Текст книги "Пепел богов. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 91 страниц)

Через час, когда первые лучи солнца развеяли сумрак на узких туварсинских улочках, не только вдруг разом осмелевший Наххан, слегка заикаясь, покачивался на дрожащих ногах среди трех трупов, но и начальник стражи, и даже проклявшая узкие гостиничные лестницы Алпа тоже осматривали убитых.

– Вот это горшечник с верхней улицы, – пробормотал начальник стражи у первой убитой твари, которая напоминала человека лишь отдаленно. – Точнее, был горшечником. Не узнал бы, но ухо у горшечника было обожжено. Одна мочка нормальная, а другой вовсе не было. Полгода назад пропал. Семья его в крови плавала – жена и двое ребятишек, а сам пропал. Вот оно как выходит.

Кай с трудом сдерживал приступы рвоты. То, что некогда было горшечником, теперь более всего напоминало оживший ночной кошмар. Спина странного создания была изогнута подобно коромыслу, пальцы на ногах и руках обрели звериные когти, лицо приобрело звериные черты, кожу покрывали грязные желто-зеленые бляшки, на затылке среди струпьев торчали короткие рога. Чудовищу оставалось до устроивших засаду смельчаков каких-то десять шагов.

– А это пекарь! – донесся возбужденный голос Наххана. – Я его по порткам узнал. У него у одного были красные портки, смотрите-ка, до сих пор в муке, а его тоже уже с полгода не стало. А вот это рыбак. Имени не знаю, но свеженький. Почти непохож на зверя. Его стрела прямо в горло подсекла. А остальные стреляные. Насквозь все, и стену мне в конце коридора зарядами посекло.

– Две недели, как тот, третий пропал, в порту еще, – отметил начальник стражи и повернулся к Алпе. – Что скажешь? Что это за колдовство? И о какой мерзости с крыльями говорит охотник?

– Есть след, есть, – зачихал от пыли, спрыгивая из люка, стражник. – Эти трое с соседнего дома спрыгнули, с той стороны черепица сдвинута, но на коньке кто-то стоял. Вот.

Стражник показал снятый с конька оголовок. На керамической поверхности темнел грязный след.

– То ли гниль какая, то ли гной, – поморщился стражник. – Но воняет так, что чуть с крыши не свалился.

– Это не человеческое колдовство, – медленно выговорила Алпа. – Пустотное. И с ним человеку бороться невозможно.

– Невозможно? – побагровел начальник стражи. – А вот это что? – Он пнул ногой труп горшечника. – Это разве не борьба? Отправляйся-ка, почтенная Алпа, к своим колдунам и смотри в своих свитках, что там говорится о крылатых колдунах, откуда бы они ни были – из Пустоты, из-под земли, с неба. Все выясни!

Колдунья поджала губы, прошипела что-то едва слышное и отправилась прочь, а начальник стражи наклонился и выдернул из когтей горшечника лоскут темной ткани.

– Это еще что?

Кай наклонился, потом повернулся к Каттими.

– Мое, – шмыгнула носом девчонка. – Лоскут от моего балахона.

– Такшан… – с ненавистью прошептал Кай.

– Выходит, они за мной шли, – продолжила Каттими. – Ну так ведь и стрелой тоже в меня целили…

– Чем же ты им досадила? – сплюнул начальник стражи. – Впрочем, будь я помоложе, тоже бы на такую красоту запал. Ты уж сберегай подругу, парень, такие не в каждом городе даже по одной случаются. Как же нам с этой нечистью бороться-то? Если она и на крыльях к тому же…

– На крыльях, скорее всего, За нами идет… – задумался Кай, опустился на колени, сморщившись, наклонился к телу горшечника. – Есть у нее к нам какой-то счет. К нам или к Каттими… Она над нами еще в степи кружила. И ведь не пустотник какой, с разумением, оказывается…

– Она, может, и кружила над вами в степи, а у нас тут который месяц уже кровь и смерти! – выругался начальник стражи. – Да и кто у нее в команде? Наши мерзавцы, наши!

– Запах… – пробормотал Кай. – Опять знакомый запах… Словно и мертвечиной отдает, и рыбой одновременно…

– Подожди, – прошептала Каттими. – И я помню этот запах. Позавчера. Еще подумала, что лошадки наши задохнутся у этого старика…

– Обход домов делали? – спросил Кай у начальника стражи. – Хотя бы в верхнем городе после всех этих смертей обход домов делали?

– Не один раз! – гаркнул начальник стражи и цыкнул на вытянувшегося стражника. – Иди, воин, вниз, пусть поднимаются уборщики сюда. Да с мешками, нечего народ страстью этакой пугать.

– А дом Шехура? – прищурился Кай. – За высоким забором, за клепанными бронзой воротами?

– Все проверяли! – отрезал начальник стражи. – И дом Шехура тоже проверяли. Да и чего там у него проверять, он же клей варит из рыбьего выброса. Там у него вонь такая, что соседи съехали давно, а в клееварню и вовсе не заглянешь, глаза наружу выскакивают…

Последние слова начальник стражи произнес медленно, затем наклонился, почти вовсе уткнулся носом в уродливый труп горшечника и, обернувшись в сторону испуганного Наххана, прошипел чуть слышно:

– Слышишь, хозяин? Чтобы никому ни слова! Понял?

Три десятка стражников, вооруженных пиками и арбалетами, перекрыли верхнюю улицу. Еще два десятка заняли соседние дома, в которых и в самом деле не было жителей. Полсотни стражников вместе с начальником стражи, Алпа с двумя увешанными амулетами подручными и охотником с Каттими расположились на нижней. Никогда Кай не видел одновременно столько разряженных, как на весеннюю хиланскую ярмарку, туварсинцев. Если бы не полсотни всадников, отправленных в прибрежные рыбацкие деревни, вся гвардия Туварсы расположилась бы в верхнем городе.

– Точно говорю, господин начальник стражи, – испуганно тараторил вполголоса неизвестно зачем отправившийся в верхний город Наххан. – Я и сам давно сомневался, отчего Шехур перестал клей варить. Уж с полгода не варит. Вонь, конечно, до сих пор стоит. Еще хуже вонять стало. А клей не варит. И не продает. Надо еще поспрашивать, скатывает ли он в бочках по-прежнему рыбьи потроха в Туварсинку? Если скатывает, и думать нечего, все пропавшие в этих бочках и сброшены в нее. А там уж сговорился с кем-то, подбирают их в море, лодки рыбацкие день-деньской на излете речной струи колышутся. Конечно, может, кого и разбило о камни, да что таким тварям сделается? Если бы не ружье господина охотника, на части бы его порвали! И еще надо узнать, как у нас торговля бочками? Кто поставляет? В какой размер?

– Молчать! – наконец прошипел побагровевший начальник стражи и махнул рукой одному из стражников, который уже несколько минут пытался достучаться до хозяина злополучного дома. Тут же с полдюжины крепких воинов подхватили наскоро изготовленный таран, ткнулись его комлем о противоположную сторону улицы, которой служила та самая стена, отделяющая верхний город от нижнего, и с уханьем одним ударом снесли ворота. В нос сразу же ударило вонью.

– Небо держите, сукины дети! – рявкнул начальник стражи арбалетчикам и повернулся к охотнику. – Ну что, зеленоглазый? Уж отрабатывай свою награду до конца.

Во дворе Шехура царило запустение. По углам блестела высохшая рыбья чешуя, тут же валялись разломанные гнилые бочки. Сам дом был разорен, окна выбиты, на земляном полу виднелся тот же мусор, что и во дворе. Устроенный у холодной печи лежак был пуст. Зато занимающий всю заднюю часть двора сарай выглядел огромным оплотом. Если бы ворота не были приоткрыты, и тут бы понадобился таран. За стенами, сложенными не из мрамора, а из неровных валунов песчаника, таилась опасность. Впрочем, тяжелая вонь перебивала все.

– Тут уж не рыбой, а мертвечиной, скорее, несет, – пробурчал начальник стражи, с опаской поглядывая на небо.

– В сторону, – приказал Кай. – Всем в сторону от ворот.

Каттими потянула с плеча лук.

Кай обогнул покрытый плесенью котел, подошел к воротам и толкнул створку. Новая волна ужасного запаха вышибла слезы из глаз.

– Что там? – спросил Кай Каттими, которая присела с луком возле котла.

– Никого, – ответила она после паузы. – Вроде бы никого. Но внутри светло.

Сарай был огромным. Пожалуй, внутри него поместились бы сразу три обычных деревенских дома, причем один из них стоял бы на свету, а два дальних в сумраке: передняя часть кровли была разобрана. Балки стояли в углу, черепица тут же лежала грудой. По левую руку до обреза стены в два ряда штабелем лежали бочки. Еще несколько стояли у входа. Кай заглянул в ближнюю, там с вывернутой головой, скрюченный, как ужасный младенец, вспухал мертвец. И в следующей лежал мертвец. И в третьей. Видно, не все ладилось у хозяев страшной мастерской с колдовством, кроме когтей на руках и ногах, рогов какие-то костяные выросты разрывали плоть несчастных на груди и спине и в итоге убивали их. Прочие бочки оставались пусты.

Кай шагнул вперед, отметил толстую балку, перекрывающую сарай напополам, под которой были видны следы то ли птичьих, то ли человеческих испражнений, шагнул дальше и замер. В расчищенной от хлама части сарая, в тени оставшейся в целости кровли, была устроена живодерня. Пол расчерчивали залитые кровью линии, которые замыкались большим кругом и заканчивались вбитыми в землю кольями, и на них висели полуразложившиеся человеческие головы. Центр страшного сооружения занимала тяжелая, потемневшая от крови колода, в которую были заколочены кованые полукольца для запирания рук и ног жертв. Вокруг устройства для ужасного колдовства лежали человеческие останки. В дальнем углу виднелись растерзанные туши недавно отданных Шехуру лошадей.

– Выходит, Истарк? – с некоторым удивлением прошептал Кай.

– Вот и насест, – послышался от входа голос начальника стражи. – А курочка улетела уже. И клеевар куда-то запропастился. Что скажешь, Алпа? Выяснила уже, что это за птичка могла быть? И что у нас в бочках?

Вслед за этим послышался звук рвоты, а затем спокойный, очень спокойный голос Каттими:

– Лошадок жалко.

Все повторилось. Тень. Быстрая тень. Сейчас. Сию секунду должна была пронзить горло Каттими. Вспороть ей гортань. Вышибить из прекрасного тела голос, взгляд, вдох, жест. Уничтожить. Сейчас. И, еще не видя, откуда исходит опасность, но чувствуя ее направление, Кай шагнул в сторону. Успел разглядеть среди лошадиных потрохов блеск арбалета и блеск лысины Шехура, взметнул ружье и разнес голову старику вдребезги. Только короткая стальная стрела уже вонзилась охотнику в грудь.

Он пришел в себя не от боли, а от слез Каттими. И странное дело, верно, только что бывшие горькими, слезы ее тут же обратились в слезы счастья. Кай попытался вздохнуть и понял, что его мучения не заканчиваются. В правом легком что-то клокотало и всхлипывало. Но боли не было. Она словно заплутала, не нашла нужную ей половину тела охотника. Половину груди так уж точно.

– Алпа сразу сказала, что только к Пере. Похоже, что она тут единственная, кто что-то может. Ты должен ее помнить, она, кстати, одна только и разглядела твой меч. Еще на дозоре у ворот. Страшная на вид старуха, а так-то ничего. Только молчит все время. Тебя этот Шехур насквозь проткнул своей стрелой. Я знаю, знаю, что он в меня целил. А ты его все равно убил. И десять золотых наши. Вот… – Кай услышал звон. – Алпа сразу запретила трогать стрелу, а потом Пера все сделала и боль сняла. Сказала, что еще неделю ты вовсе своей груди чувствовать не будешь. И еще сказала, чтобы дышал ты медленно, не торопясь. И чтобы не чихал и не кашлял. Она просто чудо сотворила, я видела, как воины, раненные, как ты, захлебывались кровью. Чудо.

Кай с трудом, словно на них давили тяжелые хиланские медяки, шевельнул веками. Он лежал в низкой, но чистой комнатушке, в которой, судя по свежести, было открыто окно, и более того, за окном слышался шум волн. Охотник повернул голову, увидел большой, потемневший от времени стол, лавки, ниши в стенах с множеством горшков и горшочков, пучки трав, мешочки, какие-то корзины, небольшой камин с тлеющими углями, поймал глазами расплывающееся, мокрое от слез лицо Каттими.

– Она сказала, что жить будешь, только если и дальше беречься не станешь, то шрамы на твоем теле вторым слоем пойдут. А начальник стражи приказал все там сжечь. И птицу эту так и не нашли. А Наххан героем ходит, словно это он гнездо нечисти нашел. И вроде бы трех рыбаков поймали, которые бочки вылавливали, но никого больше, все отобранные давно в лес ушли. По деревням говорят, что это они озоровали за городом, а кто-то и на крылатого сбрасывает слухи. Алпа нашла его имя в свитках, это один из ловчих Пустоты – его Пангариджей кличут. Он вроде как из тех, кто призывает служить ей.

– Пить, – попросил охотник, принял дрожащими руками кубок, опустошил его за секунды. – Еще.

– Опять? – помрачнела Каттими.

– Сколько я уже здесь? – спросил Кай, поймав ее за ладонь.

– Третий день, – прошептала девчонка, готовясь снова исторгнуть потоки слез. – Третий день уже как. В полдень тебя сюда принесли, начальник стражи приказал бегом тебя тащить, я думала, растрясут. Домик Перы-то у самой воды, над портом. Тут целая улица в скале выдолблена. Потом она тебя пользовала разными снадобьями до утра, и еще два дня прошли. Что ж получается? Три ночи ты здесь, а день с полудня уже четвертый пойдет. Да ты не волнуйся, Наххан для нас расстарался. Договорился, за свои монеты договорился, ждет нас в порту кораблик хурнайский. Ждет и еще подождет. Тебя ж тут все спасителем числят. Вспомнили и твои прошлые подвиги. А кораблик идет на Хурнай через Ак. Так что, если что, мы и без лошадей обойдемся. А Пера скоро придет. Она за водой пошла. Я сама хотела пойти, а она сказала, что ты должен в себя прийти, нечего больного старушечьей рожей пугать.

– Ничего, – прошептал Кай. – Я пуганый.

– Ой ли? – раздался от низкой двери скрипучий голос.

Все в том же колпаке, перехваченном сверху платком, и в том же жилете в комнатушку вошла старуха. Она поставила на стол ведро, сбросила с плеч жилет, стянула платок, колпак, показав короткие седые волосы, подстриженные, как их стригут мугаи в Гиблых землях, – кромкой вдоль уха прямо без виска ко лбу и ко второму уху так же, нигде не оставляя длиннее, чем на палец, ровно настолько, чтобы ухватить. Только сзади хоть и обрезано, но чуть длиннее, как загривок у гиенской лошади. Не по моде, а по удобству. Каждый стрижет себя сам, глядя в мутное медное или, если повезет, стеклянное зеркальце. У мугаев считалось плохой приметой, если кто-то другой стрижет тебя. И главное, волосы сжечь, все без остатка.

Все это мгновенно промелькнуло в голове Кая, как и то, что никакая Пера не старуха, потому как слишком крепка для старухи, да и не Пера она. Он тут же вспомнил тот самый сон и представил Сурну – если кто-то и был ее пеплом, то только Пера.

– Узнал? – спросила она с ухмылкой.

– Да, – кивнул Кай. – Видел тебя во сне. Ты сидела на одном из престолов. Между Агнисом и Неку. У тебя тогда тоже были короткие волосы. Но не седые, а желтые. И одежда твоя была желтого цвета. Руно на плечах так уж точно.

– Тебе снятся ужасные сны, – помрачнела Пера, зачерпнула воды из ведра и протянула охотнику. – Я и то уже давно их не вижу. Выпей. Хотя все равно не напьешься… Лежи, лежи. Куда ты без портов-то. Твоя подружка ходила за тобой, как за младенцем. Похоже, это ей не впервой? Ты бы не баловала его, девка. А то ведь понравится ему вот так, чтобы на мягком да недвижно. В рот кладут, из-под седалища вынимают да водичкой ополаскивают. Что еще надо? Или ты не такой, зеленоглазый? Ты бы, Каттими, не себя амулетами да татуировками оплетала до непрогляда, а парня своего. А то ведь не все на тебя охотиться будут, и до него однажды доберутся.

– Ага, – пискнула девчонка.

– Непременно, – пробурчал Кай, пытаясь согнать со щек краску стыда.

– Чего хотел-то? – вдруг наполнила взгляд презрением старуха.

– Кикла сказала, что я должен увидеть тебя, – медленно сел и, стараясь придавить ладонью боль в груди, выдохнул Кай. – Сказала, что я должен увидеть каждого из двенадцати, но с тобой поговорить следует обязательно. Вопрос у меня есть к тебе.

– Что она говорила обо мне? – спросила Пера.

– Сказала, что ты упрямица. Что не можешь забыть своего могущества. Пытаешься собрать силу.

– Уже не пытаюсь, – медленно проговорила Пера. – Теперь я все больше думаю. Как тот взломщик, который сломал уже сотню отмычек и только после этого задумался, с чего это он взял, что отверстие в глухой стене – замочная скважина? А ты, значит, порученец по замочным скважинам?

– С чего ты взяла? – удивился Кай.

– На мать свою очень похож, – процедила Пера. – Почти одно лицо. Глаза отца, тут уж без сомнений, хотя и вижу, что научился уже менять их цвет, но лицо матери. Значит, она смогла пошатнуть купол. А я-то думаю, что же это Пагуба затянулась на этот раз… И многих ты уже увидел?

– Увидел кое-кого, – ответил Кай. – Но те, кого увидел в последние месяцы, мертвы. Кессар, Паттар, Агнис, Кикла.

– Бывает, – пробормотала Пера, погруженная, казалось, в собственные мысли. – Иногда полезно обрывать здешнюю юдоль. Потому как на самом деле мука не там, мука здесь. И пытка не там, пытка здесь. Каждый день, каждый час, каждую секунду.

Она подняла взгляд на Кая. Глаза ее были мутны.

– Интересно, что она затеяла на этот раз? Ее, похоже, защемило сильнее прочих. Которую тысячу лет не может успокоиться. Заточили мышку в глиняный шар, и вот она катит его и катит, надеется ударить о камень и выбраться, и невдомек ей, что во все стороны от ее шара долгие лиги мягкого песка…

– Ты говоришь о моей матери? – нахмурился Кай.

– Спрашивай, – прошептала Пера. – Скажу на этот раз кое-что.

– Каттими! – позвал Кай и тут же схватил поданные девчонкой два платка. – Вот. Смотри. На этом платке кровь того, кто убил Паттара. На этом кровь того, кто убил Агниса. Кто они?

– Кто-то из нас, – безучастно проговорила Пера, протянула руку и взяла платки. – Хотя зачем спрашивать, если можешь ответить и сам?

Она бросила на угли один платок, дождалась, когда он вспыхнет, показала рассыпавшиеся по углям каменные крошки, которые тут же обратились в пыль. Затем бросила другой платок, кивнула серому дыму и зашипевшим от капель воды углям.

– Так трудно? – растянула губы в усмешке, укоризненно покачала головой. – По следам их узнаем их. Паттара убил Паркуи. Агниса убил Неку.

– Значит, они были вместе? – поразился Кай.

– Они никогда не будут вместе, даже если слипнутся друг с другом, как изюминки в суконном мешке, – ответила Пера. – Помни главное: уповай на случай, но не верь случаю. Все движется согласно чьей-то воле.

– Есть ли воля у ветра? – усомнился Кай, кивнув в окно. – А между тем волны движутся от его усилий. И деревья гнутся по его воле.

– Это не ко мне, – покачала головой Пера. – Хотя я встречала тех, кто верил, будто даже лесная былинка тянется к солнцу согласно повелению лесного духа. Но если есть те, кто способен сохранять миры и уничтожать их, значит, и воля продолжающего дуть ветра часть их воли. Еще спрашивай. Я не собираюсь повторять судьбу глупого Агниса, хитрого Паркуи, мягкого Паттара и еще более мягкой Киклы, хотя бывали времена, когда каждый из нас мог позавидовать ее твердости. Я вытащила три дня назад тебя с другой стороны, в силу собственной глупости ты упорно пытаешься забраться на обеденный стол к собственной смерти, но это не значит, что я буду говорить с тобой вечно. Я опустила тебя в сон на три дня. Ты все еще слаб, но у тебя достаточно сил, чтобы покинуть мой дом. Через два часа уйдет твой корабль. У тебя еще час. Спрашивай, я отвечаю только ради твоего отца, который один неповинен в том, что случилось со всеми нами. Хотя именно он… А после этого забудь обо мне, думаю, до следующей нашей встречи ты не доживешь. И не замахивайся на большое, спрашивай о мелком. В нем кроется тайна всего.

– Ты обратила внимание на мой сломанный меч, – кивнул Кай на перевязь с мечами, висевшую на стуле. – Что можешь сказать о нем?

– Ничего, – пожала она плечами. – Ничего, кроме того, что этот меч не твой. Это меч Хары. И рано или поздно он заберет его у тебя. Конечно, если ты останешься до того дня в живых, после того дня в живых не останешься во всяком случае. Думаю, что кто-то из наших украл этот меч у лысого и припрятал, а уж как он попал к тебе в руки, не мое дело. Мне иметь во врагах Хару не хочется. Но считай, что ты уже имеешь с ним дело. Кроме того, меч не сломан. Это меч, пьющий у врага силу и убивающий выпитым других врагов. Всякий, кого он коснется смертным клинком, – будет мертв, всякий, кого он коснется оголовком рукояти, – будет мертв четырежды. Не переведя дыхания, в полном сознании отправится во владения Пустоты. Даже я бы не смогла спасти его.

– Вот. – Кай сдвинул одеяло с ноги, показал образовавшийся на месте удара рукоятью меча странный звездчатый шрам. – Мне пришлось ударить самого себя рукоятью этого меча, чтобы удержаться от колдовства приделанных. И я жив.

– Этого не может быть, – с ненавистью прошептала Пера и почти закричала, повторяя эти же самые слова: – Этого не может быть! Хара сам опасается наткнуться на собственный меч! И это он, которого нельзя убить. Единственного из нас нельзя убить, потому что он уже мертв! Он мертвым сел на свой престол и поэтому будет жить вечно! И он рано или поздно доберется до тебя, зеленоглазый, потому что твоя мать – его самый страшный враг. Думаю, что это она лишила его меча, она спрятала его на сотни лет. Только она могла решиться на это безрассудство! И если он случайно попал тебе в руки, это только приближает твой неизбежный конец!

– Похоже, ты его тоже не любишь, – удивленно пробормотал Кай, настолько был неожиданным взрыв ярости Перы. – Но мой час еще не пришел. Скажи, кто такие Сиват и Ишхамай?

– Нет, – после недолгой паузы ответила Пера. – Если ты и узнаешь это, то не от меня. Я уже давно никого не боюсь, зеленоглазый, но даже тот, кто выкрикивает дурные вести в наскоро вырытую яму, а потом засыпает ее, должен помнить – дурная весть кладет тень на вестника. Если кто-то расскажет тебе о Сивате и об Ишхамай, не те сказочки или страшные истории, которые тарабанят на рынках, а что-то подлинное, это будет дурной вестник, запомни это.

– Значит, спрашивать о двенадцати престолах и о храме, который стоит в центре Салпы между гор Южной и Северной Челюсти, тоже бессмысленно? – проговорил Кай.

– Учись молчать у своей девчонки, – заметила Пера. – В молчании постигается суть вещей. И тайны постигаются в молчании. Только тогда они остаются тайнами. Если же они выбалтываются, то тут же и растворяются, как соль, брошенная в воду.

– Сколько же тайн растворено в море Ватар? – усмехнулся Кай, посмотрев в окно. – Зачем нужны глинки, чтобы убивать вас, если вы умираете и от удара мечом, от яда, от петли, от огня? Что такое эти глинки?

– Я видела у тебя одну, – заметила Пера. – Твоя девчонка схватила ее как орлица, когда я развязывала твою рубаху. Впрочем, ожог на твоей груди она бы скрыть не сумела.

– Она у меня, – подала голос Каттими. – Так же, как и остальные твои ярлыки. И десять золотых тоже. И твой туварсинский браслет.

– Ее дала мне мать, – сказал Кай.

– Зачем? – прищурилась Пера. – Ведь в ней ее смерть. Временная, но мучительная и безнадежная. Зачем она доверила тебе ее? Чтобы ты хвастался ею на каждом углу? Или это особый знак? Ты же не первой ее ставленник. Ух сколько уж вас было за тысячи лет, но тебе первому она доверила глинку. Зачем? Может быть, подумала, что, когда нас будут убивать одного за другим, ты сумеешь сохранить ей жизнь?

– Не знаю, – признался Кай. – Но она доверила мне ее. И спросить ее я не могу. Я даже не знаю, что стало с нею, но что-то узнать об этих глинках мне хотелось бы.

– Что ж, – задумалась Пера. – Время еще есть. Я скажу тебе кое-что. Это ключ к престолу каждого из нас. Мы, которые когда-то если и не были творцами этого мира, но правили в нем на правах творцов, однажды оказались такими же, как ты, твоя девчонка, как какой-нибудь последний нищий на рынке Туварсы. Мы обратились в насекомых, в грязь, в тлен, в пепел. И вот, чтобы из насекомого не стать месивом уничтоженной плоти, чтобы не унизить обретенное убогое тело болью и страданиями, одним из нас были созданы глинки. Созданы заранее, чтобы уберечь нас от того, чего мы не хотели. Чего мы и не могли предполагать, поэтому не страшились. Но глинки пригодились. Они и в самом деле помогают избежать страданий. Всякий из нас может смочить собственную глинку кровью, и после этого сиун относит его на престол. Таким образом, бесконечная юдоль падших и униженных оказывается разделенной на отрезки. Более того, начало следующей жизни проходит в спокойном неведении о собственном прошлом. Конечно, если можно считать жизнью те сны, что мы видим в круге мучений. Некоторые из нас даже умудрялись быть счастливыми какое-то время. Но затем наступал день, когда к каждому из нас являлся сиун и приносил его глинку. То есть вместе с обретенным отчаянием каждый обретал ключ к спасению. Так было. Давно… до первой Пагубы… Так было, когда мы думали, что эта ужасная напасть вот-вот завершится…

– Возвращение в круг мучений – это ключ к спасению? – воскликнул Кай.

– Так стало, – мрачно заметила Пера. – Понятно, что не каждому из нас удавалось окропить глинку кровью, когда кого-то из нас какой-нибудь луззи ударял ножом в спину. Или протыкал стрелой чей-то воин. Или… Да мало ли… В конце концов, глинку ведь можно было и украсть. И тогда возвращение на престол происходило через мрак смерти. И пребывание на престоле оказывалось подобным пытке, потому что не давало уже ощущения силы, не позволяло вспомнить о былом величии! И однажды сиуны перестали приносить глинки. Те, кто утратил их в юдоли, утрачивал их навсегда. Нет, они существовали, переходили из рук в руки, давили тебе в спину из выемки в спинке престола, но были недоступны. До тех пор, пока кто-то другой из двенадцати не разыскивал твою глинку, не приходил к твоему дому и не проливал на нее свою кровь. Вот тогда твой сиун вспоминал о своих обязанностях и возвращал тебя на престол, так, как ему и следовало! Но воспоминания о былом и ощущение бывшей силы уже не приносили тебе успокоения. Они были худшей мукой!

– Как можно было бы собрать глинки? – спросил Кай.

– Украсть, взять у убитого, – пробормотала Пера. – Выменять в лавке старьевщика. Не знаю. Собрать их на престолах, пока плоть беспечных хозяев наших каменных табуретов бродит по крохотным просторчикам Салпы. Я слышала, что иногда до одиннадцати глиняных амулетов висели на пустых престолах. А потом… Потом кто-нибудь проникал в Анду и забирал их все. Не вздрагивай, парень. Смертному это почти невозможно. Нам-то уж точно, потому как Запретная долина охраняется нами самими, нашими сиунами, нашей магией. Мы не можем идти сквозь себя. Хотя пытались, конечно. Безрезультатно. Это может сделать кто-то из слуг Пустоты, но в Запретной долине и слугу Пустоты будет ждать участь смертного. Это может сделать чей-нибудь сиун. Конечно, если удастся им овладеть. Ведь твоей матери это удалось?

– Я почти незнаком с нею, – прошептал Кай. – Но почему одиннадцать? Почему не двенадцать?

– Одиннадцать, – рассмеялась Пера. – У Хары нет глинки. Он отказался. Он посчитал это постыдной слабостью.

– Хорошо. – Кай задумался. – Предположим, что кто-то, да пусть даже моя мать, собрал несколько глинок. Предположим, что она же, или тот же Паркуи, или Неку, или еще кто-то затеяли перебить с помощью глинок половину из двенадцати. Зачем им это делать? Я слышал о тринадцатом клане, который хочет победить Пустоту. Так их хотя бы можно понять, они планируют убить всех двенадцать одновременно, надеясь, что если все двенадцать займут престол, то Пустота будет повержена!

– Время уходит, – проворчала Пера. – Тринадцатый клан – это людские игры. Хотя мы и сами уже давно играем в людские игры. Пагуба затянулась, не так ли? Однажды она может воцариться здесь навсегда. Считается, что если большая часть из нас, а в худшем случае все, отправится на престол, закончится самая долгая Пагуба. Порой нам и вправду приходилось отправляться в Анду по собственной воле. Все просто: если Пагуба не закончится, она уничтожит всех людей. Не будет людей, не будет нас.

– Почему? – не понял Кай.

– Там, – Пера ткнула рукой в стену, – там целый город. Туварса. Город клана Рога. Клана Сурны. Мой город. Пусть даже эти людишки плюют мне в спину, когда я выхожу из дома, обзывают меня мерзкой колдуньей. Пусть даже по воле Пустоты и ее мерзких смотрителей они не верят ни в каких богов. Пусть. Но они верят в сказку, в то, что золоторогая коза охраняет их сон. Они цепляют погремушки из рогов на колыбельки своих детей. Они поют обо мне песни. И пока все это происходит, у меня есть надежда.

– Победить Пустоту? – спросил в тишине Кай.

– Собственную глупость, – горько ответила Пера. – И еще кое-что. А Пустоты нет, запомни это, зеленоглазый. Есть… другое.

– А что, если кто-то из двенадцати прольет кровь на чужую глинку там, где ее обладателя нет? – спросил Кай.

– Ничего, – проговорила Пера. – Ничего не будет. Глинка станет прочнее. Она не ломается и не бьется, но если не вкушает крови кого-то из двенадцати, то через три-четыре года осыпается пылью и возрождается уже на престоле. Сколько она уже у тебя?

– Больше трех лет, – ответил Кай.

– Послушай, – робко подала голос Каттими. – Кай, я помню, ты рассказывал о своей матери. Она же не просто так дала тебе эту глинку? Ведь ты встречался и со своим отцом, мог бы и раньше догадаться? А если она не пробилась тогда, три года назад? Если погибла? Что с ней стало потом? Может быть, следовало бы сохранить ее?

– Как? – удивился Кай. И вдруг понял, посмотрел на колдунью. – Пера. Сурна. Пепел Сурны или Сурна. Ты можешь помочь мне?

– Дай, – потребовала колдунья.

Кай кивнул. Каттими протянула глинку Пере. Та взяла коричневый прямоугольник. Пробормотала вполголоса:

– Повелитель камней, а сотворил глинку из обычной глины. И не один, а с Хиссой и Эшар. Так хоть бы догадался отметить, где чья. Не все же способны смотреть сквозь камень. А то ведь и не отличишь на взгляд. Не боишься? – Она вдруг пронзила Кая строгим взглядом. – Не боишься, что твоя мать где-то поблизости? Кажется, полусотни шагов достаточно? Не боишься, что она прячется где-то на рыбном рынке или в порту? А то ведь понесется черной тенью к престолу!

– Если бы она была в полусотне шагов, то была бы рядом, – уверенно сказал Кай.

– Что ж, – прошептала Пера, – когда-то я любила рискнуть. Жаль, закончилось это не лучшим образом. Но после этого вы немедленно уйдете.

Колдунья положила глинку на стол, взяла тонкий нож, провела им по запястью и вытянула вперед руку. И когда уже капля полетела вниз, ее лицо вдруг исказилось, на мгновение стало таким, каким его запомнил Кай в своем сне, – не слишком красивым, но юным, открытым, с тонкими губами и большими глазами, и рот искривился в крике, но капля уже долетела – и глинка раскалилась докрасна. Тут же глаза Перы помутнели, лицо обратилось вниз, спина выгнулась, затрещала, пошла буфами, и вот уже кто-то страшный словно начал душить в тисках туварсинскую колдунью, наружу вырвались, взметнулись два ослепительно-желтых рога, уперлись в потолок крохотной комнатки, и неведомое существо с тяжелым стоном осыпалось прахом.