Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

19
Осечка и попадание

Когда 4 октября Головин приехал из Гааги на доклад к Петру, того на верфи не оказалось.

   – Где он? – спросил Меншикова.

   – Уехал с Витзеном к китобоям.

   – К китобоям? – удивился Головин. – Зачем?

   – Ну как зачем? Не знаешь бомбардира? А ну на Азовском море киты появятся, кто их первым гарпунить будет? Он, конечно.

   – Тебе б только смешки строить.

   – Со смешками лучше работается, Фёдор Алексеевич, – осклабился Меншиков.

   – Когда он обещал вернуться?

   – Да уж давно бы пора. Уехал-то ещё позавчера. Но ты ж знаешь его. На дороге увидит гайку с болтом, вот и пристанет: откуда она? для чего тут оказалась? дайте-ка я её на место сам прикручу.

   – Это на него похоже, – усмехнулся Головин.

   – Намедни пришёл сюда английский стопушечный корабль, бомбардир пошёл его осматривать. Капитан, было взявшийся сопровождать его, не выдержал, велел боцману. Так он и боцмана умотал, лазая по трюму. Вечером в харчевне англичанин пенял нашим: из-за вашего герра Питера штаны порвал, вылезая из твиндека[53]53
  Твиндек – помещение между двумя палубами.


[Закрыть].

   – Так я не знаю, ждать мне его или нет? У нас шестого уже третье совещание с депутатами штатов.

   – Пожди, Фёдор Алексеевич, он вот-вот должон быть, я его за пять миль чую.

Видно, Меншиков и впрямь чуял близость Петра, который вскоре появился. И первое, что скомандовал:

   – Алексашка, жрать хочу.

Меншиков помчался в харчевню и вскоре приволок целую кастрюлю жаркого с гречневой кашей.

   – Ну рассказывай, Фёдор Алексеевич, – сказал Пётр, принявшись с жадностью наворачивать жаркое. – Что хорошего?

   – Да уж дважды заседали. Двадцать девятого, ну ты знаешь, потом позавчера вот, второго уже. И никакого сдвигу.

   – Ну как? Совсем, что ли?

   – Да, считай, совсем. На первом заседании предложили мы им этот путь в Персию, как ты советовал.

   – А они? Обрадовались?

   – Дожидайся. И глазом не сморгнули. Меж собой переглянулись.

   – Сколько их?

   – Девять человек.

   – Есть с кем в гляделки играть. А дальше?

   – Переглянулись да и говорят, вы, мол, это напишите на бумаге, мы, мол, посмотрим.

   – Вот те на. Это они нам должны писать, – удивился Пётр. – Всё с ног на голову оборотили.

   – И мы им то же самое.

   – А они?

   – А что они? Своё гнут, пишите, мол. Вот поэтому я и не приехал к тебе после первого совещания, писал всё. Франц твой не помощник, я, грит, по-русски плохо пишу, а вот пьёт по-нашему, очень хорошо.

   – Узнаю Лефорта, – засмеялся Пётр. – Этот с Ивашкой Хмельницким закадычный друг. Пусть его. Зато на аудиенциях он как рыба в воде, не то, что мы, пнями неумытыми. Ну и что на втором заседании?

   – На второе позавчера собрались. Опять они вдевятером, мы – втроём. Франц твой с перепоя не очухался. Я депутатам бумагу читаю, а он мне в ухо бубнит: «Федя, башка трещит, отпусти опохмелиться». А я ж не могу и бумагу читать и ему отвечать, дёргаю его за фалды: сиди, мол. Слава Богу, понял, замолк.

   – Ну и как после зачтения?

   – Как, как? А никак. Взяли мою бумагу, прочитали её, меж собой опять шу-шу. Да и говорят: мы, мол, это сами решить не можем, это, мол, надо на Генеральных штатах обсудить с депутатами.

   – Издеваются, – сказал Пётр. – А насчёт союза закидывали слово?

   – Какой там союз, Пётр Алексеевич? Они только что с французами мирный договор подписали.

   – Ратифицировали?

   – Да нет пока. Но это дела не меняет. Как я и предполагал, на французов кивают, мол, если заключим с вами, Париж обидим.

   – Вот свинство, – отодвинул Пётр пустую кастрюлю. – В Бранденбурге союз навеливали[54]54
  ...в Бранденбурге союз навеливали. – Бранденбург – столица Бранденбургско-прусского государства до 1701 г., когда оно стало королевством Пруссия со столицей Берлин.


[Закрыть], здесь табанят[55]55
  Табанить– грести назад.


[Закрыть]. Отчего так-то, Фёдор Алексеевич?

   – Да что тут не понять, Пётр Алексеевич. В Бранденбурге шведов боятся, им союз с Россией крайне нужен. А голландцам какой интерес с нами связываться? Турки от них за тридевять земель, и потом, они же со Средиземноморьем торг по морю ведут. Зачем им с султаном ссориться?

   – М-да, осечка получается, – вздохнул Пётр. – Когда у вас с ними третье совещание?

   – Послезавтра, шестого.

   – Ну что, Фёдор Алексеевич, делать будем? Чую я, и на третьем будут пустышку тянуть.

   – Да уж, видно, так.

   – Обидно, чёрт побери. Хотел корабль кончить, пока вы там с ними басни травите.

   – А много ещё делать-то?

   – Да на месяц возни достанет. Обшивку кончим, за палубу возьмёмся, а там ещё каюты, шканцы, конопатка, смоление, уж не говоря о рангоуте и такелаже. Дай Бог где-то к середине ноября кончить.

   – До середины ноября мы не дотянем с ними, Пётр Алексеевич. Возницын вон и тот не выдерживает, ещё, грит, два-три таких совещания – и я, грит, их душить учну.

Пётр посмеялся, вполне сочувствуя возницынскому желанию, потом посерьёзнел:

   – Да, смех смехом, а придётся вам, Фёдор Алексеевич, на третьем совещании, если так дальше пойдёт, просить дать Великому посольству прощальную аудиенцию.

   – Придётся, – согласился Головин. – Куда денешься. Но учти, Пётр Алексеевич, как только они дадут нам прощальную аудиенцию, снимут с содержания.

   – Ну что делать? Будем на свои деньги харчиться, чай, в шею-то не выгонят. Корабль я должен кончить.

   – Да, Пётр Алексеевич, пришла нам ведомость: французский эмиссар в Стокгольме склоняет шведов на поддержку де Конти против Августа.

   – Вот же суки, а! Передай Лефорту, пусть напишет шведскому канцлеру Оксениггерну, дабы он пресёк происки французов.

   – Мы уже говорили с шведским послом в Гааге на эту тему. Но он божится, что, мол, Москва может не опасаться, что-де шведский король к Августу благоприятен.

   – Ну посол послом, а Оксенштерну Лефорт пусть напишет официальное письмо. И ещё, свяжись с Данией, склоните её как угодно, хоть «сорочками», не пропускать французские корабли в Балтийское море на помощь де Конти. Что из Вены?

   – Из Вены вести хорошие. Евгений Савойский наголову разбил турок при Зенте.

   – Как бы не оборотилось это «хорошее» нам к худу. Леопольд отберёт у султана часть Венгрии, Трансильванию и успокоится. Сам же говорил, он готовится к дележу испанского пирога.

   – А наш агент из Вены пишет, что австрийцы хотят на Белград идти.

   – Сдаётся мне, врёт твой агент, Фёдор Алексеевич. А не врёт, так его там за нос водят. Как бы то ни было, сейчас и нам на турка можно ударить, пока они от Савойского не очухались.

   – Напиши сам в Москву, Пётр Алексеевич. Пусть ударят. Тогда и у нас какой-никакой козырь будет.

   – Напишу сегодня же.

В дверях появился мастер Поль.

   – Что, Геррит? – спросил Пётр.

   – Герр Питер, ты бы помог своим ребятам брус волочь на борт.

   – Сейчас, мастер, – вскочил Пётр, беря с лавки рабочие рукавицы. – Пожди, Фёдор Алексеевич, я скоро.

Оставшись в комнате один, Головин прошёл к столу, взял лежавшую там уже законченную гравюру, всмотрелся:

   – Эх-хе-хе, Пётр Алексеевич, уж не себя ли ты тут изобразил, что-то союзниками и не пахнет. Не надорвался бы один-то.

А бомбардир в это время, ухватив конец верёвки, захлестнувшей брус, командовал своим волонтёрам, соблюдая ритм:

   – Раз! Два! Подали-и!

И брус подавался на фут от общего мгновенного усилия.

   – Все вы лодыри-и!

Ещё на фут продвигался брус. Алексашка рядом с Петром, но за другой конец верёвки держится, весело подхватывает:

 
P-раз! Два! С маху-у!
Тя-нем сваху-у!
 

Стоялыми жеребцами ржут волонтёры, но дружно, под каждую строчку, напрягая силы, подвигают брус. Затащили на палубу, отирают пот, развязывают с бруса верёвки.

Пётр сбежал по трапу с корабля, увидел вышедшего на улицу Головина.

   – Что, Фёдор Алексеевич, уезжаешь?

   – Да поеду я. Ваш мастер Поль и так уж косится на меня, отвлекаю вас от работы.

Пётр проводил Головина до тележки, прощаясь, решил сообщить хоть что-то приятное:

   – Да, Фёдор Алексеевич, я у Витзена из-под носа склюнул литейного мастера, – и засмеялся, довольно потирая руки.

   – Как склюнул?

   – А просто. Он привёз меня в литейку, а сам ушёл куда-то в дирекцию. Ну я разговорился с литейщиком, неким Вильгельмом Геннином. Ну и сосватал. Готов ехать к нам хоть завтра. Я ему задаток дал.

   – А Витзен как к этому отнёсся?

   – В том-то и дело, он этого не знает. Он меня уж сколько «завтраками» кормит, когда я начинаю горных мастеров просить. Знать бы, давно сам такого отыскал бы. Виниус уж ругается в письмах, и правильно делает. Так что вы там шибко не расстраивайтесь, если ничего не получится. Добейтесь от них хотя бы разрешения для нас нанимать свободно людей. И за то спасибо.

   – Попробуем, Пётр Алексеевич.

   – Ну и закупку имущества морского.

   – Хорошо, хорошо.

   – Да как можно далее отодвиньте прощальную аудиенцию.

   – Сделаем насколько возможно. Постараемся.

Пётр проводил Головина, вернулся на верфь, взялся опять за топор. До вечера было ещё далеко, работы выше головы.

20
Чтоб не морщились

В последнее воскресенье октября Пётр сказал Меншикову:

   – Сбрасывай, Алексаха, рабочее платье. Ныне отдохнёшь со мной с пользой, не всё ж с Ивашкой Хмельницким. Да и Гавриле не худо бы проветриться.

Велено было принарядиться и Головкину Гавриле Ивановичу.

Меншиков побрился, умылся, переоделся в голландский короткий кафтан, чулки, туфли с серебряными пряжками. Картинка – не узнать, только по рукам натруженным и можно было определить, чем занимается сей франт.

Переоделся и Гаврила Головкин в голландское платье. Выехали втроём в карете.

   – Куда хоть едем-то, мин херц? – спросил Меншиков.

   – В город Лейден, Александр, к профессору Бургаве[56]56
  Бургаве Герман (1668—1738) – нидерландский врач, ботаник и химик, основатель так называемой лейденской медицинской школы, первой научной клиники. Автор руководства «Основания химии». (Т. 1—2, 1732.)


[Закрыть].

   – К профессору – это хорошо.

   – Вы там на верфи кроме сучков ничего не видите, а в Голландии есть что посмотреть, есть чему поучиться. Вот хотя бы дороги возьмите, вишь какие ровные, ухоженные. А в России? За Тушино выедешь – и по уши в рытвину, в грязь.

   – Сравнил тоже Голландию и Россию. У них её можно в два-три дня всю обскакать. А Россию? До Китая за год не доскачешь.

   – А деревни? Домики аккуратные, палисаднички, цветы. А у нас? По улице не проедешь, дохлых кошек, мусор прямо на дорогу, избы крапивой, лебедой заросли. На крышах козы пасутся. Срамота.

   – Тут ты прав, мин херц, токо забыл для полной картины пьяного мужика в лебеде.

   – Тебе, Алексаха, зубы бы поскалить, а у меня сердце болит. Ну чем мы их хуже? Чем? Работать умеем. Вон Поль, мастер наш, дал сроку для спуска корабля декабрь, а мы его через пару недель спустим.

   – Но мы и пить умеем, мин Херц, не голландцам чета.

   – При чём тут «пить», среди них тоже есть питухи, нашим не уступят. Главное у них – стремление к лучшему, к порядку, к чистоте. Вот чему учиться надо. А наши? Князей мне приходилось палкой на учёбу гнать. А? Это как? Что ж тогда с простолюдина спрашивать?

   – Их, мин херц, природа воспитывает. Природа. Земли мало, да и над той вечно угроза с моря, того гляди, плотину прорвёт да и рванёт на поля. Голландцу некогда в лебеде лежать, плотину надо обихаживать. Забудь про неё – вмиг без земли окажешься. Вот он и исхитривается, разные машины делает, мельницы ветряные и водяные. А наш мужик что? Над нами, мол, не каплет. А если закапает, так и то хорошо, жито доброе вырастет.

   – Да наш мужик только на Бога и надеется, это ты прав, Алексаха. Но ничего, воротимся, раскачаем и его. Вон адмиралтеец наш Протасьев Александр Петрович пишет из Воронежа, что очень хорошо кумпанства наши корабли строят. Воротимся домой, есть на чём будет Чёрное море у султана воевать. Так что годится и наш мужик для кой-чего. Годится.

   – Они там хоть для нас строят, мин херц. А мы для какого дяди стараемся?

   – Для себя, Данилыч, для себя. Мы здесь навыка, опыта набираемся, как правильно корабли строить. В Воронеже всё на глазок, а здесь всё по чертежу, по плепорциям...

Пётр умолк, словно натолкнулся на какую-то преграду, заставившую забыть о разговоре. Но молчал недолго.

   – М-да... Плепорции... Как я заметил, и наш мастер Поль не во всём дока, не во всём. А ведь он лучший мастер в Ост-Индской компании. Спрашиваю его: как рассчитать корабль, ещё не построенный, чтоб он отвечал заданным требованиям – остойчивость, грузоподъёмность, скорость? А он не знает этого. Спасибо хоть, что честно признается.

   – А кто ж эту науку должен знать? – спросил Головкин. – Да и есть ли она?

   – Должна быть, Гаврила, должна. В Дании, я слышал, мастера получше голландских. Я уж Протасьеву написал, чтоб более доверял датчанам, чем голландцам, при закладке и постройке. И у англичан такая наука должна быть, эти совсем на острове живут. Я вон осматривал их стопушечник, так там, братцы, всё так разложено, распределено, пригнано, что диву даёшься: какая умная голова всё это продумывала?

   – Теперь небось и на наших так же будешь распределять и раскладывать?

   – А как же? Что я, зря, что ли, все деки[57]57
  Дека – палуба.


[Закрыть] облазил, весь трюм исползал. Всё запомнил, хоть сейчас нарисую.

Не доезжая Лейдена, свернули в придорожную харчевню, где любезный хозяин в белом колпаке быстро приготовил им жаркое с лапшой, подал большие обливные кружки с пенящимся пивом.

   – Ну вот, пожалуйста, – кивнул Пётр. – Чисто, веж либо, вкусно. А у нас?

   – А у нас если лапша, то с мышиным помётом, сказал Меншиков. – Если пиво, то бурда с мухами.

   – Слушай, Алексашка, – рассердился Гаврила, – не порть аппетит, а то по шее дам.

Пиво понравилось, поэтому выпили ещё по две кружки. И уж в Лейден въехали сытые и весёлые.

Несмотря на воскресный день, профессор ждал их в своём кабинете.

   – A-а, приехали. Очень хорошо, мне как раз утром доставили одного беднягу, сбили на дороге, все органы в отличном виде. Идёмте.

Меншиков переглянулся с Головкиным в удивлении: куда, мол, мы попали? Но бомбардир был непреклонен:

   – Пошли, ротозеи, сейчас узнаете, из каких деталей вы состоите.

   – Но, Пётр Алексеевич... – начал было мямлить Головкин.

   – Идём, идём, Гаврила, – взял его под локоть Пётр. – Ничего страшного. Они там все мёртвые, ни одного живого.

   – Господи, помилуй, – закрестился Головкин. На всякий случай перекрестился и Меншиков, но последовал за бомбардиром не прекословя.

Профессор ввёл их в просторный зал, где пахло резко и неприятно. Посреди зала стоял стол, обитый железом, и на нём лежал обнажённый труп мужчины с полностью вскрытой брюшной полостью.

   – Молодой мужик-то, – сказал Пётр. – Как он угодил-то?

   – Да вот, – профессор указал на правый висок. – Ударился о камень. И всё. Родных нет, привезли мне. Это на ваше счастье.

Однако, судя по виду спутников бомбардира, они не очень были «счастливы», зато сам Пётр с любопытством рассматривал внутренние органы и внимательно слушал профессора.

   – Вот это лёгкие, господа... Это сердце, видите, какое здоровое, крепкое, с ним бы он ещё пятьдесят лет прожил. А это печень, она несколько увеличена, видимо, хозяин злоупотреблял алкоголем. Это желудок... Кишечник... А вот здесь... – профессор полез руками в полость отстранять кишки, дабы лучше показать почки, и в это время рядом с Петром нехорошо икнул Головкин.

Бомбардир взглянул на него, увидел бледное, страдальческое лицо, но не проявил никакого сочувствия:

   – Ты чего изморщился?

   – Н-не могу, господин бомбардир... Запах...

   – Я те дам «не могу», слушай и запоминай.

Но, обернувшись на Меншикова, Пётр и в его лице не обнаружил научного рвения, лишь брезгливо сморщенные губы.

   – Алексаха-а?

   – Слушаю, мин херц.

   – Не меня, профессора слушай, дурак.

   – Вот почки, господа, – продолжал как ни в чём не бывало профессор, приподняв над ними кишки столь изящно, словно это были верёвки. – И тоже вполне здоровые и крепкие.

   – А нельзя ли увидеть их в разрезе, господин профессор? – спросил Пётр.

   – У меня есть. Я сейчас вам покажу, – профессор, оставив кишки, отправился к одной из полок, бормоча с гордостью: – Вот тут у меня есть прекрасный препарат.

Едва профессор удалился от секционного стола, как Пётр, метнув свирепый взгляд на своих спутников, прошипел грозно:

   – А ну, скоты, грызите мертвяка.

   – Ка-ак? – пролепетал бледный Гаврила Иванович.

   – Зубами, зубами. – Пётр схватил обоих за шиворот, пригнул прямо к трупу. – Ну, хватайте за брюшину. Ну!

Меншиков с каким-то вздохом, похожим на скуление, цапнул ртом отвёрнутую брюшину трупа и не столько жевал, сколько рычал от отчаяния. Не удалось и Гавриле отвертеться, тоже пришлось вцепиться с брюшину с другой стороны, почти столкнувшись лбом с Меншиковым.

Профессор, доставший с полки свой «прекрасный препарат» – заспиртованную почку в разрезе, нёс её к столу и был немало удивлён, увидев, как два его слушателя терзают зубами брюшину несчастной жертвы.

   – Что это? – воскликнул профессор в изумлении.

   – Не волнуйтесь, господин Бургав, – сказал Пётр. – Всё не съедят. Это им в науку, чтоб впредь не брезговали.

И по-русски скомандовал:

   – Хватит. Оставьте профессору, черти драные.

Профессор протянул стеклянную банку Петру:

   – Видите, как всё прекрасно видно. Молодой человек, что с вами?

Это уже относилось к Головкину, который стоял бледный как полотно, с отсутствующим взглядом и с вполне понятным намерением.

   – Вам плохо? Да?

Головкин что-то промычал и схватился за рот, зажимая его. Профессор догадался:

   – Сюда, сюда, – и, ухватив Головкина за рукав, потащил в уголок, к смыву.

Профессор вернулся к столу, стал объяснять Петру устройство почки и её назначение в организме человека. И даже Меншиков, подражая бомбардиру, усиленно изображал внимание, но ухом слушал не профессора, а рыгающего Головкина и сочувствовал: «Бедняга выбросил и жаркое и пиво, наверное. Эвон как выворачивает».

После обстоятельной лекции о назначении и устройстве основных органов Пётр поблагодарил профессора и оставил на столе его три золотых.

Выходя, спросил спутников:

   – Ну как? Понравилось? Верно же, интересно?

   – Оч-чень, – ехидно сказал Меншиков.

На обратном пути заехали в ту же харчевню, но позеленевший Головкин категорически отказался даже входить туда. Пошли Пётр с Меншиковым, заказали два жарких, но когда их принесли, Алексашка не стал есть, отодвинул свою тарелку бомбардиру.

   – Ты что?

   – Не могу, мин херц.

   – А что ж будешь?

   – Разве молочного.

Принесли молоко, белый калач, и Меншиков стал есть, стараясь не смотреть в сторону бомбардира, уплетающего два жарких.

   – Отнеси кружку Гавриле. Пусть выпьет, от молока полегчает.

Когда Меншиков вернулся с пустой кружкой, Пётр спросил:

   – Выпил?

   – Выпил.

   – Ну и слава Богу, до Амстердама не помрёт.

Садясь в коляску, толкнул дружелюбно локтем в бок Головкина:

   – Прости, брат. Я ж не думал, что ты такой брезга.

   – Ладно. Чего уж, – вздохнул Гаврила примирительно.

21
Матрос и король

Переговоры Великого посольства с Генеральными штатами закончились практически безрезультатно, голландцы отказали в помощи России, ссылаясь на убытки, понесённые в войне с Францией. Единственно, чего удалось добиться послам, это официального разрешения властей на закупку в неограниченном количестве военного и морского имущества и в найме специалистов, потребных России в различных отраслях хозяйства.

Прощальная аудиенция в Гааге была дана послам 14 ноября 1697 года, на ней, пожелав русским всяческих благ и успехов, депутаты преподнесли послам в подарок несколько золотых предметов. Как впоследствии оказалось, цена их точно соответствовала цене тех собольих «сорочек», что были вручены голландцам великими послами при первой аудиенции.

Этим как бы было сказано: мы с вами в расчёте. Ничего не скажешь, хорошие купцы в Голландии – честные и точные.

С 15 октября Великое посольство было официально снято со всех видов довольствия. Однако оно не бедствовало. Вернувшись в Амстердам, занялось закупкой оружия, да не сотнями или тысячами, а десятками тысяч ружей. Лефорт, как и прежде, задавал пышные балы и пиры (знай наших!), Пётр если и вылезал с верфи, то лишь для того, чтобы посетить госпиталь Рюйша и присутствовать, а порою и помогать при очередной операции профессора. Поскольку и здесь инкогнито царя было раскрыто, профессор Рюйш специально для него велел пробить дверь, через которую Пётр мог без помех, минуя зевак, проходить в госпиталь. И этой потайной двери предстояло в будущем стать главной достопримечательностью госпиталя: «Здесь проходил Пётр Великий».

Впоследствии Рюйш подарил своему самому добросовестному ученику Петру Михайлову набор зубоврачебных инструментов. И с этого дня бомбардир начинает зорко следить за здоровьем своих волонтёров и всего посольства, жаждая полечить любого занемогшего. Стоило кому-то лишь охнуть: «Болит зуб», как тут же перед ним возникал бомбардир со своими инструментами: «А ну-ка открой рот». И попробовал бы кто не открыть.

В конце октября король Вильгельм Оранский, собираясь отплыть в Англию к своему престолу, вновь пригласил к себе Петра Михайлова. Они встретились как старые знакомые и беседовали по-приятельски, словно и не существовало категоричного отказа Генеральных штатов хоть чем-то помочь России.

   – Как ваши успехи, мой друг, с постройкой корабля? – спросил Вильгельм.

   – Пока хорошо, ваше величество.

   – Почему «пока»?

   – Скоро спуск на воду. Спустим. И что?

   – Как что? Своими руками построили корабль. Это, скажу я вам...

   – Для меня этого мало, ваше величество.

   – Как? А что ж вы ещё хотите?

   – Мне бы хотелось не просто построить корабль, а научиться их конструировать. Чтоб, скажем, решив тридцатипушечный заложить, знал бы, как рассчитать его, начертить на бумаге.

   – Но для этого, мой друг, есть конструкторы.

   – Это, наверно, у вас в Англии есть, ваше величество. У меня, увы, нет. И я пока что просто плотник, не архитектор корабля.

   – Приезжайте в Англию, мой друг, и я постараюсь помочь вам.

   – Спасибо, ваше величество, но мне надо ещё здесь окончить дела. Тот же корабль, после спуска на нём ещё уйма работы. И потом меня ждёт Вена, Венеция.

   – Венеция? А она-то к чему вам?

   – Ну помимо того, что она наша союзница против врагов Христовых, там в совершенстве владеют постройкой галер. Я это должен обязательно увидеть, а если повезёт, то и самолично построить галеру. Построил же здесь фрегат.

   – Неужто галера лучше парусного корабля?

   – Она, может, и не лучше, но у неё есть достоинства, которых не имеет парусник.

   – Какие?

   – Она может двигаться и в штиль. Более того, как мне кажется, она более манёвренна в бою. Представьте себе, ваше величество, полный штиль, и тогда одна галера может справиться с десятком парусников. Она их перебьёт, как слепых котят.

   – Но извините, мой друг, – улыбнулся король столь ярко нарисованной картине. – На парусниках ведь пушки, как они позволят приблизиться галере?

   – А зачем ей подставляться под бортовой огонь? Она вполне может подойти с носа или кормы и, развернувшись, ударить со всех бортовых орудий.

   – О-о, мой друг, вы рассуждаете как истый адмирал, – сказал Вильгельм вполне искренний комплимент.

Но бомбардир не принял его.

   – Какой я адмирал, ваше величество. Я пока лишь палубный матрос, хотя капитан английского флота, некто Виллемсон, одно время готов был принять меня вахтенным офицером.

   – И что ж вас удержало?

   – Увы, престол. Как у нас говорится, не привязанный, а визжишь.

   – Как? Как вы сказали? – засмеялся король.

   – Не привязанный, а визжишь, – повторил Пётр. – А что?

   – Это почти точно о наших должностях, мой друг.

   – Я об этом и говорю. Иной раз жалею, что не родился в семье моряка. Честное слово. А вообще я завидую вашему величеству. Вокруг вашего королевства море. Это же счастье. А у меня? Белое море, так оно полгода непроходимо из-за льда. Кое-как пробился к Азовскому, так султан далее Керчи не пускает. У турок взять можно только силой, и силой морской. И я это сделаю обязательно и дослужусь до адмирала, ваше величество. Непременно дослужусь.

Столь страстные речи молодого бомбардира забавляли Вильгельма Оранского, человека, умудрённого опытом и долгой бурной жизнью, напоминали ему его молодость. И хотя он в своё время не так увлекался морем, но именно в сражениях на воде был более удачлив, чем на суше. И сейчас, глядя на Петра, на клокочущую в нём энергию, невольно начинал сочувствовать этим неуёмным мечтам. И даже задался мыслью сделать что-то приятное этому юноше.

   – Вы когда собираетесь отъезжать, мой друг? – спросил он, выслушав из уст Петра хвалебную оду морю и морской службе.

   – Надо сначала пустить в плавание наше детище, ваше величество, корабль «Святые апостолы Пётр и Павел».

   – Значит, после спуска корабля?

И после спуска на нём дел достаточно, вряд ли сразу удастся. И я ещё мало нанял специалистов, особенно моряков. А уж за горным специалистом готов всю Европу опполкать. У нас на Урале железо найдено, а горных мастеров хоть шаром покати.

«Ну, значит, успею, – подумал Вильгельм. – Надо. Обязательно надо осчастливить этого чудака».