Текст книги "Пепел богов. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 91 страниц)

– Стой! – крикнул, обернувшись, Кай.

– Пришли?

Заснеженная Каттими показалась из-за заснеженной лошадиной морды.

– Думаю, что да. – Кай с сомнением оглядел белую стену. – Это здесь. Хорошо, если здесь. А то уже темнеет.

– Думаешь, что может быть темнее? – с сомнением покрутила головой Каттими.

Дальше пяти шагов ничего разглядеть было нельзя. Кружащийся снег оборачивался непроглядной мглою, и если бы не твердь, на которой стояли ноги, то можно было бы представить себя таким же комом снега, как и те, что забивались в глаза. Впрочем, какая там твердь? На ногах лыжи, а под лыжами снежный пух. Может быть, и вовсе без дна. Хотя стоят же на чем-то лошади или лежат на брюхе?

– Здесь, – твердо сказал Кай, подошел к снежной стене, уперся в нее концами лыж, наклонился, ударил кулаком. – Пробиваемся. Точно здесь!

Они потратили еще час, чтобы пробиться в узкую расщелину, чтобы отыскать занесенный до половины своей высоты оплот и расчистить его дверь. Зато уж внутри обнаружился и запас дров, и сено, и даже мешок сушеных ягод. Или кто-то очень заботился о путешественниках, или путешественников больше не стало.

Каттими завела лошадей внутрь, Кай устроил за дверью шалаш из войлока и лыж, чтобы выход не завалило снегом, закрыл дверь на затянутый ржавчиной засов и уже хотел было сплести заклинание над приготовленными для костра дровами.

– Нет, – в темноте остановила его Каттими. – Дальше буду колдовать только я. А ты запоминай. Или забыл уже о своей жажде? Нас могут услышать.

Она сплела заклинание мастерски. Только щелкнула пальцами, да так, что и щелчок не прозвучал, а язычок пламени уже пополз по сухой щепке, перекинулся на завиток коры, принялся вылизывать уже побывавшую в чьем-то костре деревяшку, и вот загудело, затрещало под каменным куполом, повеяло теплом и жильем. Из темноты показались довольные лошадиные морды с клоками сена в зубах, поленница дров, мешки, железная тренога для котла, лицо Каттими, усыпанное капельками воды от растаявших снежинок, старая лампа в каменной нише.

– Есть немного масла, и фитиль не до конца выгорел, – с удивлением заметила Каттими, поднесла к промасленной суконке лучинку и вот уже вовсе осветила своды. Снова щелкнула пальцами и заставила дым от костра подниматься строго вверх, где обнаружилось отверстие для него. Расправила кожаные ведра, закатила в костер выпавшие из кладки камни, подмигнула Каю: – Сумеешь набить посудинку снегом? Неплохо бы помыться да привести себя в порядок. Если бы ты только знал, как же я устала!

– Догадываюсь, – улыбнулся Кай и отправился за снегом.

Через пару часов, когда отшипели, отдавая тепло воде, раскаленные камни, когда подошла каша и высохли уже отросшие до плеч волосы Каттими, когда наполнились животы и успокоилось дыхание после жарких ласк, она закрыла глаза и прошептала обычное:

– Я бы задержалась здесь до весны, будь у нас чуть побольше еды и дров. Если бы не боялась, что ты умрешь от жажды.

Повернулась и посмотрела на него так, как не смотрела уже давно.

– Странно, – хмыкнул он, – всякий раз, когда ты так смотришь на меня, мне кажется, что ты намного меня старше.

– Еще бы. – Она откинулась на спину, потянулась. – Я уже говорила тебе о пропасти? Каждая женщина мать, поэтому в каждом мужчине она видит своего ребенка. Или своего будущего ребенка. И каждая лишь часть, звено в цепи, которая соединяет то, что было, и то, что будет. Всё через женщину.

– А мужчины, стало быть, только на побегушках? – сделал вывод Кай.

– Завидная участь, – прошептала Каттими, засыпая, – не каждый сможет…

Он смотрел на нее долго. Так долго, что прогорел костер и закоптила лампа. Пришлось подняться, подбросить дров, прикрутить фитиль. Под каменным куполом и толщей снега стояла тишина, нарушаемая только дыханием и всхрапыванием лошадей, плеском пламени и потрескиванием угольков.

Каттими лежала на спине. Бледным живым росчерком поперек ветхой ткани. В полумраке ее кожа казалась матовой, как молоко, топленное в печи. И осыпавшимися в него частицами сажи казались и почти зажившие отметины на груди, и свежий, только затянувшийся крест поверх этих отметин. И короткий шов на животе. И бледные, едва различимые отметины от бича на боках, когда удары работорговца перехлестывали через спину. И потертости на голени от сапог. Сухие лодыжки. Отметины от кровопускания на ладонях и предплечьях. Манящая тень складок у лона. Беззащитность груди.

Черты ее лица были тонкими, но в них не было и намека на какое-то высокородие. Точнее, высокородие было, но оно уходило корнями в такую древность, что вряд ли имело смысл доискиваться начала того рода, который в итоге размножился и заполнил собой если не весь неведомый Каю мир, то уж хотя бы его часть, заключенную под небом Салпы. И главным было то, что сейчас, когда она была спокойна и беззащитна, Каттими нисколько не напоминала ему его мать, что порой приходило в голову, когда она размахивала мечом, или натягивала тетиву лука, или вершила какую-то ворожбу. Но то желание, которое Кай испытывал к спящей теперь девчонке, ничем не напоминало жажду, изматывающую его перед встречей с каждым из двенадцати. Как и ту жажду, которую Кай чувствовал теперь, которая накатывала на него со стороны Парнса. Но обитель мудрецов Текана была еще не слишком близка, и жажду можно было терпеть.

Он осторожно накрыл Каттими одеялом, сел рядом, вытащил из лежавшего тут же пояса нож, сдвинул в сторону с земляного пола веточки и угольки, затем начертил круг. Вспомнил купол зала гвардии во дворце урая Хилана и разделил круг на двенадцать частей. Затем подтянул суму, нащупал заряды, отсчитал одиннадцать и расставил их по долям. В двенадцатую воткнул нож и прошептал:

– Хара.

Двенадцать престолов – двенадцать комочков пепла. Одиннадцать глинок и сломанный меч у Хары. Конечно, если ему передали его тени Тамаша. Двое – Хара и Асва, скорее всего, служат Пустоте. Асва так уж точно, ведь та же Каттими сказала, что если браслет грелся тогда в лесу, когда звучал рог, то оба заклинания сплетены одним и тем же умельцем. Выходит, что Аиш призывал войско против Текана умением Асва.

Кай вытащил из земляного пола нож, положил его. Затем положил один из зарядов. Покопался в сумке и добавил к нему бронзовый браслет. Задумался.

Их было двенадцать. Двенадцать городов, двенадцать кланов, двенадцать имен, двенадцать престолов в его видении.

Эшар. Он снял с ее доли заряд и отложил его в сторону. Почему-то теперь он был уверен, что сиун клана Крови тогда на рыночной площади перед воротами Хилана передал ему именно глинку Эшар. Не так давно, на корабле, когда он смотрел на гладь моря Ватар, Кай почти убедил себя, что произошла ошибка, и он и в самом деле получил три года назад глинку не Эшар, а Туварсы. Жаль, что он не может отличить их, да и что говорить, если сама Сурна не узнала свою глинку. Кто их создавал? Паркуи, Хисса и Эшар. Значит, они уж точно могли отличить. Значит, скорее всего, без сомнений всю эту игру затеял кто-то из них.

Эшар, Паркуи, Хисса. Нет, Хисса не знала. Она знала все или почти все, но это игра не ее. Точно не ее. Главный игрок не выбывает из игры в ее середине.

Эшар и Паркуи. Паркуи и Эшар. Кто-то из них. Или Хара и Асва. Асва и Хара. Двое, которые служат Пустоте. Которые могли служить Пустоте. Но никто из них не изготавливал глинки. Выходит, Паркуи или Эшар? Или оба?

Эшар. Конечно же она жива. И она не вырвалась за пределы Пагубы. Или вырвалась – и вернулась. Впрочем, это было ясно уже в Намеше, когда Паттар признал ее руку. И у Кая нет ее глинки. Нет, хотя и была. Странным образом она оказалась подменена глинкой Сурны. Когда это можно было сделать? Во множество дней с того момента, как она попала к Каю, и до того момента, как Сурна пролила на нее кровь. Но скорее всего, это произошло тогда, когда Кай был беззащитен и беспамятен. И после гибели Паттара. Или после гибели Кессар.

Он зажмурился, вспомнил тот день на хурнайской площади, когда всем казалось, что еще немного – и Пагуба прекратится. Даже небо становилось все бледнее. Впервые за три года вновь была устроена ярмарка на портовой площади. Потом случился этот укол в руку, который он счел случайным. И занозы ведь никакой не было, кожа потом чуть-чуть припухла, но началась жажда. Невыносимая жажда. Он не сразу ее понял, потому что говорил с этим бродяжкой, который передал ему клочок пергамента с запиской от Паттара, написанной, как оказалось, рукой его матери. Но затем жажда все-таки накатила.

Он выпил, наверное, кувшин легкого хурнайского, даже захмелел слегка, а когда над оградой дома Кессар взметнулся фонтан, который вдруг поднял тело старухи, превратился в ледяную руку и размолол ее в пыль, жажда исчезла. Она прошла. Он испытал тогда редкое облегчение, словно лед пробежался по его разгоряченным сосудам. И остался там, внутри его сосудов.

И Кай отправился в Намешу. Перед ним двигались пятеро всадников: Агнис, Неку, Паркуи и, скорее всего, помощники последнего – Хап и Хаппар. Они словно дразнили Кая. Загоняли ему под ногти занозы любопытства. Сначала убили Паттара, излечив Кая от жажды и заставив его испытать ощущение полета, не отрывая ног от земли. Затем убили Киклу. Тут не все прошло гладко. Да, какое-то мгновение Каю казалось, что вместо крови по его сосудам бежит древесный сок, но Кикла набросила на него и какое-то зеленое плетение. Оно тут же исчезло, Кай до сих пор иногда проводит пальцами по груди, пытаясь нащупать диковинную одежонку, но ее словно и не было никогда. Правда, тогда, когда ему пришлось противостоять колдуну, Истарку, точно Истарку, эта одежонка его, кажется, выручила. Но Киклу убили. И это сделали Агнис и Неку. Паркуи и его двое помощников покинули Кету раньше. Зачем? Куда они исчезли? Вернулись в Хилан?

Значит, у Агниса и Неку были глинки Паттара и Киклы. У Неку была еще глинка Агниса и собственная, но Агнис, скорее всего, об этом не знал. Это стало ясно на пароме. Выходит, в этой паре игроком был Неку. Но он убил себя. Значит, он не был главным игроком, хотя и был верным игроком. Паттар, Кикла и Сурна не играли вовсе. И Кессар не играла. И Хисса не играла, хотя и знала больше других. Более того, игрок был уверен, что она поступит так, как она поступила.

Кто главный игрок? Паркуи? Когда была подменена глинка на шее Кая? Если это произошло тогда, когда он лежал без памяти после битвы с тати, тогда она могла быть там же и оставлена. И Паркуи из Кеты направился обратно по тому же пути? И забрал глинку Эшар, зная, что тот, кто оставил ее в условленном месте, повесил на грудь зеленоглазого глинку Сурны. Слишком сложно. И кто это мог сделать?

Васа? И тогда в игру вступает Хара? Бессмыслица? Тогда кто? Каттими? Но у нее не было никакой глинки! Она пришла к охотнику голой!

Кай повернулся к девчонке и подумал, что даже если она и в самом деле подменила глинку и все это время не просто была рядом с Каем, а служила тому же Паркуи, или Эшар, или обоим сразу, это ничего не меняет в его отношении к ней. Разве только вместо долгой дороги распахивает где-то впереди бездонную пропасть.

Остались Паркуи, Эшар, Хара, Асва. Трех глинок нет. У Хары никогда ее не было. Завтра, если утихнет метель, они отправятся в Парнс и разберутся с Асвой. Как-нибудь. И Кай будет присматривать за Каттими. Так, чтобы она не замечала ничего. Хотя она не может быть нанятой тем же Паркуи или Эшар. Слишком долгий путь она прошла рядом с Каем, слишком многое испытала, слишком часто рисковала своей жизнью. Нет, это не работа для наемника. Это настоящая жизнь. Но ведь она и в самом деле ведьма. А если она дочь одного из двенадцати? Или одной? Это бы многое объяснило. Ведь есть же дочь у Хиссы? Двое детей у Сакува? Да и у Эшар, как уже не раз слышал Кай, было немало детей. Главное, чтобы она не оказалась дочерью Эшар. Впрочем, какая разница?

К тому же он забыл о главном, о том круге, в котором проснулся возле развалин Араи. И о той жажде, которая накатила на него стократ по сравнению с уколом на площади Хурная и которая по-настоящему не отпускала его ни на минуту до сего дня. Только утихала. Засыпала на время. Но где была Каттими, когда он шел из Хурная в Намешу?

Нет. Он посмотрел на тонкий профиль девчонки и невесело улыбнулся. Вот ведь незадача, девчонка рядом, никуда от него не отходит, а он сидит посередине занесенного снегом оплота и ломает голову, сам не знает над чем.

Все просто. Остались четверо. Из них двое могут быть игроками. Это Эшар и Паркуи. Хара и Асва служат или служили Пустоте. Если верно, что Пагуба прекратится, когда все двенадцать займут свои места на престолах, тогда нужно отыскать всех четверых, найти три глинки и как-то разобраться с Харой. Ничего себе задачка. А ведь есть еще Тамаш, Истарк, Хартага, Такшан. А Сиват и Ишхамай?

Он подтянул мех с легким вином, сделал несколько глотков, не надеясь заглушить жажду, услышал шорох, обернулся. Каттими открыла заспанные глаза, морщась, протянула руку. Взяла мех, напилась, уже не глядя, заткнула его болтающейся на шнуре пробкой, выронила и продолжила спать.

«А ну его все в Пустоту», – подумал Кай, сбросил сапоги, опустился на ложе, обнял, подтянул к себе Каттими и провалился в черноту даже раньше, чем успел закрыть глаза.

Сначала это были корни деревьев. Они тянулись куда-то вниз, словно искали почву, которой не было, разрастались, вздымались кронами, ветвились и сами обращались в деревья. Но без листьев.

Внизу, там, где должны были таиться кроны этих корней, ничего не было. Тверди не было. Там стояла студеная пустота, и в этой пустоте текли черные маслянистые реки и дремали болота.

Кай посмотрел под ноги и понял, что и под его ногами ничего нет, только пустота, и он немедленно провалится в нее, если не полетит, как птица, и он замахал руками, сначала замедлил уже начавшееся падение, потом замахал сильнее, почувствовал подпирающий ладони воздух, поднялся, еще поднялся, еще сильнее забил руками и почувствовал, что это уже не руки, а крылья. Посмотрел – и увидел крылья. Черные и отвратительные. И перестал махать. Но он уже не падал, ветер, который дул снизу, держал его.

Перед ним висел замок. Темные, почти черные башни уходили вверх или вниз, тонули в серой дымке, но между ними и стылой пустотой тоже ничего не было. Глянцевые от сырости стены упирались в камень, но и сам камень почти сразу же обрывался, и ниже только висели корни. Каменные, изогнутые, покрытые жидкой грязью корни, словно этот замок вырос на обильно политой грядке, и хозяйка только что выдернула его, даже не успела отряхнуть, ударяя плашмя по штыку грязной лопаты.

Вокруг башен замка летали крылатые тени. Их было много. Разве только две были крупнее прочих – одна серая, почти рыжая. Вторая – черная, но окровавленная и разодранная в лоскуты. Обожженная. Пепел сыпался с культей, которыми она махала вместо крыльев, но это не мешало держаться ей в воздухе.

По башням, по стенам замка, по переходам и тяжелым ставням ползали существа помельче. Они напоминали блох, которые готовы уже покинуть труп дохлой собаки, но все еще не решаются. Они напоминали людей.

Между башен сияли золотом ворота. Блеск их створок слепил глаза, исторгал слезы. Роскошь была бессмысленной – некому было хвалиться воротами, да и само золото не стоило ничего. У ворот стояли стражи – один черный, окруженный множеством теней. Второй серый – без единой тени. Они были огромны, но внешне тоже ничем не отличались от людей. В их руках сияли мечи.

«Тамаш и Истарк, – понял Кай. – А где же правитель посланника, пославшего вас?»

Нет, они не услышали его слова, но откуда-то налетел ветер и понес Кая к воротам, к башням, к теням, к крылатым силуэтам, пока в одной из арок он не узрел темный силуэт и не провалился в еще большую черноту…

Он стоял на потрескавшейся от жары земле. Жажда разрывала горло. Ветра не было. Вместо ветра горячий воздух опускался сверху вниз, обжигая затылок и плечи, но ногам, стоявшим на потрескавшейся земле, было холодно, подошвы обжигал лед. Охотник посмотрел наверх, вместо неба над головой тянулась та же самая потрескавшаяся земля. Казалось, что он может дотянуться до нее рукой, но Кай поднял руку и не только почувствовал, что не дотянется никогда, но и тут же ее отдернул. Показалось, что он сунул ее в костер.

Равнина казалась бесконечной, горизонта не было, просто все, на что Кай обращал взор, прикрывало собой что-то находящееся за ним, следующее прикрывало еще что-то, и каждая следующая картина становилась все мутнее и мутнее, словно скрывалась в тумане. Впереди вздымались темно-серые, почти черные пики, то ли втыкаясь в лежавшую над головой землю, то ли обращаясь корнями гор, растущих сверху вниз. По правую руку, в двух или трех лигах, вздымался лес, который больше всего напоминал тающий по весне грязный придорожный снег, но и он опять же не сулил ни мгновения избавления от жажды. По левую руку потрескавшаяся земля начинала вздыматься кряжами и провалами, за ними что-то поднималось фонтанами, исходило паром, но опять же без единого намека на влагу. Кай обернулся и замер. За его спиной зиял провал, и там, в глубине этого провала, было в тысячу раз хуже, чем здесь, на раскаленной равнине, освещенной серым светом, который падал неизвестно откуда. Там, в провале, стоял ужасный холод, и в этом холоде шевелилось что-то живое. Страдало что-то живое. Мучилось что-то живое. Ненавидело всех что-то живое. Пожирало само себя что-то живое. И на спине у этого живого шевелился, подрагивал, исходил ядом тот же самый рисунок, который был вычерчен двенадцатью на каменной плите Храма Двенадцати Престолов в Анде. Двенадцать кругов, двенадцать лучей, двенадцать завершений – шесть маленьких кругов в центрах шести из двенадцати больших кругов, что должны были скрываться под престолами, и шесть крестов в остальных. И этот рисунок тоже был испорчен. Алые линии на нем рассыпались, делились на алые точки.

Кай замер на краю пропасти и вдруг почувствовал, что та жажда, которая мучает его, сравнима с той жаждой, что притаилась в глубине бездны, так же как пылинка сравнима с самой высокой горой, и если он свою жажду все еще надеется утолить, то тому существу, что корчится у его ног, этого не суждено никогда. И что-то вроде жалости появилось в нем. Он наклонился, пригляделся, увидел не только массу серой плоти, но и окровавленные культи рук и ног, увидел голову, а на голове крохотное существо, похожее или на лягушку, или на ящерицу. Существо смотрело вверх и разевало рот, наполненный треугольниками зубов. И в этот самый момент Кай понял, что это крохотное существо однажды сожрет большое и само станет таким же большим и будет точно так же ворочаться в стылой грязи, мучаясь от жажды и холода, мечтая выбраться наверх, где нет ничего, кроме выжженной земли и палящего зноя.

Пошатнувшись, Кай оглянулся и вдруг заметил какую-то груду, тело, лежащее в полусотне шагов от него. Он двинулся с места, с удивлением понял, что у него уже нет крыльев и он может ходить, двинулся с места и долго, очень долго шел к телу. Ему показалось, что он шел к нему целый день. Или несколько дней. На краю пропасти лежала женщина. Или оболочка женщины, потому что жизни в ней не было. Это была огромная женщина. И Кай уже видел ее дважды – сначала на окраине Хурная, а потом на площади, когда уже был готов к смерти, но его мать, да-да, его мать завладела телом этой женщины – ловчей Пустоты, проявила в ее сером уродстве свои черты и спасла Кая, Кира Харти, Лука, Луккая – своего сына.

Он обошел тело, наклонился. Очень медленно наклонился и увидел лицо матери. Оно все еще было серым. Но теперь и мертвым. И эта смерть вдруг показалась Каю облегчением и радостью, и он протянул руку и коснулся серой холодной щеки. И тело матери медленно стало осыпаться. Так, как осыпается песок со склонов стеклянной воронки в песочных часах.

Внезапно раздался топот. Кай поднял голову, выпрямился и увидел несущуюся к пропасти тучу, стаю, орду, стадо, толпу, ораву! Вздымая клубы пыли, какие-то существа спешили навстречу верной гибели. И в низком небе над ними вились черные тени с огромными крыльями, сверкали молниями, подгоняли безумную охоту.

Вот до стаи осталась лига, вот половина лиги. Вот четверть. Вот уже Кай может разглядеть лица. Людские лица. Их тела были искажены, изуродованы, вытянуты, изломаны. Кто-то бежал, опустившись на четыре конечности, кто-то прыгал, кто-то скакал на одной ноге, но все вместе, одной толпой они бежали к пропасти, и среди них были и люди, и кусатара, и маленькие малла, и мейкки, и палхи, и лами. И вот они добежали до края пропасти и начали падать вниз, странным образом не прикасаясь к Каю, не дотрагиваясь до него. Они падали вниз волна за волной. Падали вниз, наполненные ужасом. Падали, не в силах произнести ни звука. И то существо внизу вдруг развернулось, спрятало в грязи незавершенный рисунок и показало огромную пасть размером с саму пропасть, в которую и полетели все эти переломанные, но бегущие.

И в это мгновение Кай понял, что оно там живет. И ничего, кроме этого потока изломанных и бегущих, ему не нужно. И страшит его только одно – вот это маленькое с острыми зубками, прилипшее к его голове. А когда волна схлынула и огромная пасть захлопнулась, открылись огромные маслянистые глаза, и Кай понял, что его видят.

Понял и сам полетел вниз.

Когда он открыл глаза и с трудом унял пронизывающую его дрожь, Каттими уже не спала. На костре закипал ягодный отвар, лошадки довольно похрустывали выделенным им лакомством, а девчонка сидела над вчерашним рисунком охотника и переставляла с места на место заряды.

– Ты что? – Она посмотрела на него с тревогой.

– Кошмар приснился, – признался Кай.

– Не верь кошмарам, – строго наказала она ему. – Что бы ты ни увидел в плохом сне – это только сон. На самом деле ничего этого нет, там, – она постучала по голове, – только мысли и страхи, здесь, – она приложила руку к груди, – любовь, радость, тревога, боль. Ты понимаешь меня?

Он только кивнул.

– Знаешь, – она виновато пожала плечами, – вот сижу с утра над твоим рисунком. Я и так прикидывала, и так. По всему получается, что или я околдована, или нанята. Ты что думаешь?

– Я не знаю, – признался Кай. – Но в чем я точно уверен, так это в том, что ты не воткнешь мне нож в спину.

– Да, – отвернулась она к костру.

– Послушай. – Он потянулся. – А не может так быть, что ты дочь одного или одной из двенадцати?

– Я уже думала об этом. – Она ткнулась лицом в рукав. – Если история Салпы насчитывает несколько тысяч лет, а двенадцать бродили тут из селения в селение весь этот срок, то мы все родственники. Даже не сомневайся.

Глава 27

Парнс

Когда Кай выбрался из оплота и разгреб нападавший за ночь снег, он увидел ясное, подрагивающее алыми сполохами небо и сияющие белым и розовым вершины. За нос и щеки сразу принялся щипать морозец. Ветра не было. Бешеная еле слышно шуршала валунами в ущелье.

– Что-то не так? – появилась за его спиной Каттими.

– Колотушки нет, – ответил Кай. – Обычно вот по таким утрам в горных деревушках стучат в колотушку. В каждой деревне есть огромная бочка и большой деревянный молоток. Его раскачивают и бьют о бочку.

– Зачем? – не поняла Каттими.

– Лавины, – объяснил Кай. – Снег собирается на склонах и от резкого звука, а то и вовсе без какой-нибудь причины может обрушиться на дороги, на путников. Звуки колотушки вынуждают возможные лавины сойти тогда, когда это безопасно для деревенских.

– И что это значит? – не поняла Каттими.

– Это значит, что в деревне никого нет, – ответил Кай, вернулся в оплот за ружьем, вскинул его к плечу и выстрелил в укрытый снежной пеленой склон напротив. Грохот выстрела отразился от гор, прокатился вдоль ущелья, затих среди остроконечных вершин. Затем раздалось шуршание, шум, грохот, словно где-то рядом огромный мельник полнил столь же огромные мешки мукой, грохот покатился дальше, и шум продолжился, пока окончательно не затих где-то совсем уже далеко, может быть, даже за перевалом.

– Когда-то для меня все началось здесь… – Кай помолчал. – Тогда над этой дорогой тоже гремели выстрелы. Но снега еще не было, шел дождь, хотя перевал, как я потом узнал, уже прихватило ледком. Прошло тринадцать лет.

– Сколько тебе сейчас? – спросила Каттими.

– Девятнадцать, – ответил Кай. – Почти двадцать.

– В самом деле? – Она была удивлена. – Я думала, что больше. Лет на пять, а то и на десять.

– Выгляжу стариком? – усмехнулся Кай. – Выводи лошадей.

– Нет, – улыбнулась Каттими. – Взрослее.

– Еще вопросы будут? – спросил Кай.

– Ага! – ответила девчонка и прокричала уже изнутри оплота: – Что мы будем делать, если одна из этих лавин перегородила нам дорогу?

– Не должно так случиться, – успокоил ее Кай. – Большая часть дороги от этого оплота и до Парнса идет вдоль ущелья, но скала выступает над головой. Путь вырублен в обрыве.

– Интересно! – восхитилась Каттими. – Можно не бояться дождя?

– От дождя не спасает, – покачал головой Кай. – Струи все равно захлестывает внутрь ветром. К тому же с грязью. Но от лавины есть надежда уберечься. Хотя знающие люди говорят, что однажды лавина может сойти вниз вместе со склоном.

– Однажды все заканчивается, – согласилась Каттими. – Надеюсь, что не скоро и не больно.

– Все равно как, – буркнул Кай. – Но лучше не скоро.

Лошадки выглядели отдохнувшими и, выбравшись вслед за хозяевами под открытое небо, даже позволили себе немного подурачиться. Выход из распадка на тракт опять пришлось пробивать, но затруднений это особых не вызвало. А вот снаружи лошадки присмирели, словно чувствовали, что под сползающими в пропасть сугробами никакой тверди нет вовсе. Кай двинулся вперед и строго наказал Каттими двигать лыжи только по его следу и не пытаться ни догнать его, ни тем более обогнать лошадь, которую он вел в поводу. Каттими сразу погрустнела и почти всю дорогу до Парнса бормотала за спиной Кая, что если бы она хотела путешествовать молча, то и путешествовала бы одна, а если она не одна, то почему же она должна молчать?

За несколько лиг до обители теканских мудрецов Кай остановился у придорожного алтаря. Из-под наметенного сугроба торчала только каменная стела.

– Что там? – все-таки приблизилась к нему Каттими, дыхнула морозным паром.

– Горцы сжигают своих мертвых, – объяснил Кай. – Горских деревень мало, но они сторонятся всех, не принадлежат ни одному из кланов, не считают себя и вольными, соблюдают какие-то странные обряды, но никогда не говорят о своей вере. Немало их поселений уничтожили смотрители, а вот эти остались. Мудрецы Парнса их защитили, взяли под опеку.

– И что же? – не поняла Каттими.

– Запах тления, – объяснил Кай. – Я думал, он идет от придорожного алтаря, а он от деревни. Через лигу будет вход в небольшую горную долину, думаю, что там уже не осталось живых. И я уже не хочу разбираться, как они погибли.

– Идем, – развернулась Каттими. – Не знаю, гостеприимны ли мудрецы Парнса, но мне бы хотелось пообедать в тепле. Или хотя бы поужинать.

Они добрались до обители мудрецов к полудню. Уже напротив деревни жажда, от которой Кай успел отвыкнуть, казалась ему нестерпимой, а у кованых ворот, прикрывающих проход в скале, она уже кружила голову, застилала пеленой глаза. Мороз усиливался, снег забивался в сапоги, а охотника бил жар. Внизу под обрывом рокотала Бешеная. Над воротами возвышалась неприступная скала. Уступ дороги у входа в обитель был расчищен, и даже обычная деревянная лопата стояла у ворот, словно неведомый трудяга только что закончил свою работу.

– Что собираешься делать? – спросила Каттими.

– Поговорить, – растер лицо снегом Кай, приглядываясь к приклепанному к воротам, стертому от древности, едва различимому кругу – двенадцать лучей, шесть крестов, шесть кругов на концах. – Сначала всегда следует поговорить.

– Пробуй, – кивнула Каттими. – Только дай мне браслет.

– Зачем? – не понял Кай.

– Надену, – чихнула от попавшей в нос снежинки девчонка. – Ему со мной все равно не сладить, а я так попробую почувствовать того, кто слепил заклинание.

– Держи. – Кай бросил браслет Каттими и снова окунул лицо в снег. – Проверим, по-прежнему ли Парнс неприступен, или Пагуба научила мудрецов гостеприимству.

Он не успел сделать и шага к воротам, как дверца в них открылась, оттуда вышел сутулый, лысоватый старичок в черном балахоне и, шаркая валенками, засеменил к лопате.

– Вот ведь, тертый бубен вместо башки, лопату забыл.

– Асва! – окликнул старика Кай.

Старик замер, словно вспомнил что-то важное. Настолько важное, что даже пошевелиться нельзя, потому как вылетит из головы и уже не разыщется, не наткнешься. Потом медленно повернул голову к спутникам, поднял брови, будто увидел их только что. Протянул, шмыгая носом:

– Милостью Пустоты, привратник Ирмалант я. Немного и провидчеством мелким балуюсь, но так-то привратник. Вот. Ворота, проездной двор и кусок дороги на мне, да. Как сказал имя? Асва? О клане Лошади говоришь? Тут бесклановые все. Пустое искать тут…

– Ирмалант… – Кай был готов побиться об заклад, что старик и был Асвой. И не потому, что напоминал он того самого Асву, которого охотник запомнил на престоле в своем видении, а потому что блеснуло что-то в мутных глазах балахонщика, блеснуло, когда заговорил он с гостями. А уж потом старик только то и делал, что тупил взгляд долу.

– Послушай, Ирмалант, а что скажешь насчет отдыха в обители? Видишь, что творится на дороге? Не отказались бы мы и от чаши горячей воды, и от крыши над головой хотя бы на день. Позволено такое или не позволено? Монетой бы не обидели. А там, может быть, и провидчеством твоим воспользовались.

– Провидчеством? – ухватил лопату Ирмалант. – Так ведь провидчество-то мое на вроде той самой погоды и есть: то плещется, когда не надо, а то не дозовешься.

– А не дозовешься, все одно заплатим, – настаивал Кай.

– Заплатите? – усомнился старик. – Так деньги вперед. Серебряный за попытку, а как срастется, еще серебряный. Потянете?

– Потянем, – кивнул Кай и бросил монету. – Держи задаток.

Монету старик поймал намертво, словно и не жмурил подслеповатые глазки, не шаркал больными ногами и не держал лопату в правой руке. Выкинул в сторону левую – и выдернул из воздуха брошенную за двадцать шагов хурнайскую денежку. Тут же поднес к носу, засопел и засеменил обратно к воротам.

– Так чего стоите? Заводите коней, заводите. Только чтобы без шума. Братия почивает, так что тихо. У нас как зима, так все почивают. А я вот уже, наверное, выспал свое, выспал…

Не ожидал Кай, что так легко попадет в Парнс. Стучался уже в эти ворота, хотел как-то поискать мудрости, только и услышал, чтобы проваливал куда подальше. Так что напрасно рассчитывал на помощь старшина стражи Харкиса, когда уходил от погони с маленьким Киром Харти тринадцать лет назад. Напрасно. Значит, что-то переменилось в Парнсе, если и постучать не успели в ворота, а седой старатель уже тут как тут, убирает засовы и медленно двигает тяжелые створки. Или просто сумели наконец Кай и Каттими оседлать капризную удачу?