Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

31
Полтава живёт

С начала апреля не проходило ни одного дня, чтобы шведы не атаковали Полтаву. К середине месяца они уже обложили крепость по-настоящему, прибыл сюда и король.

Он опять объезжал крепость со всех сторон, высматривая плохо укреплённые места, и именно здесь приказывал штурмовать. Иногда на штурм шло до трёх тысяч солдат, но всякий раз осаждающие откатывались назад, оставляя на поле сотни и сотни трупов.

Шведам, обложившим крепость, тоже жилось неспокойно. Осаждённые не оставались в долгу, совершая в лагерь противника внезапные вылазки, нанося ощутимые удары и уводя с собой пленных.

Один из них на допросе у Келина показал, что-де, «не достав Полтавы, король не может дать генеральной баталии».

– Но он Полтаву никогда и не достанет, – отвечал комендант.

В это Келин не только верил сам, но заставил поверить весь гарнизон и всех жителей. Он раздал оружие двум тысячам шестистам мужчинам, но в обороне крепости принимало участие около десяти тысяч жителей. Даже дети не оставались в стороне: во время штурма они таскали к пушкам ядра, камни. Женщины оттаскивали раненых, перевязывали их, лечили как могли.

Весь гарнизон и жители Полтавы боготворили своего коменданта и за глаза звали его ласково Степаныч. Любой его приказ, пожелание, просьба исполнялись сразу и неукоснительно.

Раз он, посетив госпиталь, погоревал, что-де и пороху уже маловато и ядра кончаются, хоть камней бы где раздобыть. И женщины решили «угодить Степанычу»: пошли по дворам и избам и, взявши ломы и кирки, стали выламывать камни из-под сараев, амбаров и даже печей. Всё это было снесено к пушкам.

   – Ай, умницы, ай, умницы, – радовался Келин.

А для женщин его радость была вдвойне приятна. Коменданту спать приходилось урывками, многим казалось, что он вообще не спит. Он и глухой ночью появлялся на стене, проверял караулы.

   – Не спите, ребята?

   – Не спим, господин полковник. Вы-то поспали бы.

   – Не спится что-то, – вздыхал комендант. – Пороху на неделю осталось, разве уснёшь.

   – Ничего, – утешали солдаты, – опять сходим на вылазку и свинца и пороху принесём.

   – С вылазки много ли принесёшь? Ружейный запас. А ведь нам пушки зело важны.

Перед утром едва прикорнул комендант в своей канцелярии, как со стены посыльный явился.

   – Господин полковник, от шведского фельдмаршала барабанщик прибыл.

   – Опять, – вздохнул Келин, подымаясь с лавки.

Он застегнул все пуговицы мундира, пристегнул шпагу, перед зеркалом надел шляпу, с осуждением скользнул взглядом по собственному изображению: «Хорош гусь. Одни глаза да нос».

Однако на стену взбежал бодро. Унтер Петрович, стоявший у пушки, жестом пригласил Келина к бойнице: сюда. Высунувшись из-под пушки наружу, лаял на шведа, стоявшего внизу, Картузик.

   – Не переносит шведов, – виновато сказал унтер. – Картузик, нишкни.

Собака умолкла, отошла от бойницы. Полковник, приветствуя барабанщика, приложил два пальца к шляпе.

   – Комендант Полтавы слушает вас.

   – Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам почётные условия сдачи крепости. Всем будет сохранена жизнь, все будут хорошо накормлены.

   – Но я уже отвечал фельдмаршалу, что у нас провианта более чем достаточно. Пороха – полные погреба. Все, слава Богу, сыты.

   – Но фельдмаршал считает, что вы понапрасну теряете людей.

   – Передай, братец, фельдмаршалу своему, что мы теряем в восемь раз меньше, чем он. Я веду точный счёт вашим и нашим потерям.

   – Но фельдмаршал предупреждает, господин комендант, что когда крепость будет взята штурмом, все будут лишены жизни.

   – Спасибо, братец, именно поэтому мы и не сдадим города, дабы не стыдно жить было.

   – Всё? – спросил барабанщик.

   – Всё, всё, братец. Ступай.

Барабанщик повернулся кругом и, ударив в барабан, пошёл от крепости.

   – Добро, – глядя вслед барабанщику, сказал унтер. – Сам себе играет, сам себе шагает.

   – Да, трудно, видать, и шведу, – сказал Келин. – Раз он то и дело барабанщика шлёт. Крепость край надо, а тут мы упираемся. Что там с апрошами[112]112
  Апроши – осадные рвы для закрытого подхода к крепости, траншеи, приколы.


[Закрыть] у них?

   – Копаются, Алексей Степанович. К стене подбираются.

   – Заряд не закладывали?

   – Да нет вроде. Мы следим.

   – А что охотники?

   – Охотники молодцы, головы им поднять не дают. Ныне, сказывают, двух инженеров подстрелили.

   – Я пройду к ним.

Келин прошёл к охотникам, находившимся у стыка западной и юго-западной стен. Их он выделил с первого дня осады, с точно определённой задачей: выбивать у противника офицеров и всячески мешать подведению под крепость апрошей и подкопов.

Охотники берегли порох и никогда не делали промахов. Их очень ценил комендант и не пускал на вылазки.

   – Вы у меня, братцы, на вес золота. А золотом не разбрасываются, – говаривал он, если кто-то из них начинал проситься на дело.

Келин добрался до охотников, поздоровался, спросил старшего из них:

   – Ну что, Афанасьич, мне сказали, вы ещё двух инженеров у короля уничтожили?

   – Так точно, Алексей Степанович, сняли двух.

   – Как же вы их определяете, который есть инженер, а который просто сапёр?

   – Чего проще, господин полковник, инженер лопатой-то брезгует, он больше с прибором возится или с чертежом. Вот и целься.

   – Хых! Верно, – усмехнулся Келин. – А я и не догадался.

   – Нам бы самого короля, – мечтательно вздохнул Афанасьич. – Но он хитрый чёрт. Два раза приезжал и оба раза дале выстрела держится. С мушкета не возьмёшь, только заряд истратишь.

   – Ну что у вас нового?

   – Сдаётся нам, Алексей Степанович, вот за тот бугор шведы заряд по апрошам натаскивают. Как стемнеет, видать, будут закладывать.

   – Скажи об этом мушкетёрам, пусть займутся. Да своих апостолов не вздумай пустить на дело.

   – Ну что вы, Алексей Степанович, разве я нарушу ваш приказ.

   – Знаю я вас. Только отвернись, – проворчал Келин и пошёл со стены. «Апостолами» он называл охотников потому, что было их в крепости всего двенадцать, как раз по числу апостолов.

После обеда комендант вызвал к себе командира батальона мушкетёров капитана Волкова.

   – Ты не догадываешься, Василий Иванович, чего это швед притих вдруг?

   – Раз притих, Алексей Степанович, значит, что-то готовит.

   – Готовит взрыв стены, а со взрывом наверняка новый штурм.

   – Это как водится.

   – Так вот, как стемнеет, возьми своих отчаянных и побывай в апрошах. Шума не поднимайте, действуйте кинжалами.

   – Пленных надо?

   – Приведите. Не помешают для беседы.

Едва опустилась, загустела весенняя ночь, как группа мушкетёров, бесшумно спустившись по верёвочным лестницам, растаяла в темноте.

Келин стоял на стене, чутко прислушиваясь к стрекоту кузнечиков и другим звукам, доносившимся из степи. Прошло не менее получаса, когда шевельнулась лестница. Кто-то лез по ней.

И вдруг перед Келиным предстал казак с заткнутым ртом и выпученными от страха глазами. За ним явился мушкетёр.

   – Вот, господин полковник, капитан велел вам доставить для беседы. А мне надо назад, там грузу много.

   – Ступай, – сказал Келин мушкетёру и приказал унтеру: – Петрович, вынь у него пробку изо рта.

Когда унтер вынул кляп, Келин спросил пленного:

   – Кто таков? Откуда?

   – С Запорожской Сечи я, пан комендант, Егор Голопупенко.

   – Что тут под стенами делал?

   – Так нам велено под стены подкопы копать. Солдат шведских не велено трудить.

   – Ну что ж. Всё правильно. Для изменников самая работа в земле рыться.

   – Я не изменник, господин комендант, я не изменник, – взмолился казак, – то нас старшины принудили. Вот ей Христос. Кошевой Костя забивал тех, кто против его был.

   – И много вас таких «не изменников»?

   – Да все, почитай, ропщут казаки, шо зря за Мазепой пошли. У короля голод великий, хлеба неделями не бывает, а если и дадут пшеницу, то солдаты сами ж и мелют её вручную.

   – Что ж с тобой сделать? – сказал задумчиво Келин. – По закону казнить надо.

   – Не можно казнить, пан комендант. Я всё можу робыть, шо скажете.

   – Ну что ж, будешь для пушек камень дробить, Голопупенко.

   – Ой, спасибо, ой, спасибо, пан комендант. Я так радый, шо к своим попався.

   – Петрович, вели пока запереть его в сарае, а то как бы от радости он назад к Мазепе не перебежал.

Едва запорожца увели, как полезли по лестнице мушкетёры, почти каждый с парусиновым мешком за спиной. Мешки складывали тут же. Последним явился капитан Волков, увидев Келина, доложил:

   – Заряд под самую стену заложили, Алексей Степанович. Мы все вынули. Вот, – он указал на кучу мешков. – Всё порох.

   – Милый мой, Василий Иванович, – схватил руку капитана Келин. – Теперь Полтава живёт. Какие ж вы молодцы. Нам теперь пороху на целый месяц хватит. Фу-у, гора с плеч. Теперь хоть посплю спокойно.

   – Вряд ли дадут, Алексей Степанович. Раз порох заложили, будет штурм.

В ту ночь, уходя к себе, комендант наказал дежурному офицеру:

   – Как начнут штурм – разбудишь.

Он и не подозревал, что именно сегодня за многие бессонные, беспокойные ночи наконец-то отоспится вволю.

Штурм, согласно королевскому приказу, должен был начаться со взрыва стены. Атакующие должны сразу устремиться в пролом. Но взрыва не было, пролома – тоже. И штурм не начался.

И в то время, когда полковник Келин, укрывшись шинелью, спокойно похрапывал на широкой лавке у себя в канцелярии, в штабе шведов король в бешенстве орал на своих генералов:

   – Раз-зявы! Проворонить блестяще исполненный подкоп, подарить врагу столько пороху! Молчать!

Но никто и не пытался оправдываться или тем более возражать королю, все генералы были тоже расстроены случившимся. И обиднее всего, что и спросить-то за это было не с кого. Все устроители подкопа были вырезаны ночью русскими.

32
Сикурс Полтаве

Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмёт Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.

Но её надо было ещё взять. А пока... Пока он срывал свой гнев на русских, нет-нет да попадавших к шведам. И когда однажды после очередного неудачного штурма к нему привели четырёх крестьян, которые якобы хотели что-то поджечь в шведском лагере, он приказал:

   – Этих двух обложить соломой и сжечь живьём. А этим отрезать носы и уши, и пусть идут к своим и покажут, что я сделаю со всеми непокорными.

Так было и сделано. Двух крестьян сожгли живьём на глазах у короля, а двум отрезали носы и уши, и сам Карл сказал им:

   – Ступайте к Шереметеву.

Кто знает, может, такие зверства и облегчали душу королю после очередной неудачи у стен Полтавы. Но то, что они увеличивали количество его врагов, – это наверняка. Разбежавшиеся по лесам жители собирались в отряды и искали случая нанести вред шведам – угоняли коней, выпущенных пастись, а то нападали и на фуражиров, рыскавших по окрестностям в поисках провианта для голодающей армии.

Но о Полтаве ни на минуту не забывало русское командование, более того, сам царь, находившийся вдали, напоминал едва ли не в каждом письме: «Извольте Келину облегчение чинить, понеже Полтаву сдавать неприятелю и думать не можно».

Чтобы хоть как-то отвлечь шведов от крепости, Ментиков приказал кавалерии атаковать Опошню и даже угрожать их главному штабу. Этот налёт помог Полтаве в том смысле, что на это время королю пришлось забыть о штурме.

А Келин, воспользовавшись затишьем, сам внезапно атаковал апроши врага и, перебив около двухсот человек, а около полусотни взяв в плен, благополучно отвёл своих мушкетёров в крепость.

Но самую существенную помощь Полтаве было поручено учинить бригадиру Головину с его полком. Им предстояло проникнуть в саму крепость.

Светлейший с фельдмаршалом определили полку движение по карте.

   – Придётся тебе, бригадир, вместе с твоими ребятами снять не токмо кафтаны, но и портки, понеже места по Ворскле зело болотистые. Каждому, помимо своего оружия, захватить не менее пуда боеприпасов для крепости. Вас, считай, тысяча, а тысяча пудов пороху и свинца дадут Келину добрую фору перед Карлусом. Оно бы не худо и хлеба туда унести, но в его положении порох ныне важнее хлеба и солдаты тож.

Дабы Келин в темноте не принял своих за шведов и не открыл бы огонь, ему в полом ядре пушечным выстрелом была отправлена записка светлейшего: «Ныне жди сикурс со стороны Ворсклы».

Однако идти, сразу раздевшись донага, было не очень сладко, комары заедали, поэтому солдаты сами исхитрили простой способ. От самого начала пути, ещё на своём берегу, каждый, раздевшись донага и даже разувшись, надевал на голое тело только кафтан, а одежду с завёрнутыми в неё порохом и свинцом водружал на голову, привязывая ремнём через подбородок. В одной руке была шпага или ружьё, а другой рукой солдат приподымал подол кафтана в зависимости от глубины болота или реки.

Вышли поздно вечером, когда стемнело, дабы ночью же быть уже в крепости. Вёл сикурс через болота местный крестьянин Василий Хлын, знавший хорошо броды и тропы.

Если в начале пути, хлюпая по колена через болота, солдаты подхихикивали друг над другом, что идут, «ровно бабы, подолы подымая», то через реку пришлось брести едва ль не по шею в воде и уж подолы кафтанов зубами держать. Тут уж было не до смеху, да и от бригадира команду передали, не то что говорить, но и кашлять запрещавшую.

В реке, как ни береглись, кафтаны позамочили, а кто росту малого, тот и сам нахлебался досыта, однако свой груз на головах в сухости все сберегли. Солдат знает: порох пуще матери беречь надо, ибо в бою никто, кроме него да штыка, тебе не поможет.

Едва выбрались на сухое, проводник, попросив обождать чуть, отправился на разведку и очень скоро воротился.

   – Впереди шведы окопов понакопали, когда и успели, басурманы.

   – Много их? – спросил Головин.

   – Кто знает, дрыхнут, видать, по норам. Но на стороже двое ходят. То разойдутся, то сойдутся.

Головин отрядил двух опытных солдат с кинжалами.

   – Чтоб никакого шума. Убирать обоих, когда разойдутся.

   – Как уберём, я крякну селезнем, – сказал солдат.

   – Никаких селезней. Ещё разбудите какого любителя утятины. Вернётесь сюда.

Солдаты ушли вслед за проводником. Растянувшись по болотам и тропам, полк ещё выбирался на сухое, а бригадир Головин подбирал уже группу нападения на апроши. Отобрал людей только со шпагами и кинжалами, повелев скоро одеваться. Задание ставил знаками, не голосом: «Действуем только этим» – поднял над головой шпагу; «При полной тишине» – наложил ладонь на рот.

Солдаты – народ понятливый, значит, не дать шведам проснуться. Всё ясно.

Вернулся проводник Василий Хлын, сказал тихо Головину:

   – Сторожей убрали. Всё тихо.

   – А где же солдаты?

   – Ждут вас.

   – Я ж им велел воротиться.

   – Не схотели, уж больно сладко шведы храпят по щелям.

   – Ну ладно. Веди нас.

Группа следовала за проводником. Он шёл, шёл и вдруг остановился и повёл рукой, словно в гости приглашая: вот, мол, начинайте.

Впереди серели валы вырытой земли, чернели щели апрошей. Солдаты быстро и бесшумно рассыпались по полю. Из апрошей то там, то тут слышались стоны, короткие предсмертные вскрики, хрипы умирающих.

Головин, уничтожив более ста шведов, засевших в апрошах, не потерял ни одного человека, а уже через полчаса его сикурс входил в Полтаву.

Осаждённые встречали их со слезами радости, смехом, поцелуями:

   – Ой, родные ж вы наши хлопцы.

   – Как же мы вам ради.

   – Та яки ж вы мокрые. Алексей Степанович, треба печи топить, посушить родимых.

И в Полтаве в самое неурочное время – среди ночи, да ещё ж летом – задымили вдруг десятки печей, засновали по улицам жители, замигали по хатам крохотные огоньки каганцов[113]113
  Каганец – плошка, лампадка.


[Закрыть], лучин и свечей.

Келин повёл Головина в свою канцелярию. И обсушиться и покормить чем Бог послал.

   – Вы не представляете, бригадир, как ко времени ваш сикурс. И дело даже не в порохе, не в свинце, хотя и в нём тоже. Гораздо важнее для гарнизона и жителей, что свои люди пришли помогать нам. Увидите, завтра на вылазку будут все рваться. Такой дух отваги вы принесли с собой.

   – Ну что ж, полковник, я рад, что моему полку выпала честь укрепить дух Полтавы. С вас ведь никто глаз не сводит.

   – Это верно, – засмеялся Келин. – Король со своими генералами все глаза проглядели. Вот уж полтора месяца никак сглазить не могут.

   – Что король! Государь в каждом письме о Полтаве беспокоится, велит держаться.

   – Будем держаться, сколь сможем. А не слышно ли там о генеральной баталии, скоро ли?

   – Как приедет государь.

   – М-да, – вздохнул Келин и промолчал, хотя, ох, зело спросить хотелось: «А когда ж приедет?» Но он – человек военный – знал: о сём спрашивать нельзя, неприлично даже.

Но бригадир Головин понятлив, сам сказал:

   – Ныне он в Азове, на всякий случай султану флот кажет. Вот-вот должен к нам отъехать.

   – Дай Бог ему пути к нам доброго, – перекрестился Келин. – Мы что? За крепости да полки думаем, а ему за всю державу надо. Этот крест нелёгок, сударь мой, ох нелёгок.

33
Полтава дышит

Четвёртого июня 1709 года Пётр приехал из Азова, и первое, что спросил:

   – Как Полтава?

   – Пока дышит, – отвечал Шереметев. – Но тяжело Келину, зело тяжело.

   – Сикурс посылали?

   – Посылали Головина. Прошли хорошо, но на вылазке сам бригадир в плен угодил.

   – Как думаешь, долго они ещё продержатся?

   – Да уж третий месяц, считай, без перерыва дерутся. Во всём нужду великую терпят. Не диво, если не сегодня-завтра шведы ворвутся в крепость.

Царь немедленно сел за письмо Келину:

«Господин полковник! Вы славно столь великое время противустояли королю. Но ежели увидите, что стоять уже не можете, уничтожьте крепость и пробирайтесь с людьми на Ворсклу. Заслыша вас, мы вышлем навстречу сикурс. Но шведам оставьте лишь развалины и угли. Сие письмо от гарнизона в секрете держите. Пётр».

Ядро с письмом царя, как и все прошлые, притащили Келину полтавские мальчишки.

   – Алексей Степанович, вам опять эстафет.

Этот промысел – сбор прилетавших в крепость ядер – давно вели мальчишки и стаскивали их к пушкам, дабы стрелять ими по шведам. Полые с письмами они сразу доставляли коменданту: «Вам эстафет».

Письмо царя и обрадовало Келина и удивило. Обрадовало потому, что он уже знал, что за приездом царя воспоследует. Удивило неверие Петра в возможность удержать Полтаву. Но просьба держать письмо в секрете от гарнизона и жителей как бы давала право самому коменданту решать вопрос сдачи. Ведь ранее Пётр хотя и был вдали, но и слышать не хотел о сдаче, грозя за это отнятием живота и другими карами.

Впрочем, Пётр, с первого дня занявшийся лихорадочной подготовкой генеральной баталии, вскоре послал Келину другое письмо, в котором просил продержаться хотя бы ещё две недели.

Царь отправил приказ Скоропадскому и Гольцу идти с запада к Полтаве. С их приходом шведская армия была бы полностью окружена, сама бы оказалась в осаде.

Пётр назначил баталию на десятое число, но начавшиеся сильные дожди задержали передвижение войск. Из показаний пленных он уже знал, что шведы дошли до крайней нужды, хлеба почти не было совсем, мясо хотя и было, но из-за сильной летней жары быстро портилось. Солдаты роптали между собой: «Хлеба или смерти». Видимо, и король понимал, в каком отчаянном положении оказалась армия. И теперь с упрямством, столь ему свойственным, он слал и слал полки на штурм Полтавы. Ему нужна была эта крепость, теперь уже не только как база, но и как доказательство собственной силы. А сил становилось меньше и меньше.

Узнав о том, что к русской армии прибыл царь, а это означало одно – в любой момент может начаться баталия, Карл усилил нажим на Полтаву. Штурмы следовали один за другим, причём всякий раз на крепость шло не менее трёх тысяч человек. Раза два шведы уже овладевали валом, но после жестокой рукопашной, в которую бросалось всё население города с вилами, топорами, дубинами, штурмующие вынуждены были откатываться.

Несколько раз шведы закладывали под стены мины, чтобы после взрыва ворваться через пролом в город, но осаждённые всякий раз утаскивали заряд, пополняя этим свои небогатые запасы пороха.

Так за все три месяца осады шведам ни разу не удалось произвести взрыв стены. Зато, как правило, на следующий день Полтава отвечала ураганным огнём из пушек на очередную вылазку врага.

Однажды граф Пипер попросил Гилленкрока ознакомить его с укреплениями у стен Полтавы. В этот момент где-то началась частая пушечная пальба. Гилленкрок заметил:

   – Можете быть покойны, граф, это не наши пушки, это русские пушки бьют нашим порохом.

   – Боже мой, Боже мой, – сказал Пипер. – Ведь это уже скоро, Аксель.

   – Со дня на день, граф, – ответил мрачно Гилленкрок.

Оба понимали под этим надвигающуюся катастрофу.

Но и осаждённые были не в лучшем состоянии, если не в худшем. И они уже голодали, и они несли большие потери, и они обессилели, выдохлись от беспрерывных боев. Уже не хватало ни сил, ни времени хоронить убитых, над городом стоял тяжёлый запах разлагающихся на жаре трупов.

Все похудели, осунулись, глаза у многих горели каким-то лихорадочным блеском.

Сам полковник Келин совсем почернел, мундир на нём висел как на гвозде, голос сел, но он продолжал командовать, более надеясь на знаки, подаваемые рукой, чем на голос.

В короткие передышки он присаживался где-нибудь в тенёчке и впадал в полузабытье, в полусон, из которого выходил мгновенно, если требовалось. Вот и сейчас:

   – Алексей Степанович!

   – Что? – открыл Келин глаза.

   – От шведов барабанщик.

   – Опять, – кряхтел Келин, подымаясь на выхудавшие ноги. – Може, что новое скажет.

Теперь приход барабанщика от шведского фельдмаршала в крепость – событие, даже в некотором роде представление, на которое сбегаются многие жители.

И хотя заранее знают, чем окончатся переговоры, все слушают со вниманием, что отвечает «наш полковник» злыдню фельдмаршалу, чтобы потом на десятки ладов пересказать всему городу, как Степаныч самого главного шведа переговорил.

Келин опять подошёл к пушечной бойнице, где, как обычно, изливался бранчливым лаем на шведа Картузик, кивнул унтеру: убери.

   – Картузик, нишкни, – скомандовал унтер Петрович. Пёс отступил с видом исполненного долга.

Келин опять бросил два пальца к тулье пропотевшей шляпы, приветствуя барабанщика.

   – Комендант крепости слушает вас.

   – Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам в последний раз сдать город на самых выгодных для вас условиях.

   – На каких именно?

   – Фельдмаршал Реншильд на этот раз предлагает вам самим назвать их.

   – О-о, за это спасибо, – приложил Келин руку к груди. – Наконец-то фельдмаршал подобрел к нам, самим предлагает избрать условия сдачи.

   – Да, да, вы сами называете условия. И фельдмаршал принимает их.

   – Но увы, братец, – развёл руки Келин. – Я обещал сдать Полтаву другому человеку – моему государю. Что ж Реншильд раньше-то не давал нам такой уступки? Мы б ещё и подумали.

   – Господин комендант, но это последняя возможность спасти жизнь оставшимся людям. У вас погибла половина гарнизона.

   – Но и вы ж недосчитываетесь более трёх тысяч солдат.

   – У нас ещё достаточно сил, чтобы провести последний решающий штурм.

   – Стыдись, братец, ты уж мне не менее шести раз грозился последним решающим. Не наскучило?

   – Господин комендант, я говорю серьёзно. Называйте ваши условия.

   – Наши условия? – переспросил Келин и оглянулся назад. Там, за его спиной, внизу, у стены, стояла притихшая толпа жителей, все смотрели только на него, своего коменданта.

«Господи, – подумал Келин, – почему же я никогда не спросил их? Почему я отвечаю фельдмаршалу за всех их? Может, у них у кого-то есть лучший ответ, чем даю я. Ведь их так много, ведь они же сражаются из последних сил».

   – Ну что, полтавчане, – заговорил он с ними. – Может, у вас у кого есть условия?

   – Степаныч, – вдруг закричала какая-то женщина, подняв костлявую обнажённую руку. – Ты ж знаешь наш ответ. Никакой сдачи. Никакой!

   – Постойте, – раздался голос из другого конца толпы.

Келин взглянул туда и узнал Егора Голопупенко – бывшего запорожца-мазепинца, давно уже ставшего защитником крепости. На вылазки, правда, его не пускали, но в крепости он добросовестно делал всё, что ему поручалось, – долбил камень, рубил дрова, собирал ядра, заряжал ружья, точил холодное оружие.

   – Постойте. – Голопупенко даже пытался влезть на какой-то камень, чтоб его услышали все. – Ведь мы ж сами можем назначить условия. Сами! Сколько же можно... Ведь сил же уже нет... Ведь это...

Ему не дали закончить, толпа вдруг взревела и, словно многорукий зверь, потянулась к нему.

   – Иуда-а!

Его стащили с камня, и он исчез под ногами разъярённых людей. Суд и правёж был скорый и жестокий. Запорожца буквально растерзала толпа, впавшая почти в полусумасшедшее состояние.

   – Степаныч! Гони барабанщика! Гони!

Келин повернулся к барабанщику, стоявшему вниз, и не догадывавшемуся, что творилось на другой стороне стены.

   – Передай фельдмаршалу, что сдачи не будет ни на каких условиях.

   – Господин комендант, учтите, что как только начнётся штурм, аккорда[114]114
  Аккорд – соглашение, согласие; здесь: сдача.


[Закрыть] от вас принимать не станем.

   – Начинайте, у нас каждый может постоять за себя. А аккорда от нас не дождётесь.

Барабанщик повернулся кругом и пошёл опять от крепости, отстукивая палочками себе дробь.

   – Петрович, – сказал Келин унтеру. – У тебя голос покрепче, скомандуй заряжать картечью. Надо встренуть.

   – Есть, Алексей Степанович. – Унтер выпятил грудь и вскричал зычно: – С-слушай, антиллерия!.. 3-заряжай картечью!..

Полтава дышала. Полтава сражалась...