Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

10
Взглянуть на дикарей

Несмотря на то что Пётр путешествовал инкогнито и грозил карами всякому спутнику, посмевшему бы проболтаться о нём, уже после Кёнигсберга при многих европейских дворах знали, что с Великим посольством едет сам царь.

Ганноверская курфюрстина Софья, узнав, что у зятя Бранденбургского курфюрста Фридриха вот уже несколько недель гостит русский царь, немедля отправилась в дорогу.

Приехав в Берлин, явилась к дочери Шарлотте и, едва поцеловавшись, спросила:

   – Где он?

   – Кто, мама?

   – Ну царь этот московитский.

   – Был в Пиллау, насколько мне известно.

   – А разве он в Берлин не приезжал?

   – Нет. Я уж говорила Фридриху, привези его сюда, так он говорит: ему не до этого, царю то есть, взялся стрелять учиться, крепость в Кёнигсберге всю излазил.

   – Как бы хотелось повидать его, Шарлотта.

   – А мне, думаешь, не хотелось бы.

Вскоре приехал сам курфюрст Фридрих, тёща и жена напустились на него:

   – Почему не привёз царя?

   – Только в Берлине мне его не хватало. Он с его посольством и так влетел мне в копеечку. Сто пятьдесят тысяч талеров улетело на этого гостя. И всё зря.

   – Почему же зря? – спросила тёща.

   – Ни в какую не захотел заключать договора о военном союзе. Как только я его не обхаживал. Штернфельду велел его артиллерийскому делу учить, мало того, он подсунул ещё мне волонтёров своих для учёбы. А на прощанье оскорбил моего канцлера и едва не поколотил его.

   – Боже мой! – воскликнула Софья. – Какой дикарь! За что же он?

   – А иди спроси. У него был день тезоименитства, он пригласил меня, а я был занят.

   – Ну здесь, зятёк, ты тоже поступил не лучшим образом.

   – Да, Фридрих, это было невежливо с твоей стороны, – согласилась с матерью Шарлотта.

   – А с его стороны вежливо? Он даже запрещает себя величеством называть.

   – Как? – едва не в один голос воскликнули мать с дочкой. – А как же?

   – Говорит, зовите бомбардиром или командором, а лучше герр Питером.

   – Ой как интересно, – едва не захлопала в ладоши Шарлотта. – Как бы его увидеть?

   – Он отплыл из Пиллау на двух кораблях, я дал им. Ему хотелось бы плыть до самой Голландии, однако пришлось высаживаться в Кольберге на берег. Дело в том, что царь изрядно насолил французам, не дав принцу де Конти стать польским королём. И, как я догадываюсь, французы, обозлясь, выпустили в море каперов. Вот бы им приз был – захватить русского царя. Мои капитаны посоветовали ему не рисковать. Он послушался и отправился посуху.

   – Так где же он?

   – Наверное, в Ильзенбурге или в Блоксберге.

   – Что он там делает?

   – Осматривает железные заводы.

   – Зачем?

   – А спроси его. Я не удивлюсь, если он встанет с ломиком к плавильной печи и сам начнёт пробивать летку.

   – Мама, мы должны увидеть его, – решительно сказала Шарлотта.

   – Но как?

   – Мы поедем в Коппенбург, он, едучи с заводов, никак не минует его.

   – Верно, дочка.

   – Я тоже хочу с вами, – заявила стоявшая в дверях Доротея – десятилетняя принцесса.

   – А ты как тут оказалась?

   – А я через дверь услышала, что вы про какого-то дикаря говорили. Я тоже его увидеть хочу.

   – Милочка, это не дикарь. Это царь русский, – сказала Софья.

В дверях появился принц Георг, взглянув несколько свысока на сестрёнку, молвил твёрдо:

   – Если уж берёте Доротею, то я тем более дома не останусь.

И уж назавтра кавалькада чуть ли не из двадцати карет выехала из Берлина. Курфюрстины, мать и дочь, взяли с собой и слуг, и поваров, и парикмахеров, и камергера. И захватили с собой даже итальянских певцов с музыкантами, гастролировавших в эти дни в Берлине. Им очень хотелось чем-то удивить царя, они слышали, что в Московии медведи по улицам ходят, а родители нередко поедают своих детей, цари рубят своим подданным головы и пьют вёдрами водку. Разве не дикари? Именно поэтому по совету Фридриха принцессы везли целый воз с вином как в бутылках, так и бочонках. Запаслись и провизией не на один день, и посудой серебряной фамильной. Ну и, конечно, гору нарядов везли в отдельной карете.

В Коппенбурге, маленькой деревушке, конечно, не было строений, достойных столь высоких дам, однако на окраине стоял старый большой дом, к которому и подъехала вся кавалькада. Тут же курфюрстина Софья приказала камергеру:

   – Вилли, ступай в деревню и узнай, не проезжал ли царь.

Камергер ушёл. Хозяев дома, двух стариков, напуганных неожиданным появлением высоких гостей, немедленно отправили к соседям. Повара развели на кухне огонь, перетащили туда всю провизию и посуду и принялись готовить обед для всей оравы.

Софья и Шарлотта чуть ли не час просидели в карете, дожидаясь, пока комнаты этой развалюхи будут приведены в божеский вид – выметен мусор, перемыты полы, окна. За это время вернулся из деревни камергер.

   – Ну? – спросила Софья.

   – Нет, не проезжал, сказали.

   – Это точно?

   – Точно, ваше высочество. Они только от меня услыхали, что здесь будет проезжать царь.

   – А не проедет ли он другой дорогой? – засомневалась Шарлотта.

   – Да нет, с заводов в сторону Голландии тут дорога через Коппенбург только.

Наконец из дома явился дворецкий и пригласил курфюрстин в комнаты. Тут же началась выгрузка коробок с платьями, шляпками и прочими принадлежностями дамского туалета.

В комнатах-уборных развёрнуты были походные трельяжи, и парикмахеры приступили к своим обязанностям – сооружать причёски принцессам. Даже Доротее была сделана пышная причёска с огромным бантом наверху. И не только курфюрстины, но и все девушки их свиты затягивались в корсеты, взбивали под фижмами турнюры[29]29
  Турнюр – подкладка под верхнее женское платье, сзади, чуть ниже талии.


[Закрыть], румянились, щедро обливались духами.

Курфюрстина Ганноверская Софья, как старшая, приказала и дворецкому и камергеру сменить чулки и подать достойные торжества туфли с золочёными пряжками, с красными каблуками. Камергер было засомневался, что-де в деревне грязно и пока, мол, доберётся до царя, туфли запачкает. Софья осталась непреклонной:

   – Грязь к красоте не пристанет. Переобуйтесь, Вилли.

К обеду все были готовы, столы накрыты, посуда расставлена, жаркое изготовлено, бутылки выстроены. Артисты, занявшие мезонин, настроились, опробовали инструменты, певицы пропели свои октавы, прочищая горловые связки. Дело было за царём, который всё ещё не появлялся и не давал о себе знать, как это обычно делали высокие лица, отправляя вперёд скороходов-оповещателей. Что с него взять – дикарь.

Все истомились этим ожиданием. Дети, Доротея и Георг, успели выспаться, а царя всё не было. Наконец, когда солнце уже клонилось к закату, в деревню въехало Великое посольство.

Пётр остановился в убогой крестьянской хатёнке и ещё не успел толком осмотреться, как на пороге появился камергер Вилли в блестящем от серебряных нитей жюстокоре[30]30
  Жюстокор – узкий кафтан, сшитый точно по фигуре.


[Закрыть], в белых чулках и, изящно поклонившись, молвил с достоинством:

   – Их высочества курфюрстины Ганноверская и Бранденбургская просят пожаловать ваше величество отужинать с ними.

   – Чего он там молотит? – спросил Пётр Шафирова, а узнав, отрезал жёстко: – Скажи, я не пойду.

   – Скажи курфюрстинам, что герр Питер отказывается. Он не придёт.

   – Но почему? – выпучил глаза камергер. – Ведь это ж курфюрстины.

   – Ну и что ж, что курфюрстины, – сказал Шафиров. – Мы тоже не ниже их, а може, и повыше. Ступай, братец, ступай. Сказано же тебе, мы не придём.

Грустный воротился камергер к своим госпожам.

   – Как так не придёт? – возмутилась Софья. – Когда приглашают дамы, разве можно отказывать? Это ещё что за чудище? Мы тащились в такую даль, ночь не спали, а он не придёт. Сейчас же отправляйся назад, Вилли, и без царя не являйся. Если не приведёшь, лишу места, пойдёшь на конюшню навоз чистить. Отправляйся, я ничего знать не хочу.

Вилли поплёлся назад, но на этот раз ему в поддержку был ещё выделен дворецкий. Однако ответ был тот же: нет: Обескураженный дворецкий уже повернулся к выходу, но камергер остался стоять, лепеча:

   – Мне нельзя без царя... меня прогонят... я умоляю... – На глазах Вилли явились даже крупные слёзы.

   – Чего он там? – спросил Пётр Шафирова.

   – Говорит, его прогонят со службы, если он без тебя воротится, герр Питер.

   – Вот бабы, – покачал головой Пётр, – это ж надо так над слугой изгаляться. Ладно, скажи ему, мол, приду, но только чтоб, кроме курфюрстин, никого там не было. С ними посижу, так и быть, часок. Надо ж выручать парня.

   – Он говорит, там ещё музыканты.

   – Никого, я сказал. Музыканты у нас и свои есть. Будут один-два застольных слуги, и довольно.

Камергер летел назад как на крыльях, уже не разбирая дороги, все чулки даже сзади забрызгал. Софья, узнав об условиях гостя, поворчав: «Дикарь есть дикарь», – приказала всем удалиться, а итальянских музыкантов и певицу загнала в мезонин, велев сидеть там тихо, как мышкам.

   – Ступай, Вилли, веди царя.

Пётр взял с собой Меншикова и позвал Лефорта.

   – Идём, Франц, ты знаешь, как с этими принцессами надо обращаться. Да и переводчиком будешь, где надо.

Когда вышли и двинулись по сумеречной улице, Пётр увидел впереди у дома кучу народа, спросил камергера:

   – Что это там за люди?

   – Это все придворные курфюрстины, она их выгнала из дому, а они хотят видеть вас.

   – Я что им, слон? – проворчал Пётр и свернул в переулок. – Зайдём с задов.

Камергер не смел перечить, хотя очень хотелось ему пройтись перед своей дворней с царём рядом. А пришлось пробираться через сад, мимо дровяного сарая и конюшни, окончательно ухлюстав туфли.

Курфюрстины Софья и Шарлотта, оправив свои кринолины, сидели, не сводя глаз с входных дверей. Около были и присмиревшие Доротея с Георгом.

Но камергер вдруг появился с другой стороны, из кухни, и, вытянувшись, произнёс торжественно:

   – Его величество герр Питер!

И отступил, как и положено, уступая дорогу гостям.

Обе курфюрстины были ошарашены столь необычным появлением царя из поварни. Софья и забыла, что надо было сказать при этом. Смутились не только хозяйки, но и сам гость до того, что даже прикрыл рукой глаза.

   – О, государь, как мы благодарны вам за столь высокую честь, – заговорила наконец Софья, делая изящно книксен.

Лефорт перевёл её слова. Пётр смущённо пробормотал:

   – Я не могу говорить.

Но находчивый Франц Яковлевич перевёл, что герр Питер тоже безмерно счастлив видеть таких прекрасных дам. Однако ни Пётр, ни курфюрстины не поверили переводу, поскольку он оказался раза в три-четыре длиннее царской фразы.

   – Франц, не ври, – сказал сквозь зубы Пётр.

   – Что ты, Питер, разве я посмею.

Лишь принцессы тактично промолчали о своей догадке.

   – Прошу, ваше величество, разделить с нами скромный ужин, – пригласила Софья гостя к столу.

С двух сторон возле Петра сели Софья и Шарлотта. Он чувствовал на себе их любопытствующие взгляды, оттого сильно стеснялся и даже краснел, и от некоего волнения голова его дёргалась чаще, а лицо время от времени искажала невольная гримаса.

Говорила в основном Софья:

   – Ваше величество, как вам показалась наша страна?

   – Франц, скажи им, пусть называют меня просто герр Питер. Ваша страна прекрасна, я ей очарован, принцесса.

   – Чем она понравилась вам, герр Питер?

   – О-о, у вас есть море, прекрасные корабли, заводы. А какие у вас мастера!

Меж тем по знаку Софьи лакеи стали разливать по кубкам вино, принесли жаркое и начали раскладывать его по тарелкам. С лакеями курфюрстина объяснялась лишь знаками, не произнося в их сторону ни одного слова. Она была всецело поглощена высоким гостем.

Выпив вина и приступив к жаркому, Пётр наконец обрёл свойственную ему естественность, ел с аппетитом и довольно шумно, не обращая внимания на Лефорта, который знаками пытался объяснить Петру, для чего возле его прибора лежит салфетка. Франц тыкал себя в грудь, прикрытую салфеткой, призывая Петра сделать то же. Но где там!

   – Скажите, герр Питер, я слышала, что вы берётесь за всякую чёрную работу. Для чего это?

   – Милая принцесса, – улыбнулся Пётр, действительно находя свою собеседницу милой. – Я хочу образовать свой народ, научить новым ремёслам, профессиям и потому должен уметь всё. Понимаете? Всё сам.

   – И вы умеете?

   – Да. Не всё, конечно, но многое. На море, например, я могу делать всё от юнги до капитана. Я знаю корабли от киля до клотика, от форштевня до ахтерштевня. Я могу плотничать, токарничать, конопатить, смолить, красить, класть стену, печь, рубить дом, стрелять из пушек и мортир. Разве это плохо?

   – Но, герр Питер, вы же государь, это не ваше дело. Есть на то подданные.

   – Нет, милая курфюрстина, я должен являть своим подданным пример в любой работе. Только так я смогу вытащить мою страну из нищеты и темноты.

   – А достанет сил?

   – А почему бы и нет, – засмеялся Пётр и, взяв со стола серебряную тарелку, свернул её в трубку. – Пока есть, как видите.

   – Поразительно! – воскликнула Шарлотта.

С немым восторгом смотрел на Петра юный Георг, как всякий мальчишка, уважающий настоящую силу. И тихонько под столом тужился скрутить, согнуть ложку.

   – Но что вы более всего любите, герр Питер?

   – Конечно, море, – не задумываясь, ответил Пётр. – Но у меня его, увы, мало, да и то за него воевать приходится, поневоле начнёшь учиться стрелять.

   – Ну кроме моря что? Охоту, музыку?

   – Нет. Охоту мой отец любил, я к ней равнодушен. А музыка? Как сказать? Когда повеселиться, подвыпив крепко, тогда и музыка годится.

   – Тогда давайте выпьем ещё, герр Питер, – неожиданно предложила сама Софья.

   – С удовольствием, милая принцесса. За ваше здоровье.

После этого все присутствующие выпили за здоровье хозяйки, а Пётр ревниво следил, чтоб все выпивали до дна. И сделать это даже принцесс заставил:

   – Попрошу зла не оставлять.

Шарлотта, до того более помалкивавшая, предоставив возможность матери вести разговор, неожиданно попросила:

   – Герр Питер, покажите, пожалуйста, ваши руки.

Пётр с удовольствием протянул ей руки ладонями вверх.

   – Пожалуйста, милая курфюрстина.

Шарлотта потрогала белым пальчиком мозоли, ставшие давно твёрдыми и коричневыми. Софья тоже потрогала их.

   – А я, – неожиданно подала свой тоненький голосок Доротея.

   – О-о, милое дитя. – Пётр вскочил с места, подошёл к девочке, неожиданно схватил её за головку, прижав ладонями уши, приподнял и поцеловал и, засмеявшись, молвил: – Ах, жаль мой сынишка мал ещё. А то б всенепременно сосватал за него это сокровище. («Сокровище» сердито поправляло сбитую царём причёску).

   – У вас есть сын, герр Питер?

   – Да. Алексей.

   – И сколько ему?

   – Семь лет всего.

   – А не пора ли этому сокровищу идти спать? – молвила Софья. – И тебя, Георг, касается.

   – Что я, маленький? – отвечал мальчик.

   – Позволь и тебя поцеловать, дитя. На прощанье, – сказал Пётр и тоже поцеловал мальчика в лоб. – Раз мама отсылает, надо слушаться.

   – Герр Питер, ваше величество, – взволнованно сказал Георг. – Отчего я не смог даже ложку согнуть?

   – Ах-ха-ха-ха, – рассмеялся весело Пётр, увидев в руках мальчика злосчастную ложку. – Вырастешь, согнёшь, если, конечно, будешь трудиться.

   – Вот видишь, Георг, его величество попрощался с вами. Идите спать. Вилли, позови Фриду.

Камергер вышел. Мальчик попросил Петра:

   – Ваше величество, покажите мне на ложке, как это делается.

   – Георг, – с укоризной сказала Софья.

   – Нет, нет, я с удовольствием, – сказал Пётр и взял из рук Георга ложку. – Вот смотри, сынок.

И легко, безо всякой натуги, сперва скрутил её, а потом и согнул в кольцо.

   – Как видишь, всё просто.

   – Я возьму её на память, – сказал мальчик и засунул в карман.

Пётр ласково потрепал Георга по голове. Камергер пришёл с девушкой, она сделала глубокий книксен в сторону Петра.

   – Фрида, уложи детей, – приказала Софья.

   – Где, ваше высочество?

Софья переглянулась с Шарлоттой.

   – В самом деле, где их уложить? В мезонине если, но там... Герр Питер, – обратилась Софья к Петру, – вы не хотите ли послушать прекрасную итальянскую музыку?

   – Воля ваша, милая принцесса, вы тут капитан, командуйте, – отвечал Пётр, взявшись вновь наполнять кубки.

   – Вилли, зови итальянцев. Фрида, а ты с детьми ступай туда. Мы потом приищем место музыкантам, в крайнем случае в каретах переночуют.

Музыканты, спустившись сверху, быстро расселись и ударили по струнам, смычкам и клавишам. Певица запела чистым, знойным голосом. Пётр, поманив пальцем Меншикова, что-то сказал ему, тот исчез за дверью, ведущей на кухню, и вскоре явился с подносом, заставленным стаканами. Пётр стал деловито наполнять их вином и, едва певица кончила песню, сказал:

   – У нас не принято на сухое горло и петь и плясать.

И понёс поднос музыкантам, велел всем выпить, не исключая и певицу. Как-то незаметно случилось так, что гость стал распоряжаться в доме, а настоящая хозяйка тому не только не противилась, а, наоборот, радовалась.

   – Герр Питер, – сказала Софья, уже захмелевшая. – А не станцевать ли нам?

   – С удовольствием. Но сперва я должен посмотреть, как танцуете вы.

   – Шарлотта, давай покажем.

Музыканты заиграли, курфюрстины начали танцевать, но что-то не устраивало Петра, он кивнул:

   – Алексашка, тащи наших музыкантов.

Меншиков исчез и вскоре появился с нашими балалаечниками, ложечниками, дудочниками.

   – Мин херц, что ж мы тут с двумя фраумами, там такие девчонки-ягодки.

   – Зови всех.

С улицы стайкой входили служанки и слуги принцесс, жались к стенам. Пётр окончательно взял в свои руки управление вечером. Разлив вино в стаканы, он первым делом напоил музыкантов и приказал:

   – Ребята, жарьте нашу плясовую.

Те ударили «русскую», на круг вылетел Алексашка и пошёл так отбивать дробь, что звенела посуда на столе. Пётр, размахивая руками, кружился вкруг него. Ментиков запел:

 
Соловей кукушку заманил в избушку
И шептал на ушко: заплачу полушку.
 

   – Что, что он спел? – пристала Софья к Лефорту, заинтригованная смехом русских.

   – Он спел о любви соловья к кукушке, ваше высочество, – перевёл Лефорт. – А это на русском языке очень смешно.

А Меншиков, притопывая, заорал другую:

 
И-эх, разлился Дон,
Глыбь – не переправиться,
Воробьям – по мудям,
Зайцам – по яйцам.
 

Тут и Лефорт не удержался, захохотал, и опять курфюрстина Софья попросила перевести.

   – Это, ваше высочество, река Дон разлилась, а воробей и заяц, подтянув штаны, переходят вброд.

   – Воробей и заяц подтягивают штаны, это вправду смешно, – согласилась, улыбаясь, принцесса.

   – Танцевать всем! – закричал Пётр, не любивший бездельных зевак даже в веселье. – Всем, всем.

Кончилась пляска, Софья неожиданно заявила:

   – Я хочу тоже научиться «русскую» плясать.

   – Лефорт, покажи, видишь, я занят, – приказал Пётр, снова наполняя стаканы. – Алексашка, угощаем всех!

Сам нёс на подносе стаканы, заставлял пить и мужчин и женщин, кто отказывался, настаивал с упрёком:

   – Как так? За здоровье своей курфюрстины не выпить? Пей, душа моя, пей.

А Лефорт меж тем, выйдя с Софьей на круг, показывал, как пляшется «русская».

   – С каблука на носок, ваше величество, с носка на пятку. Вот так, вот так.

А Пётр не успокоился до тех пор, пока не обнёс всех вином, заставляя мужчин пить и по два стакана, второй уже за его, Петрово, здоровье.

Потом начались всеобщие танцы. Пётр приказал своим преображенцам-музыкантам разбирать дам и танцевать: «Пусть играют итальянцы». Сам схватил Софью, кружился с ней, хохоча и притопывая. Несмотря на большой рост, был ловок и галантен. Софья тоже раскраснелась от выпитого вина и от веселья, виновником которого был её высокий гость – царь всея Руси.

   – Мин херц, – подлез Меншиков к Петру. – А что это у их дам рёбра как железные, взяться не за что, пощупать невозможно.

   – Дурак, – рассмеялся Пётр, – это у них корсеты на китовом усу. Вот воротимся домой, велю нашим боярышням носить такие же. А то расплылись квашнями, видеть тошно. А эти, вишь, стройные как осы.

Веселье продолжалось до рассвета. Пётр велел притащить бочонок с вином и угощал всех, уже почти силой. Дворецкий, смекнув, что этак можно и окочуриться, потихоньку смылся, вскоре за ним истаяли и камергер с поварами. Видать, не зря молвится: что русскому здорово, то немцу – смерть.

И несмотря на шум и музыку, нёсшуюся снизу, вскоре уснула в мезонине принцесса Доротея, будущая королева Пруссии. Не отстал от неё и брат Георг, которого в грядущем ждала английская корона. Отдавшись в сладкие объятия Морфея, принц держал под подушкой руку, где лежала искрученная царём ложка – такой дорогой приз для мальчишки.