Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

2
Штаб короля

Шведский король Карл XII, двадцатишестилетний стройный мужчина, в полурасстёгнутом камзоле, из-под которого виднелась белоснежная рубашка, сидел в переднем углу большой горницы, как раз там, где сходились две пристенные лавки. На широком столе перед ним была расстелена карта, вкруг неё толпились генералы и, с почтением посматривая на короля, излагали свои доводы в пользу обсуждавшихся вариантов вторжения в Россию.

Все понимали, что всё равно решение о направлении будет принимать король, а в задачу генералов входило лишь убедить Карла принять самое разумное.

   – По-моему, самое разумное будет, – говорил первый министр короля граф Пипер, – идти на Псков и далее в Прибалтику и отобрать то, что царь успел захватить, пользуясь вашим отсутствием, ваше величество.

   – Я тоже считаю, ваше величество, – сказал генерал-квартирмейстер Гилленкрок, – что это направление нашего движения только и может принести нам успех.

   – А вы что молчите, фельдмаршал? – взглянул Карл на Реншильда. – Вы тоже так считаете?

   – Нет, государь, я не могу согласиться ни с графом, ни с генерал-квартирмейстером. Удар надо наносить в сердце, а сердце России – Москва, ваше величество. Что бы там ни говорили о Петербурге, но исконной столицей России является Москва. Там царей венчают на царство, там же после взятия вы можете и развенчать царя, ваше величество, – улыбнулся Реншильд своему внезапно родившемуся каламбуру.

   – Я именно так и поступлю, фельдмаршал, – заметил серьёзно король. – Россия трижды оплатит нам все затраты на войну, вернёт Прибалтику, а само государство я ворочу в его прежнее состояние, разделю на княжества под эгидой нашей короны.

   – Вот поэтому-то я и считаю, что надо в первую очередь брать Москву, ваше величество, – обрадовался Реншильд, решив, что король уже согласился с ним. – Как только Москва будет наша... Простите, ваше величество, ваша, то и Петербург, и Нарва, и вся Прибалтика упадут к вашим ногам сами, как перезревшие яблоки.

   – Но не надо забывать, – заговорил граф Пипер, – что царь столицей считает Петербург, а главное, там строится флот, наконец, там большая армия под командой Апраксина. И я уже неоднократно напоминал вашему величеству, что царь там очень много строит.

   – Пусть строит, граф, что вы переживаете? Ведь это всё будет наше. И город, и верфи, – усмехнулся наконец Карл. – И я вам так тоже отвечал не однажды.

Король покосился в дальний угол, где, приткнувшись к походному столику, камергер Густав Адлерфельд что-то быстро записывал в тетрадь. Король знал – что. Камергер вёл летопись славных дел короля, историю его битв и походов. И поэтому жадно ловил каждое слово повелителя, тут же записывая, чтобы сохранить всё для истории, в назидание и поучение потомкам.

Карл был тщеславен и поэтому никогда не расставался со своим летописцем, он считал себя вторым Александром Македонским – полководцем, не проигравшим ни одной битвы. Вся Европа восхищалась его военным гением. Семь лет назад он показал русскому царю, как надо воевать, разгромив его армию под Нарвой. Потом отправился на покорение Европы и, разбив армии нескольких государств, заставил трепетать своего имени. За время отсутствия короля Пётр, правда, вышел к Балтийскому морю, захватил некоторые города. Но теперь-то этому он – Карл XII – положит конец.

   – ...и всё-таки я настаиваю: надо идти на Москву, – гудел бас Реншильда, выводя короля из задумчивости. – Это же самое советуют нам и офицеры, служившие у царя и добровольно перешедшие на нашу сторону.

   – Что, уже есть и такие? – поинтересовался король.

   – Да, ваше величество. На моей квартире находится бригадир Мюленфельс, перешедший на нашу сторону. Он хорошо знает русскую армию, русские порядки, и он утверждает, что Москва сама падёт к стопам вашего величества.

   – Я бы хотел сам поговорить с бригадиром.

   – Я пошлю за ним, – сразу вызвался Реншильд.

   – Сюда не надо. Я приду к вам сам, фельдмаршал.

Неизвестно, сколько бы продлился спор генералов; если б не явился в дверях генерал-адъютант короля Канифер, чем-то неуловимо смахивающий на своего повелителя – такой же рослый, с такими же длинными светлыми волосами. Вот только нос у адъютанта подкачал, не дорос до королевского и вполовину.

Король поймал преданный взгляд Канифера и по глазам его понял – есть новость. Кивнул ему едва приметно: подойди. Канифер приблизился, обогнул стол и наклонился к королю:

   – Ваше величество, там два капитана из русской армии. Они перешли на нашу сторону и хотят вам сообщить что-то касательно русского царя.

«Ну вот, – подумал с удовлетворением Карл, – я ещё не вошёл в Россию, а уже офицеры царя бегут ко мне».

Военный совет, так и не пришедший к единому мнению и не принявший никакого решения, был королём тут же отпущен. В горнице позволено было остаться лишь камергеру Адлерфельду, на случай если королю придётся произнести историческую фразу, дабы оная не пропала втуне, и генерал-адъютанту Каниферу.

В горницу вошли два пехотных офицера русской армии. Увидев короля, они вытянулись во фрунт.

   – Капитан Саксе, – представился старший из них.

   – Капитан Фок.

Карл внимательно осмотрел их и, не найдя в их лицах ничего примечательного, спросил:

   – Почему вы решили уйти из армии царя?

   – Потому что там не ценят офицеров, ваше величество, – бойко отвечал Саксе. – И потом, нам хотелось бы служить под рукой действительно полководца, а не плотника, именующего себя царём.

   – И ещё, – заговорил Фок, – мы офицеры, а ведь любой офицер хотел бы принадлежать армии-победительнице.

   – Значит, вы считаете, что армия царя будет побеждена? – спросил Карл.

   – В этом нет никакого сомнения, ваше величество. Военное счастье всегда сопутствовало вам. И на этот раз оно в ваших руках. Поверьте старым воякам.

   – Охотно верю, – вдруг улыбнулся Карл, настолько наивным показалось ему предсказание «старых вояк». У него и без них была неколебимая вера в себя, в свой успех. – Что ж касательное царя вы хотели сообщить мне?

   – У нас есть план похищения царя Петра, ваше величество, – понизив голос, сказал Саксе.

   – Похищения царя?! – Король в искреннем удивлении поднял брови.

   – Да, ваше величество. Царя и его фаворита Меншикова.

Король взглянул на Канифера, пытаясь угадать, что думает на этот счёт его генерал-адъютант, но тот, встретив взгляд короля полупоклоном, сам пытался угадать мысли повелителя, дабы тут же поддакнуть ему.

   – Ну что скажешь, Канифер? – спросил король.

   – Я, ваше величество, сказал бы... э-э, конечно, если, разумеется, то в этом что-то... Но с другой стороны, если взглянуть с политической, то, однако... Однако пусть господа офицеры выскажутся, как они себе это представляют, – наконец-то нашёлся Канифер.

   – Да, да, – поддержал Карл. – Как вы себе это представляете?

   – Всё очень просто, ваше величество, – начал Саксе уверенно, как о деле давно обдуманном. – Царь Пётр очень много ездит: то скачет в Псков, то в Петербург, то в Смоленск, то в одну дивизию, то в другую. Устроит смотр – и дальше поскакал. Людей с ним, как правило, мало – десятка два-три.

   – Однажды он прискакал к нам в сопровождении лишь денщика, – вставил Фок.

   – Да, да, с ним и такое случается. Так вот, захватить его ничего не стоит. Надо всего сотню-полторы отважных драгун, и царь в ваших руках, ваше величество.

Карл усмехнулся каким-то своим мыслям. Саксе воспринял это как признак сомнения или недоверия.

   – Вы сомневаетесь, ваше величество?

   – В чём?

   – В том, что царь окажется в ваших руках?

   – Отчего ж, капитан. Рано или поздно он будет в моих руках, в этом я не сомневаюсь.

   – Но это можно сделать уже сейчас, ваше величество. Это обезглавит Россию, посеет растерянность. Наследник Петра умом невелик[89]89
  Наследник Петра умом невелик... — Имеется в виду царевич Алексей Петрович. См. примеч. № 12.


[Закрыть], а в воинском деле вообще ничего не смыслит.

Карл взглянул на камергера, тот, словно охотничий пёс, насторожился, придвинул тетрадь, он понял повелителя.

   – Я привык побеждать в честном бою, – сказал Карл, краем глаза наблюдая за пером камергера. – Царь будет в моих руках, в этом вы сами убедитесь, если останетесь служить мне.

   – Мы для того и прибыли к вам, ваше величество, чтобы служить под вашим штандартом, – сказал Саксе с пафосом, за которым едва угадывались нотки разочарования.

   – Вы свободны, господа, – кивнул король.

Капитаны вышли, Карл взглянул на Канифера:

   – Как вам это нравится, генерал?

   – Мы ещё не дрались с ними, а офицеры у царя уже разбегаются. Что будет, когда мы начнём русских бить? – сказал, не скрывая ликования, Канифер.

   – Заметьте, Канифер, не только разбегаются, но и предлагают своего главнокомандующего в качестве презента. А? Каково? – Карл засмеялся. – Канальи всё же эти немцы. А?

   – Вы зря у них о цене не справились, ваше величество. Наверняка они уже оценили голову царя.

   – Вы так думаете?

   – Я уверен. Немцы любят всё подсчитывать и продавать.

   – Зря вы мне не подсказали, генерал. Я бы обязательно справился, что они назначили за голову Петра.

   – Можно воротить. Спросить.

   – Нет, нет, я уже сбил им цену. Пусть служат. Авось пригодятся. Ну уж если сегодняшний день мы посвятили русским офицерам, то давайте пройдёмся к фельдмаршалу, Канифер. У него русский бригадир, правда, судя по фамилии тоже немец, но это не меняет дела. Идём. А ты, Густав, – обратился Карл к камергеру, – можешь остаться.

Король вышел на крыльцо вместе с генерал-адъютантом. Солдат, стоявший у входа с ружьём, чётко сделал приветствие королю. Карл остановился возле него, спросил:

   – Ну как ты считаешь, мы победим русских?

   – С вами, ваше величество, мы побьём любого врага, – отчеканил солдат.

Король дружески хлопнул солдата по плечу и пошёл с крыльца. Канифер шёл следом, чуть сбоку, приотставая на шаг.

   – Ты не слышал, что сказал один французский дипломат, когда русский посол предложил их стране военную помощь против нас в восемьдесят тысяч солдат?

   – Не слышал, ваше величество.

   – Он ответил ему, что восемь тысяч шведов разгонят восемьдесят тысяч трусов.

   – Ха-ха, – коротко рассмеялся Канифер, потому как король улыбался, сообщая этот факт. – Прекрасный ответ.

Фельдмаршал Реншильд, видимо предупреждённый своим адъютантом о приближении короля, встретил высокого гостя у крыльца.

   – Ну где там ваш бригадир? – сказал Карл, шагая на крыльцо сразу через две ступеньки.

   – Сейчас его вызовут, – ответил Реншильд и кивнул адъютанту.

Горница фельдмаршала выглядела наряднее королевской квартиры, такой вид ей придавал большой персидский ковёр, раскинутый на полу.

Карл поморщился при виде таких излишеств, но промолчал. Однако от Реншильда не ускользнула эта гримаса, и он сказал, оправдываясь:

   – У меня ревматизм, ваше величество. Что делать? Годы. А полы здесь холодные, сырые.

   – Я ведь не лекарь, Реншильд, – грубо оборвал его король.

Карл не любил в походе никаких излишеств, впрочем, и в мирные короткие передышки он не баловал себя и окружающих пирами и балами. Он не терпел женщин. Все его мысли всегда были заняты только войной, победами, славой.

В походе король спал, как и его солдаты, укрываясь только шинелью, ел то же, что и солдаты. И генералам его волей-неволей приходилось следовать примеру своего повелителя.

Во время боя Карл лез в самое пекло сражения, увлекая своих солдат, ободряя и вдохновляя их своим присутствием и безупречной личной храбростью. Именно поэтому солдаты любили и боготворили своего короля. И верили: «Наш король непобедим».

Бригадир Мюленфельс – высокий, широкоплечий немец – вскоре предстал перед королём. Заметив в лице его следы скрытого испуга, Карл решил снять это напряжение своей непринуждённостью.

   – Садитесь, бригадир, – и кивнул на лавку.

Мюленфельс, то ли не поняв, то ли сочтя это приглашение просто знаком вежливости короля, продолжал стоять, вытянувшись в струнку.

   – Да садитесь же, Господи, – повторил король приглашение, которое редко слышали от него даже его генералы.

Мюленфельс сел на лавку в отдалении.

   – Сколько лет вы прослужили в русской армии? – спросил Карл, стараясь придать голосу доверительный тон.

   – Пять лет, ваше величество.

   – Значит, вы не были под Нарвой, когда я разбил русских?

   – Не был, ваше величество. Я был нанят позже.

   – Так, так, – молвил король таким тоном, словно факт отсутствия его визави под Нарвой был чрезвычайно важен. – И что же вас заставило перейти на мою сторону, бригадир?

   – Преклонение перед вами, ваше величество. И потом, мне надоело служить этим азиатам.

   – Перед переходом на нашу сторону, ваше величество, – решил представить своего подопечного фельдмаршал, – господин Мюленфельс оставил нам целым мост, который ему было приказано взорвать.

   – Да? – вскинул брови король. – И какой же мост?

   – Тот, гродненский.

   – Который потом перед самым нашим носом развалило ледоходом?

   – Тот самый, ваше величество.

   – М-да. Жаль, конечно, что и ледоход не перешёл на нашу сторону. А то бы я догнал Огильви и Репнина и заставил принять бой. Они же бежали как крысы.

   – Поверьте, ваше величество, – заговорил с пафосом Мюленфельс. – Именно так будет и впредь. Русские трепещут перед вашим именем, сам царь боится вас как огня.

Хитрый немец знал, что надо говорить шведскому монарху, дабы заслужить его благорасположение. Даже служа у русских, он был хорошо осведомлён о чрезмерном честолюбии Карла XII.

   – Ну что ж, господин... э-э...

   – Мюленфельс, – подсказал бригадир.

   – Да, господин Мюленфельс, вы пять лет прослужили в русской армии, а значит, поездили по России, повидали многое. Не так ли? Вы, конечно, знакомы с театром предстоящих сражений. Что б вы могли подсказать полезное нашей армии, скажем, в смысле направления удара или чего-то ещё?

Мюленфельс переглянулся с Реншильдом, и это не ускользнуло от короля. «Надо было выпроводить старика, – подумал Карл. – Наверняка этот немец запоёт с его голоса».

   – Вам, ваше величество, надо идти на Москву, – заговорил решительно Мюленфельс.

«Так и есть», – подумал разочарованно король, а вслух спросил:

   – Почему же именно на Москву?

   – Потому что Москва бурлит, вот-вот взбунтуется против царя.

«Вот это уже что-то новое».

   – И чем же она недовольна, эта Москва?

   – Стрижкой бород, ваше величество.

   – Чем, чем? – удивился король.

   – Дело в том, что царь, желая превратить своих азиатов в европейцев, повелел брить бороды. Кто хочет оставить бороду, тот должен платить за неё огромные деньги. Скажем, с купцов в год берётся сто рублей, с горожан – по тридцать.

Карл засмеялся, вместе с ним развеселились фельдмаршал и генерал-адъютант.

   – Нет, господа, царю Петру не откажешь в уме. Придумать такую статью дохода! Неужто из-за бороды и бунт может быть? – Король испытующе посмотрел на немца.

   – Так уже в Астрахани поднялся, ваше величество.

   – Из-за бороды?

   – Именно. Фельдмаршал Шереметев вместе с армией послан на усмирение.

Глаза короля заблестели в каком-то лихорадочном нетерпении. Немец понял, что угодил таким ответом.

   – Но и это не всё, ваше величество. На Дону казаки под предводительством некоего Булавина поднялись против царя. Едва вы подступите к Москве, взбунтуется и Первопрестольная.

Карл взглянул на Реншильда, тот кивнул головой: «А что я вам говорил?»

   – Ну что ж, бригадир, спасибо за сообщения. Надеюсь, фельдмаршал найдёт вам применение.

Король поднялся, вскочил и Мюленфельс поспешно. Карл едва кивнул на прощанье и быстро вышел, сопровождаемый генерал-адъютантом.

На улице уже начало смеркаться. На полдороге к штабу подбежал его адъютант полковник Хорд.

   – Ваше величество, там прибыл гонец от гетмана с пакетом.

Карл пошёл так быстро, что адъютанты едва не бежали за ним вприпрыжку. Войдя в свою горницу, он выхватил пакет у камергера.

   – Зажгите больше свечей. Здесь темно.

Пока король разрывал пакет, вытаскивал письмо, было зажжено ещё с десяток свечей.

Карл склонился к свечам, так что огонь едва не хватался за его золотистые длинные волосы, начал быстро читать.

Мазепа изъяснялся по-латыни, и, хотя Карл был не очень силён в этом языке, он почти всё понял из написанного. Прочитав, звонко шлёпнул по бумаге ладонью, взглянул на адъютантов, сгоравших от любопытства.

   – Всё, господа. Царю можно петь заупокойную. Как только мы вступим в Россию, гетман Мазепа приведёт под нашу руку двадцать пять тысяч преданных ему казаков.

Новость была столь радостной и ошеломляющей, что Хорд и Канифер схватили друг друга за руки и долго трясли и пожимали, искренне поздравляя и себя, и короля, и всю шведскую нацию с прекрасным началом похода.

   – Но всё же мы начнём с севера, – сказал Карл. – Канифер, заготовьте приказ генералу Любекеру атаковать Петербург с суши, а адмиралу Анкерштерну – с моря. Пусть царь растягивает армию. А уж мы ударим вслед за ними и пойдём прямо... – Карл вдруг умолк.

   – На Москву, ваше величество. Да? – трепеща от восторга, подсказал Канифер.

   – Штаб ещё не решил, – усмехнулся Карл и, увидев недоумённое лицо адъютанта: «Какой ещё штаб?» – постучал указательным пальцем себя по лбу. – Мой штаб, генерал. Королевский.

3
Доносители на дыбе

Граф Головкин не спеша спускался по осклизлой от сырости лестнице, ведшей вниз в пыточную. Он старался не касаться стен, дабы не выпачкать новый кафтан рытого бархата[90]90
  Рытый бархат – особый вид бархата, разрезной и пушистый, с узорами.


[Закрыть]. Солдат, провожавший его, шёл впереди со свечой и предупреждал:

– Здесь в ступеньке выбоина, ваше сиятельство. Осторожней.

Наконец ступеньки кончились, они свернули влево, прошли тёмным длинным коридором, и солдат, остановившись, открыл в стене скрипучую дубовую дверь.

   – Сюда, ваше сиятельство. Порожек высокий, не споткнитесь за-ради Бога.

Головкин вошёл в пыточную – тёмное прокопчённое подземелье без единого окна и отдушины. Лишь на столе, стоявшем недалеко от входной двери, тихо мерцали огоньки трёх свечей да в дальней от стола стороне розовели в очаге угли, на которых калили пытчики страшный свой инструмент. Где-то там, у очага, угадывалась серая фигура кнутобойца. Остальные не виделись графу, пропадали в сизоватой мгле, хотя он знал – пытчиков тут несколько.

Подьячий, сидевший за столом, увидев начальство, вскочил со стула. Головкин подошёл к столу, на котором лежали листы опросного протокола, и, потянув к себе ближний, спросил:

   – Ну что, Левкин? Как дела? Всё ещё упираются?

   – Нет, ваше сиятельство, один уже спёкся.

   – Как спёкся? Умер, что ли?

   – Нет, что вы, ваше сиятельство, разве мы позволим до казни умереть человеку. А спёкся, значит, отказался от доноса своего.

   – Кто?

   – Кочубей, ваше сиятельство.

   – И что говорит? Зачем писал?

   – Теперь говорит, бес попутал.

   – Бес, – фыркнул Головкин. – А часом, не король шведский?

   – Нет, ваше сиятельство. О короле он ни слова. По злобе, говорит, решил оговорить гетмана, за дочку свою.

   – Где он сейчас?

   – Лежит в своей темнице, ваше сиятельство. Отдыхает. Я думаю, будет с него. Старый уж, дыбу совсем не выносит. Сразу в памороки впадает. А то так и до плахи не дотянет.

Головкин сел за стол, склонясь над опросными листами, хотел что-то прочесть, заворчал:

   – Ну и свет у тебя, ослепнуть можно. Сними хоть нагар со свечей.

Подьячий схватил со стола щипцы, снял нагар, немного посветлело. Граф долго читал лист за листом, громко в тишине шуршала бумага. Потом поднял голову, взглянул на замершего у стола подьячего:

   – А Искра что? Всё ещё упорствует?

   – Упорствует, ваше сиятельство. Здоровый бугай. Уж мы и кнутом его гладили, и железом жарили. Орёт, но своё твердит: «Гетман изменник».

   – Он где?

   – Здесь. Вон у стены притулился.

Только теперь, да и то напрягши зрение, рассмотрел Головкин у боковой стены, ближе к очагу, что-то серое, похожее скорее на кучу тряпья. Это и был бывший полтавский казачий полковник Искра.

   – Скажите ему, пусть встанет.

   – Он не может, ваше сиятельство. Только что пятьдесят ударов получил. Устал.

   – Тогда подымите. Дыба у вас для чего?

По знаку подьячего пытчики завозились в сумраке, кто-то из них сказал участливо:

   – Давай, Иван, опять на ремни, горе ты наше.

   – Молчать! – осадил Головкин.

В пыточной стало тихо, только брякали вверху блоки, позвякивали цепи да глухо и отрешённо стонал избитый, изломанный Искра.

Наконец его с помощью потолочного блока подтянули на ремнях, пропущенных под мышками. Подтянули в его рост, но он стоять уж не мог, висел на ремнях. И голова его, всклокоченная и мокрая, была уронена на грудь.

Головкин взял со стола какой-то прут, подошёл к Искре, ткнул его концом прута в подбородок, спросил:

   – Что, Искра, так и будешь упорствовать?

   – Я на правде стою, граф, – прохрипел Искра, но головы не поднял, не смог.

   – На какой правде, полковник? Вы с Василием Кочубеем оклеветали верного слугу государя, одного из первых кавалеров ордена Андрея Первозванного[91]91
  ...одного из первых кавалеров ордена Андрея Первозванного. — Орден Св. Апостола Андрея Первозванного, первый и высший орден в Российской империи, учреждён в конце XVII в. Жаловался за воинские подвиги и государственную службу. Первым награждённым был адмирал, фельдмаршал, сподвижник Петра I Ф. А. Головин (1699), вторым – гетман Иван Мазепа (1700, в 1708 г. за измену лишён ордена). Пётр I стал седьмым кавалером ордена (1703), взяв на абордаж два шведских военных корабля в устье Невы.


[Закрыть]. Ну скажи, зачем вы это сделали, кто вас подвигнул на эту неслыханную клевету? Ну?

Искра молчал.

   – Ну с Кочубеем ясно, он признался наконец, что мстил за дочь. А ты-то чего ради в извет ударился? Тебе-то какая корысть была от этого, полковник? Ну?

Молчал Искра.

   – Послушай, Иван, – заговорил Головкин несколько мягче. – В любом случае тебя ждёт плаха, это уже решено. Так повинись же перед смертью, кому ты сослужить хотел, извет посылая на гетмана? Карлу? А может, Лещинскому?

Искра медленно, через великую силу поднял голову. Смотрел на Головкина исподлобья, лицо было в сплошных кровоподтёках, глаза угадывались точками отражённых огоньков свечей.

   – Сослужить хотел вотчине, граф, и государю всея великая Руси.

И опять уронил голову на грудь.

   – Ну и дур-рак, – выдавил с презрением Головкин. – Так тебе и поверили.

И, круто повернувшись, отошёл к столу, где всё так же услужливой тенью стоял подьячий.

   – Продолжай, Левкин, – распорядился сердито граф. – Попытай огнём, пожарь сукиного сына. Пока не откажется от клеветы, не давай передыху. Поумнеет. Придёшь, скажешь. А я пока навещу Кочубея. Ключ у тебя?

   – Да, ваше сиятельство, – с готовностью отозвался подьячий и, выдвинув ящик стола, достал большой ржавый ключ. Но графу подавать его не посмел, протянул солдату, который всё это время стоял у двери, держа в руке горящую свечу.

   – Откроешь их сиятельству. Потом закроешь и принесёшь мне.

Головкин вышел с солдатом опять в тёмный низкий коридор. Прошли ещё дальше от входа, свернули вправо. И вот солдат, склонившись со свечой над большим замком, повернул ключ, со скрипом вынул замок из ушка, с грохотом откинул тяжёлую петлю и отворил дверь.

   – Пожалуйте, ваше сиятельство.

Головкин встал у порога и, не видя ничего впереди, кроме кромешной тьмы, приказал:

   – Свети же мне.

Солдат сунулся со свечой через плечо графа, капнул на бархатный кафтан расплавленным воском. Головкин схватился за свечу, вырвал из рук солдата.

   – Растяпа!

Осветил крохотную темницу, имевшую сажень в ширину и не более полутора в длину. У правой стены на низком ложе, застланном гнилой соломой, недвижно лежал бывший генеральный судья Украины Кочубей. Тело его, избитое и изувеченное, было прикрыто каким-то тряпьём.

Головкин поискал глазами, увидел на полу низкий чурбачок, видимо служивший узнику столом. Осторожно опустился на него, пристроил свечу на торчавший из стены железный штырь, взглянул на солдата, стоявшего в дверном проёме. Приказал коротко:

   – Выдь вон.

Солдат повернулся кругом, шагнул в коридор.

   – Да дверь-то затвори, – добавил граф с раздражением. – Растяпа.

Оставшись наедине с узником, граф долго и внимательно всматривался в измученное, осунувшееся лицо старика, в прикрытые, словно провалившиеся глаза. Спросил негромко:

   – Ты не спишь, Василий Леонтьевич?

Кочубей ответил ещё тише, едва пошевелив запёкшимися губами:

   – Не сплю, Гаврила Иванович.

   – Ты правильно сделал, что признался в извете надуманном. Сразу бы так, и не мучили б тебя эстолько. Я распорядился, чтоб тебя более не пытали.

   – Спасибо, Гаврила Иванович.

   – Ты, конечно, догадываешься, что ждёт тебя, Василий Леонтьевич, чай, сам судьёй был. Но вот уже перед лицом смерти скажи мне как на духу, оставь словцо правдивое. Нет, не для протокола, не графу, а просто как человеку, как христианину. Скажи мне хоть сейчас правду, Василий Леонтьевич, заклинаю тебя. Скажи, не уноси в могилу.

   – Правду? – спросил Кочубей, открывая глаза. И долго смотрел в лицо графа, смотрел не моргая, не отводя взгляда. Головкин, собрав всю волю, выдержал этот горячечный пронзительный взгляд. – Я за правду живота лишаюсь, граф. Но ты и государь пока не видите её. Скоро, очень скоро узрите, Гаврила Иванович. Она откроется вам во всём ужасе и необратимости. Я пред тобой ныне грязь, граф, ничтожный прах. Но уж коли ты назвался сейчас христианином, то как христианина позволь попросить тебя об одной малости.

   – Проси, Василий Леонтьевич. Если смогу, сделаю.

   – Сможешь, граф. Это не сейчас, это потом, когда откроется тебе настоящая правда. Вот тогда Христом Богом прошу тебя, Гаврила Иванович, вороти семье моей разнесчастной государевы милости. Вороти, ибо ныне они в бездну брошены.

Головкин увидел вдруг слёзы в глазах Кочубея и не смог уклониться, слукавить. Да и перед кем было творить сие.

   – Сделаю, Василий Леонтьевич. Если свершится по слову твоему, всё сделаю.

   – Спасибо, Гаврила Иванович, спасибо тебе великое. Теперь легче мне помирать станет. А уж я там перед Всевышним за тебя заступником буду.

Рука Кочубея высунулась из-под тряпья и упала на колено Головкину. Она была худая, костлявая, страшная. Граф едва удержался, чтобы не отбросить её прочь. Он тут же поднялся, и рука сама упала вниз.