Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

3
Приговор

Боярская дума собралась в Грановитой палате. Сидели бородачи по лавкам в своих горлатных шапках, слушали царя, читавшего опросные листы, принесённые из Преображенского приказа. Тихо было в палате, некие не то что шептаться, а и дышать громко боялись, дабы ни единого слова не пропустить царского.

Пётр разложил листы по нарастающей, вначале читал показания Пушкина и Соковнина, начинающиеся вроде бы не с такого великого греха – с недовольства отсылкой детей за границу. Эва, удивил. Да тут, в думе-то, наверно, поболе половины тем же недовольны, только что помалкивают. Не на дыбе, чай, на лавках сидят.

В январе ещё повелел царь отправить для учёбы за границу – в Италию, Голландию и Англию – 122 человека. Строго указав: «С Москвы ехать сим зимним временем, чтоб к последним числам февраля никто здесь не остался». Под страхом потери земли и имущества велено ехать на собственный кошт, и никто не может возвращаться без свидетельства об образовании. И из этих посылаемых 60 стольников, в числе их 23 княжеские фамилии. Причём каждому стольнику велено взять с собой солдата, везти на свои средства и тоже обучить тем же морским наукам. Когда ж сие было-то? Во многих семьях ревмя ревут, провожая отроков. Что отроков? Толстому вон за пятьдесят, а тоже гонят на учёбу, как мальчишку. Ужас. Как тут не посочувствовать Соковнину и Пушкину?

Но когда при чтении листов дошло дело до покушения на жизнь государеву, тут, конечно, запереглядывались бояре, закачали головами укоризненно. Как так? На помазанника руку подымать? Да об этом и помыслить грех величайший.

Конечно, нонешний царь – не подарок, чего уж там. Вот и сейчас взять. Вместо того чтобы на троне сидеть, он как простой подьячий стоит за столом и читает листы. Его ли это дело?

Но царь же! Надо терпеть, такого Бог послал. Но чтоб покушаться? Боже упаси и в мыслях держать.

А когда дошёл Пётр до показаний Цыклера, тут у многих от ужаса под горлатными шапками волосы зашевелились, а кое у кого в портках и мокро образовалось.

   – «...Научал я государя убить, – читал Пётр, – за то, что называл он меня бунтовщиком и собеседником Ивана Милославского[18]18
  ...собеседником Ивана Милославского... — Милославский Иван Михайлович (?—1685) – боярин, возглавлял борьбу Милославских, родственников первой жены царя Алексея Михайловича Марии Милославской против Нарышкиных (см. примеч. №1).


[Закрыть] и что меня он никогда в доме не посещал... Как буду на Дону у городового дела Таганрога и как отъедет царь за рубеж, то, оставя ту службу с донскими казаками, пойду к Москве для её разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин...»

Ничего себе обещаньице! Да за это за одно...

   – Ну так как, господа бояре? – спросил Пётр после некой паузы, дав долгобородым уразуметь услышанное. – Что присудите сим злодеям?

Молчат горлатные шапки – думают. И тут князь Ромодановский прохрипел:

   – А что тут думать, четвертовать к чёртовой матери!

Ну «монстра»! Глазищи – сверла, такими в застенке и сверлить, кнута не надо. Да ещё ж пьян, как всегда. Богохульник. За спиной на стене апостолы, а он чертей поминает.

   – Может, у кого другое мнение есть? – спрашивает Пётр.

Другое мнение? Може, оно и есть, другое-то. Да кто ж после «монстры» заикнётся о нём. Кому его недругом заиметь захочется? Бог с ним. Четвертовать так четвертовать. Тем более что разинщиной повеяло от всего этого. У стариков ажник мороз по коже диранул. Помнят долгобородые, все помнят, не забыли.

И Пётр подытожил:

   – Цыклер-то командир стрелецкой. И я думаю, никому из вас не хочется повторения восемьдесят второго года[19]19
  ...никому из вас не хочется повторения восемьдесят второго года. — В мае 1682 г. выступление московских стрельцов против злоупотреблений своих начальников было использовано боярской аристократией и дворянской группировкой Милославских в борьбе за власть с Нарышкиными. После кровавого разгула стрелецкого мятежа в Москве регентство при малолетних братьях перешло к Софье Алексеевне. См. примеч. № 11.


[Закрыть].

Свят, свят, Боже сохрани. В году том несчастном сразу после смерти Фёдора Алексеевича какие страсти-то начались. Стрельцы-то каково расходились, на бояр поднялись. Начали с Матвеева, переключились на Нарышкиных, добрались до Долгоруких. Даже Юрия Алексеевича Долгорукого не пощадили, этого героя войны с поляками, победителя над Разиным, убили и волокли как собаку на Красную площадь. Да и его ль одного! Господи, помилуй и не приведи.

   – Значит, четвертуем? – спросил царь, быстро обводя взором думу.

   – Четвертуем, четвертуем, – прошелестело по рядам, и шапки закачались утвердительно.

Приговорили единогласно.

Из Кремля в Преображенское ехал царь в одном возке с Ромодановским.

   – Ну и припугнул ты их, Пётр Алексеевич, – усмехнулся Фёдор Юрьевич.

   – Я? С чего ты взял?

   – Ну как же? Восемьдесят второй год вспомнил. Они, поди, пообмочились со страху-то.

   – Этот год и мне зарубка на всю жизнь. У меня на глазах моих дядьёв растерзали. Век не забуду. А всё сестрица Соня с Милославским раскачали тогда стрельцов. Жаль, помер Иван Михайлович, жаль, а то б я ныне его к Цыклеру присовокупил, уложил бы на одну плаху.

Высказанная мимоходом мысль о «присовокуплении» Милославского не дала Петру в ту ночь спать. Ну и что ж, что умер? Ну и что ж, что похоронен? Вытащить мерзавца на свет Божий, опозорить, обесчестить, напоить кровью сообщников хоша бы и труп.

И чуть свет послал Пётр в Донской монастырь ломать усыпальницу Милославских. Велел вытащить гроб злодея, поставить на самые худые сани, на которых дерьмо и навоз возили, запрячь шестериком свиней и везти в Преображенское через всю Москву, к помосту позорному.

Свиньи не кони, к упряжи не приучены, едва не вдесятером впрягали их в сани, гнали через всю Москву, не давая им разбегаться, распрягаться, пороли почём зря в три кнута.

И эта визжащая, хрюкающая упряжка доехала-таки до Преображенского.

А там уж у помоста выстроены в каре преображенцы и семёновцы. На помосте три палача. Топоры, вскинув белые хвосты, торчат из колоды.

Народ сбежался. Кому не видно из-за солдат, на крыши соседние лезут, мальчишки на деревьях все ветки обсели, как воробьи. Не каждый день такое представление случается.

Пётр здесь же – в Преображенском мундире, верхом на коне. Приказал сорвать крышку с гроба и поставить открытый под помост.

Привели и осуждённых, поставили у помоста. Наверх взобрался подьячий, развернул лист, быстро, едва ли не в минуту, зачитал приговор, по всему видно, написанный самим царём – короткий и ясный: виновны в злоумышлении против государя и смерти подлежат через четвертование.

Едва слез с помоста подьячий с приговором, как по знаку царя ударили барабаны, заглушив все посторонние шумы.

Первым на помост палачи потащили Цыклера, сорвали лохмотья, оставшиеся на нём после пыток, повалили на плаху. Двое держали, один рубил. Отрубил одну руку, потом вторую. Цыклер закричал, даже барабаны не могли заглушить его нечеловеческого воя. Два палача прижали его доской, тот, что с топором, сделал сильные намахи и отрубил одну за одной обе ноги под самый пах.

Откинув доску, палачи ухватили Цыклера за волосы, приподняли, показали этот орущий обрубок зрителям, из него во все стороны хлестала кровь. Потом бросили на плаху. И следующий взмах топора пресёк мучения несчастного. Палач рубивший схватил за волосы голову Цыклера, поднял высоко, показывая народу, что дело своё исполнил хорошо, и кинул её в корзину. А барабаны гремели.

Соковнин при виде всего этого ужаса сомлел, потерял сознание. Его беспамятного втащили на помост. Быстро отрубили руки, ноги и с головой не замешкались. Кричал ли он? Никто не слышал. А если бы и кричал, то густой барабанный бой подавил бы голосишко измученного, истомлённого старика.

Но голову Соковнина поднял палач за длинную седую бороду, показав лицо вверх тормашками, так как лыс был стольник и ухватить не за что. И тоже кинул в корзину.

Менее чем в полчаса всё было кончено. Гроб Милославского, стоявший под помостом, был обильно залит кровью казнённых. После казни он был заколочен и водворён на место.

Корзину с отрубленными пятью головами увезли на Красную площадь и там все их вздели на острые рожны, торчавшие вверху только что воздвигнутого у Лобного места каменного столпа.

– Не снимать, пока вороны не объедят, – приказал царь. – Другой сволочи в назидание.

А вороны уже на следующий день обсели головы и, поскольку спугивать их было запрещено, вскоре принялись за своё дело, начав с главного лакомства – выклёвывания глаз.

Что и говорить, страшен был для москвичей этот столп с головами казнённых, боялись близко подходить к нему, а уж ночью за версту обходили. Лишь бродячие собаки по ночам крутились около в надежде на поживу. Да высоковата была она, не достать. Поскулив, облизывались и бежали дальше.

4
В пути

На две недели задержался из-за всего этого выезд Великого посольства из Москвы. Теперь назначили на десятое марта. Снег-то уж вовсю таял, однако выезжали на санях. Обоз растянулся на добрую версту, а то и на все две. С собой везли не только продукты – крупы, муку, хлеб, рыбу вяленую, овёс для коней, но и оружие и даже невеликую пушку с ядрами и запасом пороха, а потому в обозе едва ли не на каждого был мушкет, заряженный пулей, сабля или протазан.

На третьих от переду санях под неусыпным присмотром Алексашки Меншикова везли казну немалую, окромя денег на нескольких санях везли в мешках главную валюту Руси – меха драгоценные, связанные в «сороки», то есть по сорок шкурок в связке. Так что получить в подарок от московитов такую «сорочку» не зазорно было желать самому высокому лицу любого государства, хотя бы королю или курфюрсту. Выходило, отчасти и прав был Цыклер, дувший в уши своим сообщникам, что-де царь всю казну увозит за границу. Оно хоть и не всю, но немалую часть её.

Ну а что делать было Петру? За границу с ним ехало около двухсот пятидесяти человек, в том числе тридцать пять волонтёров, охрана, слуги и даже доктор с аптекой и священник, и не на день, не на два и даже не на месяц. На многие месяцы, а может, даже и годы. Ехали работать и учиться. И одной из главных задач посольства было нанять как можно больше специалистов самых разных профессий – кораблестроителей, мастеров литейного, канатного, кузнечного, горного дела, архитекторов, офицеров, моряков, врачей. А коли нанимать, то и платить сразу надо, и платить хорошо. Немалые деньги понадобятся и для закупки оружия, корабельных материалов. Но и это ещё не всё. Великим послам предстояло вести переговоры на предмет поиска союзников для войны с Турцией, а в таких делах не последним аргументом могли стать «сорочки», которые ох как шибко любили на Западе. Какая ж казна могла сие выдержать?

Впрочем, царя в обозе как бы и не было. Был господин бомбардир Пётр Михайлов, он же урядник. И всем было строго наказано так и называть его в пути: «господин бомбардир» или «господин урядник». Великим послам можно было величать по отчеству.

   – О государе и величестве забыть, – строго наказал Пётр. – Кто вякнет, плетей схлопочет.

Мало того, и оставшимся в Москве правителям было наказано слать письма вдогон Великому посольству на имя урядника Петра Михайлова с обращением «герр Питер», никак не выше.

Великие послы ехали в каптане, этакой избушке на полозьях, в другой каптане везли казну. В первый день едва одолели тридцать вёрст. За Москвой снег пока держался, но был рыхл и тяжёл.

Остановились у какой-то деревушки в несколько дворов. Сани велено было выстроить в подобие каре, съехаться покучнее, чтобы ни один воз не остался в стороне и не подвергся ночью нападению разбойников. В лесу застучали топоры, вскоре тут и там загорелись костры, забурлило в котлах варево.

Пётр отправился осматривать лагерь, увидел на одном из возов скрюченную фигурку под башлыком, подошёл, взялся за башлык, чтобы заглянуть в лицо.

   – Никак, заболел?

   – Нет, ваше... господин бомбардир, – отвечал Василий Золотарёв, вскакивая.

   – А что такой кислый? По жене заскучал?

   – Я не женатый, господин бомбардир.

   – Счастливчик. Меня вот такого-то зелёного оженили, теперь разженить не могут. Верно пословица молвит: женился – как на льду обломился. Так что не горюй, Василий, радуйся, что не в цепях. Кто это тебе такой славный башлык сгоношил?

   – Маменька.

   – Вот видишь, у тебя маменька есть и отец же. Верно?

   – Да, он в Посольском приказе подьячим, Золотарёв его прозвище.

   – Ну вот видишь, какой ты счастливый, и маменька и отец живы. А у меня, брат, никого, круглый сирота, и то не унываю. Выучишься, воротимся, я тебе сам невесту сосватаю.

   – Так я уж выучился однако, господин бомбардир, – промямлил Василий.

   – Писать? Верно, горазд, – засмеялся Пётр. – Видел. Помню. Но мне, брат, моряки нужны.

В это время появился Курман с дымящимся котелком.

   – Вот, барин, я кашу сварила.

   – Никак, раб твой? – удивился Пётр.

   – Да, слуга, господин бомбардир, – смутился Василий. – Мать с отцом навелели, чтоб, значит, было кому прислуживать мне.

   – Грамотный парнишка?

   – Не. Какой там. Темень.

   – Ну вот тебе и занятие, – усмехнулся Пётр. – Чтоб не скучал, выучи его буквам. До Риги недели три будем ехать.

   – Как же без перьев, без бумаги?

   – А снег для чего? – Пётр схватил какой-то прутик, черк-черк по снегу, нарисовал букву. – Что это?

   – Аз, – сказал Василий.

   – А ты что молчишь? – обернулся Пётр к Курману. – Запоминай. Ну?

   – Аз-з, – сверкнул глазёнками парнишка.

   – На эту букву вот твой армяк начинается. Понял?

   – Ага, – закивал Курман.

   – Вот и слово «ага» тоже на «А» начинается. Сообразил?

   – Сообразила, – засмеялся парнишка.

   – А ну-ка нарисуй, – подал Пётр ему прутик.

Курман, высунув язык, нарисовал на снегу букву «А».

Взглянул на Петра вопросительно.

   – Ну что ж, похоже, – сказал Пётр. – В Ригу приедем, чтоб всю азбуку знал. Спрошу.

   – Господин бомбардир, – заныл Василий. – Ну как же? Я всю зиму учил, да с бумагой, с чернилами, а тут...

   – А я в три дни одолел.

   – Ну то вы.

   – Что я, что я? Мне тогда было пять лет всего, когда я азбуку выучил. А он эвон бейбас какой. – Схватил за вихры мальчишку, откинул голову ему, чтоб лицо видеть. – Как звать-то?

   – Курмана я.

   – Хэх, татарская душа. Если в Риге азбуку не скажешь, твоему барину от меня палкам по затылкам будет. Понял?

   – Поняла, – осклабился парнишка. – Все буква скажу. Не хочу барина палкам по затылкам.

   – А ты не путайся, Василий, за занятием, глядишь, и скучать перестанешь, – сказал Пётр Золотарёву. – Бывай.

И пошёл дальше. Возле одного костра пригласили господина бомбардира каши гречневой отведать. Не отказался. У другого затирухой угостили, убрал за милую душу. Воротился к каптане уже в темноте. Открыл дверцу, спросил:

   – Александр, ты тут?

   – Тут, мин херц, куда мне от казны деться.

Влез в калтану Пётр, сразу темно стало. Опустился рядом с Меншиковым, хотел вытянуть ноги, наткнулся на мешки с казной. Проворчал:

   – A-а, чёрт, некуда ноги деть.

   – А ты поверх мешков, мин херц. Я вот так сделал.

   – Что? Так и спать с задранными ногами?

   – Тогда бы пошёл в избу.

   – Блох кормить? Да, Александр, я видел, наши возчики стог растаскивают. Это не дело. Мы, чай, не на вражеской территории, на своей.

   – А ему сено и не надо, хозяину-то.

   – Как так?

   – У него разбойники корову свели. Всё равно теперь оно пропадёт, сено-то. Сам-то его есть не станет.

   – Вот те раз. Те – корову, мы – сено, выходит, и мы разбойники?

   – Но ведь оно ему не нужно теперь, мин херц.

   – Ты мне эту моду брось, Александр. Мужик труд вложил в это сено? Вложил. Чтоб завтра же утром уплатил ему всё сполна.

   – Ладно. Раз велишь, уплачу. Токо ежели мы в каждой деревне будем платить, то в Европу без казны явимся.

   – Ничего, с пяти рублей казна не обеднеет.

   – Почему пять-то? За пять он две коровы купит.

   – Вот и ладно. Давай спать.

Однако на рассвете, когда в слюдяном оконце каптаны сереть начало, грохнул выстрел, за ним второй. Пётр локтем открыл дверцу, выскочил из каптаны.

   – Что случилось?

   – Разбойники хотели коней покрасть.

   – Ну?

   – Сергей Бухвостов из мушкета застрелил одного. А другой в лес бежал, ребята имают.

Волонтёры, в основном преображенцы, уже повоевавшие под Азовом, нюхнувшие пороху, быстро изловили разбойника, привели к Петру. Тот хмуро взглянул на рыжего мужика с полушубке, спросил:

   – Воровал?

   – Нет, бавился, – осклабился мужик.

   – Ну за забаву тебе и плата. Повесьте на воротах.

И отвернулся Пётр, пошёл к каптане, в которой послы ехали. Из неё вылезал, позёвывая и потягиваясь, Лефорт.

   – Как спалось, Франц Яковлевич? – спросил Пётр.

   – Не очень, герр Питер. Возницын храпел так, что стенки дрожали, приходилось будить. А тут, едва задремал, стрельба началась. Что там случилось?

   – Разбойники коней чуть не покрали.

   – О-ля-ля. Но не покрали?

   – Нет. Одного Бухвостов с мушкета уложил. Другого вон вешают на воротах.

   – Гм, – хмыкнул Лефорт, глядя за спину Петра на ворота, на которых пока никого не было видно.

Из каптаны, кряхтя, выбрался Возницын.

   – Доброе утро, Пётр Алексеевич.

   – Доброе, Прокофий Богданович. Придётся тебе далее в другом возу спать, Прокофий, а то ты мне из первого посла скелет сделаешь.

   – Да уж лучше в избе вдругорядь лягу, тут на возу и не повернуться.

   – Ха-ха-ха, – засмеялся Лефорт, – когда Прокофий начинал ворочаться, каптана трещала, грозя развалиться.

Возницын посмеивался, беззлобно глядя на Лефорта. Пётр спросил:

   – Но ты-то хоть выспался, Прокофий?

   – Какой там, Пётр Алексеевич. Едва очи прикрою, Франц в бок тычет: не храпи, велит. А я и не храпел вовсе.

   – Храпел, храпел, – молвил Головин, выбираясь из каптаны.

   – Ну, Фёдор Алексеевич, я надеялся, хоть ты за старика вступишься, – нарочито обиделся Возницын.

   – Рад бы, Богданыч, но ты и мне спать не дал.

Так перешучивались великие послы, разминаясь после ночи. Лефорт вдруг спросил:

   – Герр Питер, а где ж тот разбойник? Не вижу.

Пётр оглянулся, на воротах и впрямь никто не висел.

   – Хых, канальи, куда они его дели?

   – Может, упустили?

   – Преображенцы-то? – Пётр увидел Меншикова, выходившего со двора через эти самые ворота. – Данилыч, в чём дело? Почему не исполнили мой приказ?

   – Исполняют, герр бомбардир. Вот на берёзу его повели вешать.

   – Но я же сказал на ворота.

   – Хозяин взмолился, на коленях просил: не надо, мол, на ворота.

   – Почему?

   – Он признал злодея, этот самый у него корову увёл, чуть самого не убил. Но, говорит, если на моих воротах повесите, то его приятели мне в отместку хату сожгут, да ещё и самого убьют.

   – Пожалуй, он прав, – согласился Пётр. – Ты рассчитался с ним?

   – Рассчитался и велел нашим возчикам весь стог забрать на возы. Заплачено ведь, зачем оставлять половину.

   – Вели запрягать. Будем трогаться.

   – Сейчас приговор исполнят, и начнём запрягать. Трубач уж команду ждёт.

5
Лифляндия

Вскоре после Пскова Великое посольство въехало в Лифляндию – владения Швеции. В это время особое беспокойство Петру доставляла Польша. Несколько месяцев назад там умер король Ян Собеский[20]20
  Ян Собеский (1629—1696) – с 1674 г. король Речи Посполитой под именем Ян III, полководец. В 1683 г. разгромил турецкую армию, осаждавшую Вену. Заключил «вечный мир» с Россией в 1686 г.


[Закрыть], и полякам предстояло избрать нового короля. На корону эту рассчитывали около десятка претендентов, но самыми серьёзными были два из них – французский принц де Конти и саксонский курфюрст Август Фридрих I[21]21
  ...саксонский курфюрст Август II (1670—1733). – Саксонский курфюрст под именем Фридрих Август I с 1694 г. Был избран на польский престол в 1697 г., терял престол в 1706—1709 гг. после шведской интервенции. Восстановлен в правах Петром I.


[Закрыть]. Для России крайне нежелательно было избрание французского ставленника, так как в этом случае Польша могла, нарушив мирный договор с Россией, стать союзником Турции, а значит, и врагом России, поскольку Франция, несмотря на разность религий, традиционно во всём поддерживала Порту в её притязаниях к соседям.

Поэтому Пётр велел русскому резиденту в Варшаве Никитину Алексею Васильевичу всячески поддерживать сторону курфюрста Августа на избрание королём, не жалея для подкупа панов ни денег, ни «сорочек».

Именно для поддержания сторонников Августа царь придвинул к польским границам армию и отдал приказ усилить её четырьмя стрелецкими полками Чубарова, Колзакова, Чёрного и Гундертмарка, перевести их из Азова в Великие Луки под команду князя Михаила Григорьевича Ромодановского. Это давало возможность резиденту Никитину не только задаривать панов, но и угрожать им, что-де в случае избрания де Конти русское войско вступит в пределы Польского королевства.

Не дремала и французская сторона, их посланник обещал польским магнатам, что в случае избрания королём де Конти султан вернёт Польше крепость Каменец и заключит с Польшей сепаратный мирный договор.

Споры на сейме между сторонниками принца и курфюрста нередко кончались потасовками с применением не только кулаков, но и сабель.

Чтобы не раздражать поляков – этот растревоженный улей – Великое посольство ехало не через Польшу, а кружным путём через шведские владения, продолжая внимательно следить за событиями в Речи Посполитой и по возможности влиять на них.

Первого апреля подъезжали к Риге. Пётр оказался прав, три недели ушло на дорогу. За это время дорогу так развезло, что сани ехали едва ли не по земле.

За милю до Риги посольство поджидали три кареты, высланные навстречу губернатором Дальбергом.

   – Герр Питер, – окликнул было Петра Лефорт, кивая на одну из карет.

Пётр отрицательно замотал головой.

   – Сие великим послам предназначено. Езжайте.

Великие послы не стали чиниться. Первый посол адмирал Лефорт уселся в первую карету, во вторую генерал Головин и в третью думный дьяк Возницын. Так они и двинулись, а урядник Михайлов шагал возле каптаны с казной, отказываясь садиться в сани, дабы легче было коням тянуть воз по земле. Глядя на него, не осмеливался влезать в каптану и Меншиков, шагал рядом, стараясь идти в ногу с бомбардиром.

Уже в виду Риги послов встретил отряд рейтар в парадных бархатных мантиях, в шляпах со страусовыми перьями, со знамёнами, с трубачами и литаврами. Тут же русских ждали шесть карет.

   – Ты глянь, мин херц! – сказал Меншиков восторженно. – Встречают-то по-королевски. Уж не пронюхали ли про твою милость?

   – С чего ты взял?

   – А ты вон на ту карету глянь. Золочёная ведь.

   – Ну и что?

   – Так для кого она?

   – Для Франца Яковлевича, он тут заглавное лицо.

Командир рейтар майор Врангель, привстав на стременах, произнёс приветственную речь, «от всей души приглашая дорогих русских гостей в столичный град Лифляндии, от имени губернатора Дальберга обещая им всяческое содействие в их высокой миссии».

   – Сладко поёт, – заметил Пётр, – не набил бы оскомину.

Однако встреча ему понравилась, рейтары с обнажёнными мечами с музыкой сопровождали Великое посольство до самой отведённой для них резиденции. Русские разместились в трёх домах. И сразу же Лефорт с Головиным отправились к губернатору представиться и поблагодарить за оказанный приём. Едва дождавшись их возвращения, Пётр приступил к расспросам:

   – Ну как?

   – Губернатор очень любезен, – сказал Лефорт. – Заранее просил извинения за некие неудобства, связанные с неурожаем.

   – Что он имел в виду?

   – А то, Пётр Алексеевич, – сказал Головин, – что нам придётся пробавляться на подножном корму, то бишь кормиться за свой счёт. А в связи с неурожаем тут дороговизна страшная.

   – А как насчёт телег?

   – И телеги наша забота, и сани продавать нам же самим.

   – Да что мы сейчас за них выручим? Кому они летом нужны?

   – В том-то и дело, Пётр Алексеевич, пролетим мы на этих санях да телегах.

   – Ну вот, как я и говорил, со сладкого оскомина нас доймёт.

   – Но и это не всё, герр Питер, – молвил Лефорт. – Дальберг просил без нужды в город не выходить.

   – Ну, этого он не дождётся, – нахмурился Пётр. – Кто ему сообщил о нашем приезде?

   – Сперва купец Любе, а потом официально наместник псковский предупредил.

На следующий же день Пётр в сопровождении переводчика Шафирова и нескольких волонтёров отправился в гавань, однако их задержали у цейхгауза[22]22
  Цейхгауз – воинский склад оружия, снаряжения.


[Закрыть].

   – Сюда нельзя.

   – Почему?

   – Приказ губернатора посторонних не пускать.

   – Ладно, – сказал Пётр, – идём посмотрим крепость. Алексашка, замеряй глубину рва у крепости.

   – Хорошо, герр бомбардир.

Но уже на подходе к крепости их встретили солдаты с мушкетами и тоже заступили путь.

   – Ну их к чёрту. Идём вперёд, – решительно молвил Пётр, не привыкший к тому, чтобы ему отказывали.

Однако солдаты угрожающе закричали и вскинули мушкеты.

   – Чего они орут? – спросил Пётр Шафирова.

   – Тут и без перевода ясно, господин бомбардир, кричат: если ещё сделаем шаг, откроют огонь.

   – Мин херц, стоит ли на рожон лезть, – сказал Ментиков. – Ну их в баню. Оне караульные, выстрелят и будут правы.

Однако Пётр, воротившись в резиденцию, прошёл в комнату главного посла и загремел:

   – На кой чёрт мне любезности вашего губернатора, если мне не дают сделать по городу и шагу? Что я, шпион, что ли?

   – В каком-то смысле так, герр Питер, – разулыбался Лефорт. – И Дальберг со своей стороны прав, не желая пускать посторонних к военным объектам. Не забывай, что Рига пограничный город, герр Питер. И потом, наверно, они помнят, как сорок лет назад твой отец подступал под их стены[23]23
  ...они помнят, как сорок лет назад твой отец подступал под их стены. — Царь Алексей Михайлович (1629—1676) предпринял неудачную попытку добиться выхода к Балтийскому морю. Заключив в 1656 г. перемирие с Польшей, Россия начала войну со Швецией: русские войска овладели Динабургом (Даугавпилс), Дерптом (Тарту), устьем Невы, осадили Ригу. Военные действия шли с переменным успехом и закончились подписанием Валиерсарского договора 1658 г. По соглашению, заключённому на три года, Россия оставляла за собой значительную часть завоёванных в Прибалтике земель. В дальнейшем осложнения в ходе борьбы с Польшей за Украину вынудили русское правительство отказаться от завоеваний в Прибалтике. Был заключён Кардисский мир 1661 г., условия которого сохраняли силу до Северной войны 1700—1721 гг.


[Закрыть]. А ну ты подступишь.

   – Я же воюю с Турцией, не со шведами. Ты бы мог объяснить этому графу, ты же первый посол, тебе вон и золотую карету подают. Что стоило тебе попросить за бомбардира.

   – Потому и не могу просить за бомбардира, мой друг, дабы не открыть твоё инкогнито. Неужто не понимаешь?

   – Да понимаю я, – отмахнулся Пётр. – Но зло берёт. Хотел посмотреть, может, что для Азова перенять.

И налил себе из корчаги, стоявшей на столе, водки. Выпил, крякнул, сказал хмурясь:

   – Проклятое место.

Хотел Пётр немедленно покинуть «проклятое место», но тут тронулась река, и Великое посольство невольно застряло в Риге. Впрочем, задержал не только ледоход, но и смена саней на телеги. Пётр, томимый вынужденным бездельем, писал друзьям письма в Москву: «...Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях и на первый взгляд кажутся правдивыми, однако с ямщиками нашими за копейку лаются, покупая сани, а тут же продают их втридорога».

Но сытость зрением не помешала Петру сообщить в письме Виниусу и количество постов на валах, и даже примерную численность там находящегося гарнизона, и где что не доделано в крепости. А Ромодановскому он послал подробный рисунок перевязей на солдатах, дабы потом подобные делать и для своих полков: «Зело красиво и практично».

Через день к великому послу Лефорту прибыл от губернатора капитан Лильешерна. Щёлкнув каблуками, он представился и сказал:

   – Господин посол, я имею поручение от графа Дальберг а просить от его имени извинения за то, что намедни стража не дозволила лицам вашей свиты прогуливаться на валах и по контрэскарпам крепости. И так как лица не хотели удалиться, стража вынуждена была пригрозить оружием.

   – Я принимаю извинения графа, капитан, и прошу передать ему, что стража исполняла свой долг и действовала совершенно правильно.

   – Господин посол, граф Дальберг надеется, что подобные огорчительные случаи далее не будут иметь места.

   – Передайте графу, господин капитан, я уже отдал приказ, чтоб подобное не повторялось. А виновных за вчерашнее уже наказал. – Лефорт покосился на стоявшего у окна Петра, опасаясь, как бы тот ненароком не рассмеялся.

   – Благодарю вас, господин посол, за понимание.

Когда капитан удалился, они расхохотались вместе.

Но Пётр, вдруг оборвав смех, молвил вполне серьёзно:

   – А я ведь ждал, как ты начнёшь меня распекать при нём.

   – Серьёзно?

   – Конечно. Тебя, великого посла, подвёл под графские упрёки какой-то урядник. Надо было задать этому уряднику хорошего перца.

   – И ты б стерпел?

   – А то нет.

   – Ну ладно, – усмехнулся Лефорт, – учтём на грядущее.

   – Послушай, Франц Яковлевич, не могу я сидеть здесь с вами до морковкиных заговен.

   – А я разве держу тебя, герр Питер? Вот пройдёт ледоход, переправляйся и тори нам путь.

Однако до конца ледохода русское Великое посольство отпраздновало ещё Пасху. Свой походный поп отслужил торжественную службу, и помогал ему в торжестве наскоро собранный из волонтёров и солдат хор певчих, в котором отлично вёл басовую партию бомбардир Пётр Михайлов. И после службы все радостно христосовались, и каждому было лестно поцеловаться с бомбардиром, попростеть у него прощения, а получив таковое, просить и его самого. Он христосовался со всеми, был ласков, растроган и непривычно тих.