Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

28
Возликует Украина

В начале апреля армия Карла XII появилась у стен Полтавы. Карл тут же в сопровождении небольшого эскорта отправился на рекогносцировку. Он скакал недалеко от стен крепости, которые были сооружены из земляного вала и дубовых брёвен.

   – И это крепость? – спрашивал насмешливо король у скакавшего рядом Мазепы.

   – Крепость, ваше величество, – несколько смущённо отвечал Мазепа, словно стыдясь за эти деревянные заборы. – Камня нет, приходилось строить из того, что под рукой.

Король воротился в ставку в прекрасном расположении духа. Гилленкрок, дождавшись, когда Карл усядется за стол, спросил тихо:

   – Ваше величество, вы намерены осаждать Полтаву?

   – Да. И вы, Гилленкрок, должны составить диспозицию осады и сказать нам заранее, в какой день мы овладеем городом.

   – Но у нас нет под рукой ничего, что нужно для осады, ваше величество.

   – У нас довольно всего, что нужно против Полтавы. Полтава крепость ничтожная.

   – Крепость, конечно, не из сильных, но, судя по гарнизону, – а там четыре тысячи русских, кроме казаков. – Полтава не слаба.

   – Когда русские увидят, что мы хотим атаковать, то после первого выстрела сдадутся все.

   – Но, ваше величество, мы не в силах даже провести хорошую артиллерийскую подготовку. У нас мало пороха.

   – Мы возьмём её штурмом, Аксель.

   – Но если дело дойдёт до штурма, то у стен города может полечь вся пехота.

   – Возможно, дело и не дойдёт до штурма. Они сдадутся, как это не раз уже было в Европе. Разве вы забыли?

   – Я помню, ваше величество. Но русские дерутся совсем иначе. Здесь можно рассчитывать лишь на счастливый случай, а это опасно.

   – Успокойтесь, Аксель, вы увидите, как мы совершим это необыкновенное дело и приобретём славу и честь. Ступайте и составляйте диспозицию.

Гилленкрок отправился к первому министру, с которым у них составился некий союз на почве одинакового понимания обстановки, создавшейся ситуации.

   – Что делать, граф? Король хочет брать Полтаву.

   – Нечего делать, генерал, если нам с вами не удалось уговорить его уйти за Днепр, то взятие Полтавы, пожалуй, единственный верный шанс в нашем положении.

   – Вы так считаете, граф?

   – Да. Со взятием Полтавы мы приобретём наконец какую-никакую базу, где можно дать передышку измученному войску. От Полтавы не так далеко до крымского хана, а также оттуда можно наладить связь и с Польшей.

   – Вы находите, что Лещинский в силах помочь нам?

   – Увы, нет, генерал. Но я надеюсь, что через Польшу к нам может прийти помощь из королевства.

   – Но кого нам пришлёт королевство? Ведь мы уже исчерпали все людские резервы.

   – Я знаю, генерал. В такой ситуации призовут стариков, ну и молодёжь.

Явился полковник и вызвал Пипера к королю. Последовав за адъютантом, граф на пороге обернулся и сказал негромко, чтоб слышал только Гилленкрок:

   – Уверяю вас, зовёт для разговора о Польше.

   – Господи, чего он ждёт от этого ничтожества, – отвечал генерал-квартирмейстер.

Под «ничтожеством» оба понимали короля Станислава Лещинского, разумеется, именуя его так в разговорах лишь между собой.

Пипер не ошибся, король начал разговор о Лещинском:

   – Вы не находите, граф, что приспела пора Лещинскому наконец привести свою армию?

   – Но, ваше величество, откуда ей у него взяться. Половина страны его не признает, а другая не подчиняется.

   – Но, но, но, граф, я вам не советую отзываться так о моём союзнике.

   – Ваше величество, я бы с радостью славил нашего союзника, если б от него была какая-то польза. А то ведь ничего, кроме хлопот и лишних расходов. Вместо того чтоб получить что-то от него, мы оставили ему шесть прекрасных полков, которые бы очень и очень пригодились нам здесь. У нас сейчас всего тридцать два полка осталось, ваше величество, дай то неполного комплекта, очень много больных.

   – У вас всегда всё в мрачном свете, Пипер.

   – Что делать, ваше величество, я обязан предупреждать вас об истинном положении в армии и стране.

   – Вы бы лучше не предупреждали, граф, а требовали с королевства новых рекрутов в мою армию, амуниции, продовольствия.

   – Но страна и так помогает нам из последних сил, ваше величество.

   – Скоро, скоро королевство получит всё обратно. Царь опять просит у меня мира. Как вы думаете отчего?

   – На каких условиях, ваше величество? – заинтересовался Пипер.

   – Он просит оставить за ним всю Неву с Петербургом и Нотебургом или, как он переименовал его, Шлиссельбургом.

   – Но это же неплохие условия, ваше величество. Почему бы не принять их, это было бы спасением для нас.

   – Нет, нет, граф, это явилось бы позором для нас. Заключить невыгодный мир с почти поверженным противником!

   – Ваше величество, царь далеко не повержен. Напротив, он усиливается.

   – Если б усиливался, мира б не просил. А я, разбив его армию, отберу не только всю Прибалтику, но заставлю оплатить мне все расходы по войне. Это не менее тридцати миллионов золотых ефимков, граф.

«Господи, – подумал в отчаянье Пипер. – Откуда в нём столько самоуверенности? Неужели он настолько ослеплён своей славой, что не видит надвигающейся катастрофы?»

   – Ваше величество, я как первый министр обязан сказать вам, что условия, предлагаемые царём, очень выгодны для нас. Не надо отвергать его предложение...

   – Нет, нет, Пипер, я уже всё обдумал. Только драка. А в ней мы покажем себя.

   – Я очень сожалею, ваше величество, – поклонился Пипер. – Позвольте мне удалиться?

   – Но вы же не ответили, Пипер, на мой вопрос, звать ли мне Лещинского?

   – Зовите, – сухо ответил граф, подумав: «Дозовётся ли?»

   – Вот и всё, Пипер. Ступайте. А письмо я напишу с Густавом.

Заслышав своё имя, камергер Адлерфельд оторвался от тетради, в которую аккуратно заносил деяния и разговоры своего непобедимого кумира.

   – Я к вашим услугам, ваше величество.

И Карл не случайно для написания письма Лещинскому выбрал именно камергера, он знал, что текст письма уйдёт не только в Польшу Лещинскому, но и останется в записях летописца его деяний Адаерфельда как письменный памятник – грядущим поколениям в назидание и пример.

   – Пиши, Густав, – кивнул король, когда увидел, что камергер обмакнул перо и замер над листом чистой бумаги. – «Дорогой друг, мы с нетерпением ждём вашего прихода, чтобы вместе разделить плоды победы. Я и вся моя армия – мы в очень хорошем состоянии. Враг был разбит, отброшен и обращён в бегство при всех столкновениях, которые у нас были с ним. Запорожская армия, следуя примеру генерала Мазепы, только что к нам присоединилась. Она подтвердила торжественной присягой, что не переменит своего решения, пока не спасёт свою страну от царя...»

Король помедлил, наблюдая за пером камергера, быстро скользившим по бумаге, подумал: «Позвать ещё раз? Но это может отпугнуть его. Достаточно, что я вначале позвал его делить «плоды победы». Надо написать, где я сейчас, и достаточно».

   – Написал, Густав?

   – Да, ваше величество, можете диктовать дальше.

   – Пиши. «Положение дел привело к тому, что мы расположились на стоянке здесь, в окрестностях Полтавы, и я надеюсь, что последствия этого будут удачны». Всё. Дай подпишу.

Король подписал письмо, не читая. Адлерфельд с благоговением взял письмо и, приложив его к груди, сказал:

   – Ваше величество, я написал в вашу честь оду. Может быть, её стоило приложить к этому письму, чтоб о вас могла узнать вся Европа?

   – Оду? – удивился Карл. – Ну что ж, прочти её мне.

   – Сейчас, – камергер бросился к своей тетради, развернул её на нужном месте, встал в торжественную позу, прокашлялся. – Эта ода, ваше величество, написана как бы от имени реки. Понимаете? Как бы украинская река Днепр славит вас и зовёт к победе.

   – Ну что ж, давай, – согласился Карл. – Я слушаю.

Адлерфельд начал читать с некоторым подвывом:

 
Я теку по Украине с севера на юг,
Я – река, но королю я самый верный друг, —
Пусть король победоносный русских победит,
Пусть струя моя их кровью алою вскипит.
Ты прогонишь их до моря и утопишь в нём.
Твой штандарт победный взреет надо мной —
Днепром. Возликует Украина, возликую я
И прославлю во Вселенной имя короля...
 

Закончив чтение, побледневший от волнения камергер опустил смущённо очи долу.

   – А ты знаешь, Густав, по-моему, очень хорошо, – сказал наконец Карл. – Пошли эту оду вместе с письмом и посоветуй нашему другу отпечатать и распространить её в Европе.

   – Ваше величество, – молитвенно вздел руки камергер. – Вы не представляете, как я счастлив, что вам понравилось моё сочинение.

   – Понравилось понравилось, Густав. Молодец.

От мысли, что его оду будет читать вся Европа, Адлерфельд действительно был счастлив без памяти. И вряд ли догадывался, что сам никогда не увидит её напечатанной и что здесь, под Полтавой, скоро будет убит и похоронен в общей яме.

Да и Карл не предполагал, что это письмо к Лещинскому было его последней весточкой к дорогому другу. И что Украина действительно скоро «возликует», но совсем по другому поводу.

29
Полтава отбивается

Шведы почти не ошиблись, определив гарнизон Полтавы в четыре тысячи человек (всего было 4280 солдат), но они не учли, что в крепости есть ещё и жители, способные держать оружие и пользоваться им, – две тысячи шестьсот человек.

Комендант Келин выдал всем им оружие – ружья, порох и пули. Выступая перед этой разношёрстной командой, он сказал коротко и ясно:

   – Пока все не положим животы свои, в крепость шведа не пустим, понеже швед, войдя в оную, уничтожит всех. И не токмо от него борониться станем, но и сами атаковать при всякой возможности.

Возможность эта представилась сразу же. Когда 1 апреля под стенами Полтавы появился небольшой отряд шведов, собиравшийся, видимо, атаковать, Келин опередил противника. Он выслал отряд мушкетёров, которые огнём и штыками уничтожили тридцать два шведа, потеряв шестерых человек убитыми и двух ранеными.

На следующий день шведы предприняли вторую атаку, по атакующим был дан залп из ружей, сваливший восемь человек. Шведы отошли.

Келин, наблюдавший со стены за полем, заметил, что какой-то швед подаёт признаки жизни, пытается ползти.

   – Доставить его сюда, – приказал комендант.

Раненого притащили солдаты. Он был ранен в живот, и лекарь, увидев рану, сказал, что тот долго не протянет, рана смертельная.

Келин велел дать раненому водки, чтобы поддержать хоть этим его силы. Дали ему и хлеба, в который он с жадностью впился зубами.

   – Почему атакуете малыми партиями? – спросил его Келин через переводчика.

   – Нам сказали, что крепость без обороны, стены низкие и мы с ходу возьмём её.

   – Король здесь?

   – Нет. Но он скоро прибудет и сам поведёт в атаку. Против него вам не выстоять.

   – Ну это мы ещё посмотрим, – сказал Келин.

Раненый не дотянул до вечера, скончался.

На следующий день, 3 апреля, едва начало светать, в атаку на крепость пошло более полутора тысяч человек. Их встретили пушечным огнём, картечью.

И не только отбили атаку, не потеряв ни одного человека, но и захватили пленных, которые в удивлении твердили одно: «Нам сказали, что крепость вовсе и не крепость, а одни земляные валы и частокол».

Шведов прибывало всё более и более под стены Полтавы. Четвёртого апреля они ещё не успели изготовиться к штурму, как были с двух сторон атакованы осаждёнными.

Узнав о том, что осаждённые сами атакуют, король разгневался и отдал приказ:

   – Штурмовать ночью. Крепость взять. И чтоб из неё не ушёл ни один русский.

   – Нужна артиллерия, ваше величество, – сказал Гилленкрок.

   – Вы же знаете, Аксель, что у нас мало пороху, его надо беречь к генеральной баталии.

   – Но у нас, ваше величество, становится всё меньше и меньше людей.

   – Скоро прибудут Лещинский и генерал Крассау. И приведут с собой не менее десяти свежих полков. Так что на этот счёт будьте покойны.

Но генерал-квартирмейстер обратился к фельдмаршалу, надеясь, что тот своим авторитетом образумит короля.

   – Господин фельдмаршал, разве вы не видите, что осада Полтавы не имеет смысла? Скажите же, зачем она нам?

   – Король хочет иметь до прихода поляков какую-то забаву, – пожав плечами, отвечал Реншильд.

   – Но согласитесь, это слишком дорогая забава. Каждый день мы теряем сотни людей.

   – Но, генерал, что я могу поделать? Такова воля его величества, и мы должны быть ею довольны.

Но Гилленкрок не хотел быть довольным такой «забавой» короля, он отправился к Пиперу и уговорил его ещё раз пойти и убедить короля в бессмысленности осады Полтавы.

   – Скажите же ему, что они никогда не сдадутся. Никогда. А мы положим у стен крепости всю армию.

Граф очень скоро вернулся от короля, и по его взволнованному лицу Гилленкрок понял, что ничего у первого министра не вышло.

   – Вы знаете, что он мне ответил? – заговорил граф, несколько успокоившись. – Если бы даже Господь Бог, сказал он, послал с неба своего ангела с повелением отступить от Полтавы, то всё равно я останусь тут.

   – Господи, – воскликнул Гилленкрок, – но он же здесь положит всю армию и станет одним из несчастнейших государей.

Пипер ничего не ответил на это, лишь пожал плечами, мол, я к этому не буду иметь никакого отношения.

Гилленкроку скрепя сердце пришлось отдать приказ на ночной штурм. Более того, передать и приказ короля: взять крепость и уничтожить там всех русских.

Полковник Келин словно предчувствовал эту ночную атаку. Поздно вечером он прошёл по западному фасу стены и отдал распоряжение артиллеристам зарядить пушки картечью.

   – Фитили держать к бою, ребята.

   – Неужто сунутся, Алексей Степанович? – спросил старый унтер-офицер.

   – Всё может быть, Петрович. Так что спите по очереди.

Крепость имела всего двадцать восемь пушек и восемьдесят восемь артиллеристов, большая их часть была расположена по северному и западному фасу укреплений, меньшая – на восточной части стены, обращённой к реке, откуда атака была маловероятна.

И всё же Келин велел зарядить картечью все двадцать восемь. Между пушками на валу расположилась ночная смена солдат с мушкетами.

Ночью, когда запели уже первые петухи, забеспокоился пёс Картуз, дремавший на барбете[111]111
  Барбет – земляная насыпь под орудия, при внутренней стороне бруствера.


[Закрыть] у пушки. Он вдруг поднял голову, повернул её в сторону поля и заворчал.

– А ну гляди шибчей, ребята. Картузик зря говорить не станет, – скомандовал унтер.

Тысячи глаз впились в темень весенней ночи, насторожились солдатские уши, ловя ночную тишину.

Пожалуй, при таком всеобщем бдении и одному человеку трудно бы было подойти к крепости незамеченным. А сейчас шло к ней около двух тысяч солдат, и шаг их был очень скоро услышан. И ещё не обозначились силуэты идущих, как ударили в темноту пушки. Завизжала картечь, закричали раненые.

И хотя именно этот залп картечью буквально прорубил коридоры в линии атакующих, шведы кинулись к крепости бегом, теперь уже надеясь не на внезапность, а на скорость.

Артиллеристы, как ни спешили, а зарядить снова пушки не успели. Шведы появились на стене. Началась рукопашная.

Если б ночной бой вели только те, кто стоял в ночную смену, шведы смяли бы их. Но едва прозвучал первый пушечный выстрел, как к месту штурма устремились все, имевшие в руках ружья и мушкеты, – солдаты и жители города.

Бой шёл всю ночь до рассвета. Шведам удалось даже прорваться к воротам, и они бы открыли их, если бы накануне комендант не отдал приказ завалить ворота баррикадой: «Дабы ни у кого не явилось искушение открыть их неприятелю».

Полковник Келин, сухой и поджарый, уже немолодой человек, выхватив шпагу, сам повёл мушкетёров отбивать ворота. Владел он личным оружием в совершенстве. И здесь у ворот заколол трёх шведских солдат.

Лишь когда занялась за Ворсклой утренняя заря, шведы были сброшены со стены, снова ударили пушки и мушкеты, поторапливая неприятеля к отступлению. Келин тут же приказал:

   – Быстро собрать наших раненых, подсчитать потери.

Вскоре ему доложили:

   – Раненых девяносто один человек, убитых шестьдесят два.

   – А шведов?

   – Шведов больше, господин полковник. Перед стеной пушкари наложили их порядком. Развиднеет, пересчитаем.

   – Молодцы пушкари, – сказал Келин, снимая шляпу и вытирая со лба платком пот. – Знатно потрудились.

   – Из всех молодец у нас Картузик, Алексей Степанович, – заметил старый унтер. – Он первый шведа учуял и команду дал.

   – Ну что ж, – улыбнулся Келин. – За сие ему награда полагается. Скажи в поварне, Петрович, чтоб Картузику вашему лучшую кость выдали.

   – Вот за это спасибо, господин полковник, – сказал вдруг серьёзно унтер. – А то пёс, считай, с рождения в пушкарях обретается, а на довольствие не берут.

   – Такого надо взять. Стоит. – Келин надел шляпу и направился к канцелярии, придерживая левой рукой длинную шпагу.

А там ему вскоре доложили: неприятель в ночном бою потерял убитыми четыреста двадцать семь человек.

Полковник аккуратно вписал эту цифру в реестрик, который начал с первого боя. Вписал и вздохнул:

   – Эх, пороху б ещё да свинца.

30
Конец Запорожской Сечи

Полковник Яковлев, получив приказ светлейшего «поспешать в Сечь и искоренить злокозненное гнездо изменников», вышел в поход с полком из Киева в конце апреля. В поддержку ему были обещаны драгуны под командой Волконского.

Меншиков не случайно придавал Яковлеву драгун. Сечь уже успела разгромить один полк, посланный на её усмирение, подвергнув многих пленных пыткам, а часть из них отправив крымскому хану в рабство «ради вечной дружбы и союзу». Светлейший считал, что конфузия сия произошла из-за отсутствия кавалерии.

Яковлев счёл обязательным сообщить своим солдатам о страшной судьбе того полка, дабы настроить людей к битве не на жизнь, а на смерть. И солдаты поняли своего командира: пленных не брать.

Перед Переволочной разведка донесла Яковлеву, что там находится отряд запорожцев-мазепинцев. Переволочна была взята с ходу штурмом. Все не успевшие бежать запорожцы были убиты. Яковлев приказал уничтожить все лодки, баркасы и другие средства переправы, вряд ли догадываясь, перед какой катастрофой это поставит в будущем шведов.

По уходе к королю основного Запорожского войска под бунчуком Кости Гордиенко Сечь не опустела. В ней оставалось около двух тысяч казаков под командой наказного кошевого Кирика Коняловского. Они не только охраняли Сечь, но и ожидали подхода орды крымского хана, к которому возгорелись вдруг приязнью и с помощью которого надеялись прогнать москалей с Украины.

Рано утром 14 мая казак, дежуривший на сторожевой вышке, вскричал:

   – Браты-ы! Опять москали идуть!

Кирик сам забрался на вышку, взглянул на пылившую вдали колонну солдат и, спустившись вниз, распорядился:

   – Вершние за мной, мы ударим их с правой руки. Пешие идуть им встречь.

Яковлев догадывался, что запорожцы знают о его приближении, бежавшие из Переволочны наверняка сообщили им о идущих солдатах. И поэтому, завидев вышки и земляные валы Запорожской Сечи, изготовил полк к бою. Он обратил внимание на пыльный шлейф, потянувшийся в сторону от крепости, и догадался, что запорожцы собираются окружить его конницей.

Вызвав командира первого батальона, находившегося на левом фланге, Яковлев приказал:

   – Опасайтесь слева удара кавалерии. В случае нападения стройтесь в каре.

   – Господин полковник, а где же драгуны? Нам же без прикрытия не устоять.

   – Драгуны будут позже. А нам надо продержаться до них любой ценой.

С визгом и свистом кинулись рассыпавшиеся по полю казаки на полк Яковлева. Первый ряд солдат, вскинув мушкеты, ударил по атакующим залпом с колена, второй ряд выстрелил из положения стоя. Казаки хотя и понесли потери, но знали, что третьего залпа не последует, поскольку солдаты не успеют зарядить мушкеты. И поэтому быстро бежали на сближение, чтобы начать рукопашную. Чем только не размахивали запорожцы – саблями, мечами, копьями, топорами и даже вилами и острогами.

Солдаты встретили их штыками, и в первые мгновения казалось, что повернут эту вольницу вспять. Но запорожцев прибывало всё более и более, а тут ещё на левый фланг навалилась со свистом и улюлюканьем их конница, ведомая самим кошевым.

Яковлев носился на взмыленном коне с одного фланга на другой и, пытаясь перекричать шум боя, командовал:

   – В каре! Стройся в каре!

Однако построиться в каре в этой мешанине было невозможно. Эта свалка, когда солдаты смешались с казаками, была на руку запорожцам, привыкшим не ждать команд, а действовать самостоятельно и быстро.

Полк стал пятиться. Кошевой, заметив, что ему удалось отрезать от полка часть солдат, закричал что было духу:

   – Держи полон, хлопцы-ы! Отходим!

Запорожцы стали отходить. Яковлев хотел проводить их залпом из мушкетов, но солдаты, разгорячённые и потрясённые рукопашной, долго не могли прийти в себя. Где уж тут засыпать в мушкет порох и загонять пулю.

К обеду Яковлеву доложили: потери триста человек, около двадцати солдат уведены в плен вместе с командиром первого батальона.

«Бог мой, – подумал Яковлев. – Ещё один такой бой, и пленят уже меня. Где же Волконский со своими драгунами?»

Ещё не успели казаки насладиться победой и выпить за неё по чарке горилки, как со сторожевой вышки раздалось радостное:

   – Браты-ы! Орда к нам скачет!

И на этот раз кошевой не поленился, забрался на вышку и, приставив ладонь козырьком к глазам, посмотрел на пылившую вдали конницу. Сказал уверенно:

   – Это хан.

Сойдя вниз, обратился к казакам:

   – Ну вот, хлопцы, и этих москалей отправим на небо. За мной!

Первой из ворот, следуя за кошевым, вылетела конница, за ней, боясь опоздать к дележу добычи, рванулись пешие. Рванулись бегом, обгоняя друг друга. Бежали весело, шумно.

Яковлев, увидев мчавшуюся на полк запорожскую конницу, тут же построил каре, которое, словно ёж, ощетинилось штыками. Правильно выстроенное каре для конницы почти неуязвимо.

   – Пли! – крикнул полковник, подпустив запорожцев поближе.

Ударил дружный залп, несколько передних коней упало, перевернулось.

И тут, случайно оглянувшись, Яковлев увидел, как левее его каре, рассыпаясь по полю, несутся драгуны, сверкая палашами.

Дорого обошлась запорожцам ошибка дозорного и кошевого, принявших драгун Волконского за Орду, спешащую им на выручку.

Передние, первыми увидевшие, что это не Орда, а тоже «москали», пришедшие своим на помощь, стали заворачивать коней. Но сзади напирали пешие, ничего ещё не понимающие, не разобравшиеся в случившемся.

   – Хлопцы-ы, измена-а! – заорал кто-то.

Драгуны врубились в эту смешавшуюся орущую толпу пеших и конных запорожцев. И когда эта толпа наконец-то поняла, что случилось, и поворотила обратно под спасительные валы и плетни Сечи, то в воротах образовалась свалка. Конные давили пеших, пешие валили коней вместе с седоками. Все лезли друг на друга. Крики, вопли, испуганное ржание коней неслись далеко окрест.

Сколь смелы и отчаянны были запорожцы только что в предвкушении лёгкой победы и поживы, столь растерянны и небоеспособны оказались при внезапной смене обстоятельств, обернувшихся не в их пользу.

Драгуны и полк Яковлева на плечах бегущих запорожцев ворвались в Сечь...

Когда красное солнце коснулось окоёма, Сечь была уничтожена. Яковлев приказал зажечь её со всех сторон. И запылали камышовые крыши, плетни палисада, вышки, амбары, курени. Всё уже было высушено южным майским солнцем и горело споро и дружно.

Сечь виделась в сумерках уходившему прочь полку сплошным костром. Но вскоре он угас и стих.

А через день уже плавали, грая, в небе над ней тучи воронов, слетаясь на добрую поживу, на чёрную тризну по Запорожской Сечи, погубившей самое себя изменой своей отчине, своему многострадальному народу.