Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

22
Новые хитрости Мазепы

Пётр внимательно осмотрел свой генералитет, собравшийся на военный совет.

   – А где гетман Скоропадский?

   – Я здесь, государь, – сказал от дверей гетман, только что переступивший порог. – Прости, что запоздал, но дело вельми важное задержало.

   – Какое? – спросил Пётр, хмурясь.

   – Только что со своим полком перешёл от Мазепы назад полковник Даниил Апостол[108]108
  ...перешёл от Мазепы назад полковник Даниил Апостол. — Даниил Павлович Апостол (1654—1734) – последний выборный гетман Левобережной Украины (с 1727 г). Участник Северной войны и Персидского похода (1722).


[Закрыть].

   – То доброе дело, – улыбнулся Пётр. – Где он?

   – Я привёз Апостола с собой. Он сам просится к тебе, у него есть какое-то важное дело.

   – Приму сразу после совета. А сейчас садись, гетман. Пора начинать.

Пётр на несколько мгновений вздел очки, чтобы только заглянуть в какую-то бумагу, потом снял их и начал говорить:

   – Господа генералы, начинается зима, и поскольку день генеральной баталии надлежит нам шведам указать, я думаю, ни зимой, ни весной оной не будет. Ибо на одной этой баталии можно утратить главное счастие и благосостояние государства. Зиму ещё и весну будем томить неприятеля, а уж летом что Бог даст. Возможно, Карл сам пардону запросит. Впрочем, я намерен в следующем году ещё раз предложить ему мир.

   – Сколько ж можно ему предлагать, – сказал Ментиков. – Его бить надо.

   – Бить – это твоё дело, светлейший. Мне же и государству нашему мир зело нужен. Вот ныне мы на юг притекли, и стало ведомо нам, что Карл начал склонять турок к войне против нас. Турки эти домогательства пока без внимания оставляют, но на них надёжа, как на весенний лёд. А посему я отъеду на зиму в Воронеж, где мы флот строим. Ибо лишь флотом мы можем турок к миру наклонять, ничем иным. Чем будет флот сильнее, тем султан мягчее. А посему вот вам мой наказ на отъезд. Ты, гетман, с своими казацкими полками уйдёшь за линию Нежин – Лубны, дабы с запада королю досаждать. И это ещё на тот случай, ежели к нему сикурс явится от Лещинского. Тогда повернёшь полки на запад, и не давай неприятелю соединяться. Тебе, генерал Гольц, идти с дивизией за Днепр на правобережье, тоже на тот случай, дабы упредить поляков.

   – Там, государь, может быть и генерал Крассау, – заметил Гольц.

   – С генералом Крассау будь аккуратнее. Это швед, а значит, драться умеет. С поляками вступай в баталию безбоязненно, а со шведами не увязай. Действуй налётами. Теперь тебе, Борис Петрович, – поворотился царь к Шереметеву. – Продолжай с королём те же обороты, ходи рядом, тревожь, не давай ему покоя. И ещё, господа генералы, стыд головушке, от шведа дезертир пошёл, а мы его обдираем. Вот ты, генерал Боур, прислал мне на допрос дезертира, а сам у него платье отобрал и лошадь. И как, на это смотря, другим к нам переходить? А? Если кто на сие дерзать впредь будет, того бесчестить буду.

   – Но я ж воротил ему всё, – сказал Боур.

   – Воротил, но лишь с моего указу. А это не дело – по всякому пустяку царского указу ждать. Нам шведам уподобляться не пристало. Я десять твоих офицеров, Борис Петрович, отдал под суд за обиды населению малороссийскому. И впредь кого замечу в грабеже, строго карать буду – вплоть до отнятия живота.

   – За каждым же не уследишь, государь, – сказал Шереметев.

   – Следить не надо. А вот к слезницам и жалобам местного населения слух иметь обязан, дабы встречали нас не с опаской, но с радостью.

Указав едва ли не каждой дивизии её место в зимней кампании и определив всем задачи, царь наконец распустил военный совет.

   – Ты останься, Данилыч, – сказал он Меншикову, хотя тот, кажется, и не собирался уходить. – И ты, Гаврила Иванович. Сейчас полковника Апостола послушаем. Зови его, гетман.

Даниил Апостол был высок, широкоплеч, в казацком жупане, но без сабли.

   – Садись, Полковник, – кивнул ему Пётр на лавку и, дождавшись, когда тот усядется, спросил: – Ну так как там дела, расскажи?

   – Худые там дела, государь.

   – Знаю. О том денно и нощно сам пекусь. Что Мазепа?

   – Мазепа в отчаянье, ваше величество. Он мне вам велел передать...

   – Он? Мне? – удивился Пётр.

   – Да, вам. Но одному чтоб, с глазу на глаз. – Апостол покосился на Головкина.

   – Говори при них, они – это я. А граф с Мазепой давно возится. Верно, Гаврила Иванович?

В вопросе царя, в его интонации Головкину слышался упрёк: мол, ты вёл следствие, ты судил доносителей на Мазепу.

   – Верно, Пётр Алексеевич, я уж хотел забыть про него. А оно, вишь, опять себя выказывает. Говори, полковник, что там велел Иуда нам передать.

   – Он хочет назад.

   – Назад?! – поразился Пётр. – Нет, ты слышал, Гаврила Иванович? Данилыч? Назад. А! Каково?

   – Да, государь, как токмо к нам пришли ваши письма о прощении всех, кто за месяц отстанет от Мазепы, так и он вдруг нет-нет стал поговаривать о возвращении.

   – Но сии письма не для него, а для вас – старшины и рядовых казаков – писались. А Мазепа предан анафеме, полковник, ему оборота нет.

   – Я тоже ему говорил, государь, мол, тебя, Иван Степанович, вряд ли простит. Но он своё. Я, мол, с таким презентом явлюсь, что мне всё воротят – и гетманство, и кавалерство Андрея Первозванного.

   – Сие прелюбопытно, – сказал Пётр и даже заёрзал в кресле. – И что это за презент?

   – Сам король.

Царь, граф и светлейший переглянулись в великом изумлении.

   – Да, он обещает пленить короля и привезти его тебе, – продолжал Апостол. – И тогда, мол, война сразу кончится.

   – Ну, братцы, – сказал Пётр, – такого оборота я даже от Мазепы не ожидал. И что ж его подвигло на столь смелый и коварный план?

   – Одиночество, государь. Да, да. Он думал, что за ним пойдёт вся Украина, весь народ. А никто не пошёл.

Мало того, украинцы бьют шведов. И король за это Мазепу упрекает, мол, обещал войско. Где оно?

   – Да, – заметил Пётр. – На украинский народ нам обижаться грешно, так бьют шведа, лучшего и желать не надо. А Иуда, оставшись в одиночестве, решился другого господина продать. Славно, славно. Ну что, граф, может, найдём тридцать сребреников Иуде?

   – То всё слова, государь, – ответил Головкин. – Пусть свой план на бумаге изложит, вот тогда бы мы...

Головкин неожиданно умолк, дабы не выдавать свои мысли при постороннем, тем более он видел, что царь догадался, о чём хотел сказать граф. Им требовалось именно письменное подтверждение очередной подлости Мазепы, дабы разоблачить его не только перед народом, но и перед шведами.

   – Он на сие не пойдёт, – сказал Пётр. – Слишком хитёр. Но попробовать надо. Ты найдёшь человека отправить ему наши условия?

   – Найду, – отвечал Апостол. – Ежели надо будет, государь, найду. Но мню я, он не пойдёт на это.

   – Почему?

   – Разве он не догадается, для чего вам нужно его письмо?

   – Хорошо. Я вижу, и ты догадался. Тогда скажи мне, полковник, как на духу, на исповеди. Ты лучше знаешь Мазепу, с одного копья ели. Скажи, должен я верить ему?

   – Нет, государь, веры ему ты не должен являть.

   – Спасибо, Данила, за откровенность. И ещё, есть среди старшины у него колеблющиеся?

   – Есть, государь.

   – Кто именно?

   – Полковник Игнат Галаган собирается уходить.

   – Отчего ж не уходит? Месяц, обусловленный для прощения, уже истекает.

   – Он хочет не только полк казаков привести, но и шведов поболе попленить. Я, говорит, перед царём великую вину имею, искупать надо.

   – Верно говорит. Но я слово своё держу, принимаю тебя полковником же со всеми к тому привилегиями. Иди под бунчук нового гетмана Ивана Ильича Скоропадского. Воюй. А я ни сам и никому другому не позволю корить вас прошлым. Ступай, Данила.

   – Спасибо, государь, – сказал дрогнувшим голосом Апостол. – Спасибо, что блудных детей прощать умеешь.

Поднялся и вышел.

Пётр достал трубку, стал набивать табаком. Меншиков вскочил, взял свечу, поднёс прикурить царю.

   – Я думаю, мин херц, графу не надо искать тридцать сребреников.

   – Верно думаешь, Данилыч. Я всегда говорил, у тебя золотая голова.

Пётр глубоко затянулся, выпустил дым из ноздрей, посмотрел с усмешкой на Головкина.

   – А може, Гаврила Иваныч жаждет внове с Мазепой повозжаться? А?

   – Тьфу! Прости, Господи, – сплюнул Головкин. – Я, Пётр Алексеевич, и одного сребреника на него искать не стану. А потребуется, так королю ещё на Мазепу кормовые высылать учну.

Царь и светлейший переглянулись и захохотали столь дружно и громко, что огни в свечах восколебались.

23
Царская дубинка

На Воронежской верфи прямо у замерзшей реки дыбились рёбрами шпангоутов несколько строящихся кораблей. С первого взгляда было видно, что работа на них идёт медленно, на некоторых копошилось по нескольку человек.

Пётр с палкой шёл по берегу, сопровождаемый юрким десятником.

   – Что так? – спросил Пётр десятника. – Пошто людей мало?

   – Бегут людишки, государь. Не успеешь к делу приставить, научить, а он, глядь, уж и сбежал.

   – Бегут – ловить надо. Ворочать. А и эти, что остались, ходят сонными мухами.

Пётр взбежал по гибкому трапу на судно. Плотники, увидев его, остановились, сдёрнули шапчонки.

   – Накройтесь, – приказал царь, подошёл ближе, взглянул в исхудалые почерневшие лица. – Какие жалобы есть? Сказывайте.

   – Корм худой, государь, – промямлил нерешительно один старик, покосившись на десятника.

   – Выйди, – приказал Пётр десятнику и, когда тот ушёл, спустившись по трапу, кивнул старику: – Говори все.

   – Тако кормят, государь, что псы не едят. Думаешь, пошто нас мало? Боле половины по избам хворые лежат. Всё от пищи негодной.

–Т-так, – дёрнул зло усом Пётр. – Кто поставщик?

   – Не ведаю, государь. Но слышали, вроде купец Прохоров.

Пётр резко повернулся кругом, пошёл с трапа быстро, так что трап за ним долго ещё подпрыгивал.

Десятник, поймав хмурый взгляд царя, испуганно втянул голову в плечи. И когда Пётр прошёл мимо, побежал за ним собачонкой.

   – Отчего бегут работные? – не оборачиваясь, спросил Пётр.

   – Так ведомо, государь, труда не приемлют.

   – Труда? – переспросил Пётр, покосившись на десятника, бежавшего вприпрыжку обочь. – А може, корма?

   – Може, и корма, – согласился десятник.

   – Веди меня в избы жилые, где работные.

Пётр вошёл в избу, в нос ударило тяжёлым духом. На деревянных нарах, укрывшись тряпьём, лежало несколько человек. В избе было холодно, печь не топилась.

Пётр палкой толкнул одного из лежавших и, когда тот, откинув тряпье, высунул бледное лицо, спросил:

   – Чем болен?

   – Животом, батюшко. Неделю несёт как из куршивого цыплёнка. Да тут все животами маются.

   – Лекарь что пить давал?

   – Какой лекарь, батюшко. Он господ пользует. А нас...

Пётр не дослушал больного, повернулся к десятнику:

   – Живо лекаря сюда. Одна нога тут, другая там.

Десятник убежал. Пётр прошёлся по комнате, заглянул в остывшую печь.

   – Вам что? Лень щепья принести?

   – Так хворые же, батюшко, некоторые и до ветру не могут сбегать. Эвон в горшки гадят. Ввечеру, которые воротятся с верфи, принесут. Затопят.

Пётр наклонился под нары, вытащил один горшок глиняный, поднёс к окну, заглянул, покачал головой, поставил горшок у печки.

   – Ты чей будешь? – спросил больного, говорившего с ним.

   – Я Петька Малышев, батюшко.

   – Стало, тёзки с тобой. Кем трудишься?

   – Плотник я, батюшко. Топором, топором всю жизнь.

   – Что на судне рубишь?

   – А всё, батюшко, бимсу ли, киль ли, всё могу, а ежели надо, могу и деву морскую на нос изготовить.

   – Стало, мастер ты, Пётр Малышев?

   – Стало, мастер, батюшко.

Десятник воротился скоро, привёл с собой лекаря, всклокоченного опухшего мужика в сером кафтане.

   – Ты лекарь? – спросил его Пётр, едва сдерживаясь от гнева.

   – Я лекарь, государь, – отвечал тот хрипло.

   – Пошто не лечишь работных?

   – Так их тыши, государь, а я один. Да и чем лечить-то?

   – А тебе корья дубового запасти не впало в башку? А? А ну-ка подойди ближе.

Лекарь со страхом сделал два крохотных шажка к царю.

   – Ближе, – зарычал Пётр. – Ещё ближе.

Палка в руке царя шевельнулась, лекарь невольно голову в плечи втянул.

   – Возьми горшок, взгляни, что в нём. И скажи скоро, отчего сии испражнения?

Лекарь взял горшок дрожащей рукой, потянул брезгливо носом.

   – Не носом тяни. Оком, оком зри, сукин сын. Что это?

   – От болезни живота, государь, сие.

   – А може, от твоей лени, скотина. – Пётр вдруг взмахнул палкой и огрел ею лекаря.

Тот только ойкнул да рукой запоздало заслонился, но бежать не посмел.

   – Вот тебе! Вот тебе моё лечение! Вот! Вот! – приговаривал Пётр, охаживая дубиной согнувшегося лекаря.

   – Государь, государь, – взмолился тот. – То ж не я, то ж не я, то пища худа.

   – С пищей я разберусь, – сказал Пётр, успокоив наконец гнев дубинкой. – Но ты чтоб с нынешнего дневал и ночевал по избам работных. И лечил. Не станешь лечить, велю засечь.

   – Стану, стану, государь, – лепетал лекарь, сморкаясь и вытирая слёзы.

   – Запаси поболе дубового корья, – наставлял Пётр. – Запарь и отпаивай всех, всех до единого. Нужны поспешители, бери кого хошь, но чтоб подымал людей на ноги. Да травницам, травницам поклонись, у них трав целебных много позапасено.

Пётр вышел из избы, сказал десятнику:

   – А теперь в поварню.

В поварне, занимавшей большую избу-пятистенок, в нескольких котлах бурлило варево, клубился пар. Повар, видимо предупреждённый о приходе царя, стоял у печи, держа по-солдатски, как ружьё, большой уполовник у ноги. Увидев вопросительный и грозный взгляд Петра, хотел что-то сказать:

   – Так что, ваше государское величество, того... этого, – но, запутавшись окончательно, смолк.

   – Что у тебя в этом котле? – спросил царь.

   – Суп, ваше государ...

   – Открой, – перебил Пётр.

Повар стянул тяжёлую половину крышки. В котле бурлило, парило, пованивало.

   – Налей мне в чашку супу.

   – Но, ваше государское величество, – сказал повар, однако же зачерпнул уполовником варево. – Оно, энто для работных, не для господ.

   – Наливай, не скупись.

Повар налил чашку с верхом.

   – Дай-ка ложку.

Царь зачерпнул деревянной ложкой, попробовал. Сплюнул.

   – Затхлую крупу варишь, пёс!

   – Ваше государ... – потерял от страха повар дар речи. – Что поставят... то и... Я ж рази...

   – Кто поставляет?

   – Прохоров, ваше государское... Прохоров.

   – Ты, – ткнул царь десятника пальцем в грудь. – Отнеси в мою избу эту чашку с варевом и ложкой. И скачи в город, тащи мне Прохорова. А ты, – обернулся к повару, – веди в кладовую, кажи крупу, муку.

Царь сам быстро развязывал в кладовой мешки, брал в ладони крупу, нюхал, пробовал на вкус. Отплёвывался. Ругался.

Повар следовал за ним, никак не выпуская из рук уполовника, словно тот помогал ему страх пересилить, и лепетал косноязычно:

   – Ваше государ... Ваше ведическое государство...

   – Где мясо? Кажи мясо, – приказал Пётр.

В мясной половине он перевернул несколько ободранных туш.

   – Это что? Всегда такую дохлятину ставит?

   – Таку, таку, ваше государск...

Из поварни Пётр решительно пошёл к своей избе, сбивая палкой торчавшие из снега будылья репейника. Он был так расстроен увиденным, что, войдя в прихожую, приказал адъютанту:

   – Ко мне никого... Только купца Прохорова.

В крохотной комнатке его стол занимал едва ли не половину всего пространства. На ближнем от двери краю стояла чашка с варевом, уже подёрнувшимся сизой плёнкой. На другом краю были навалены чертежи строящихся кораблей.

Пётр прошёл туда, сел, углубился в чертежи, что-то помечая карандашом, меряя линейкой, лежавшей тут же. Постепенно увлёкшись делом, он поостыл и, казалось даже, забыл обо всём.

Но вот скрипнула дверь, на пороге явился адъютант.

   – Государь, прибыл купец Прохоров.

Царь поднял голову от чертежей, потёр переносицу, словно что-то вспоминая.

   – A-а, Прохоров? Давай его сюда, голубчика.

Купец, крепко сбитый, с окладистой бородой мужчина, в дублёной шубе, встал у порога, держа бобровую шапку в руках.

   – Желаю здравия, ваше величество.

   – Раздевайся, Прохоров, – сказал царь почти дружелюбно. – Чай, в гости пришёл.

Прохоров не спеша снял шубу, не найдя свободного штыря на стене, аккуратно положил её на лавку в угол вместе с шапкой.

   – Пошто с бородой? – поинтересовался Пётр.

   – Я пошлину уплатил, государь.

   – Сколько?

   – Как и положено – сто рублёв.

   – Сто рублёв? – переспросил с оттенком уважительного удивления царь. – Богато живёшь, купец.

   – Не обижаемся, государь.

   – Ну что ж, садись, Прохоров, к царскому столу, – кивнул царь на чашку. – Да отведай нашего варева.

Прохоров сел к чашке и, увидев варево, кажется, смекнул, зачем зван, но виду не подал.

   – Я токмо из-за стола, государь. Сыт. Благодарствую.

   – Посля станешь благодарить. То, что дома ел, – не в счёт. Здесь тебя царь угощает. Ешь. – В голосе Петра явилась некая жёсткость. – Ешь, Прохоров, не ломайся.

   – Но, государь...

   – Ешь! Велю, – стукнул ладонью Пётр по столу. Прохоров вздрогнул от этого, схватил ложку, зачерпнув первую, смотрел столь жалостливо на варево, словно свою плоть вкусить готовился.

   – Ну-у! – прорычал Пётр.

Купец начал есть. С грехом пополам проглотил три ложки, поднял на царя глаза, полнящиеся слезами.

   – Не могу, государь.

   – Ах, не можешь! – рванулся к нему Пётр с палкой. Но первый удар не получился, палка зацепила низкий потолок, да и Прохоров утицей скользнул со стула на пол.

   – Государь, за што?

   – Ай не знаешь, за што, сукин сын! – Царь схватил купца за ворот, оторвал от пола, бросил в угол на его шубу. Начал бить по щекам ладонью, тяжёлой, как из железа, приговаривая: – Это тебе за крупу! Это за мясо! Это за крупу!

Потом отошёл к столу, тяжело дыша, не от битья, от гнева, дёргая щекой, приказал:

   – Жри, скотина. Всё жри. Иначе повешу. Прохоров, трясясь и плача, сел к столу, опять взялся за ложку. Ел, постанывая, глотал, почти не жуя, в чашку капали слёзы, сопли.

Пётр прошёл на своё место, набил трубку. Закурил. Заслышав, как заскрёб купец ложкой дно чашки, сказал:

   – Довольно. Ещё объешься.

Купец отложил ложку, подозрительно икнул, видимо, съеденное у него стояло колом в горле.

   – Что ж молчишь, – усмехнулся Пётр. – Али с угощеньем язык проглотил?

   – Спасибо, государь, – прошептал купец одними губами, боясь сильно рот открывать, дабы варево назад не пошло.

   – Так вот, Прохоров, завтра же поставишь на верфь во все поварни добрую муку и крупу. Да и мяса дохлого чтоб я не видел здесь. Ежели впредь замечу хоть один мешок затхлой, гнилой муки ли, крупы ли, повешу, Прохоров. Ей Христос, повешу. Ступай.

Купец вскочил, быстро схватил шубу, шапку, кланяясь царю, открыл задом дверь, выбежал вон.

Вскоре вошёл денщик, принёс трёхсвечный шандал, поставил на стол.

   – Чего скалишься, Павел? – спросил царь.

   – Так купчишка давешний, Пётр Алексеевич, там под плетень блюет, остановиться не может. Кажись, уж всё с него вытянуло.

   – Пускай очищается. В брюхе повычистит, в голове прибавит.

24
В восьми милях от Азии

Король Карл непоколебимо верил в свою грядущую победу. Именно эта его уверенность успокаивающе действовала на большинство его окружения. Даже Мазепа стал верить, что шведы в конце концов победят.

На своё предложение Петру пленить короля, сделанное дважды (первый раз через Апостола, потом через Галагана), Мазепа не получил никакого ответа. И поначалу отчаивался, ведь Апостол и Галаган увели с собой почти всех казаков, а последний, кроме того, разбил полк шведов и захватил в плен всех его офицеров.

Но потом мало-помалу гетман успокоился. Разоблачения он не боялся: ведь не поддался же он на уговоры Головкина написать план похищения короля на бумаге. И если б даже русские попытались что-то довести до сведения короля, любые обвинения было легко опровергнуть: клевета, клевета с целью опорочить гетмана в глазах короля.

Уж что-что, а отводить подозрения от себя Мазепа умел в совершенстве, если даже прозорливому Петру он морочил голову более двадцати лет.

И теперь, находясь всё время рядом с королём и слыша ежедневно, ежели не ежечасно его хвастливые заявления о беспрерывных победах над врагами (около шестидесяти битв – и все победоносные), Мазепа невольно поддался обаянию этой самоуверенности.

   – Вы обратили внимание, гетман, что русские всё время убегают от меня.

   – Как же, как же, ваше величество, не слепой, вижу.

Карл сам старался не замечать, а вскоре приучил к этому и Мазепу, что же творится вокруг его армии. Что солдаты гибнут не только от морозов и голода, что их громят отряды местных партизан, не говоря уже о наскоках казаков и регулярной конницы.

Всё это король небрежно называл «комариными укусами», а в письме к сестре Ульрике – «весёлой зимой». Однако, несмотря на «комариные укусы», а точнее, благодаря им и «весёлой зиме», шведская армия катастрофически таяла.

Лучше и яснее всех конец этой экспедиции видел граф Пипер, беспрестанно уговаривавший короля:

   – Ваше величество, надо уходить за Днепр, здесь мы погибнем.

   – Не нойте, граф. Всё идёт великолепно. Русские всё время отступают.

   – Они, отступая, обескровливают нас. А за Днепром мы бы спокойно могли дожидаться помощи от Лещинского и Крассау.

Но даже если бы Карл послушался своего первого министра, он вряд ли смог бы уйти теперь целым на правобережье. Ему бы пришлось пробиваться через дивизии гетмана Скоропадского, через военные отряды князя Дмитрия Голицына[109]109
  ...через военные отряды князя Дмитрия Голицына... — Дмитрий Михайлович Голицын (1665—1737) – князь, государственный деятель. Обучался навигации в Италии. С 1707 г. – киевский воевода. В 1711—1718 гг. – губернатор. Успешно сотрудничал с гетманом И. Скоропадским. Член Верховного тайного совета, по его предложению на российский престол была приглашена Анна Ивановна. Занимался науками, собрал богатейшую библиотеку (шесть тысяч томов). В 1736 г. был обвинён в заговоре, заточен в Шлиссельбургскую крепость, где умер или убит.


[Закрыть], полки генерала Гольца, и это при непрерывных арьергардных боях с Шереметевым и Меншиковым.

Нет, катастрофа и здесь была бы неминуема. Избежав Полтавы, Карл получил бы конфузию, скажем, при Белой Церкви. Конец был предрешён, за королём оставался лишь выбор места действия. Последнего действия затянувшейся трагедии.

   – Нет, Пипер, мы здесь полные хозяева.

   – Да, да, ваше величество, – льстиво поддакивал новый друг Мазепа, не желавший ухода короля с его гетманщины. – Разве для вашей армии и вашей славы не лестно будет дойти почти до границ Азии?

   – Азии? – удивился король. – Вы считаете, что она уже близка?

   – До неё всего восемь миль, ваше величество, – не сморгнув глазом соврал Мазепа.

Едва прибыли в Коломак, король вызвал генерал-квартирмейстера Гилленкрока и приказал:

   – Немедленно разузнайте о дорогах, ведущих в Азию.

   – Ваше величество, но до Азии очень далеко. Да и к чему это нам?

   – Но Мазепа мне сказал, что граница Азии близко. Мы обязательно должны туда пройти, чтобы иметь возможность сказать, что мы были в Азии.

   – Вы шутите, ваше величество.

   – Я не шучу, – рассердился Карл. – Сейчас же отправляйтесь и разузнайте о путях в Азию.

Обескураженный генерал-квартирмейстер отправился к Мазепе.

   – Ваше превосходительство, зачем вы сказали королю о близости Азии?

   – Но я думал, это приятно будет слышать его величеству.

   – Ему это настолько приятно, что он посылает меня узнать туда дорогу.

   – Боже мой, – испугался Мазепа. – Но я никак не думал, что дело повернётся столь серьёзно. Я просто хотел поласкать слух короля.

   – Вот и «поласкали». Вы обязаны знать, как опасно шутить таким образом с нашим королём. Ведь он так любит славу, что его легко побудить продвинуться дальше, чем было бы целесообразно. Что же мне теперь делать? Ведь согласно приказу я должен ехать в Азию. Вы понимаете?

   – Ладно, генерал. Идёмте к королю, и я скажу ему, что я просто пошутил.

   – Идёмте.

Мазепа натянул папаху и, вздыхая, отправился вслед за Гилленкроком, придумывая на ходу, как бы оправдаться и не заработать попрёков от высокого повелителя. Однако, когда они вошли к королю, Карл сам вскричал, увидев Мазепу:

   – Гетман! А я только собрался посылать за вами. У меня вот письмо царя.

У Мазепы захолонуло сердце: «Всё. Пётр написал-таки о моих предложениях. Держись, Иван. Не подавай виду».

   – Вот возьмите и переведите его нам.

Мазепа долго не мог вздеть очки. Руки дрожали всё сильнее и сильнее. Наконец, водрузив очки, он поднёс к лицу лист бумаги. Он сразу узнал почерк Петра. Сколько раз этот почерк ободрял его, утешал, благодарил...

   – «Брат мой Август!..» – начал Мазепа и споткнулся: «Какой ещё Август?»

   – Что это за письмо? – спросил короля.

   – Это письмо царь Пётр направил Августу Саксонскому. Мои драгуны перехватили посыльного, самого расстреляли, а письмо вот мне доставили. Читайте, гетман.

Мазепа сразу повеселел, читать стал с оттенком насмешки над автором грамоты:

   – «...Спешу уведомить тебя, что у короля войска вполовину убыло. Приспело время выступать тебе супротив Лещинского. А на Карлуса не изволь оглядываться, он уже с сих краёв не выберется. Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

   – Ха-ха-ха, – вдруг расхохотался король, запрокинув голову. – Нет, вы слышали, господа, этот царский бред. Ха-ха-ха! Гетман... ха-ха, гетман, перечитайте, пожалуйста, нам последние строки.

Мазепа, подхихикивая королю, прочитал ещё раз:

   – «Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

Король хохотал от души, заставляя ещё раза два перечитывать «царский бред». Давно его не видели таким весёлым. Тряся животом, посмеивался и Мазепа. Смеялись адъютанты, генерал Спарре – комендант Москвы, и даже Реншильд вежливо улыбался.

Не присоединялся к веселью лишь Пипер; хмурясь, он рылся в каких-то бумагах, искоса посматривая на бледного Гилленкрока. Только они двое понимали, сколь грозное предупреждение царя было зачитано только что.