Текст книги "Под прикрытием (СИ)"

Автор книги: Сергей Зеленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 59 страниц)

С ним мы в основном поговорили про войну: он вспомнил про своё участие на «Германской», а я – прочитанные в книгах или виденные и запомнившиеся эпизоды из фильмов про Гражданскую.

Сразу было заметно, разное отношение – к разным войнам. Его воспоминания, в основном зацикливались темой избиения офицеров – уже после Февраля и особенно Октября… Как будто, солдату – воевавшему с пятнадцатого года и, вспомнить больше нечего – кроме этой мерзости.

Я представлялся, как дослужившийся до командира стрелковой роты РККА и, делая вид – что в истреблении моих «коллег» не видел ничего предосудительного, соловьём пел – рассказывая про «ратные подвиги» своей части под Вильно, Брестом и про последующий «драп» из-под самой Варшавы.

К слову сказать, я не сколько не наглел и обалденного вояку из себя не корчил – по большей части делая акцент на мелкие «бытовые» подробности военной жизни. Фролу Изотовичу, это ужасно понравилось! Он сам, войдя в азарт, перестал донимать меня рассказами о том, как стрелял в спины офицеров – поднимающих их полк в атаку во время Июньского наступления и, сам вспомнил великое множество «солдатских хитростей».

– Товарищ Анисимов, – внезапно меня торкнуло гениальной идеей, – а почему бы тебе не написать про это книжку?

– Зачем? – удивился тот.

– Как это, «зачем»?! Аполитично рассуждаете, товарищ! Впереди ещё не одна война с мировой буржуазией – молодые красноармейцы должны знать все премудрости старых бывалых солдат, которые помогут им выжить и победить.

Вижу, это показалось тому очень заманчивым предложением, хотя несколько смущаясь он признался:

– Хм… Гкхм… Да я и, писать то… Толком не умею!

Понятно: с тремя классами – редко кто становится писателем. Разве, если классиком объявят – как Максима Горького…

– Неужели, у тебя – как у главы волостного Совета, председателя волостной партячейки, – делаю как можно более выпуклые глаза, – уж и, секретарши с пишущей машинкой нет?!

– Ну, почему «нет», – он скромненько так, отвёл глаза в сторону, – есть! Секретарша есть и пишущая машинка при ней.

Мне уже «доложили», что с секретаршей из дворянок – привезённой им в голодном восемнадцатом году вместе с «машинкой» из самого Нижнего, местная власть «гуляет». Что ужасно не нравится его законной – ещё «дореволюционной» супруге, нажившей с Фролом Изотовичем троих детей. Как бы не половина всех местных новостей, про эту «Санту-Барбару»!

– Ну, так диктуй ей, что мне сейчас рассказал – а я потом литературно обработаю и, вместе пошлём в какое-нибудь издательство.

Я, несколько заговорщически подмигнул:

– Вся слава тебе – как автору, а гонорар – пополам… Всё «по-честноку»! Ну так как, Фрол Изотович?

Вижу – «загорелся», но ответил уклончиво – мол, подумать надо. Напоследок спросил – умею ли я ремонтировать автомобиль. После, такого же – уклончивого ответа: мол «посмотреть надо, что там за лохматина», председатель местного Сельсовета… Извиняюсь – Волисполкома, пожелал мне скорейшего выздоровления и попрощавшись удалился, пыхтя недокуренной «козьей ножкой».

Немного отдохнул: после товарища Анисимова – «посетителей» не было весь день! Распугал он их, как крупная щука – распугивает всякую мелочь в какой-нибудь луже…

***

Не обошли меня своим вниманием и правоохранительные органы в лице самого Начальника волостного (районного) управления милиции НКВД⁷ – какого-то там «уполномоченного», товарища Каца Абрама Израилевича.

Тоже блин – надымил куревом, хоть топор вешай и бей им товарища Каца по его кудрявой головёшке – что мне очень хотелось проделать!

Если товарищ Анисимов был похож на слегка приблатнённого лысого биндюжника – волей судеб усевшегося в кресло председателя колхоза и, до сих пор этот факт в полной мере не осознавший, то товарищ Кац был похож…

Просто на еврея, одетого в видавшую виды кожаную куртку!

Хотя глава местных милиционеров всем по ушам трёт про своё трудное детство в семье простого еврейского сапожника, его прежние дружки успели сболтнуть – что он был родом из достаточно обеспеченной семьи, владеющей ломбардом и десятков мелких лавок в каком-то восточнопольском местечке.

Как он здесь очутился?

Необъяснимый ничем вменяемым, акт властей Империи – при Великом отступлении из Польши в 1915 году, насильно выселивших евреев из «Черты оседлости» и расселивших их по всей России! Озлобленные и находящиеся буквально на грани выживания, они после Октября первыми шли в Красную Гвардию и ВЧК: во-первых, чтоб элементарно выжить среди чужого для них народа, а во-вторых – чтоб элементарно отомстить… Ведь, при выселении – а делали это по большей части казаки, с ними не церемонились! При малейшем подозрении в шпионаже в пользу Германии, евреев вешали без всякого суда и следствия. А при «эвакуации», множество их стариков и детей умерло в дороге от болезней и голода. Про утраченное имущество – за которое любой еврей удавится, я уже не говорю.

Многое в истории Российской Гражданской войны становится понятным, если знать влияние этого «еврейского» фактора – в частности пресловутое «расказачивание».

К великому сожалению, абсолютным большинством жертв их мести – были люди, никаким боком непричастные к их еврейским бедам.

И, этот по рассказам – из таких же!

Правда после того «восстания», Кац в значительной мере поубавил свою прыть, ну а потом и вовсе «остепенился» – женившись на дочери местного предводителя дворянства. Бывшего, разумеется…

Что самое поразительно, чему больше всего удивляются местные – так у них совет да любовь! Меня это впрочем, нисколько не удивляет: надо отдать им должное – у евреев отношение к женщинам довольно почтительное и, слабому полу это не может не нравиться.

К Абраму Израилевичу, у меня с первого взгляда появилась стойкая антипатия!

Ко мне он явился не один – а с двумя другими товарищами в форме и, его визит сразу стал напоминать то – ли арест, то ли просто – задержание. Мой названый отец забеспокоился было, но совершенно напрасно: всего лишь опрос в связи с моим «ограблением», хотя вроде – никто из нас заявление не писал.

Опять же понятно: так же как и остальных визитёров – главу местного НКВД дрючит дефицит общения в сельской местности…

Но мент он и, в Африке – мент!

Просто так зайти и поболтать, он не может – обязательно надо со своими дешёвыми «спецэффектами».

Освоившись в доме, после всех положенных при проведении подобных мероприятий «официальных церемоний», главный ульяновский мент спрашивает:

– Расскажите, товарищ Свешников, как Вас ранили белополяки.

Не иначе – «ловит», Алан Пинкертон, чёртов!

– Извините, товарищ Кац… Я был контужен, а не ранен.

Притворно расширяет очи – типа, забыл:

– Ах, да! Запамятовал, извините… И всё же расскажите.

Несколько недовольно замечаю:

– Вы – «запамятовали», а мне – конкретно память отшибло! Боюсь, ничего особо интересного рассказать не смогу: амнезия – потеря памяти, то есть… Здесь помню, здесь не помню – как-то всё фрагментально… Отрывочно стало быть.

Однако, не слезает и лёгким нажимом:

– Расскажите, что помните.

Однако, какой настойчивый мент попался! Ладно…

«Не так давно» приходилось читать книгу Соломона Бройде «В плену у белополяков»… Слегка напрягши память, начинаю сумбурно-раздражённо рассказывать оттуда, несколько корректируя конечно:

– Помню – шли в атаку: я бежал впереди роты – «УРА!!!». Потом слышу отдалённый орудийный выстрел и следом шелест снаряда… Вот «шелест» превращается в какой-то леденящий душу хрип – «ХХХРРР!!!» Как удавленник, «танцующий» в петле… На единый миг, «хрип» замирает и, вместе с ним замирает душа и, кажется, останавливается дыхание и сердце…

– Шестидюймовым «чемоданом» врезали паны, – вполголоса прокомментировал милиционер у окна.

– Потом, ничего не помню – даже самого взрыва, только летящую в небе чью-то папаху. Потом, удар об что-то твёрдое и всё куда-то проваливается – ни бойцов, ни лошадей, ни папахи. Сколько времени продолжалось моё беспамятство? Минуту, часы, сутки, годы, века…? Я не знаю… Мне холодно. Я лежу в грязи. Всё мое тело, все его поры насквозь пропитаны болью и грязью. Липкая, холодная, она пластами накатывается на грудь. Мне больно, я задыхаюсь… Хочется выть от тоски, громко вопить о спасении. Но из горла судорожно выталкиваются короткие лающие стоны…

Должно быть, я рассказывал с должным выражением: слушатели, аж рты – как вороны с сыром раскрыли!

– Кхе, кхе, – закашляв, товарищ Кац прервал поток моего сознания, – так Вы значит, находились в госпитале, когда…

– Открываю глаза – передо мной чье-то худое с бородкой лицо. Рядом койки, на них люди – покрытые чем-то белым. По стенам ползают тревожные блики одинокого фонаря. Я в больнице… Я болен… Я среди живых. Скорее бы забыться и заснуть. И, снова впадая в длительное забытье, я слышу голос: «Пусть спит».

– Снова просыпаюсь – чья-то рука заботливо утирает моё лицо полотенцем, поправляет сбившуюся подушку и на минуту задерживается на моем увлажненном лбу. Я не могу пошевелиться, мои руки отказываются мне повиноваться. «Где я?», – спрашиваю. «В пятом Виленском госпитале, – отвечает медсестра, – уже две недели с тобой возимся. На вот выпей, товарищ и дожидайся прихода доктора…».

– Кхе, кхе…, – снова Кац, закашлявшись от крепкого самосада, – расскажите, как Вы попали в плен к белополякам.

Переведя дыхание, продолжаю:

– Сквозь сон как-то слышу: «Та, та, та-та, та-та…» – отстукивает пулемет где-то совсем близко. Первая мысль: неужели мой бред продолжается? Пробую поворачивать голову во все стороны. И меня сразу поражает какая-то настороженная тишина. Все заняты только собой, своими мыслями и деловито-озабоченно прислушиваются к доносящимся звукам. Значит – это явь. Здесь – выздоравливающие бойцы и я между ними. А за слегка дребезжащими стеклами – фронт с привычной музыкой пулеметов и пушек, которая приближается все ближе и ближе.

– …Тревога охватывает всех находящихся в палате. Бородатый сосед с тату… С татуировкой на руке, порывисто наклоняется в мою сторону и приглушенно говорит: «Подходят, сукины дети. Значит, нам – крышка». И, не дожидаясь ответа, обращается с такими же словами к другому соседу. В палату торопливо входит бледная сестра и произносит нарочито спокойным голосом: «Товарищи, без паники! В двадцати верстах от города появился польский отряд. Его отобьют сегодня же. На то война…».

– Через буквально час, в палате неожиданно появился один из врачей: «Товарищи, необходимо сохранять спокойствие. Город оставлен нашими. С минуты на минуту сюда могут явиться поляки. Прошу вас быть с ними вежливыми. Бежать отсюда нельзя, да вы и не сможете». И вышел из палаты сгорбившись, с трудом волоча правую ногу.

– Грузный топот окованных железом сапог – это группа легионеров шумно ворвались в палату, размахивая кулаками и прикладами. Они избивают раненых и укладывают в свои вещевые мешки убогий красноармейский скарб. Я сброшен на пол, бородатый сосед справа, зажимает подушкой выбитый глаз – из которого торопливой струей стекает кровь… Встали надо мной: «Встать, скурве сыне! Защелю зараз, холеро!».

У Каца выпала цигарка изо рта:

– Это действительно по-польски!

Не обратив внимание продолжаю:

– Стараюсь лежать, не подавая никаких признаков жизни, однако очередь доходит и до меня: «Здыхаешь, пся крев!», – бьют меня с силой ногой в бок. Медсестра кричит: «Не бейте его – он и так к ночи помрёт!». Тогда, грязно обозвав, поляки принялись избивать её. Бросают поперёк больничной кровати… Треск разрываемого платья… Белые, бесстыдно раздвинутые женские ноги… Полузадушенные крики-стоны… Предсмертный хрип и мёртвые застывшие глаза на измученном лице, мне показалось вопрошающие с немой укоризной: «За что, вы меня так?»… От слабости, от боли, от голода у меня кружится голова. Я впадаю в беспамятство…

– С детства ненавидел пшеков за их высокомерную спесь и гонор…, – товарищ Кац несколько смущён, – как попали в лагерь? Я слышал всех тяжелораненых паны добивали? Почему же Вас…?

Рисунок 4. Не забудем не простим!

– Почему меня не добили, спрашиваете?? А я не помню! Помню как во сне фигуру подтянутого офицера в сияющих крагах и повязкой Красного Креста на рукаве: «Досыть, досыть!». Потом меня несут взяв под руки мои товарищи… Снова беспамятство… Очнулся уже в поезд: я брежу, я иду в бой – в последний и решительный бой за Советскую Власть. Моя рота наступает и, я должен взять последнее польское укрепление. Я кричу: «Ур-а-а!».

– Вдруг, слышу: «Цо, холера!». Скрипнула дверь вагона, польские солдаты бросились в темноте избивать прикладами всех лежащих в вагоне. С тех пор, я старался не спать и не впадать в беспамятство.

– Не могу сказать сколько ехали… Вдруг остановка, скрипят двери вагона: «Вставать, скурве сыне! Зараз бендзем выходить!». Все поднялись. Выходим на платформу и строимся по четыре в ряд. На станционном здании читаю надпись: «Волковыск». «Ходзи!», – командует унтер-офицер. Конвоиры окружают нашу группу тесным кольцом. Я, еле перебирая ногами, иду вперёд – повиснув на плечах товарищей.

– Подходим к огороженному колючей проволокой зданию – управление коменданта Волковысского концлагеря. На крыльце появляется немолодой офицер с отёчным лицом. Конвоиры вытягиваются в струнку. Вслед за начальником лагеря выходит с десяток солдат – у каждого в руке плетка и шомпол.

– «Бачнись»! – но никто из нас не понимает этого слова. Тогда офицер орет на великолепном русском языке: «Смирно! Голову выше, сволочи»! Затем, он командует: «Господа офицеры царской армии, пять шагов вперед, шагом марш!». Из наших рядов выходят четверо. «Господа русские офицеры» впечатление производят не из сильных! Остатки больничных халатов, сине-черные следы от избиения на лицах – трудно в таком виде показать «доблестный» вид. Каждый из них громко и отчетливо рапортует о своем дореволюционном чине и полке. Он им: «Станьте в сторону, господа офицеры!»

– Следующая команда: «Товарищи красные командиры, пять шагов вперед, шагом марш!». В наших рядах тишина… Никаких движений – замри, сердце! «Значит, нет красных командиров? – почти дружелюбно спрашивает, – а может быть, есть?». В наших рядах то же настороженное молчание.

– Тогда: «Господа офицеры, покажите мне, кто здесь красный командир, комиссар или коммунист». Не совсем уверенно, видимо, тяготясь своей постыдной ролью, приближаются недавние товарищи к нашей группе. Один из них подходит ко мне вплотную, смотрит подслеповатым глазами куда-то мимо и проходит мимо.

– «Господа офицеры» понуро бредут к командиру: «Ни на кого не можем показать, ваше высокоблагородие». Польский офицер презрительно их оглядывает: «Вы недостойны носить свое высокое звание!». Вдруг, он сам подходит вплотную к нам, из второго ряда слева вытаскивает какого-то человека с перевязанной грудью и сильным ударом в голову валит его наземь…

Сделав небольшую паузу и краем глаза глядя на притихшего Каца, я вдруг как заору:

– …ЖИД, КОМИССАР!!! СМЕРТЬ ТЕБЕ!!!

Клянусь – он чуть в форточку не выпрыгнул!

– Польские солдаты накинулись, бьют его – предсмертный ужас в глазах жертвы, крики, хрипы, стоны – переходящие в утробное мычание. Вскоре все кончено – на земле бездыханный труп в луже собственной крови. Солдаты оттаскивают его в сторону, затем по знаку начальника хватают следующего «коммуниста» и всё повторяется заново: короткий вопрос, удары и безумные крики истерзанного… Ещё один обезображенный трупп.

Траурно склонив голову, я замогильным голосом:

– Вскоре, должна настать моя очередь и я готовился достойно встретить смерть, вспоминая родных, близких, друзей… Командира и комиссара нашего полка… Товарища Троцкого и его речь на митинге незадолго до того – моего последнего боя, где он говорил об скором крахе империализма и неизбежности свершения Мировой революции…

Тяжело вздыхаю:

– …Но Солнце уже садится, палачи устали и торопятся домой к семьям.

Абрам Израилевич хрипло, вытирая платком пот со лба:

– Товарищ Свешников… Думаю, на сегодня достаточно воспоминаний. Давайте лучше поговорим о вашем ограблении.

***

Далее товарищ Кац задавал вопросы о «происшествии», один из его сотрудников записывал, а другой снова с отсутствующим видом смотрел в окно.

По существу дела, я рассказал, что плохо себя почувствовал ещё будучи проездом в Москве – результат тяжёлой контузии на Польском фронте, нечеловечьих условий в польском концлагере и перенесённого затем сыпного тифа. Помню, как пересаживался с поезда на поезд в Нижнем Новгороде – больше ничего не помню… Должно быть, возвратный тиф – про который говорил недавно побывавший здесь доктор Ракушкин.

Перечислил якобы украденные у меня вещи, особенно сожалея про красные революционные шаровары – которыми меня лично наградил за одно особенно «жаркое» дело, полковой комиссар Шниперсон и про комсомольский билет и значок – вручённые лично товарищем Шацкиным Лазарем Абрамовичем⁸, во время моего пребывания в Москве.

Наконец, все вопросы «по делу» были закончены, протокол составлен и началось то, о чём я больше всего боялся: зная о том, что я «воевал» в Восточной Польше, главный мент – видно ностальгируя, начал меня расспрашивать о родных местах. В принципе, я этого ожидал и, в ответ поступил «по-одесски»: начал ему тереть – как к нам в дивизию приезжал лично САМ(!!!) товарищ Троцкий и, про что он рассказывал на митинге.

– …И, тут над нами пролетает белопольский аэроплан и кидает бомбу! – нагоняю жути, – а товарищ Троцкий, помахал ему кулаком и говорит…

Бла, бла, бла…

Язык у меня с детства был хорошо подвешен – о чём разговор!

Лев Давыдович, в этот временной промежуток был в немалом авторитете – про него говорили не меньше чем про Ленина и, явно больше – чем про Сталина… Все три милиционера, слушали меня раскрыв максимально рот и широко развесив уши.

Здесь надо упомянуть, что опять же по рассказам, Абрам Израилевич – набивая себе цену, очень любит кичиться своим знакомством с другими – «вышестоящими» московскими евреями. С тем же Троцким, к примеру…

Конечно, «свистит» как сам Лев Давыдович! Торчал бы он тогда в этой дыре, ага…

Поэтому видно, мой рассказ произвел на него потрясающее действие – главмент, как бы «потух» и стал даже «меньше ростом».

– Вы член партии? – спрашивает.

– Нет, но я член  Российского коммунистического союза молодёжи, – важно отвечаю, – у вас в Ульяновке есть первичная ячейка РКСМ?

А, глазёнки то забегали! А вдруг за её отсутствие нахлобучат местный партактив?! Ладно, выручу – так уж и быть:

– Нет?! Ну, ничего страшного – теперь будет! Товарищ Шацкий, лично говорил мне…

Бла, бла, бла…

Уходил от меня Абрам Израилевич, «загруженный» и «зависший» – как старый советский калькулятор «Электроника», десятой американской «Виндой».

Конечно, нет никаких сомнений – моя социальная «планка» среди хроноаборигенов, после этих визитов скаканула резко вверх.

После визита главы волостного НКВД, посетители не появлялись целых три дня и я уже начал было скучать.

***

Буквально парой слов про Отца Фёдора и, не только…

Так уж получилось, что я – как и подавляющее большинство советских людей наверное, про церковь и священников судил по уже упомянутому мной роману «12 стульев», да по сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде». Сейчас же, я живу у священника и, когда смотрю на своего названного отца – он больше напоминает мне участкового врача, такой же задёрганный! То на крестины, то на похороны – и всё пешком, да бегом.

Конечно, в своё время я часто слышал про священников – носящих «Ролекс», да ездящих на «Мерседесах»… Наверное и сейчас такие есть – где-нибудь в столице, особенно среди «обновленцев». Но, уверен – успешных врачей, дерущих с больных мзду за лечение, больше – чем «успешных» священников! И, никто же им «косточки» не моет?!

Обидно, право слово…

Вообще, мне за все профессии обидно, как вспомню «то» время.

Куда мы скатились?!

Какая дикая подмена понятий, произошла в умах людей моего века – не осталось, буквально ни одной профессии – которой можно было бы гордиться.

Шахтёр, учитель, врач – нищие неудачники!

Милиционер – бандит, политик – вор, начальник – жулик…

Как жить дальше, на каких примерах воспитывать молодёжь? Старики жили при тоталитаризме, современники живут при ворах и бандитах – нельзя уважать ни тех, ни этих… Ничего святого.

Мне страшно за мир, который я оставил!

***

Среди наиболее частых посетителей, была довольно интересная личность – бывший местный помещик Нил Николаевич Кулагин. Это – единственный во всей округе землевладелец, усадьбу которого не разграбили и не сожгли в семнадцатом году крестьяне. Наоборот, мужики выделили ему участок земли – как равному себе, а когда Нил Николаевич не захотел заниматься хлебопашеством, помогли переехать со всем имуществом в посёлок.

В своём двухэтажном городском «особняке» Кулагин тоже недолго пожил: новые власти его «экспроприировали» под школу – назначив(!) бывшего владельца её директором.

Нил Николаевич был человеком широкой эрудиции, библиофилом, коллекционером и неплохим художником. Уже по собственной инициативе, он организовал местный краеведческий музей и библиотеку, в частности – добровольно передав туда сохранившуюся часть своей разграбленной коллекции старинного русского оружия, собственные рисунки и книги. Заодно, себя же назначив директором краеведческого музея и заведующим библиотекой.

Кроме того, Нил Николаевич создал при школе «изостудию» и учит местных ребятишек рисовать...

Общаясь с ним я дополнительно, очень хорошо изучил историю этого края.

До второй половины XVI века, территория Нижегородского Поволжья являлось пограничной областью сначала русских княжеств, а затем централизованного Московского и, наконец – Русского государства. Здесь происходили многочисленные кровопролитные сражения сначала с Волжской Монголо-Болгарией, затем последовательно – с Золотой Ордой, с Казанским ханством, ногайскими кочевниками…

До взятия Казани войсками Ивана Грозного в 1552 году, этот район был заселён довольно слабо. В результате же этого похода, граница Русского государства оказалась перенесена с рек Пьяны и Сережи юго-восточнее – на реку Алатырь. Там была построена пограничная засека с «Пузскими воротами», которая защищала от вражеских набегов территорию, в тот исторический период называемый «Залесный стан».

Началась колонизация этого края русскими переселенцами – правительство щедро раздавала местные земли своей, мордовской и татарской знати, переселяла сюда служивых людей, смотрела сквозь пальцы на беглых холопов, самостоятельно здесь поселявшихся… Сюда же, принудительно селили военнопленных с запада, например: литовцев, сиречь – белорусов и, так называемых «черкессов» – предков современных мне украинцев.

При царе Алексее Михайловиче поселили здесь большую группу полонённых литовцев во главе с их паном – Ульяном по имени… Так появилось село с усадьбой «Ульяново», затем – «Ульяновка». Ну а потом – как братья Баташевы чугунолитейный завод при плотине и посёлок на этом месте построили, его тоже назвали «Ульяновкой».

Из-за особенностей заселения этого края, возникла воистину поражающая воображение пестрота местных обычаев, привычек и характеров жителей – даже расположенных рядом сёл! Не менее поражающее разнообразие говоров: вместе с говорящими на правильном литературном языке, можно было встретить «окающих» по-нижегородски, «акающих» по-московски, «чокающих», «щёкающих», заменяющих звуки «г» на «ц», говорящих певучей речью – как малороссы и использующих белорусские слова…

Вавилон, да и только!

Весь этот «Вавилон», связывала в одно целое не только единая территория, но и хозяйственные отношения. Одни села славились своими домоткаными холстами, другие – искусными ткачихами, обшивающими всю округу. Третьи, четвёртые, пятые – плотниками, ставящими сотни домов по всему уезду, бондарями, мастерами санного или тележного «производства». Где-то вили отличные верёвки, а где-то – жгли уголь для кузниц доброй половины Ардатского уезда…

Вот, такая краеведческая история!

Ульяновка и её окрестности, славились санно-тележным кустарным производством. Причём, налицо была уже давно исторически сложившаяся узкая специализация – даже при изготовлении колёс. Одни кустари заготавливали дерево, другие сушили его и превращали в заготовки, третьи долбили-точили ступицы, четвёртые – спицы… Пятые-десятые – всё остальное. Кузнецы ковали железные элементы телег и саней и, наконец – это всё собиралось воедино и продавалось далеко за пределами волости и, даже губернии оптовыми торговцами.

Если подумать, то это уже готовая…

Надо, очень(!) хорошо подумать!

***

Видимо, мой «перенёсшийся» в прошлое и резко помолодевший организм был девственно чист от всякого – даже некого подобия иммунитета и, цеплял любую инфекцию – только в путь!

Поэтому видно, я проболел в общей сложности полтора месяца – начав с уже знакомой «горячки», затем последовательно на меня напала какая-то подозрительная «сыпь», потом обильная диарея – три дня из сортира «не выползал», благо уже тепло было. Что-то там ещё, ещё и ещё какая-то лихоманка… Я раз за разом заболевал от любой пролетающей мимо бациллы и, вместе с тем мой «сложенный заново» молодой организм – на удивление быстро, с любой же заразой справлялся.

Хотя в посёлке иногда проходили митинги, на которых народу объявлялось – но как-то «мимо» меня проскочили такие важные события как избрание Сталина Генеральным секретарём, открытие Гэнуэзской конференции и подписание Рапалльского договора с Германией… И, даже создание 19 мая «Союза юных пионеров имени Спартака», я пропустил!

А вот на момент принятия и вступления в силу первого Уголовного кодекса РСФР – 1 июня, я уже более-менее оклемался и, сперва с большим вниманием выслушав про него от пришедшего в гости волостного судьи. Затем выпросив на время, смог с ним ознакомиться и даже сделать кой-какие полезные для себя выписки.

Хм… Смертная казнь не предусматривалась, а срок наказания лишение свободы варьировался от шести месяцев до пяти лет.

Хм!

Справедливости ради надо заметить, что «скоро» законодатели осознают свою ошибку и, срок заключения увеличат в два раза – до «червонца».

В конце мая – начале июня дело пошло на поправку и, я стал более-менее регулярно выходить из дома, греться на Солнышке, прогуливаться по саду и, даже высовывать свой нос за пределы поповского двора. Тогда же отец Фёдор «поскреб по сусекам» и, съездив на барахолку в уездный Ардатов – полностью экипировал меня.

Он приобрёл мне ещё довольно крепкие довоенные гимнастёрку и шаровары, слегка подпалённую в одном месте старую солдатскую шинель и английские ботинки с обмотками, которыми союзники снабжали – то ли ещё императорскую армию, то ли уже белогвардейскую…

А может и, с какого ещё живого или уже мёртвого интервента сняли!

Всё было разумеется не новое и довольно сильно изношенное – но чистое и, довольно добротно заштопанное и отремонтированное. Ну, а фуражка нашлась своя – ещё старая, гимназическая и слегка маловатая. Ну и ремень – такого же происхождения, с медной бляхой – на которой был выбит номер гимназии.

«Экипировавшись» таким образом и освоив самостоятельно намотку обмоток, в промежутках между нападениями хвороб, я стал совершать всё более и более длительные прогулки по городу, знакомясь с ним… Разумеется, если позволяла погода.

Сразу скажу: первое впечатление – далеко не из приятных!

Такое ощущение, что попал куда-то в задницу этого говённого мира, или смотришь какой-то очень хреновый – но реалистически-жестячный исторический фильм, да к тому же ещё со «спецэффектами». Жуткая нищета, ещё наполовину патриархальные, дикие обычаи и нравы, полуголодное существование большинства населения, никаких коммунальных и бытовых удобств, потрясающая неграмотность и дикая смертность – особенно детская…

Наследие проклятого царского режима, короче – без всяких кавычек или малейшего стэба!

Вкратце о самых сильных первых впечатлениях.

Бритьё собственной рожи и головы клинковой бритвой, пока не обвыкся – напоминало мне ежедневную попытку суицида. Пробовал прибегать к услугам местного цирюльника-бродобрея – было ощущение, что вот-вот меня за что-то зарежут…

Уж лучше я сам!

Донимали полчища насекомых. На кухнях, столовых и, нередко в щах или сдобе – тараканы… На стенах и в постели – клопы…

Мухи – везде!

Кроме всего прочего – непереносимая в первое время для моего чуткого обаяния, вонь. «Надо вам заметить, что насчет канализации и прочих удобств в Миргороде есть только выгребные ямы», – всё чаще мне приходили в голову строки из ещё не написанного шедевра Ильфа и Петрова.

Лошади, коровы, свиньи, куры, гуси – свободно (или запряжённые, в сопровождении – без разницы) гуляют по улицам и, все они – извините за мою прямолинейность:

СРУТ!!!

А убирать их экологически чистые какашки некому: дворников в Ульяновке – на порядок меньше чем ментов.

Если прошёл хотя бы средней продолжительности дождь, то на улицах – стоят лужи с плавающим в них гов…ном различного происхождения, которое, как известно – обладает положительной плавучестью… Тогда лучше оставаться дома: иначе, даже если ты в сапогах – портянки весьма «специфично» провоняют!

Конечно, был указ ещё «старых» властей – об уборке хозяевами улиц напротив их дворов, «обновлённый» новыми властями… Но, как водится у нас на Руси: чем строже «указ», тем на него чаще, охотнее и дружнее – «кладут» соответствующий детородный орган!

Потом ничего – привык…

***

В Ульяновке было всего три улицы – которые можно было так назвать с большой натяжкой и, на которых поддерживается хоть какая-то видимость городской культуры.

Главной в Ульяновке считалась Дворянская улица, не так давно переименованная в «Советскую». На ней располагалась Соборная площадь, собственно на которой находился Благовещенский Храм – где я «материализовался». Она, единственная из всех была крыта булыжной мостовой: на двух других – лишь остатки старого деревянного настила ещё баташёвских времён, на которых – довольно часто бывает, ломают себе ноги люди и даже лошади.

На бывшей Дворянской улице до революции жил народ «уважаемый» – те же дворяне, священники, купцы и зажиточные мещане… Кроме нескольких двухэтажных «небоскрёбов», остальные дома были одноэтажными без малейших архитектурных излишеств. Справа от Благовещенского Храма находился большой старый сад и дом иерея Свешникова, отличавшийся от домов простых горожан лишь добротностью и величиной.

Двухэтажный особняк – ныне занимаемый волостной больницей, когда-то принадлежал купцу Королькову – владельцу керосиновой лавки и магазина на Базарной площади, в котором раньше торговали одеждой и тканями.

Ещё один двухэтажный дом и ещё одна весьма примечательная личность! Этот двухэтажный особняк, ныне – волостная школа «второй ступени», до революции принадлежал помещику Кулагину Нилу Николаевичу – про которого, я уже рассказывал.