Текст книги "Пепел богов. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 91 страниц)

– Осторожнее, – прошептала из укрытия Каттими. – Ворожба над городом.

– Пустотная? – поинтересовался Кай, хотя как раз теперь все его мысли были о другом. Правее, чуть ближе к темнеющему сквозь шапки снега лесу, скрывалась улочка, на которой стоял тот самый дом. Тот самый дом… Да. Тот самый дом, в котором он так недолго был счастлив…

– Не пойму… – Каттими завозилась среди кутавших ее одеял, приглушенно чихнула. – Вроде светлая какая-то. Словно искристая паутина над городом. Но там ведь и гадости, кроме этой паутины, предостаточно. Ты разве не чувствуешь?

Кай чувствовал. Город, перепуганный и притихший, и в самом деле пронизывали солнечные линии, и, если бы не они, вывалились бы немедленно на его улицы орущие от ужаса мужчины, женщины, дети, потому что откуда-то с востока, с воды, со стороны устья невидимой с этого берега Натты готово было ринуться на Зену нечто ужасное. Впрочем, ужасного хватало и в самой Зене. Но оно затаилось. Ждало. И кружилось над головой. Кай не поднимал головы, но знал об этом. Соглядатай Пустоты парил в небе и вчерашний день, и нынешний. Но спутников он пока не видел. Охотник уверился в этом еще вчера. Слепил пальцы, закрыл глаза, отрешился от ноющей ноги, от вдруг напомнивших о себе иных ран и почувствовал раздражение рыбака, который где-то там наверху машет черными крыльями, дышит морозным парком, разбрасывает невидимую сеть – и раз за разом вытягивает ее пустую. Нужно было всего лишь отнестись к парящей наверху пакости, как к зверю, который ведет охоту. И не чувствовать себя дичью. Одно мешало охотнику – жажда, которая вновь начинала иссушать его нутро. И чем дальше продвигалась повозка, тем сильнее была жажда. Горло стискивало так, что хотелось завыть и забыть обо всем, даже о притаившейся за спиной Каттими, только бы утолить эту жажду. Может быть, что-то подобное движет приделанными? Ведь горело же что-то холодное у них в глазах?

Он стиснул в руках прут, который вручил ему селянин, так, что комель его переломился в пальцах. Пришел в себя, стер со лба выступивший на нем холодный пот. Откашлялся, снова закрыл глаза и уцепился, повис на золотой паутине, в которую был укутан город. И сразу стало немного легче.

– Что с тобой? – донесся голос Каттими.

– Жажда, – выдавил сквозь стиснутые зубы охотник. – Одно успокаивает: мучает только тогда, когда рядом кто-то из двенадцати.

– У нас в деревне говорили – хочешь радоваться клубням, не хули шипы на ботве, – вздохнула Каттими. – Ищи светлую сторону во всем. Сколько осталось этих великих колдунов? Вместе с Хиссой шестеро? Перетерпишь как-нибудь. Зато опять же найти легче будет. Иди туда, где тебя корежит сильнее всего, точно нужное найдешь.

– Ага, – усмехнулся Кай. – Хочешь согреться, садись на середину костра?

– Так я сяду рядом с тобой, – прошептала едва слышно девчонка. – Там плохо рядом с Хиссой. Очень плохо.

Он чувствовал и это. В этой золотой паутине, боясь приблизиться к ней, но скрываясь под ее куполом, как черные и жирные мухи, скрывались двое. Третий витал вверху. И еще кто-то был рядом с нею. Еще кто-то…

Кай начал, как и условился с Халки, с края улицы. Останавливал повозку у одного дома за другим, стучал в ворота, ждал, когда хозяева откроют, отдавал, сверившись со списком на вытертой до белизны холстине, одну или две вязанки. На вопрос о деньгах махал рукой, хрипел вроде бы простуженным голосом: «После, после». Затем забирался на облучок и, поглядывая на раскинувшуюся за улицей Хапу, над которой поднимался морозный парок, правил к следующему дому.

Не все жители брали дрова. Некоторые и вовсе не открывали, а некоторые выглядывали с такими испуганными лицами, словно посреди охваченного черной лихорадкой города к ним стучался коробейник и предлагал сладости. Но к портовой площади и дому бакенщика, который притулился сразу за мытарской, две трети воза было роздано, даже коняга приободрился, принялся помахивать хвостом.

– Что на площади? – спросила Каттими.

– Следы, – сдавленно прошептал Кай. – Детские следы. Много. Круги вытоптаны детскими следами.

– Ты там… недолго, – попросила Каттими.

– Как получится, – прошептал Кай. – Да и что я могу сделать? Ведь нет у меня глинки Хиссы. Только если поговорить.

– Поговори, – донесся ответ. – Только имей в виду, один кто-то, черный, в мытарской засел у окна, что выходит на дом бакенщика. Другой в домике напротив. Оба очень опасны. И кто-то еще за домом, внизу, на пристани. Но не приделанный. Человек вроде.

– Я чувствую, – кивнул Кай, слез с повозки, подхватил вязанку дров и пошел к двери крохотного, вросшего в землю домика, перед которым не было ни забора, ни ворот, да и какой забор, если вплотную к бревенчатой стене к черной воде и замершим у пристани лодкам вели дощатые ступени? Подошел, постучал, замер, чувствуя, как жажда снова овладевает им, сушит горло, превращает его в зверя, заливает глаза, поэтому, когда открылась дверь, не увидел ничего, только услышал тихий голос:

– Ну вот ты и пришел.

А затем мягкая ладонь провела по лицу Кая, и жажда ушла.

Она была почти такой же, как и в том сне. Рыжеволосая, веснушчатая, словно подсвеченная солнечным лучом, только без бабочек на ладонях, и не в желтом платье, а в синем, застиранном и залатанном. Да еще усталость полнила ее лицо, давила на плечи, серебрила волосы. Рядом с нею сидела девчонка лет десяти. Хрупкая, тоненькая, с огромными глазами и черными волосами. Точно такими же волосами, как у Кая. Только глаза у девчонки были не зеленые, а синие. Не голубые, а темно-синие, какой бывает эмаль на оберегах.

– Арма, – представила дочь Хисса. – Меня ты знаешь. Я ждала тебя.

– Даже не знаю, что и сказать, – пробормотал Кай.

– Точно такой, как мать, – улыбнулась Хисса. – Если бы не глаза Сакува, не открыла бы тебе дверь. Боюсь я ее. Даже когда она права, когда все правильно делает, все равно боюсь. Нет, конечно же и ей бывает больно, и она способна лить слезы, но когда нужно отрезать – отрежет. А я не могу. Я из тех, что скорее себе сделают больно. А какой ты?

– Не знаю, – пожал плечами Кай. – Кикла мне сказала, что ты более других привязана к прошлому, но смотришь в будущее. Что ты видишь там обо мне?

– Зачем мне то, что я вижу, – подняла брови Хисса. – Я хочу услышать от тебя, какой ты.

– Я разный, – ответил Кай.

– Он разный, – подала голос Арма. Детский голос и одновременно низкий, с едва заметной хрипотцой. – Чаще хороший. Иногда не очень.

– Простудилась немного, – улыбнулась Хисса, но глаза ее заблестели. – Первый снег. Так что гулять пока больше не пойдет.

– Беда за окном, – проговорил Кай.

– Я знаю, – ответила Хисса, и ответила так, что он тут же понял, что она и в самом деле знает и о беде, и о двух черных в ближайших домах, и о том, что копится уже не в устье Натты, а посередине Хапы. Знает и даже сдерживает эту беду. Изо всех сил. – Я знаю, – повторила Хисса и добавила: – Но несколько минут у нас еще есть. Ты ведь хочешь, чтобы я умерла?

Кай посмотрел на Арму. Дочь Хиссы ничем не напоминала мать, явно пошла в отца, а тот, скорее всего, был красавчиком, избалован женщинами, оттого и пил, и утонул однажды по пьяни.

– Не так все было, – строго сказала Арма. – Папа был красивым мужчиной. Но пил он не из-за женщин. Он любил маму. Очень любил. А пил потому, что чувствовал. Как и я. Видел людей насквозь. И видел, что рядом с мамой он просто маленький человек. Маленькому человеку иногда нужно выпить, чтобы стать большим. Хотя бы в голове.

– У него было большое сердце, – объяснила Хисса. – Но маленькая, хотя и добрая голова. А у Армы и сердце большое, и голова. Но она дочь обычного человека.

– Но сама я не обычная, – строго сказала девочка. – И ты зря закрываешься. Хотя можешь закрыться. Мама! Он и в самом деле может закрыться! Он первый, кого я знаю, кто может закрыться. Хотя нет, та девушка, что сидит в его возу, тоже может закрыться. Но у нее сильные обереги на коже. А он может так. Без оберегов. Только поздно, я уже все разглядела, разглядела уже!

– И что же ты разглядела? – растерянно спросил Кай.

– Он не хочет, чтобы ты умерла, мама, – повернулась к Хиссе дочь. – Он знает, что ты уйдешь, а потом вернешься. Когда я уже вырасту. Но не хочет. Хотя его томит жажда, которая утоляется уходом каждого из вас, мама. Это колдовство. Но не плохое колдовство, хотя и плохое в нем тоже есть. Оно попало в его кровь из раны. И еще живет в нем. Он думает, что не живет, а оно живет. Оно окрашивает все в черное. И даже то чувство, которое должно было просто вести его, сделало жаждой.

– Это все? – сдвинула брови Хисса.

– Нет, – вздохнула Арма. – Он все еще может скатиться туда. В черное. Поэтому эти его пока не трогают. Они ждут. И будут ждать до конца его жажды. Ему нужны еще шесть глотков. А потом станет ясно, где он и кто он. Он им нужен.

– А пока? – продолжила Хисса.

– Пока он хороший, – кивнула Арма. – Он мне даже нравится, очень. Ему можно доверять. Пока. И потом будет можно. Если он справится с собой.

– Очень много «если»… – прошептала Хисса, обняла дочь, прижала ее к себе. – Шесть глотков. Кто остался?

– Ты, Асва, Хара, Паркуи, Сакува и Эшар, – вымолвил пересохшими губами Кай.

– А если ты не справишься, она начнет все сначала? – Усталость собралась в морщины вокруг ее глаз.

– Не знаю, – ответил Кай. – Я очень мало знаю. У меня много вопросов. Да и что я могу сделать? У меня нет твоей глинки.

– Вот она. – Хисса распустила ворот платья, вытащила глиняный прямоугольник. – Видишь? Дело пары секунд. У меня часто идет кровь носом. Достаточно чуть сильнее выдохнуть, одна капля крови – и меня нет.

– И мама превратится в солнечный лучик, – гордо сказала Арма.

– У нас мало времени, что ты хочешь спросить? – вздохнула Хисса.

– Что там? – мотнул головой в сторону Хапы Кай.

– Десять тысяч обезумевших людоедов-некуманза, – ответила Хисса. – Их гонит на Зену то, что вы называете Пустотой.

– Почему так вышло? – спросил Кай. – Почему так вышло, что вы оказались заперты на престолах? Ведь вы не хотели этого?

– Не хотели. – Она потемнела лицом. – Но так вышло. Я много думала об этом. И скажу тебе то, что не говорила никому. Мы заперты из-за твоей матери. Она что-то сделала с кровью. Она только и могла это сделать. Но она спасла нас всех.

– Спасла? – не понял Кай. – Заперла на тысячи лет на престолах и спасла?

– Думаю, что да, – кивнула Хисса. – Но если бы не она, мы бы сгинули в бездне.

– В Пустоте? – нахмурился Кай.

– Называй это так, – вздохнула Хисса.

– Но ведь двенадцать великих… колдунов, или богов, – Кай смотрел на улыбчивую зенку и сам не верил своим словам, – они… вы ведь сами вычертили тот рисунок! Вы были мудры, всесильны. Где вы ошиблись?

– Всесильны? – рассмеялась Хисса. – Всесилия не бывает. Нас провели. Сделать это можно было, только как-то подправив тот рисунок, что мы вычертили на плите, накрывающей храм. Но там ничего не было подправлено. Значит, подправлено было где-то в другом месте. И в тот миг, когда Сиват пронзил тело Ишхамай ножом, два рисунка соединились. Может быть, следует найти второй рисунок?

– Ишхамай ожила? – спросил Кай.

– Нет, – мотнула головой Хисса и заговорила быстро и сбивчиво: – Поздно, у меня нет больше сил. Я сделаю то, что ты ждешь от меня. Но ты должен взять мою дочь. Спрячь ее где-нибудь. Пагуба должна закончиться. Ты сделаешь свое дело, и она закончится. Не знаю, добьется ли Эшар того, что хочет, но Пагубу она прекратить с твоей помощью в состоянии. Хотя просто не будет. Ты спрячешь мою дочь, а через год или два она будет знать, куда ей отправиться, чтобы найти свое место под этим небом.

– Да, – твердо сказала, не сводя глаз с Кая, девочка. – Я уже знаю.

– Только выберись. У тебя есть еще несколько минут, – продолжала частить Хисса. – Я не готова думать, что победит в тебе потом – свет или мрак, но теперь найди в себе немного доблести, чтобы спасти мою дочь. Поверь мне, это важно. Очень важно.

– Да, конечно, – поднялся Кай.

– Там рядом с домом двое черных, слуги Тамаша, – прошептала Хисса. – В этот раз они пришли не за тобой и не за мной. Им нужно то, что не принадлежит тебе. Они отнесут это хозяину. Они очень сильны, но безмозглы. Это тени Тамаша. Таких у него около десятка. Убивая их, можно нанести ему урон, но незначительный. Но не сражайся. Отдай то, что им надо, и они уйдут. Не рискуй собой. Ты и так полон безрассудства. И еще там же женщина. Она хочет убить Арму. Она сама уже почти мертва, но хочет убить Арму. Ей приказано убить Арму. И тот, что наверху, следит за этим. Он должен еще убить твою девчонку, но ее он не видит. Пока не видит.

– Сделай так, чтобы он и меня не видел, – попросила Арма.

– Убей эту женщину и иди, я продержусь еще несколько минут, – прошептала Хисса. – Спаси мою дочь.

– А после?

Кай обернулся уже у выхода, посмотрел на Хиссу, которая обнимала закутанную в теплое Арму, покрывала ее лицо поцелуями, и почти прокричал:

– Что будет после? Что станет с Зеной?

– С Зеной… – Она вздохнула. – Десять тысяч обезумевших людоедов с луками и копьями против двадцати тысяч испуганных горожан, половина из которых дети и старики? Догадайся сам.

– Берег высокий, – скорчил гримасу Кай. – Высокий и обрывистый. Подъем только у твоего дома. Десять тысяч обезумевших людоедов-некуманза против двадцати тысяч испуганных горожан, против мужчин и женщин, за спиной которых их дети и их старики. В каждом доме есть вилы, косы, а то и копья и луки. Есть огонь, вар, смола, есть камни! Похлебка, сваренная в печи! Нет только смелости. Ты понимаешь меня? Ты удерживаешь город от паники, я вижу, но, может быть, вольешь в него немного смелости и отчаяния? Нужно чуть-чуть, просто ввязаться в драку, а потом уже все пойдет само собой.

– Мне не хватит сил, – прошептала Хисса. – Хотя, – она посмотрела на глинку, – хотя…

Когда Кай открыл дверь, у вдруг заблестевшего, облитого маслом воза стояла уже Васа. В руке у нее пылал факел.

– Я жива, – раздался из укрытия под вязанками сдавленный голос Каттими. – Она обрушила дрова. Ружье придавило.

– Излишняя осторожность чревата провалами, – усмехнулась Васа. – Я не рассчитываю на то, что одолею тебя, Кай. Но как ты уже догадался, я служу своему клану. Не клану Кессар. И он вынуждает меня убить девчонку, что стоит за твоей спиной. Отдай ее мне, и я отдам тебе Каттими. – Васа подняла зажатый во второй руке арбалет. – Ее тоже убьют, но чуть позже. Успеешь еще насладиться.

– Она лжет, – прошептала за спиной Кая Арма. – Она хочет убить меня, а потом сжечь воз. Вместе с Каттими.

Кай медленно опустил руки. Его меч вместе с ружьем остался у Каттими. Только обрубок меча Хары был спрятан под одеждой. Да ножи были на своих местах, на поясе и в рукавах. И двое черных, что, по словам Хиссы, были посланы почти неизвестным Каю Тамашем, какие-то таинственные тени, напряглись, приготовились к нападению.

– Васа, – сказал Кай, – я все знаю. И не только про то, что ты из тринадцатого клана и что Мити убил Сая. И что вы убили тех несчастных в Ламене. И наверное, много еще кого. Я знаю, что у тебя на голове крест. И знаю, что кланом правит Хара.

– Отдай мне девчонку, – почти прохрипела Васа, поднимая факел над головой.

– Для тебя все кончилось, Васа, – повысил голос Кай. – Не нужно никого убивать. Сиун Хары больше не придет к твоей семье. И не будет угрожать. Твоей семьи больше нет. Хурная больше нет, Васа. Пустота обратила его вместе со всеми жителями в лед.

Она замерла, окаменела на секунду. И этой секунды Каю хватило, чтобы метнуть в кессарку нож. Но точно этой же секунды хватило, чтобы две черные тени метнулись к охотнику и, согнув его страшным ударом в живот, вырвали, разодрав ткань, меч-обрубок у него со спины.

Он пришел в себя почти сразу, вывернулся наизнанку, исторгая в грязный уже снег съеденный в трактире завтрак. Поддерживаемый Армой, дополз, добрался до подводы, отбросил в сторону факел и посмотрел в залитые слезами глаза хрипящей кессарки.

– Где найти Хару?

– Он сам найдет тебя, – прошептала она перед смертью.

– Я жива, – пискнула из-под поленьев Каттими. – Только вымазалась в этом масле. Сейчас.

Среди поленьев показалась голова девчонки.

– Васа мне никогда не нравилась, – заявила она и вытерла рукавом потеки масла на лбу. – Да нас теперь трое?

– Это Арма, – поднял со снега арбалет Кай. – Возьми, девочка. Пригодится. И меч тоже тебе.

– Меч не нужен, – твердо сказала девочка. – Мама дала мне меч. – Она показала обмотанный сукном посох. – Он здесь.

– Хороший кессарский меч стоит денег, – не согласился Кай. – Возьми, пригодится. И вот, – он закрыл глаза Васе, щелкнул пряжкой ее ремня, – возьми пояс клана Кессар. Только не надевай его до конца Пагубы. Все прочее пусть останется при ней.

– Жаль ее, – прошептала Каттими.

– Хорошо. – Арма опустила пояс в суму, обернулась к Каттими, которая уже выбралась из-под поленьев и теперь чистила одежду снегом, обратилась к ней: – Ты хорошо закрываешься. И Кай хорошо закрывается. Но он закрывается, когда надо, а ты всегда закрыта. Ты нарисуешь мне такие же значки на шею, на руки, на ноги, на талию?

– Это больно, – удивленно подняла брови Каттими.

– Все больно, – ответила Арма. – Ничего. Я потерплю. Мне это пригодится потом.

– Что там? – спросила Каттими, показывая в сторону реки.

Кай оглянулся, в дымке над водой показались пока еще далекие росчерки длинных и узких лодок некуманза.

– Это Пагуба для Зены, – сказал Кай.

– Примем бой? – растерянно пробормотала Каттими.

– Нет, уходим, – ответил Кай.

И в это самое мгновение невидимая взгляду золотая паутина опустилась на город. Опустилась, окутала заснеженные дома, крыши, наверное, ушла внутрь жилищ, туда, где царил страх и тревога, а затем вдруг вспыхнула ослепительно и нестерпимо, чтобы через мгновение погаснуть окончательно. Домик бакенщика заскрипел, просел, вспыхнул солнечным лучом, упершимся в серое небо, обрушился и загорелся.

– Эй! – заторопилась Каттими, подхватила поводья, потащила лошадь в сторону от огня. – У нас же все в масле.

– Пошли, – взял за руку Арму Кай. – Надо уходить.

– У тебя куртка на спине разорвана, – сказала девочка. – И ты теперь голодный. Надо было самому отдать ту вещь. Мама ведь сказала тебе, что нужно отдать?

– Ты из стали выплавлена, что ли? – удивился Кай, подсаживая девчонку на телегу.

– Нет, – ответила та, но заплакала только тогда, когда повозка уже двинулась прочь от пылающего дома. Навстречу ей шли люди. Очень много людей. Они несли косы, вилы, котлы, копья, мечи, луки. Они понимали, что могут умереть, но шли к берегу.

Вечером, когда поваливший снег скрыл дороги и тропинки, Кай, Каттими, Арма, Халки и его жена сидели в спрятанном меж заснеженных сосен доме бывшего мельника, пили ягодный отвар и ели пироги с грибами. Арма уже не плакала, хотя молчала и все время смотрела на огонь в печи. Плакала жена Халки, но плакала светлыми слезами. Такими светлыми, что и Каттими не знала, то ли ей плакать вместе с селянкой, то ли улыбаться этим слезам.

– Ты это, – Халки подсел к Каю, почесал затылок, шмыгнул носом, ткнулся им в собственный рукав, – может, оставишь у нас девчонку?

– Я сам хотел тебе это предложить, – сказал Кай. – Только ведь все от нее самой зависит.

– Ну так что, – селянин посмотрел на Арму. – Останешься пожить у нас?

– Останусь, – просто сказала та. – Ты хороший. И жена твоя хорошая. Только ты зря думаешь, что она заледенела. Она высохла. Выплакалась и высохла.

– Ну как же? – удивился Халки. – Как же высохла, если она и теперь плачет?

– Это другие слезы, – прошептала Арма и вдруг и сама заплакала вновь.

Уже в ночь, когда Каттими, натыкав в липовую деревяшку иголок и размешав какой-то диковинный отвар, осторожно накалывала девочке кожу – в один день все, что полагалось наколоть за год, – слез не было. Арма только сопела, стискивала зубы да расширяла и без того огромные зрачки. Улыбнулась только тогда, когда Каттими стала смазывать ранки древесным маслом. Прошептала, засыпая:

– Теперь меня тоже не будет видно. Хотя я простой человек. Просто со способностями. У тебя хороший рисунок, Каттими. Я видела такие рисунки на шеях девушек из-за Хапы, они почти такие же, но не закрывают. Там звездочки и кружочки, а у тебя кружочек еще и в самой серединке. У тебя хороший рисунок. Спасибо, Каттими…

С тем и уснула. И когда рано утром Кай и Каттими покинули дом Халки, все еще спала.

Глава 18

Хилан

Из-за снега, залепившего стены и башни Хилана, забившего резьбу в известняке и мраморе, заполнившего ров, повисшего на куполах дворцов и замка иши, камень столицы Текана вдруг показался путникам желтым и серым, да и сам город уже не выглядел огромным дворцом, поднятым мудрой рукой правителя на вечное празднование величия и единства двенадцати кланов. Нет, теперь он казался севшим в тумане на мель на излучине Хапы старым каменным кораблем. Правда, самой Хапы не было видно. И неба, затянутого тучами, не было видно, но не из-за туч, а из-за снега, который продолжал падать и падать, словно от избытка небесной щедрости, или всему этому краю наставал конец, и надо было куда-то высыпать все это холодное и белое, пока еще есть куда высыпать. А ведь в прошлые годы об эту пору только-только начали забеливаться слободки.

Двое, появившиеся в снежной круговерти в том самом месте, где еще неделю назад лежала дорога на Намешу, и сами были залеплены снегом так, что, стряхивая его, можно было натрясти приличный сугроб. И лошади их были залеплены снегом, но продолжали двигаться вперед, потому как относились к породе гиенских лошадок, которые готовы были идти по снегу до тех пор, пока брюхо не начинало вязнуть в сугробе, но и тогда пытались плыть по снегу, как по воде. Однако, не доходя до главных ворот, возле которых несколько трудяг старательно махали деревянными лопатами, двое замерли, прислушиваясь к перезвону часов сразу на нескольких хиланских башнях, потом повернули к слободкам, миновали сразу несколько крепких бревенчатых постоялых дворов, свернули к Хапе, пробили дорогу по совсем уж глубокому сугробу к заокраинной улочке и наконец остановились у высокой деревянной ограды. Всадник, оказавшийся Каем, пронзительно свистнул, где-то хлопнула дверь, блеснул свет, пахнуло тушеным мясом с капустой, заскрипела воротина, с трудом сдвигая наметенный сугроб на половину локтя, и хриплым голосом, привыкшим отдавать приказы, гаркнули:

– Кого Пустота принесла в этакую непогодь? Что значит – своих? А ну-ка, держи лопату да отгребай наметенное, сейчас и посмотрим, что там за свои!

Не прошло и пяти минут, как уже лошади отогревались в теплой конюшне, а Кай и Каттими сидели за столом напротив седого и обрюзгшего старшины Эппа, уплетали тушеную капусту, куски пирога с брусникой, запивали все это горячее великолепие клюквенным киселем и благодарили заботливую хиланскую хозяйку по имени Арава, которую Эпп представлял с немалой гордостью – мало того что обзавелся на старости лет и стряпухой, и добрым другом, так еще и такую красавицу отыскал, что и молодые косятся.

– Да ладно тебе, – укоризненно улыбалась в ответ на его славословия румяная хиланка и румянилась ярче прежнего.

Однако разговор становился все тише и тише, хотя Эпп и уверил собеседников, что самый надежный хиланский ловчий не идет ни в какое сравнение с его Аравой, но кричать о том, что происходило в Текане, не следовало. Понятно, что Кай говорил старику не все, но главное, для него главное, не утаивал. Впрочем, кое-что Эпп уже знал. И о Намеше, которая обратилась в большой открытый могильник, на краю которого сидят пустотные твари и щелкают клювами. И о Кете, в единый миг лишившейся всего, – только и осталось от нее что каменная плотина на слиянии двух рек вместо замка да порядком подмытая наводнением, мертвая высота. И о Ламене, окутанном дымом, и о Зене, которая все-таки отбилась от некуманза.

– Был посланник, был, – бормотал, попивая томленное с травами вино, Эпп. – Второго дня только примчался, со сменными лошадьми. Отбились зенцы от заречной пакости. Потеряли не менее пары тысяч человек, и мужиков, и баб, но некуманза перебили всех. Главное, деток сохранили, дома. Зато теперь словно второе дыхание обрели. Частокол рядят вокруг города, копьями машут, дозорами в окрестные деревни собираются. А ведь только за день до той битвы готовы были ножки вытянуть да ручки на груди сложить. И как ополоумели словно. Собрали все, до единого, у кого что было, вышли на берег и встретили заречных. Правда, вестник сказал, что те будто не в себе были, на копья, на стрелы, на вилы так и лезли. Ну так их ведь никто и не звал, поэтому нечего обижаться.

– Никого не минует, – негромко заметил Кай.

– В Гиене пока вроде спокойно, хотя тати шалят, да, – проворчал Эпп. – Но давно вестника не было.

– Никого не минует, – повторил Кай.

– Да уж понял я, понял, – буркнул ветеран и внимательно посмотрел на Кая из-под густых бровей, оглянулся на застывшую в испуге Араву. – Держим лодки под берегом, уйдем огородами – и на другой берег, если город накроет. А если стены оближет и на нас навалится, к водяной башне, гвардейцы запустят.

– А остальные? – спросил Кай. – Остальные?

– А что остальные? – развел руками Эпп. – Притерлись. Три года уже Пагуба над Теканом. Трехгодичная кровь в землю впиталась, да вытопталась. На пепелищах новые дома подняли, даже я сподобился, хотя есть домик за стеной, ну ты знаешь. Вот дом кузнеца Палтанаса отстоять не удалось, улочку твари пустотные порушили, а как Тупи начала порядок в городе наводить, повелела нарезать городскую землю только тем, кто жив остался. Так что не быть дочери Палтанаса жительницей кузнечного ряда. Далеко прячешь? Ну какое мое дело, правда что. Опять же чего тянуть близких в самое пекло? Будет, говоришь, беда? Уходить надо? А куда? И надолго? Уйдем, что же не уйти. Но эти-то, прочие слободские, как их с места поднять? И куда их? В снег? За стену? Ведь до последнего будут держаться, а как напасть придет, ворота-то уж не откроются!

– Как началось все это дело в Зене, вестник не говорил? – поинтересовался Кай.

– Не я его выспрашивал, – махнул рукой Эпп.

– А я тебе скажу, – ответил охотник. – Ишхамай на площади танцевала. Как раз перед началом пакости.

– Так выходит, как и перед началом Пагубы? – побледнел Эпп.

– Выходит, так, – ответил Кай. – Я уж не знаю, как все будет. Но наверное, надо бы обежать всех и предупредить, чтобы вещи, да сани, да лодки, пока лед не встал, да что там еще, чтобы все наготове было. А как Ишхамай разглядят, чтобы не медлили. Лучше в снегу замерзнуть, чем сожранным заживо быть.

– Поняла? – обернулся к жене Эпп.

Закивала Арава, бросилась за кожушок, за платок, ноги в валенки сунула и за дверь.

– Все сладит, – с тревогой пробормотал Эпп. – Будь я моложе лет на пятнадцать, да и она на десяточек, и деток бы сообразили. Да что уж теперь… Сам-то надолго? И зачем?

– Человека надо найти одного, – вздохнул Кай. – Хотя нет. Пожалуй, что двух.

– И кого же? – сдвинул брови старшина.

– Не знаю, – вздохнул Кай.

– Скрытничаешь? – оторопел Эпп. – Так какого совета хочешь? Если не знаешь, кого ищешь, так и найдешь, кого не знаешь.

– Имена знаю, и только, – жадно выпил кубок отвара Кай. – И то, что под другими именами они должны скрываться.

– И что за имена? – поинтересовался Эпп.

– Начнем с одного из них, – тихо проговорил Кай. – Знаешь ли кого-нибудь под именем Паркуи?

– Паркуи? – удивился Эпп. – Подожди. Это ж имя клана? Хилан – клан Паркуи, клан Чистых. Или не ты однажды щит клана разрисовал? Не забыл, нет?

– Все помню, – тихо проговорил Кай.

Принял его взгляд Эпп, глаз не опустил. Не хвастался он, что вместе с прочими гвардейцами иши заливал кровью город клана Зрячих – клана Сакува, родной город Кая, которого именовали тогда еще Киром Харти. Не хвастался, но и не скрывал. Ни тот ни другой никогда не поминали старое. Еще с Хурная, когда отправленный туда вместе с помощниками – Хапом и Хаппаром – убить мальчишку Эпп не стал этого делать. Еще до того, как повеление оставить его в покое пошло от урая Хурная по всему Текану, не стал убивать. Может быть, и не смог бы убить, но и не попытался. И ведь Тарп тоже тогда же не стал убивать мальчишку. Впрочем, разве все еще мальчишкой был Кир Харти, когда сражался на хурнайской площади с ловчим Пустоты? Нет. А уж теперь и вовсе не мальчишка.

– Что с Тарпом теперь? – спросил Кай.

– А ничего, – проскрипел Эпп. – Как назначил его последний иша – Квен – старшиной ловчих Хилана, так он им и служит. Только что там осталось ловчих? И сотни не будет. И кого ловить теперь? Самим бы спастись. Паркуи, говоришь, значит… Как искать-то этого одноименника клана будешь?

– Я его чувствую, – судорожно сглотнул Кай. – Он где-то близко. Он или кто-то такой, как он.

– И зачем он тебе сдался? – проворчал Эпп.

– Убить его надо, – ответил Кай. – Его и еще четверых. Если найду их.

– Зачем? – коротко бросил Эпп.

– Чтобы закончить с Пагубой, – ответил Кай.

– О-хо-хо… – протянул старшина. – Ладно. После того, что я увидел в Хурнае три года назад, ни сомневаться не стану, ни вопросов лишних задавать. А вот нелишние задам. Девка, что с тобой, – да, о тебе, о тебе, глазастая, говорю, – Каттими, ты сказал? Капусту хорошо уплетает, молодая, живот крепкий. Стан ладный. Да не хлопай глазами, не хлопай. Детей будешь зеленоглазому рожать? Молчать умеешь, я вижу. Уже хорошо. Хорошая девка. Да. Но ты уж помни, парень, как бы девка ни молчала, а рожать с криком будет.

Кай посмотрел на Каттими, которая замерла с пирогом во рту, улыбнулся:

– Загадывать не буду, Эпп. Надо еще Пагубу пережить. Но если жив буду, то с удовольствием послушаю… как она будет кричать.

Каттими засопела, уткнулась носом в плечо Каю.

– Справно, – довольно крякнул Эпп. – Где ночевать собираешься? Гостем станешь?

– Хочу остановиться в городе, – проговорил Кай. – Что посоветуешь? Гостиница? Или нам угол снять?

– Нет, – замахал руками ветеран. – В моем домике селитесь. У северной башни. Там чисто. Если что, скажете, что дальние родственники из Намеши. Намешских много в Хилане, да все окрестные, не признают. Из самого города нет никого. Никто не спасся. Да и не будет никто спрашивать.

– Коней оставлю здесь, – продолжил Кай. – Нужен ярлык для входа в город с оружием. Ружье у меня. Как там новый смотритель. Кто он? Лютует? Я слышал, что не бывает смотрителей во время Пагубы?

– Так-то оно так, – задумался Эпп. – Так ведь и Пагуб таких длинных не бывало. Я-то не слышал, если что. Новый смотритель из ремесленных, то ли чеканщиком был, то ли шестеренщиком. Не знаю. Неприметный хиланец под именем Папратар. Никого пока не замучил, торчит себе в смотрительной, молодых парней с толку сбивает, послушников из них делает. Точно затевает что-то. Иногда в этой смотрительной железо звякает, попомни мои слова, оковы ладит. Дробилку-то у храма соорудил резво. Правда, не дробил пока никого. Думаю, ждет только отмашки урая. Мелит, может быть, и дал бы ему волю, но правит-то в городе его жена – Тупи, так что не бойся пока никого. Она баба правильная. Когда пустотная мерзость в город ворвалась, с мечом на улицу вышла. Уважают ее. И она уважает. Ее повелением стража на ружья глаза закрывает. И ярлыка не потребует. Осматривать будут на входе – приделанных боятся, развелось их больно много в округе, – но без кровопускания. Собак под это дело приспособили. Они чуют нечисть.