смерти Жильбера?

– Да.

– Давно?

– Несколько месяцев.

– На веранде вы упомянули сына вашей няни, старой Ирмы? Я думаю, он вас не сопровождал?

Лаура покачала головой:

– Странно об этом вспоминать. Он… его задержали как раз в то утро.

Как он ни был защищен от любых неожиданностей, Малез все-таки вздрогнул:

– Задержан! Полицией?

– Да. По обвинению в убийстве.

Малез не верил собственным ушам: сколько же тайн здесь скрыто…

– В убийстве, – снова повторил он. – Кого же?

– Хозяина соседней фермы, обнаруженного зарубленным рядом с пустым бочонком, в котором он прятал свое золото…

– Подождите-ка!

Обычно хорошо осведомленный обо всех сколько-нибудь серьезных делах, комиссар что-то припоминал:

– Как зовут сына вашей няни?

– Леопольд Траше.

– А жертвой был…

– Фермер Сюрле.

– Вспомнил! – сказал Малез.

Действительно, он вспомнил или, точнее, у него вновь возникли перед глазами крупные шапки на первых страницах газет, сначала сообщавшие об обнаружении преступления, а затем и об аресте убийцы. Более того, он припоминал, что еще при чтении первых газетных отчетов о деле Сюрле – Траше в суде присяжных предсказал суровый приговор, который будет вынесен обвиняемому – пятнадцать лет каторжных работ.

Словно давая понять комиссару, что, по ее мнению, беседа окончена, Лаура отвернулась, еще говоря «фермер Сюрле», и поставила ногу на первую ступеньку лестницы. Но Малез словно прирос к полу.

– Не могли бы вы показать мне чердак?..

Девушка внимательно посмотрела на него, и он явственно ощутил, что натолкнется на отказ, отказ, с которым он, не имеющий никаких официальных полномочий, может лишь смириться. Но нет… Перегнувшись через перила, она позвала:

– Ирма!

Но из подвала не донеслось никакого ответа, и она сказала:

– Вы секунду не подождете? Я поищу ключ.

Чердак так плотно был забит мебелью и разнородным хламом, что трудно было поверить, что он один занимает площадь трех больших комнат. Через три узких выступающих окна туда проникал отраженный свет. В его словно вырезанных ножом лучах плясала белесая пыль.

– Ваша кузина именно здесь сложила предназначавшиеся старику Жакобу вещи?

– Да.

– И сюда же вы сами поставили восковую фигуру, которую старая Ирма поместила в вашей комнате через шесть месяцев после смерти Жильбера?

– Нет, – холодно поправила Лаура. – Вы показываете на стену справа. Я же поместила ее слева.

Малез прикусил губу. Девушка не только разгадала ловушку. В ней явственно чувствовалось, как крепнет ее нетерпение скорее от него отделаться.

– Никто не заглядывал сюда после старика Жакоба?

– Нет. К тому же прошла целая вечность с того дня, когда Ирэн и я решили избавиться от захламлявшего чердак старья. И с тех пор мы больше сюда не заглядывали.

– И… что побудило вас так вдруг избавиться от всего этого старья?

Лаура широко раскрыла свои черные, как уголь, глаза. Пожалуй, впервые от нее то ли ускользнул смысл вопроса, то ли ее ошарашила его прямота, и она растерялась.

– Да… ничего! Почему избавляются от каких-то вещей? Чтобы освободить место. Чтобы… подзаработать. Скажите мне сами, почему?

«И скажу, – хотелось ответить Малезу. – Чтобы избавиться от компрометирующего или мучительного напоминания!»

Но он не произнес ни слова: ему все еще следовало хитрить, действовать в бархатных перчатках.

Лаура тем временем продолжала говорить, давая все новые объяснения, которых у нее не спрашивали:

– Сюда уже нельзя было войти, не ударившись о какую-нибудь мебель. Старая Ирма жаловалась, что здесь из-за тесноты невозможно делать уборку…

– Понимаю, – сказал Малез. – А… убиралась она с тех пор?

– Не знаю. Может, спросить у нее?

Тон был резок, ироничен.

Малез попытался обойти площадку, расчищенную посреди наваленной мебели. Время от времени он, как бы помимо воли, протягивал руку и прикасался пальцем к какому-нибудь предмету, потом, нахмурив брови, всматривался в его кончик и дул.

– Вы хотите убедиться, есть ли пыль? Так вы ее еще наглотаетесь!

И с ноткой презрения в голосе, вызывающе, Лаура добавила:

– Борт вашего плаща весь в пыли!

– Ничего, – отозвался комиссар.

С качающейся этажерки он взял растрепанный томик с рисунком на обложке и с легкой улыбкой перелистал его:

– Полное собрание сочинений Густава Эмара, не так ли?

Его улыбка стала шире:

– Мне очень нравился Густав Эмар…

Он сказал это с такой естественностью, с таким добродушием, что Лаура на мгновение сложила оружие.

– И нам тоже. Долгие годы это было нашим сильным увлечением. Мой брат Эмиль забыл собственное имя: он отзывался только на кличку «Рысий глаз». На этом чердаке раздавались наши воинственные выкрики и мольбы о пощаде наших побежденных врагов. Мы уничтожили потрясающее число Бледнолицых. А нас, девочек, слишком уж часто, на наш взгляд, привязывали к столбу пыток…

Она говорила живо, поглядывая на круглый столб, который поддерживал крышу. Малез представил ее маленькой девочкой в люстриновом фартучке, с длинными косичками за спиной, в черных чулках на худеньких ножках и за нынешней желчной и опечаленной Лаурой разглядел Лауру настоящую.

– Ваш двоюродный брат и будущий жених тоже участвовал в ваших играх?

Она ответила не сразу:

– Естественно!

– Значит, до кончины вашего отца вы тоже жили в этой деревне?

– Да… и мы, дети, не выходили отсюда. Этот чердак, площадка и лестница до третьего этажа были нашим заповедником. Само собой разумеется, зимой… Ибо с возвращением солнца нас ждал девственный лес, хочу сказать, сад…

Комиссар улыбнулся. Он не поверил бы, что этой девушке доступен юмор. И бросил последний взгляд на стопку книг:

– Мне меньше нравится Фенимор Купер, – машинально произнес он. – У него нет той страстной наивности, того размаха…

Тон его изменился:

– Припоминаю! Если память меня не обманывает, Леопольду Траше в момент ареста было около двадцати лет… Скальпировал ли он с вами бледнолицых, когда был помоложе?

По лицу Лауры пробежала тень:

– Случалось. Он часто участвовал в наших воинственных плясках…

Малез продолжал шарить направо и налево. Он дорого бы дал за возможность одному, без свидетелей, погрузиться, подобно пресмыкающемуся, в эту груду мебели и разных вещей. Ничего нет более заманчивого, чем заваленный обесценившимися сокровищами, выцветшими картинками, неизвестно каким хламом забитыми сундуками, чердак.

Время от времени легкий шорох свидетельствовал об отчаянном бегстве мыши, потревоженной в своем укрытии.

Малез заметил набор индейского оружия – копий, стрел и дротиков, наконечники которых были намазаны чем-то коричнево-черным.

– Отравлены? – спросил он, не оборачиваясь.

– Не знаю. Их привез из Америки около тринадцати месяцев назад старый друг моего дяди, и он утверждал, что так… но мы ни разу не совершили неосторожности и не попробовали в этом убедиться.

– Одного дротика недостает.

– Разве? Он, должно быть, закатился под мебель… Что вы еще рассматриваете? – наконец проявила свое нетерпение Лаура.

– Вот это, – произнес комиссар, открывая заинтересовавший его предмет – кота со вздыбившейся шерстью, воинственными длинными усами и странными зелеными глазами.

Хотя это и было всего лишь чучело, оно выглядело так, словно сейчас примется мяукать, причем мяукать на высокой ноте, рассерженно.

– Валтасар, – мечтательно сказала Лаура. – При жизни он побывал ягуаром, пумой и мустангом прерий. Он умер на другой день после того, как мы потеряли Жильбера. Мы… мы его обожали.

Малез повернул к двери:

– В самом деле? В этом случае, если бы я был на вашем месте, мне кажется, я не оставил бы его плесневеть здесь.

Разве не было это по меньшей мере неожиданным? Самые дорогие для Лекоптов предметы – восковая фигура Жильбера, чучело кота Валтасара – были отправлены, можно сказать сосланы, на чердак.

«Любопытная форма почитания!» – подумал Малез.

– Он в ужасном состоянии, – возразила Лаура. – Старая Ирма не потерпела бы его присутствия в комнате, уборкой которой занимается. Да и собачка Ирэн, Маргарита, не успокоилась бы до тех пор, пока его не растерзала. Так она отплатила бы за жуткий страх, который внушал ей Валтасар при жизни… Нам надо поостеречься оставлять его в пределах досягаемости Маргариты…

Покинув чердак, комиссар ждал, пока Лаура запрет дверь. Странное жилище! Странные обитатели! Значит, старая Ирма – сын которой на каторге – не потерпела бы, чтобы сорили в комнатах, которые она убирает, но настояла на том, чтобы убрать на одну больше – чердак.

Лаура вынула ключ из замочной скважины и первой начала спускаться по лестнице. На площадке третьего этажа она остановилась и обернулась:

– Ответьте мне откровенно… если можете! Что у вас на уме? Неужели в нашем грустном и сером существовании вы нашли материал для подозрений?

Малез не моргнул и глазом.

– Вы находите нормальным, что изображение вашего Жениха оставляет этот дом, а никто из вас не в состоянии мне объяснить, каким образом? – мгновенно парировал он. – Вы находите нормальным, что ночью разбивают витрину г-на Девана с единственной целью украсть у него это изображение? Вы находите нормальным, что его обнаруживают изуродованным и заколотым на железнодорожном пути? Кто-то, готов поклясться, совершил в этом доме проступок, который подпадает под человеческие законы. И я не успокоюсь, пока не установлю, что это за проступок, кем он совершен и каким образом.

Лаура не возмутилась.

– Но, – только заметила она, – ничто не доказывает, нам йе доказывает, что…

– Вскоре вы получите доказательства, – решительно закончил фразу Малез.

Он зарывался, но верил в удачу.

Они вышли на веранду и увидели Ирэн в зеленоватой тени высоких деревьев. До них доносился хриплый лай, так могут лаять только очень маленькие собачки.

– Маргарита, – машинально подтвердила Лаура.

Малез повернулся к стене и вздрогнул.

Манекен исчез.