Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

16
Погоня

Едва забрезжил свет, в русском лагере заиграла труба. Солдаты строились по батальонам, жуя на ходу сухари, готовились к атаке. И вдруг с быстротою молнии разнеслась среди русских радостная весть: «Шведа нет. Бежал».

   – Бежал? – вскричал Пётр в удивлении и радости, узнав об этом, и приказал: – Ко мне генерала Пфлуга и бригадира Фастмана.

Едва явились Пфлуг в нафабренных усах и блестящей кирасе и Фастман, царь повелел:

   – Сколь можете скоро ступайте за шведами. Арьергард наверняка не дошёл и до Пропойска. Зело важно добить Левенгаупта. У Пропойска через Сож бродов нет, переправа затруднена им будет. Ты, Фёдор Иванович, изволь потрудиться артиллерией, бери поболе коней – и марш, марш.

Сам Пётр с гвардейскими полками остался на месте, дабы выяснить плоды своей победы. Он приказал считать убитых шведов и русских, своих похоронить с честью, произвести точный подсчёт богатым трофеям.

Ликующий Пётр забыл и о сне и о еде. Он тут же на поле боя садится за письма в Петербург Апраксину и в Москву.

«Объявляю вам, государь, что мы вчерашнего дня неприятеля добили, хотя он и стоял крепко и атаковал нас зело жестоко. Как я сам видел, бой на сей баталии, ежели б не леса, могли бы шведы выиграть, понеже их больше нас на шесть тысяч было. И во весь день невозможно определить было, чья виктория будет. Но всё же с Божьей помощью мы неприятеля, сломив, побили наголову, так шведов убитых с восемь тысяч на месте осталось. Обоз весь, шестнадцать пушек, сорок два знамени и поле нам досталось. Извольте потрудиться, государь, в ведомостях и всяких письмах объявить всем о нашей славной виктории».

Генерал Пфлуг повёл на рысях вдогонку конных гренадер и драгун. Выпавший ночью снег начал таять, увеличивая на дороге грязь и лужи. Вслед за драгунами двинулась артиллерия. Фастман, пользуясь приказом царя, впряг в каждую пушку по десять и более лошадей, посадил в сёдла всю прислугу и ускоренным маршем направился к Пропойску.

Вскоре Пфлуг догнал арьергард. Со стороны шведов хлопнуло несколько выстрелов, не причинив вреда драгунам.

   – Бросай оружие! – раздалась зычная команда.

Шведы стали бросать ружья, поднимать руки. Драгуны начали окружать арьергард, который по количеству людей оказался едва ли не больше русского отряда.

Кто-то из шведских офицеров понял это и приказал стрелять по русским. Из самого центра арьергарда ударил залп по гренадерам, несколько человек свалились с седел, рухнули три лошади с пробитыми головами.

   – Р-руби их, братцы-ы! – пронеслась эхом команда среди драгун, и зазвенели, засверкали палаши и сабли.

Шведы бросились врассыпную, уже никто не стрелял. Драгуны, озверевшие от столь коварного поведения шведов, рубили без всякой пощады.

   – Остановитесь! Остановитесь! – кричал охрипший генерал Пфлуг. – Пленных берите. Берите пленных!

Но никто его не слышал, а и слышал, так не хотел исполнять это приказание. Зато шведы услышали и даже поняли, чего требует, пытается требовать от своих подчинённых этот русский генерал с охрипшим голосом.

   – В плен берите! Берите в плен!

И уцелели именно те, кто бросился не прочь в лес, а под спасительную власть генерала.

Когда драгуны группами стали возвращаться из леса на зов трубы, то обнаружили вокруг своего командира толпу сдавшихся шведов. Сдавшихся самому генералу и его адъютанту.

Пфлуг, отрядив группу сопровождающих, отправил пленных назад к Лесной, чтобы сдать их царю, а сам двинулся к Пропойску догонять Левенгаупта.

Фастман явился к реке Сож 30 сентября, когда шведы уже заканчивали переправу. Тут же развернув пушки, он с берега ударил картечью по лодкам и по скоплению шведов на другой стороне реки. В шведском лагере поднялась паника, лодки, бывшие на воде, переворачивались самими же плывшими в них. А пушки бухали и бухали, словно градом, сея картечью по воде.

Ещё стреляли пушки, а Фастман, пристроившись на пороховой бочке, уже строчил донесение царю:

«Государь, мы настигли шведов и стреляли по ним столь славно, что Левенгаупт с людьми своими побежал великим скоком от стрельбы нашей. Не знаю, смогут ли после этого догнать их драгуны вашего величества».

Пётр улыбнулся, прочитав последнюю строчку донесения, щёлкнул по бумаге пальцем:

   – А Фастман изволит шутить над нами. Ну что ж, дай Бог и далее весело воевать.

Вечером к царю привели перехваченного за Пропойском посыльного от Левенгаупта к королю – майора Левена с двумя спутниками.

   – Пакет, – сказал требовательно царь.

   – Какой пакет? – не понял майор.

   – Который писан королю Левенгауптом.

   – Но его не было. Велено было передать на словах.

   – Что было велено?

   – Что мы разгромлены, обоз брошен и что ныне мы в отчаянном положении.

   – Как Левенгаупт сам? Здоров?

   – Левенгаупт здоров, но генерал Штакелберх ранен в голову.

   – Сколько имел пушек Левенгаупт?

   – Семнадцать.

   – Хм, – хмыкнул Пётр. – Что творилось у вас после первого дня сражения? Отчего не решились продолжать баталию?

   – Дисциплина с наступлением темноты совсем исчезла у нас, ваше величество. Солдаты вышли из повиновения, перестали слушаться офицеров, все кинулись к мосту. Там стало столь тесно, что многих потоптали, столкнули в воду.

   – М-да, паника есть пагубная вещь на войне, – заметил царь. – И честно признаюсь, сего я от шведского войска не ожидал.

   – Мы сами были поражены этим, ваше величество.

   – На сколько было рассчитано продовольствие в обозе?

   – На всю армию на три месяца, ваше величество. Такой срок был установлен королём для взятия Москвы.

   – Ну что ж, – дёрнул усом царь, не то усмехаясь, не то оскалившись. – Отныне срок сей удлинится, а то и вовсе скончания иметь не будет. Ступайте, майор, ешьте русскую кашу да готовьтесь к вступлению в Москву, но не с барабаном – с позором. Даст Бог, вступите в неё вкупе с генералами вашими и горячим королём вашим.

17
На Стародубские квартиры

Стародубский полковник Иван Скоропадский[105]105
  Стародубский полковник Иван Скоропадский... — Скоропадский Иван Ильич (1646—1723), гетман Левобережной Украины в 1708—1722 гг. Участник борьбы против шведов в Северной войне 1700-1721 гг.


[Закрыть] получил от гетмана Мазепы эстафету, в коей ему вменялось: «...дабы христианскую кровь сберечь, уступить город тому войску, которое первым подойдёт к крепости».

Скоропадский понял, на какое войско рассчитывает гетман, ибо ближе всего к Стародубу были шведы. Да и совсем недавно в прошлой эстафете, соблазняя полковника на измену, Мазепа писал:

«Бессильная и невоинственная московская рать, бегающая от непобедимых войск шведских, спасается только истреблением наших селений и захватыванием наших городов».

Первым желанием Скоропадского было отправить письмо царю, мол, смотри, кому ты веришь. Но, вспомнив о судьбе Кочубея и Искры, смолчал стародубский полковник, решив, что шила в мешке всё одно не утаишь, рано или поздно покажется.

Однако, дабы успокоить пока ещё сильного Мазепу, Скоропадский в ответной эстафете уверил его, что-де поступит «согласно повелению гетмана». А сам выслал навстречу шведскому авангарду лазутчиков из местных крестьян, коим вменено было отвести шведов от города.

Генерал Лагеркрона, шедший по узким лесным дорогам через сожжённые деревни, где не то что жителей – живой твари найти было невозможно, очень обрадовался, когда к нему притащили наконец крестьянина, которого обнаружили солдаты в одном из погребов. Солдаты хотели попытать «азиата» насчёт хлеба, но генерал запретил его и пальцем трогать.

   – Знаешь ли дорогу на Стародуб? – спросил через переводчика Лагеркрона испуганного крестьянина.

   – Как не знать, – отвечал тот. – Часто бывал там.

   – А провести нас сможешь?

   – Отчего ж не смочь. Ежели обижать не станете, проведу.

   – Обижать не станем. Но ежели обманешь, жизни лишим.

   – Как можно обманывать, пан. Всю жизнь никого не обманывал.

   – Ну веди же.

И повёл крестьянин шведский авангард по дороге, шедшей через глухой заболоченный лес. Версты через две – развилок. Крестьянин уверенно свернул на правую дорогу.

   – А почему не налево? – спросили его.

   – Вы ж в Стародуб сказали. А в Стародуб надо вправо и вправо забирать.

Вскоре дотошные солдаты, не пропускавшие ни одной щели или ямки на пути, вытащили ещё крестьянина, которого тоже доставили к генералу. Лагеркрона решил проверить, не обманывает ли их проводник, спросил:

   – Скажи-ка, в какой стороне Стародуб?

   – А вот по этой дороге как идти, да как забирать вправо, так к нему и придёшь, пан, – отвечал крестьянин.

«Видно, не врёт провожатый, – подумал Лагеркрона. – Надо этого в обозе оставить для проверки того. Если тот где слукавит, этот подскажет».

Так и остались при шведском авангарде два лазутчика Ивана Скоропадского и дело своё исполнили лучше некуда. Провели Лагеркрону на юг вёрстах в пяти западнее Стародуба и, заведя его подальше почти до Пануровки, благополучно исчезли.

Пока Лагеркрона кружил по лесам, в Стародуб пришла помощь от Шереметева во главе с генералом Инфлантом. И полковник Скоропадский с радостью исполнил повеление гетмана – впустил в город пришедшие первыми войска – четыреста драгун и четыре батальона пехоты при полном вооружении, с пушками и порохом.

От главнокомандующего Шереметеву ведомость поступила, что к Стародубу сикурс спешит – полки Нежинский и Черниговский.

Теперь Стародубу не то что какой-то там Лагеркрона, а и сам король не страшен был.

Карл XII, десять дней не получавший от Лагеркроны никаких вестей, извёлся весь. Ещё бы, по сведениям лазутчиков, в Стародубе сосредоточены большие запасы провианта, которого вполне хватило бы для зимовки армии. Зима на носу, каждый день заморозки, а то и снег посыплет. Пора, пора становиться на зимние квартиры.

   – Но где же Лагеркрона, чёрт побери? Взял ли он Стародуб?

На вопрос короля лишь ещё через два дня ответ воспоследовал: Лагеркрона заблудился и Стародуба не нашёл.

Карл в гневе выхватил тяжёлую шпагу и так ахнул ею по столу, что присутствующие вздрогнули, словно от выстрела.

   – Сумасшедший, дурак! – вскричал король. – Не найти целого города?!

Он ругал самыми последними словами Лагеркрону, что тот не смог взять Стародуба, что позволил туда войти русским драгунам. Но когда гнев королевский поутих, а шпага воротилась на своё место – в ножны, Гилленкрок спокойно заметил:

   – Если бы он даже нашёл Стародуб, ваше величество, он бы всё равно не смог бы его взять.

   – Почему?

   – Казаки б не позволили.

   – Но не найти города! Это как? Можно ж было кого-то спросить.

   – Некого спрашивать, ваше величество. В сёлах нет живой души. Все жители разбежались.

   – Сей же час отправьте этому сумасшедшему приказ: немедленно воротиться и взять Стародуб.

   – Но достанет ли ему сил, ваше величество? – заметил Гилленкрок.

   – Недостало ума взять даром, пусть теперь берёт силой.

Но на этом неприятности не кончились. Вечером к Карлу ввели оборванного, заросшего солдата, который сообщил сиплым простуженным голосом:

   – Корпус генерала Левенгаупта разбит, ваше величество.

   – Что ты мелешь? – нахмурился король. – С чего ты взял это?

   – Я... Я сам оттуда, – прохрипел солдат.

   – Как это было? Говори.

   – Мы дрались весь день, ваше величество. Хорошо стояли. Но русские окружили нас со всех сторон, а вечером ударили из сотен пушек. Картечь валила целые батальоны. Это надо видеть...

   – А где Левенгаупт?

   – Не знаю, ваше величество. Остатки корпуса были рассеяны.

   – Иди, – буркнул сердито король. – Да держи язык за зубами, если голова дорога.

Солдат ушёл. Король остался и долго сидел в молчаливом одиночестве, не позволяя даже зажигать свечей.

Потом уже в темноте он прошёл к генерал-квартирмейстеру, сел у стола на походный стул, спросил:

   – Вы уже знаете, Аксель?

   – Знаю, ваше величество, – вздохнул Гилленкрок.

   – Может, врёт солдат. Со страху чёрт знает что могло показаться.

   – Не думаю, ваше величество. Солдат старый служака, оттого, видать, и уцелел. Может, где и преувеличил, но в основном, наверное, так и было.

Ах, как хотелось Гилленкроку сказать: «Это ведь мы с Пипером предвидели. И предупреждали». Но не смог генерал-квартирмейстер упрекнуть монарха в его ошибке, не посмел. Он вполне оценил то, что король со своими переживаниями пришёл не к фельдмаршалу, а именно к нему – Гилленкроку, совсем недавно звавшему армию навстречу Левенгаупту. Уже одно это говорило, что король, кажется, понял свою ошибку. Он, конечно, никогда в этом не признается (монарх всегда прав), но, дай Бог, чтоб хоть понял, к кому надо прислушиваться.

Не менее часа Карл просидел у генерал-квартирмейстера, а перед уходом в самых дверях сказал полувопросительно:

   – Неужели счастье начинает изменять мне, Аксель?

В другое время Гилленкрок бы сказал что-то утешительное: «Да нет, да что вы», – но сейчас промолчал, не посочувствовал повелителю. Пусть хоть молчание примет за упрёк себе его величество.

И уж совсем был поражён Гилленкрок, когда через несколько дней перед королём и всем штабом предстал сам Левенгаупт, приведший в лагерь менее семи тысяч солдат. Карл шагнул к нему навстречу, обнял и, хлопнув по плечу, сказал:

   – Поздравляю тебя, Адам, со счастливым делом. Ты настоящий герой!

Ошарашенный Левенгаупт ничего не мог понять. Уж не смеётся ли над ним король?

   – Но, ваше величество, я потерял...

   – Потом, потом, генерал. А сейчас веди меня к своим героям.

Гилленкрок был поражён именно этой показной бравадой короля, который в одиночестве пред тем был мрачен и малоразговорчив. Карл начал лицемерить.

18
Бегство Мазепы

Для гетмана самой желанной была бы война вдали от Украины. Пусть бы шведы пришли в Москву через Смоленск, а уж он бы тогда сочинил бы поверженному Петру вежливое письмо с благодарностью за прошлое и с известием о расторжении связей с Россией.

Ну, а если б победил Пётр, то можно б было всё оставить по-старому. Царь всегда доверял ему и, наверное, никогда бы не узнал о его тайных сношениях с Карлом и Лещинским.

Но чёрт дёрнул этого Карла повернуть на Украину (Мазепа даже себе не хотел признаваться, что этим «чёртом» был он сам), и теперь фурия-война катится сюда.

И бедному гетману «наискорийше» решать надо – как быть? Он думал, что война пройдёт стороной, а его уверения в преданности будущему победителю так и останутся на бумаге, а потом и зачтутся. Но события потребовали скорых действий.

Эстафета, прибывшая от Меншикова, требовала немедленного выступления Мазепы с казачьими полками, дабы «чинить промысел над неприятелем».

Что делать? «Чинить промысел над неприятелем», с которым гетман давно уже в тайном союзе. Как быть?

И Мазепа отвечает светлейшему, что и рад бы выступить, да не может по той причине, что «всюду в подлом народе воровство и шатание», и как бы после отъезда гетмана не случился здесь бунт и кровопролитие.

Причина важная, что и говорить. Мазепа знает, чем надо припугивать царя и его окружение. Ещё не закончено следствие по астраханскому возмущению, ещё не искоренено окончательно на Дону Булавинское восстание. Оказывается, что-то зреет и на гетманщине.

Но светлейший не успокаивается. Карл вступил на Украину, нужны казачьи полки. Прибыв в Горек, он шлёт гетману приказ явиться к нему для важной беседы.

Ёкнуло сердце у Мазепы, вспомнил, что совсем недавно тоже для «бесед» были званы в Смоленск Кочубей с Искрой. Уж не пронюхал ли чего фаворит царский? Не для такой ли «беседы» кличет? Вызвал гетман к себе своего племянника и сторонника Войнаровского.

   – Скачи-ка, брат, к Меншикову в Горек. Постарайся пронюхать, для какой такой нужды я ему занадобился.

   – А что передать-то я ему должен?

   – Передай ему, что-де гетман Мазепа в седло сесть не может, сильно болен, что-де в Борзне его уже соборовать готовятся.

   – А ну как не поверит?

   – Поверит. Они мне всегда верили. И в этот раз поверят. Нам недельку-другую выиграть надо, а там... Скачи. Да поспрошай всё же, зачем он звал-то меня.

Александр Данилович, выслушав Войнаровского, спросил:

   – Неужто никаких надежд на выздоровление?

   – Никаких, ваша светлость. К соборованию готовят гетмана.

   – Ай, как не ко времени захворал наш верный друг. Что ж делать? Что ж делать? – Меншиков на мгновение задумался. – Ты вот что, братец, ступай отдыхай, а заутре поедешь со мной в Борзну. Хочу сам попрощаться с гетманом, а может, удастся и ободрить чем.

Войнаровского отвели в одну из хат. Он об одном попросил: чтоб позволили ему коня тут же привязать. Принесли горшок каши, но не лезла она в горло ему. Даже Мазепа не мог предвидеть столь неожиданного поворота, что светлейший князь надумает явиться к смертному одру умирающего друга.

«И зачем он придумал с этим соборованием? – думал Войнаровский. – Что теперь делать? Как отговорить светлейшего от поездки?»

А меж тем Меншиков велел своему адъютанту Фёдору Бартеневу брать перо, бумагу и писать царю сообщение о болезни и возможной смерти гетмана. Фёдор писал под диктовку светлейшего:

«...И сия об нём ведомость зело меня огорчила, во-первых, видеть его не довелось, а другое, что такого доброго человека теряем. Молю Бога, чтоб облегчил его от болезни. Заутре сам поскачу в Борзну, а оттуда уведомлю тебя, государь, о состоянии друга нашего».

Окончив письмо и запечатав, светлейший вызвал нарочного, подал ему пакет.

   – Немедля скачи в Погребки и вручи государю. Да дождись, что ответит. Ступай.

Меншиков вскоре лёг спать и уснул сразу, так уж приучил себя с младости (день для раздумий, ночь для сна), но и встал чуть свет, как приучен был Петром. Велел звать племянника гетманского и выезжать чтоб немедля. Денщик, посланный за Войнаровским, воротился ни с чем.

   – Нет его, ваша светлость.

   – Как нет? Куда ж он делся?

   – Хозяин хаты сказал, поднялся-де ночью и уехал.

   – Что за чертовщина? Я ж ему сказал, что вместе выедем.

А Войнаровский меж тем гнал коня во весь опор, спешил предупредить своего дядю об опасности.

Мазепа, не подозревающий ещё ни о чём, утром собрал своих сообщников, сказал им, как и что, и задал один вопрос:

   – Так шлем королю грамоту нашу о покорстве и верности украинского народа?

   – Как же не послать, – отвечал за всех полковник Герцык. – Давно пора. Он уже под Новгород-Северский подступил. Кабы не опоздать.

   – Бери, Орлик, перо, пиши до короля.

Мазепа дождался, когда Орлик умакнёт перо в чернила и поднесёт его к чистому листу бумаги, и, оправив длинные свои вислые усы, начал:

   – Ваше королевское величество, мы, представители угнетённого царём украинского народа, притекаем к стопам вашим, мудрости вашей...

Дальше «мудрости» гетман не успел сказать, в горницу влетел Войнаровский:

   – Иван Степанович, беда! Сюда Меншиков скачет.

   – Матери его чёрт! – вскричал, побледнев, Мазепа. – Шо ему треба?

   – Он желает с вами проститься.

   – Со мной? – вытаращил глаза гетман.

   – С вами. Вы ж сами велели сказать, что помираете.

   – Ах, шоб ему, – взглянул Мазепа на сообщников. – Треба тикать, господа полковники. Велить скоренько седлать коней.

Не прошло и получаса, как гетман уже мчался во главе своих преданных полковников в Батурин – главное своё укрепление, где было собрано вдоволь провианту, пушек и пороха. В Борзне Мазепа оставил своего человека Грица, наказав ему строго:

   – Буде явится Меншиков и как и куда отъедет, сей же час скачи до Батурина ко мне с ведомостью.

Светлейший князь явился в Борзну к обеду, в сопровождении длинного эскорта из адъютантов, денщиков, охраны. Въехал на широкое гетманское подворье, подивился тишине и безлюдью, подумал: «Неужто отпевают беднягу? Видать, оттого и Войнаровский в ночь ускакал, дабы захватить живым его».

Прошёл по пустым чистым горницам, никак не думая, что прислуга прячется от него.

   – Эгей, есть кто живой?

Никто не отозвался на призыв светлейшего, а того более, притихло в доме.

«Отпевают, – подумал Меншиков с горечью. – Опоздал. Надо было в ночь выехать».

И отправился с гетманского подворья к собору пешком. Там служба шла, обедню служили. Увидев в притворе явление знатного господина, священник кивнул служке: встреть. Тот неслышной тенью возник перед светлейшим.

   – Прошу пана до переду.

   – Где гетман? – спросил Меншиков.

   – Гетман со старшиной чуть свет в Батурин поскакали.

   – В Батурин? – удивился светлейший. – Поскакал?! Но он же болен.

   – Здоров пан гетман. Слава Богу, здоров.

Меншиков вышел из собора, быстро спустился с крыльца, махнул рукой, чтоб подавали его коляску. Прыгнул в неё, скомандовал:

   – В Батурин, да чтоб скоро.

И запылила коляска светлейшего по Батуринскому шляху. Он ещё не понимал, как мог так скоро «умирающий добрый человек» сесть в седло и ускакать в Батурин, но чувствовал, что за всем этим кроется что-то неладное, какая-то хитрость старого гетмана. Какая?

У Мазепы, как у зайца линялого, нюх на погоню. Не дождался и Грица своего, понял, что Меншиков и часу не задержится в Борзне, найдётся подлый человек, скажет ему, куда гетман уехал, и обязательно светлейший поскачет по следу.

Призвал гетман батуринского коменданта полковника Чечела к себе.

   – Явится Меншиков, обо мне спросит, скажи, мол, полки поднимать поехал, а куда – не ведаю, мол. А как только съедет, запирай ворота, заряжай пушки и жди. Мы с королём придём. Ежели москали раньше пожалуют, не впускай. Слышь, Чечел? Встречай картечью.

   – Не впущу, Иван Степанович. Будь спокоен.

   – И ещё, отправь верного человека к полковнику Бурляю в Белую Церковь. Пусть выводит сердюков сюда навстречу королю.

   – Надо запорожцев поднимать, Иван Степанович.

   – Знаю. Пошлю в Сечь Герцыка, он с кошевым Костей Гордиенко в друзьях. Сговорятся.

   – Може, на ночь глядя не поедешь, Иван Степанович? Оставайся.

   – Нет, нет. В Коропе заночую.

У Мазепы при одной мысли о встрече со светлейшим сердце в пятки уходит. А чего бы проще: Меншиков, в сущности, один, с охраной лишь. Кинуть бы клич казакам: бей москалей, хватай их, вяжи.

Но гетману такая простая мысль и в голову нейдёт, боится светлейшего, словно заяц орла. Бежать, бежать, бежать!..