Текст книги "Убитый манекен : сборник"

Автор книги: Станислас-Андре Стееман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

12. Кто-то в погребе

Ирэн увидела из сала, как ее кузина и Малез прошли на веранду. Она подошла к ним и, обращаясь к комиссару, спросила:

– Что рассказал вам папа? Наверное, засыпал вас подробностями о смерти моего брата?

Fe застенчивость, ее замешательство вроде бы полностью исчезли, и говорила она возбужденным тоном. Легкий румянец окрашивал ее щеки. Комиссар недоумевал, чем он вызван: дующим в саду холодным ветром или же внезапно разгоревшимся неким внутренним огнем.

– Вы теперь убедились, что ничего таинственного не произошло? Если папа говорил с вами о Жильбере – а он не мог не говорить с вами об этом, – то вы, конечно, составили определенное мнение о… его смерти. Остались ли вы при убеждении, что существует какая-то связь между ней и тем, что вы называем «убийством манекена»?

Малез сделал неопределенное движение:

– Право, очень возможно, что меня увлекло мое воображение… Будущее покажет…

Он взял шляпу, оставленную им на стуле:

– Позвольте мне удалиться. Могу я спросить у вас, куда вы убрали манекен?

Ирэн с удивленным видом огляделась:

– Но я… Не видя его больше здесь, я подумала, что вы сами его переложили на другое место, в вестибюль или куда-то…

– Нет. Когда мы вместе пошли в комнату вашего отца, я оставил его прислоненным к этой стене.

– Тогда он и должен бы здесь оставаться! Спустившись, я сразу же через кухню прошла в сад. После нашей беседы я сюда больше не заходила.

– Любопытно!

Комиссар повернулся к Лауре:

– Был ли здесь манекен, когда вы выходили отсюда, чтобы присоединиться ко мне в комнате вашего дяди?

– Мне кажется… Если подумать, да, он еще должен был здесь находиться. Иначе просто не могло быть, потому что он еще был тут, когда вы с Ирэн оставили меня одну. Я же покинула веранду, лишь услышав, как возвращается Ирэн. Мы поболтали пару минут в вестибюле, а затем я поднялась, тогда как кузина спустилась по лестнице, ведущей на кухню.

– Очень хорошо! – сказал Малез. – В этом случае очевидно, что никто не мог переложить манекен…

Он подразумевал «украсть».

– …пока вы обе находились в вестибюле. Правильно ли я предполагаю.

Он обратился к Ирэн:

– …что из сада вы могли видеть все, что происходит на веранде? Как только ваша кузина и я вошли сюда, вы сразу же направились к нам…

– Действительно, но я играла с Маргаритой и не могла все время смотреть в эту сторону…

– Насколько я понимаю, ваш отец прикован к креслу?

– Вот уже много месяцев, как он его не покидает, разве что на ночь.

– И, конечно же, в этом случае он обращается к вам за помощью?

– Да. Без Лауры или меня он был бы практически обречен на почти полную неподвижность.

– Вы обязали бы меня, вызвав Ирму.

Чуть позже служанка с порога сердито бросила:

– Ну в чем дело! У меня жаркое на огне…

Малез подхватил мяч на лету:

– Давно?

Старуха бросила на него убийственный взгляд:

– А вам какое до этого дело?

– Отвечайте на мой вопрос.

– Ответьте, Ирма, – сказала Ирэн.

– Добрую четверть часа!

– И вы не переставали за ним смотреть?

– Уж конечно, я бы не дала ему подгореть!

– Сюда вы не заходили?

– Раз я вам говорю…

– Никто не звонил? Вы никого не впускали?

– Если бы звонили, вы бы сами услышали.

С этими словами старуха, враждебность которой все возрастала, круто повернулась и, хлопнув дверью, вернулась к своей плите.

Малез какое-то время прислушивался к ее удаляющимся по лестнице шагам.

– Гм, – произнес он. – Очевидно, что старуха неискренна…

– Извините, – живо запротестовала Лаура. – Это не так! Тем, кто ее знает, никогда бы и в голову не пришло заподозрить Ирму во лжи… И что, как вы думаете, она могла бы сделать с манекеном?

Малез снова откашлялся. Он высказал сомнение в чистосердечии служанки лишь для того, чтобы вызвать возражения обеих девушек.

– Прекрасно понимаю, – возразил он, – что одна из вас поддалась искушению сохранить дорогое воспоминание. Говорите со мной без всяких опасений. Если вы забрали манекен…

Ирэн больше не могла этого вынести:

– Ну это уж слишком!.. Вы явились сюда и засыпали нас тысячей вопросов один наглее другого, вы оскорбляете нас чудовищными подозрениями! Мы что, обязаны перед вами отчитываться? Мы больше не являемся хозяйками в собственном доме?

– Ирэн! – мягко прервала ее Лаура.

– Оставьте! – сказал Малез. – Я не формалист, и мадемуазель совершенно права: она хозяйка в своем доме. Если она спрятала манекен, значит, у нее были для этого основательные причины…

– Но я ничего не прятала! – взорвалась Ирэн. – Я запрещаю вам делать подобные предположения. Вы… вы отвратительны! Я… я прошу вас удалиться!

– Ирэн! – снова вмешалась Лаура.

Она подошла к сестре, обняла за талию и заставила сесть:

– Успокойся же…

Малез поклонился.

– Ухожу, – сказал он. – Ухожу с уверенностью, что кто-то мне солгал. Последний вопрос! Вы ответите на него, лишь если сами захотите…

Он настойчиво посмотрел на Лауру:

– Ваш дядя объявил мне – как раз в тот момент, когда вы прервали нашу беседу, – что восковая фигура Жильбера исчезла в то же время, что и оригинал… Вы же мне рассказывали иначе…

По вашим словам, прогулявшись с чердака в вашу комнату и из вашей комнаты на чердак, она, вероятно, пропала не более двух недель тому назад?

Лаура пожала плечами:

– Если дядюшка не видел фигуру после смерти сына, то потому, что Ирэн и я предпочли держать ее подальше от его комнаты…

– Почему?

– Несчастному и так слишком многое жестоко напоминало о прошлом – письма, которые он перечитывал, заливаясь слезами, фотоальбомы, которые он без конца перелистывал. И мы хотели уберечь его от созерцания еще одного мучительного напоминания… Следовало ли оставлять у него перед глазами, в непосредственной близости, маску, выражение которой, по вашим собственным словам, было живым? Если даже я не смогла долго переносить ее присутствие?

Ирэн положила голову на плечо своей кузины. Слезы медленно текли по ее лицу.

«Нервная разрядка», – подумал Малез, хватаясь за ручку двери.

– Я провожу вас… – сказала Лаура.

Он слабо возражал: управлюсь и один.

Но девушка встала, вышла в вестибюль.

Малез охотно проявил бы жалость по отношению к Ирэн. Но не мог. В последний раз окинул он взглядом веранду, которая так и не раскрыла своей тайны. В саду невидимая Маргарита, не переставая, тявкала. «Должно быть, гоняется за птицами», – подумал комиссар. Он терял уверенность, чувствовал, что не может угнаться за событиями. Будь у него еще официальное задание!

Он отвернулся и вышел в вестибюль:

– Дело необычайное… Но не до такой же степени! Не мог же манекен сам исчезнуть. А это значит… Кто из троих? Неизбежно, это был кто-то из них!

Налетев на стоявшую неподвижно Лауру, он извинился. Жестом она заставила его замолчать. Склонив голову, она, казалось, к чему-то прислушивалась.

– Дверь погреба открыта… – прошептала она.

И верно, под лестницей была видна черная дыра.

– И… послушайте!.. там кто-то есть…

Малез прислушался. Действительно, из погреба доносился шум. Словно кто-то передвигал там бутылки.

Комиссар, приблизившись, наклонился над дырой. Там мелькнул свет…

– Кто там?

Молчание. Потом шум возобновился, скрипнула дверь.

– Кто там? – повторил Малез.

Свет погас. Скрипнули деревянные ступени лестницы. В темноте что-то зашевелилось. Появились очертания фигуры, лестница заскрипела сильнее.

– Это я! – произнес веселый голос.

Из темноты вынырнул человек. В кожаном пальто, в сдвинутой на затылок фетровой шляпе, с запыленной бутылкой в каждой руке.

– Нашел «Ришбур» 1901 года! Прекрасный год!

И, захлопнув пяткой дверь:

– Привет, сестричка!

– Арман! – воскликнула ошеломленная Лаура.

А затем:

– Как ты вошел?

– Череэ дверь, красавица!

– Ты… ты не позвонил?

– Нельзя же каждый раз забывать свой ключ!

– Ты еще никого не видел?

– Нет. Я только что приехал.

Поставив бутылки на пол, он поцеловал Лауру в обе щеки, задержав ее, пожалуй, чуть дольше, чем было бы естественно.

– Решительно, ты все хорошеешь! Как отец? Как Ирэн? Лишь после того, как Лаура сжала ему руку, он сделал вид, будто только что заметил застывшего, как кариатида, Малеза:

– А кто этот господин?

13. Отмирающий инстинкт комиссара Малеза

Эме Малез заканчивал завтрак в низком зале постоялого двора, где остановился на полном пансионе, и, обжигая губы о чашку черного кофе, размышлял о поразивших его рассуждениях об инстинкте, которые неизвестно где вычитал:

Если вы спросите меня, как и почему я пришел к этому заключению, то очень меня смутите. Но я всегда убеждался, что, приходя к инстинктивному выводу, напрасно слишком глубоко анализировать свою мысль. В давние времена каждое человеческое существо было наделено столь же могучим и действенным инстинктом, как и большинство диких зверей. С развитием разума качество инстинкта ослабевало, и сегодня в нас обнаруживаются лишь его легкие следы. И все же человеческое существо способно развить этот род инстинкта до такой степени, что становится способным идти по следу и выходить из испытания победителем…

Вышел ли Малез победителем из своего испытания? Он сомневался в этом. Ведь до сих пор он не знал даже того, что за дичь он преследует.

Иногда у нас бывают вспышки: это зовут интуицией. На самом деле это проявления отмирающего инстинкта. Но ему не дают окрепнуть, его погребают под логикой, душат доводами.

(Эдгар Уоллес. Две булавки).

«Отмирающий инстинкт» Малеза заставил его еще в то утро почувствовать в убийстве манекена продолжение, завершение давнего грязного преступления… Сможет ли он сейчас при помощи холодной логики и более или менее удачных доводов подавить свои собственные порывы?

Конечно, нет. И лучшее тому доказательство – телеграмма, которую он только что отправил в Брюссель, извещая собственное начальство, что важное дело задерживает его в провинциальной дыре.

Впрочем, комиссар не скрывал от себя ожидавших его трудностей. Они были огромны. Прежде всего ему предстояло бы доказать, что Жильбер Лекопт был убит и каким способом; затем перекопать, словно огородную землю, все прошлое жертвы, проникнуть в самые незначительные тайны Лекоптов и Шаронов, взломать, как говорят за Ла-Маншем, «шкафы со скелетами». Несмотря на решимость подчиняться лишь инстинкту, Малез с раннего утра уже не раз задавался вопросом, не обманывают ли его видимость и, прежде всего, собственное воображение. К счастью, похищение с веранды манекена – в силу самой своей нелепости – давало ему еще один повод, еще одну в некотором роде внешнюю причину упорствовать. Что поделаешь, пока что-нибудь не случится, ему приходилось довольствоваться побуждениями и уликами такого рода.

Их было три… Может быть, четыре.

Во-первых, по меньшей мере странный способ, которым старик Жакоб завладел манекеном. Что касается проявленной евреем спешки избавиться от фигуры по цене, несомненно заставлявшей его сердце обливаться кровью, то она легко объяснялась опасением, что ему придется или возвращать эту вещь, или же оправдываться перед судом.

Во-вторых, странная кража из витрины г-на Девана, странная еще и потому, что вор явно не искал выгоды и пренебрег деньгами и дорогими товарами. Даже если предположить, что взломщику помешало осуществить его более обширные замыслы неожиданное появление г-на Девана, он не стал бы уносить громоздкую добычу, а завладел бы в таком случае каким-нибудь предметом размером поменьше, а ценою подороже.

В-третьих, убийство манекена, то есть его уродование и переноска на железнодорожный путь. Отвлекаясь от двух предшествующих соображений, оптимистически настроенный ум предположил бы скверную шутку. Комиссар же сам увидел в этом проявление безмерной ненависти, которую даже смерть, лучше сказать, преступление, не смогла насытить. Выглядело так, что в силу странного сдвига в сознании манекену, который пытались бросить под поезд, был уготован особенно ужасный конец, иначе говоря, та пытка, на которую обрекли бы живого.

В-четвертых, уверенность, разделяемая г-ном Лекоптом, что манекен исчез в тот же день, что и его модель. Лаура заверяла, что это неведение диктовалось соображениями человечности, но в ее искренности можно было усомниться.

Оставалось исчезновение манекена с веранды. Его можно было объяснить только двумя способами: желанием вернуть дорогую память или стремлением лишить возможное следствие единственной улики, которую Малез мог бы в один прекрасный день предъявить.

Мысленно Малез перенесся в дом Лекоптов. Не Арман ли скрыл манекен? Это выглядело маловероятным. Даже если предположить, что у него нашлось бы время проскользнуть на веранду, пока Ирэн находилась в саду, а Малез в сопровождении Лауры на чердаке, он мог бы укрыть манекен только в погребе. Но комиссар придумал способ туда спуститься под предлогом розыска табачного кисета, который он якобы уронил (на самом деле бросил) и, на первый взгляд, ничего подозрительного не обнаружил. Значит, Лаура? Ей пришлось бы прятать фигуру, пока Ирэн сопровождала Малеза к своему отцу, и времени ей было бы отпущено весьма немного. Ирэн? Она заверяла, что не возвращалась на веранду, а старая Ирма, еще раз допрошенная Малезом прежде, чем уйти из дома, подтвердила ее слова. Служанка? Теперь наступала очередь Ирэн выступить в роли свидетеля защиты. Из сада, утверждала она, ей все время было видно, как Ирма хлопочет у плиты.

Выбив трубку, Малез поднялся. Без официального ордера он ничего не мог поделать. Ему следовало как можно скорее заполучить такой ордер!

Десятью минутами позже он звонил в дверь доктора Фюрнеля в доме 18 по Станционной улице и был проведен в небольшую темную приемную, классическую приемную Гиппократа, На каминной полке стояла бронзовая фигура, на подоконнике – гипсовая. Две картины, подписанные в равной мере темными именами, подлесок под снегом и подлесок, залитый солнцем, дополняли друг друга. На круглом деревянном столе с позолотой лежали брошюры, выпущенные туристическими агентствами и автомобилестроительными фирмами.

Малез устроился в обитом лиловым бархатом кресле с подголовником из плетеного крючком кружева, без угрызений совести возложил свои башмаки 44 размера на маленькие симметрично расположенные перед каждым креслом подушечки и приготовился к скучному ожиданию.

Но дверь во врачебный кабинет приоткрылась, и низкий голос пригласил его войти.

Он подчинился и вступил в светлую комнату, выходившую окнами в сад, где облетали последние в этом году розы.

– Мсье? – спросил доктор Фюрнель, усаживаясь за своим столом.

Это был крупный и крепкий мужчина с красным лицом под шапкой седых волос, с пожелтевшей от курения бородкой и мясистыми губами.

– Малез, – представился комиссар. – Мне нужен ваш совет.

И замолчал.

Доктор Фюрнель удивленно посмотрел на него. У врача были большие выпуклые выцветшие голубые глаза, поблескивающие под тяжелыми веками, которые он раскрывал лишь под влиянием какого-нибудь волнения.

– Слушаю вас. Что вас беспокоит?

– Ничего.

Доктор щелкнул пальцами:

– Но вы себя плохо чувствуете?

– Отнюдь.

Малез поторопился открыть свои карты:

– Я просто хочу, чтобы вы мне сказали, сходны ли симптомы, сопровождающие остановку сердца, с симптомами отравления и, при положительном ответе, с какой формой отравления.

14. «У меня нет выбора»

Молчание затянулось. Малез считал его мучительным для врача.

Врач, напротив, считал его мучительным для Малеза.

– Вы мне сказали или слишком много, или слишком мало… На каком основании и с какой целью вы подвергаете меня этому допросу? – настороженно осведомился он.

Малез вынул из бумажника свое официальное удостоверение и положил на стол:

– Этот документ ответит на ваш первый вопрос. Что касается моих целей…

И после короткой паузы:

– Я склонен думать, что один из обитателей этой деревни, умерший год назад, по всей видимости естественной смертью, на самом деле был убит… Убит с помощью яда.

– А!

Доктор приподнял свои тяжелые веки. И снова опустил:

– Я не эксперт в токсикологии, а всего лишь простой деревенский эскулап. Зачем обращаться ко мне?

Малез вернул удостоверение в бумажник, а бумажник в карман.

– Да потому, что этот умерший – Жильбер Лекопт – был из числа ваших пациентов, и благодаря вашим хлопотам выдано разрешение на захоронение, – бесстрастно сказал он.

Он протянул собеседнику совершенно измятую пачку сигарет:

– Вы курите?

Врач машинально протянул дрожащую руку. Но потом отрицательно качнул головой и откинулся на спинку кресла:

– Не вижу, что могло бы заставить меня сегодня изменить свое мнение, если год назад я пришел к заключению, что смерть вызвана естественными причинами… Официально возобновлено следствие?

– Нет. Но это не замедлит произойти.

– Значит, нет такого юридического положения, которое требовало бы от меня отвечать на ваши вопросы?

– Да. Во всяком случае, сейчас…

– Тогда не понимаю…

Врач сделал вид, что намерен встать.

Малез не шелохнулся. Он по-прежнему удобно располагался в своем кресле, закинув ногу на ногу, как человек, который не предполагает уходить еще какое-то время:

– Я мог бы обратиться к кому-нибудь из ваших коллег. И непременно так поступлю, если вы меня выпроводите. Это задержит меня ненадолго, а вам ничего не даст. Так что же? Каждый человек может ошибиться, доктор. Другое дело, если он сознательно упорствует в своем заблуждении.

– На чем вы основываетесь, утверждая, что Жильбер Лекопт был убит?

Эта была капитуляция, причем значительно более стремительная, чем осмеливался ожидать комиссар.

– На целом ряде тревожащих обстоятельств, которые было бы скучно вам перечислять, да и раскрыть которые я пока что не имею права.

– В конечном счете, у меня нет выбора?

– Именно.

Во входную дверь позвонили, и было слышно, как поднявшаяся из погреба служанка шаркает по вестибюлю своими шлепанцами.

– Хорошо. Почему вы пришли к заключению о яде?

– Как мне рассказали, рядом с Лекоптом, когда он отдал Богу душу, никого не было, а на его трупе, кажется, не было обнаружено раны, способной повлечь за собой смерть… Я вижу лишь один способ избавиться от другого человека, не прикасаясь к нему – отравление.

– Бесспорно. Но…

– Как долго Жильбер был уже мертв к моменту, когда к вам обратились за помощью?

Доктор смущенно заерзал на стуле:

– Дайте мне вспомнить… Я прибыл на место к половине первого. Судя по только что начавшемуся трупному окоченению, смерть наступила в одиннадцать тридцать, самое раннее в одиннадцать с четвертью.

– Смерть почти мгновенная, так я думаю?

Знаком врач выразил свое согласие.

– Ничто при осмотре трупа не заставляло заподозрить, хотя бы на секунду, преступное вмешательство?

– Абсолютно ничто.

– Мне, однако же, говорили, что на теле оставались следы от ушиба и царапины на лице?

– Учитывая положение тела у подножия лестницы, иное было бы удивительно.

– В общем, вы сразу же пришли к заключению об остановке сердца?

– Сразу же. Напомню вам, что Жильбер Лекопт уже давно страдал пороком сердца, и в его случае в подобном конце, увы, не было ничего исключительного.

– Конечно! – согласился Малез.

Он подумал об известной фразе великого судебного врача Альфонса Бертильона: «Видят лишь то, на что смотрят, а смотрят лишь на то, о чем думают». Достаточно того, что врач лечит своего пациента от определенной болезни, и в девяти случаях из десяти он припишет его кончину этому заболеванию, не пытаясь расширить круг своих исследований.

– Позвольте мне вернуться к вопросу, который я вам задал в самом начале. Могут ли симптомы, позволяющие сделать вывод об остановке сердца, быть спутаны с признаками отравления?

Доктор прилежно перелистывал взятую из шкафа толстую книгу:

– На первый взгляд, нет. Но еще раз подчеркну, что только токсиколог…

– Давайте, если угодно, подойдем к вопросу с другой стороны. Очевидно, что Жильбер Лекопт стал жертвой быстродействующего яда. Отравление медленно действующим ядом проявилось бы задолго до его смерти. Какие же яды вызывают мгновенную смерть и не обнаруживаются при поверхностном осмотре? Цианистые соединения?

– Нет, – твердо сказал доктор Фюрнель. – В случае отравления цианистыми соединениями я обнаружил бы на теле широко распространившиеся трупные пятна ярко-розовой окраски и другие симптомы, сходные с теми, что наблюдаются при удушении от угарного газа. Я также обнаружил бы пятна на грудной клетке и на внутренней стороне бедер. К тому же цианистая кислота выделяет сильный запах горького миндаля, который не преминул бы вызвать у меня подозрения.

– Стрихнин?

– Вызываемый стрихнином первый приступ судорог никогда не бывает смертельным, а следующие вряд ли могли произойти, учитывая время, в течение которого Жильбер Лекопт лежал у подножия лестницы. Вопреки народным поверьям яды мгновенного действия исключительно редки, а самые сильные, к примеру, прусская кислота, редко вызывают смерть до того, как поражают нервные центры.

По мере того, как все новые и новые доводы подтачивали рискованные домыслы комиссара, доктор обретал все большую уверенность.

– Учитывая хрупкое состояние его здоровья, Жильбер Лекопт, по-видимому, обладал меньшей сопротивляемостью действию яда?

– Несомненно. Я скажу даже, вероятно. Тем не менее, помимо цианистых соединений известные нам яды не в состоянии убить человека за столь короткий промежуток времени. Например, в случае отравления алкалоидами, а они очень действенны, я обнаружил бы «вашу жертву» умирающей, а не мертвой.

К врачу вернулась вся его самоуверенность.

– Очень боюсь, комиссар… – заговорил он лицемерно сочувственным тоном.

Но Малез не дал ему возможности продолжать. Парадоксальным образом только что услышанное отнюдь его не обескуражило, а еще больше укрепило в собственном мнении.

– Остается кураре! – бросил он.

И по внезапному волнению собеседника понял, что его стрела попала в цель.

– Кураре? – моргая, повторил доктор Фюрнель.

Он тяжело вздохнул:

– В Европе вы встретите мало подобных случаев. Что заставило вас вспомнить про кураре?

– Разрозненный набор, – ответил Малез.

И живо добавил:

– Передайте мне вашу книгу.

Он стремительно схватил ее и принялся энергично перелистывать:

– Вот что нам надо. «Кураре – южноамериканский сильнодействующий яд, добываемый из различных растений рода стрихнос. Действует, парализуя мускулы органов дыхания. Существует в виде смолистой массы черновато-коричневого цвета, растворимой в воде и спирте. Долгое время сохраняет свои отравляющие свойства…»

Малез весь дрожал от сдерживаемого возбуждения.

– Это еще не все! Послушайте… «Курарин – кристаллическое вещество, извлекаемое из кураре и обладающее аналогичными, но более сильными отравляющими свойствами. Примерно двадцатикратно превосходит кураре…»

С помертвевшим лицом доктор Фюрнель встал и теперь читал сам, заглядывая через плечо своего собеседника.

– Ну, что вы на это скажете? – торжествовал Малез. – Сначала я не представлял, где в этой глуши убийца мог бы разыскать подобный яд. Но, чтобы его заполучить, ему было достаточно соскрести яд с наконечника дротика, который из предосторожности он, к тому же, поспешил убрать. Если у него есть какие-то медицинские знания, то, может быть, он сумел усилить токсическое действие яда, выделив его в форме курарина.

Доктор Фюрнель медленно приходил в себя.

– Как я понимаю, – с нарочитой неторопливостью заговорил он, – в момент смерти к Жильберу Лекопту никто не приближался?

– И что дальше? – возразил Малез. – Убийца мог удовлетвориться тем, что свою дозу кураре влил либо в напиток, либо в пищу, которые тот принимал в определенное время. Кроме того, для создания себе на всякий случай алиби он мог удалиться из дома, справедливо рассчитывая на то, что яд будет действовать и в его отсутствие. Своего рода безупречное преступление.

Впервые с начала беседы доктор Фюрнель улыбнулся. Он улыбнулся тщете своих опасений, неотвратимому смущению собеседника, тому, что снова почувствовал себя сильным и уверенным.

– Боюсь, что вы слишком бегло ознакомились с этим трактатом, комиссар, и пренебрегли главным! – шутливо заметил он, подчеркивая указательным пальцем одно место.

– Что же? – спросил Малез.

– «Проникновение кураре через раны стремительно, – в свою очередь вслух зачитал доктор Фюрнель. – Поэтому индейцы Южной Америки используют его для нанесения на стрелы. Напротив, поглощение кураре обычно не представляет никакой опасности…» Иными словами, кураре следовало ввести в кровь Жильбера Лекопта, чтобы добиться желаемого результата. Будучи проглоченным, яд был бы совершенно неспособен повлечь за собой смерть!

Малез упал с облаков:

– Черт возьми, я совершенно об этом не подумал!

Он ухватился за последнюю надежду:

– А вы не думаете, что эксгумация и вскрытие…

Врач подошел к своему письменному столу, но остался стоять. Конечно, ему не терпелось принять клиента, который ждал рядом.

– Нет. Не говоря уж о том, что через год от захороненных в песчаных грунтах Кампины гробов обычно мало что сохраняется, «ваш» кураре, комиссар, из тех ядов, если не единственный, что не оставляют следа в организме!

Щелчок, щелчок портсигара под нажимом пальца:

– Сигарету?

Выйдя из дома 18 по Станционной улице, Малез содрогался от холодного бешенства. Доктор Фюрнель был прав: отравление ядом кураре выглядело столь же неправдоподобным, как и любым другим. Раз яд, будучи проглоченным, не мог причинить вреда, убийце – предположительному убийце! – следовало ввести его в кровь Жильберу Лекопту за несколько мгновений до его смерти, в то время, когда он спускался по лестнице, и никак не раньше, учитывая молниеносный характер его действия. Но все собранные до сих пор свидетельства совпадают и категоричны: если не допускать виновности г-на Лекопта, этого исстрадавшегося отца, виновности преданной служанки, старой Ирмы, в равной степени невероятные, или же виновность неизвестного лица, проникшего извне, еще более невероятную, то никто не приближался к Жильберу Лекопту за время, предшествующее его кончине и сразу же после нее.

Сознавая, что без толку потерял двадцать четыре часа своей жизни, комиссар бросился на вокзал, но уходящий в семнадцать десять поезд, на этот раз соблюдая в виде исключения расписание, уже дымил над лугами в десяти километрах от станции.