Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

4
Торжество Мазепы

Украинский гетман Мазепа в беспокойстве пребывал. Хотя и получил он письмо от царя, в котором Пётр вновь уведомлял его о своём полном доверии к нему, на сердце у Ивана Степановича кошки скребли. Если царь не верит доносам Кочубея и Искры, это ещё куда ни шло, но не дай Бог если перехватят грамоту гетмана к королю Карлу или королю польскому Станиславу Лещинскому[92]92
  ...королю польскому Станиславу Лещинскому. — Станислав Лещинский (1677—1766) – польский король в 1704—1711, 1733– 1734 гг. Избран под нажимом Швеции, не признан шляхтой. Восстановлен на престоле с помощью французской дипломатии. Изгнан из страны в ходе войны за Польское наследство (1733—1735).


[Закрыть]. Что тогда?

Поэтому, отправляя Хлюса с письмом к королю, гетман наказывал:

– Не забывай, Хлюс, берегись москалей пуще огня. Попадёшься с этой грамотой, сразу виселица. Учти, я отбрешусь, мне не впервой, а ты сгинешь ни за копейку.

И верный Хлюс старался, потому как за каждый пересыл Мазепа платил золотом, а в будущем, когда в союзе со шведами гетман разгромит москалей, обещан Хлюсу был хутор на берегу Днепра.

Знал и то Хлюс, что гетман в случае чего действительно отбрешется, как отбрехался от доносов Кочубея и Искры, как в своё время умудрился царскими же руками убрать с дороги Палия[93]93
  Палий (Гурко) Семён Филиппович (1640-е гг. – 1710) – полковник, руководитель украинского правобережного казачества. В конце 80-х гг. XVII в. возглавлял антишляхетское восстание. Неоднократно обращался к русскому правительству с просьбой о воссоединении украинских правобережных земель с другими украинскими землями в составе Русского государства. В 1704 г. был арестован Мазепой и по его ложному доносу сослан в Сибирь, откуда освобождён в 1708 г. Участник Полтавского сражения 1709 г.


[Закрыть] – любимца и вождя украинского народа в борьбе с польской шляхтой.

Раздольные и плодородные поля Украины издревле привлекали алчных польских шляхтичей. История отношений Украины и Польши полна горьких, драматических страниц, кровавых усобиц и низких предательств. Даже воссоединение многострадального края с Россией, осуществлённое гетманом Богданом Хмельницким[94]94
  ...гетманом Богданом Хмельницким... — Зиновий Богдан Михайлович (ок. 1595—1657) – украинский государственный деятель, полководец и дипломат, гетман Украины в 1648—1657 гг. Возглавлял народно-освободительную войну украинского народа против шляхетской Польши. Понимая невозможность освободить Украину своими силами и выражая волю украинского народа, Хмельницкий настойчиво добивался воссоединения Украины с Россией. 8 января 1654 г. в Переяславле Народная рада провозгласила воссоединение обоих народов.


[Закрыть], не смогло положить этому предела. Палий оттого и был любимцем народа, что решительно выступал против притязаний шляхтичей не только словом, но и оружием.

Но вот царь Пётр, признав королём Польши Саксонского курфюрста Августа И, провозглашённого сеймом не без его давления, заключил с ним военный союз против Швеции. И Мазепа тут же верноподданно сообщил царю, что-де «беззаконник полковник Сёмка Палий тому союзу чинит великие препоны и козни». Палий был взят под стражу и сослан в Сибирь. А гетман Мазепа, ненавидимый и презираемый народом, остался.

Скользкий как угорь, вёрткий как змея, он умел отметать любые обвинения своих врагов, внушая Петру, что-де оттого его и порочат, что он верно служит интересам России и её великому государю.

Мазепа был страшной и трагической ошибкой Петра I, очень хорошо разбиравшегося в людях, в их деловых и душевных качествах.

Мазепа знал, что делают сейчас в Смоленске с его врагами Кочубеем и Искрой, знал из писем самого царя, просившего гетмана не брать сию историю близко к сердцу. Знал и всё же боялся, что по пути из Смоленска арестованных может перехватить в Киеве князь Голицын, а там неведомо, что ещё может всплыть в ходе следствия.

Нет, эти враги нужны ему в собственные руки, только он вправе их казнить. Но как выпросить их у царя?

Всю ночь не спал старый гетман, придумывая свою слезницу к царю, после которой он бы не прося получил желаемое. И придумал. Чуть свет засел сам за грамоту «великому государю и благодетелю»:

«...А в подлом народишке пошли слухи, что-де царь Кочубея великими милостями жалует, что-де скоро явится полковник Искра Белую Церковь добывать, а добудя, сядет на гетманство».

И добился-таки.

В первых числах июля 1708 года прискакал от царя с пакетом нарочный. Дрожащими руками вскрыл Мазепа пакет, вынул грамоту, а в ней две строчки всего: «Извещаю тебя, гетман, о присылке к тебе воров Кочубея и Искры, и можешь казнить их по их достоинству».

   – Ага-а! – возликовал Мазепа, вскричал едва ли не на весь дом. И к посыльному: – Где они? Где эти злыдни?

   – Везут под караулом. Завтра получишь их, гетман.

И эту ночь не спал гетман, теперь уже от радости и предвкушения страшного мщения своим недоброжелателям.

Что же двигало этим человеком в его кривых тёмных дорожках? Кому и чему служил он? Чего добивался своим словоблудством и бесчестными интригами? Разве мало ему было достигнутого – доверия царя и высокой чести?

Всю жизнь Мазепа служил одному – своему интересу. И на сторону шведов переметнулся только потому, что считал Карла XII сильнее Петра I. А раз Карл скоро побьёт Петра и разделит Русь на княжества, разве не сможет он провозгласить своего союзника Мазепу великим князем Украины? Да, быть гетманом Украины хорошо, но великим князем – лучше, это почти царь.

Вот в этом, и только в этом, вся разгадка его предательства, о котором пока знают лишь самые близкие люди его. И многие идут за ним не из-за того, что верят и любят гетмана, а лишь потому, что не видят пути иного и боятся. Кочубей вон с Искрой не побоялись. Ну и что?

   – Учти, Орлик, – сказал утром Мазепа своему генеральному писарю. – Отшатнёшься от меня, вздумаешь донести москалям...

   – Да что вы, Иван Степанович, да разве подумаю я.

   – Думал, думал, Орлик, – усмехался в свои вислые усы Мазепа. – И не раз думал. Но запомни, тебе веры всё равно не будет. Мне вера у царя бесповоротная, крепкая.

   – Где будем казнить их? – спросил писарь, дабы увести гетмана от неприятного разговора. – В Белой Церкви?

   – Слишком высокая честь злодеям. Довольно с них моего обоза. Вели сгоношить в Борщаговке помост, там и оттяпаем им головы.

   – Слушаю, гетман, – поклонился Орлик и вышел.

Генеральный писарь действительно колебался, лисий нюх Мазепы не ошибался. Но Орлик не видел выхода из тех обстоятельств, в которые попал.

Написать царю донос? Но это значит заведомо обречь себя на дыбу и смерть. И потом, Мазепа не в одиночку затевает своё чёрное дело. Даже зять Орлика Григорий Герцык состоит в заговоре вместе с отцом своим Павлом Герцыком и полковником Бурляем. Полковник Галаган дал согласие идти за гетманом. Впрочем, перед Галаганом наглядный пример непослушания – судьба полковника Искры. Если полковники, обладающие реальной силой и властью, ничего не могут поделать с гетманом, то что же может он – писарь, пусть даже и генеральный? Пока он может одно – приказать слугам Мазепы строить помост для казни.

Ещё где-то на пыльных шляхах тряслись в простых телегах обречённые Кочубей и Искра, а уж стучали топоры в Борщаговке, устраивая высокий помост для их последнего восшествия...

Мазепа торопился. Кто знает, что вдруг взбредёт в царскую голову. Возьмёт за первым пакетом о разрешении казни пошлёт второй о помиловании. Или из Киева от военных властей поступит приказ доставить осуждённых туда. Нет, нет, гетман не может выпустить свою добычу.

Едва ли не через каждый час он шлёт верховых по шляху, узнать, где же злодеи, почему их так тихо везут? И пусть везут не в Белую Церковь, нет, пусть поворачивают в Борщаговку к гетманскому обозу.

В своей канцелярии перед отъездом в Борщаговку Мазепа даёт строгий наказ:

   – Откуда б ни прибыла грамота, хоть от самого Господа Бога, пусть лежит на моём столе, ждёт меня.

Кто-то высказывает пожелание, что не худо было бы о казни оповестить народ города, но Мазепа на полуслове обрывает говорящего:

   – Не треба!

Он велит заседлать себе белого жеребца, надевает белый жупан, папаху из белого барашка. Жаль, сапог не бывает белых.

Мазепа хочет там, у помоста, явиться перед народом, перед обречёнными Кочубеем и Искрой в белизне непорочности. Пусть видят, сколь чист гетман в своих помыслах и деяниях, пусть знают, что никакие чёрные наветы не могут запятнать его честь и славу. Как знак этой славы на груди его сияет орден Андрея Первозванного, а орденская цепь на шее сверкает алмазами и голубой эмалью. У кого ещё есть такая высокая награда? На Украине ни у кого. А в России только у царя да у нескольких генералов. Всех кавалеров на пальцах одной руки можно перечесть.

Скакал гетман в Борщаговку в сопровождении сотни преданных казаков. Рядом с ним, чуть приотстав, скакал полковник Бурляй, командовавший Белоцерковским полком сердюков.

Когда они прибыли в Борщаговку, там уже вкруг только что законченного помоста собрался народ, ждали казни, которая в те времена считалась интересным зрелищем. На помосте уже стоял зловеще палач, в большой колоде торчал топор, наточенный до бритвенной остроты.

Преступников ещё не привезли, и только Мазепа знал, что телеги с ними стоят за ближайшим гаем и выедут оттуда лишь по его приказу.

Когда казаки, не слезая с коней, окружили помост, гетман махнул рукой сотнику-распорядителю: «Давай». Тот поскакал намётом к гаю, и вскоре с той стороны показались две телеги, сопровождаемые вооружёнными казаками. Толпа притихла, все смотрели на приближающиеся возы, где-то в толпе завыла было женщина. Но на неё зацыкали, и она стихла.

При приближении телег к помосту ретивый сотник обогнал их и хотел доложить о прибытии злодеев гетману, но тот махнул на него нетерпеливо рукой («да замолчи ты!») и тронул коня навстречу страшной процессии.

Они остановились вместе близ помоста: две телеги и гетман. На передней сидел Кочубей. Мазепа подъехал к нему, сказал с издёвкой:

– С прибытием тебя, тестенёк.

Кочубей молчал. Он уже отрешился от жизни и не хотел тратить ни слов, ни сил на пустое. Силы понадобятся там, на колоде, под топором. Он словно и не видел Мазепу и даже толпу не видел.

Гетман проехал ко второй телеге, где сидел в оковах Иван Искра. Именно его, полковника Полтавского полка, хотел иметь Мазепа своим сторонником. Не вышло.

Сорвалось. Отказавшись от участия в измене, Искра пригрозил:

   – Гляди, гетман, оскользнёшься. И я тому буду поспешествовать.

Но вышло по-иному, торжествовал ныне гетман.

   – Ну что, Искра, кто из нас оскользнулся? – спросил Мазепа, подбоченясь левой свободной рукой.

Но тут Искра, у которого после пыток не осталось почти зубов, напрягся и плюнул изо всех сил в Мазепу, плюнул, словно выстрелил. Целил в лицо изменнику, но плевок не долетел (гетман сидел на коне), а попал ему на грудь, на его белоснежный жупан, почти рядом с орденом Андрея Первозванного.

И кровь, которой уже две недели отхаркивался полковник, алым пятном расплылась на жупане Мазепы.

   – Ах ты скотина! – вздыбился в стременах гетман и ожёг плетью лохматую голову Искры. Но тот даже и глазом не моргнул и не потому, что вытерпел кое-что пострашнее, а потому, что не хотел показать свою слабость перед ненавистным человеком.

   – Этого! – покричал гневно Мазепа, указывая на Искру. – В первый черёд этого!

Гетман был так взбешён, что хотел нарушить порядок казни, по которому полагалось хотя бы для проформы объявить с помоста вины преступников.

   – Иван Степанович, – тихо напомнил Бурляй. – Надо ж вины зачитать.

Мазепа с Бурляем проехали на своё место, оставленное для них казаками перед помостом. И когда Кочубей и Искра стали медленно подниматься по ступеням на помост и толпа и казаки во все глаза смотрели на них, гетман покосился украдкой на красное пятно на груди, стал тереть его рукавом. Но это не помогло. Более того, окровенился обшлаг рукава.

   – Сволочь! Скотина! – ворчал Мазепа.

Был испорчен не только жупан, но и праздничное настроение гетмана.

Над написанием «вин» злодеев Мазепа трудился едва ли не целый день. И сейчас их читал младший писарь с помоста громко и значительно:

«...а той злокозненные враги государевы, умышлявшие злые дела на нашу гетманщину, на Русь великую и подстрекавшие других к неповиновению законным правителям, а также сулившие наши земли врагам отечества...»

Ах, как злорадствовал Мазепа, сочиняя эти строчки, обвиняя несчастных в том, что сам собирался сделать. Понимал злодей, что этими словами не только оскорблял казнимых, но и продолжал для них пытку не менее страшную, чем дыба.

Поп, взобравшийся на помост, быстро благословил смертников, пробормотал молитву. Отступил в сторону.

Первым повалили на колоду Искру, как и велел гетман, даже с народом проститься не дали. Глухо ударил топор, скатилась голова отважного полковника и, кувыркнувшись раз-другой, успокоилась, уткнувшись лицом в сторону колоды, словно не желая смотреть на людей.

Кочубею дали проститься с народом. Он поклонился на все четыре стороны, но ничего так и не сказал. А ведь полагалось прощения себе просить.

И вскоре голова его легла рядом с полковничьей, но смотреть стала не в колоду – в небо...

Отчина! Что ж позволяешь ты творить с лучшими сынами твоими?! Отчего ты не разверзнешься под предателем, а награждаешь и славишь его?!

Молчишь?

Ну и я помолчу.

5
Лекарь

Пётр, как всегда, проснулся рано и сразу же сел на ложе, крепко пахнувшее полынью, настеленной под рядном для отпугивания блох. Ощупью надел штаны, поймал на полу в полумраке голенище сапога, цапнул рукой за головку, определил: левый. Навернул портянку, сунул ногу в сапог, натянул до конца голенище. Потянулся за правым сапогом, он где-то тут должен стоять. Пощупал рукой: нет.

   – Павел, – позвал денщика.

Рядом с ложем на полу заворочался денщик, спросил полусонно:

   – Чего, Пётр Лексеич?

   – Где сапог?

   – Тут он. Я его под голову приспособил. Держите.

Пётр начал обувать правый сапог, денщик вскочил, громко зевая, стал тоже одеваться.

   – Ты ничего ночью не слышал? – спросил Пётр.

   – Нет. А что?

   – Да кто-то вроде стонал за стенкой.

   – Это хозяин хаты. Вот же пёс, я ж ему наказывал: нишкни, не тревожь господ.

   – Что у него болит?

   – С зубами мается.

   – С зубами? – переспросил сразу заинтересованно Пётр. – Вздувай огонь, тащи мою аптечку походную.

   – Счас.

Денщик зашарашился в темноте, глухо ударился головой о что-то, тихонько выругался.

Вспыхнул маленький огонёк, осветив убогую хатёнку с глинобитной печью в углу у двери.

   – Достань ещё свечей, от одной мало свету. Зажги с десяток, а я пойду лицо сполосну.

Пётр, согнувшись едва ль не вполовину, вышел в сенцы, оттуда – на улицу во двор.

Во дворе, у сарая, грудились кони, хрупая сваленным у стенки сеном. На скрип двери повернулось несколько конских голов, навострили уши.

Драгун, стоявший во дворе в карауле, приветствовал Петра:

   – Здравия желаю, господин капитан.

В походах и беспрерывных поездках по стране Пётр всегда велел военным называть себя по какому-то воинскому званию, в данном случае по бомбардирскому – капитаном. Денщику, как человеку приближённому, можно было и по имени-отчеству.

   – А ну-ка слей, – сказал Пётр драгуну, подходя к колодцу.

Тот закинул за спину ружьё, взялся за бадейку, спустил её в неглубокий колодец, вытащил полную прозрачной ледяной воды. Стал сливать в большие мозолистые ладони царя.

   – Поди, холодная, господин капитан?

   – Ничего, – фыркая, отвечал Пётр. – Зато зело бодрит.

Вытираясь полотенцем, приказал:

   – Буди драгун. Огня не разводить. Пусть поят коней, седлают. Пожуют сухомяткой. В Горках поедим щей да каши.

Когда он воротился в избу, на столе горела дюжина свечей, на лавке стояла его открытая походная аптечка – не то ящик, не то большой баул со множеством отделений, перегородок, карманчиков, где хранились различные лекарства, склянки и инструменты.

   – А где больной? – спросил Пётр.

   – Я думал, это вам аптечка понадобилась, – пожал денщик плечами. – А больного я мигом позову.

Он приоткрыл дверь, позвал:

   – Эй, мужик, иди, тебя зовут. Да не бойся, не съедят.

В дверях появился робкий невеликого росточка мужик в домотканой длинной рубахе, в таких же портах, босой. Он держался за левую щёку, в глазах застыли испуг, тоска и мучительная боль.

   – Фто панам угодно? – косноязычно промямлил мужичонка.

   – Садись сюда, – властно показал ему Пётр на чурбак, стоявший перед столом. – Лечить тебя будем.

Мужик не посмел перечить, хотя видно было, что он испугался.

   – Тык я ништо... рази я што... – лепетал он, усаживаясь-таки на чурбак. – Рази б я стал панов беспокоить... но болит, хоть в печку лезь.

   – Ты чей, как тебя зовут? – спросил Пётр, доставая из аптечки металлическую лопаточку.

   – Ясь я, ваше благородие... Бусел Ясь.

   – Бусел? Буслом же у вас аиста зовут.

   – Верно, ваше благородие, – виновато отвечал мужичонка. – Но вот и я Бусел, у нас тут, считай, полвески[95]95
  Полвески (от «веска» – селение) – половина селения.


[Закрыть] Буслов.

   – Открой рот, – сказал Пётр, подступая к мужику. – Да шире, шире. Вот так. Павел, посвети ближе.

Денщик схватил свечу, поднёс к разинутому рту мужика, из которого несло таким духом, что приходилось отворачиваться. Но Пётр низко наклонился, всунул в рот лопаточку, постучал по зубу.

   – Ага. Вот этот, кажись.

   – Агы-гы, – затряс головой Ясь.

Пётр отложил лопаточку, засунул в рот мужику два пальца, дабы проверить зубы на крепость. Попробовал покачать все в отдельности. Сильнее всех качался больной зуб.

   – Сейчас выдернем, и болеть перестанет, – сказал он и, вытерев руки полотенцем, полез опять в аптечку.

   – Дай бы Бог, ваше благородие, – заговорил жалобно Ясь. – Так измучился, что, кажись, и челюсть бы всю выдернул. Три ночи сна ни в одном глазу.

   – Павел, свети опять, – приказал Пётр денщику и стал накладывать на зуб щипцы. Наложил, взял левой рукой мужика за лоб, прихватив вместе с носом.

   – Ну держись, Бусел.

И дёрнул вроде бы не сильно, но вытащил больной зуб.

   – Вот. Возьми на память.

Мужик закрыл рот, взялся по привычке за щёку, сидел тихо, прислушиваясь к своим ощущениям.

   – Ну как? – спросил Пётр.

   – Вроде стихат, – отвечал Ясь, ещё не смея верить в избавление от боли.

Пётр опять повернулся к аптечке, в крохотный стаканчик налил жидкости.

   – На-ка выпей.

Мужик послушно опрокинул стаканчик в рот и выпучил глаза. Закашлялся.

   – Спиритус, – сказал Пётр, убирая всё в аптечку. – Теперь за все ночи отоспишься, Ясь.

   – Ой, спасибо, ваше благородие, – начал благодарить Бусел. – За кого ж мне теперь молиться-то? Радость-то какая! А?

   – Молись за Петра Михайлова, – усмехнулся денщик и схватил уже закрытую Петром аптечку.

   – Ваш благородие, коли ты лекарь, не глянешь ли жёнку мою? – попросил Бусел, видимо расхрабрившись от хмельного.

   – Где она?

   – Да там же, в сенцах за завеской.

   – Пойдём посмотрим. Павел, захвати свечей.

В сенцах Петру пришлось пригибаться, слишком низкими они для него оказались. Он прошёл за дерюжную занавеску, там на деревянной кровати лежала измождённая, больная женщина.

   – Это лекарь, Марыся, – сказал Бусел, выглядывая из-за Петра. – Скажи ему, что у тебя болит.

Пётр присел на край ложа, взял руку женщины, потрогал её влажный лоб. Подумал: «Никак, лихорадка».

   – Я оставлю для неё порошков, – сказал он Ясю. – А есть вари ей овсяную кашу и кисель овсяный. Овёс-то есть у тебя?

   – Нету, ваше благородие, но я выменяю в соседней веске.

Павлу опять пришлось открывать аптечку. Пётр достал пачку порошков, отдал Буслу.

   – Вот, пусть пьёт перед едой.

В это время в сенцы заглянул драгунский сотник.

   – Господин капитан, кони засёдланы. Можно ехать.

   – Сейчас едем, – отвечал Пётр. Ещё раз притронулся ко лбу больной и поднялся. – Так понял? Корми овсянкой бабу.

   – Но она же плохо ест, ваше благородие.

   – Рви конотоп, суши и пои отваром. – И, пригнувшись, чтоб не задеть головой об обрешётку потолка, Пётр вышел из сенок.

Бусел хотел схватить руку его благородия, чтобы поцеловать за такую заботу и милость, но не успел. Уже опьянел мужик. Вышел во двор и, стоя тут же у двери, шептал слова благодарности и кланялся, кланялся постояльцам, пока все не съехали со двора во главе с долговязым капитаном-лекарем.

6
Головчинский бой

Как ни спешил Пётр к первому бою, но опоздал к нему. Реляцию о нём получил в пути.

   – Кто писал? – спросил посыльного, разрывая пакет.

   – Граф Шереметев и князь Меншиков, ваше величество.

«Раз вдвоём одну бумагу сочиняли, значит, помирились два медведя в одной берлоге, – подумал Пётр. – Дай-то Бог».

А рассорились светлейший князь с графом из-за кавалерии. Меншиков, командуя ею, желал полностью отделиться от пехоты и наносить удары неприятелю с тыла самостоятельно. Шереметев считал такое разделение опасным, ибо сие оставляло пехоту без прикрытия. Сыр-бор разгорелся до того, что Шереметев стал грозиться отставкой.

Царь надеялся, что князя с графом примирит военный совет, хотя сам более склонялся на сторону фельдмаршала. Но, как ни странно, «натянул светлейшему нос» с его кавалерией король шведский, чем в немалой степени способствовал примирению высоких спорщиков.

Карл инсценировал подготовку к переправе через Березину у Борисова, да столь искусно, что даже сами шведы поверили, что там она и будет. Где же уж было не ошибиться светлейшему. Он собрал свою кавалерию под Борисов, заранее предвкушая рубку у переправы. А Карл переправился много южнее.

Конфуз этот дошёл до Петра, и он в письме, слегка пожурив фаворита, наказал: «Пусть сие станет тебе добрым уроком, впредь не давай себя на мякине обманывать».

И вот первый серьёзный бой с Карлусом.

«...конницей атакуя, мы неприятеля многажды с места сбивали, и, если б прибывшему сикурсу было где оборот сотворить, неприятельское войско могло б всё разориться...»

   – Ай да молодцы! – не удержался Пётр от восклицания.

«...но, не желая без вашего величества учинять главную баталию, полки без всякого урона отошли, нанеся шведу потерь вдвое больше нашего. И королю утехи мало из сей баталии, кроме уступления места».

   – Ай молодцы, – повторил Пётр, закончив чтение, и обратился к посыльному: – Ты, братец, немедля поскачешь обратно. И передай, что я всех их желаю видеть в радости и здоровье. И скоро буду сам. Скачи. Бери свежих коней и скачи.

Отправив посыльного в ставку фельдмаршала в Горки, Пётр сел за письмо Апраксину, желая ободрить адмирала приятной вестью:

«...Я зело благодарю Бога, что наши до генеральной баталии виделись с неприятелем хорошенько и что от всей его армии наша одна треть бой выдержала и отошла».

Однако, прибыв через два дня в Горки, царь узнал, что баталия оказалась не столь счастливой, как было написано в реляции. Вызвав фельдмаршала для разговора с глазу на глаз, царь спросил сердито, подёргивая щекой:

   – Так что, Борис Петрович, с коих пор ты стал на бумаге столь славно воевать?

   – Прости, государь, не хотелось огорчать тебя.

   – Ага! А по приезде решили обрадовать: всю полковую артиллерию королю подарили! Так?

   – Карл напал на Репнина ночью, силы неравные. Ани ките Ивановичу пришлось отходить.

   – А сикурс? Где был сикурс?

   – Я бы всё равно не успел через болота. И потом, государь, я боялся вводить новые силы, дабы не втянуться в генеральную баталию. Сие б стало нарушением жолквинского плана. Да и ты б по головке за это не погладил.

   – Я бы снял вам их, – жёстко сказал царь. – А что ж светлейший?

   – Светлейший послал дивизию генерала Гольца, но тот опоздал с сикурсом.

   – Зело добро у вас получается: один опоздал, другой боялся втягиваться. Выходит, Репнин один дрался с Карлусом?

   – Выходит, так, государь, – вздохнул Шереметев.

Ему хотелось добавить: «Я же говорил, что нельзя отделять кавалерию от пехоты. Будет конфуз. Вот и стряслось».

Но промолчал фельдмаршал, понимая, что обвинять фаворита перед царём – дело опасное. Зато Пётр сам неожиданно спросил его, спросил спокойно, по-деловому, словно и не метал только что громы и молнии:

   – В чём видишь вред отделения кавалерии от пехоты, Борис Петрович?

   – Пехота без защиты остаётся. Раз.

   – Это я уже слышал. В чём ещё?

   – А в том, что я пячусь перед шведами, беспокоя и томя их, а главное – уничтожая провиант и фураж. И вот ещё и шведы пройдут. Так что ж там тогда нашей коннице остаётся? Земля голая.

   – Это резон, Борис Петрович, зело добрый резон. – Глаза царя даже потеплели. – Надо было и светлейшему тож втолковать.

   – Кабы не втолковывал, государь.

   – Добро. Я сам с ним говорить стану о сём деле. А где ныне Карлус обретается?

   – В Могилёве, государь.

   – Куда собирается поворот делать? На Москву или Петербург?

   – Не ведаем, государь.

   – Вели казакам языков добывать. Зело нужны мне.

   – Велю ныне ж.

   – Ступай, Борис Петрович. Распоряжайся. А ко мне пошли генерала Репнина, он, поди, уж ждёт там. Хочу знать, что он скажет в своё оправдание.

   – Заметить хочу, ваше величество, что сам Репнин в бою великое мужество являл.

   – Грош цена такому мужеству, коли пушки врагу достались, – заметил, опять хмурясь, Пётр. – А ты не заслоняй виноватого.

Шереметев вышел во двор, отирая платком вспотевший лоб. Генерала Репнина увидел сидящим под дубом рядом с привязанным тут же конём. Подбрюшье и пах коня потемнели от пота, видно, генерал гнал его не жалея.

Шереметев направился под дуб, Репнин поднялся навстречу фельдмаршалу, посмотрел вопросительно:

   – Ступай, Аникита Иванович, большой полковник крови твоей жаждет.

Уважительная кличка царя «большой полковник» имела хождение между генералами.

   – Сердит?

   – Сердит, – вздохнул Шереметев, опускаясь на скамеечку. – Я мню, он так не оставит твоего конфуза.

Репнин, оправив кафтан, откашлялся и направился к дому. Шереметев сочувственно смотрел ему вслед, думая: «Бедный Аникита. Светлейший опростоволосился со своей конницей, а тебе баня грядёт ноне. Охо-хо-хо, грехи наши».

Фельдмаршалу приятно было хотя бы в мыслях винить фаворита, а вот себя виноватить не думал, для себя оправдание было веское: «В генеральную баталию остерёгся угодить».

Когда Репнин предстал перед царём, тот, взглянув исподлобья, спросил:

   – Ты, генерал, знаешь, как пушки льют? Ты хоть раз был на заводе?

   – Не был, ваше величество.

   – Оно и видно. А надо б было тебе поломать в горах руду, добыть уголь, изготовить шихту, да постоять у печи доменной, да пробить летку, да пустить железо расплавленное. Вот бы и узналось.

   – Я солдат, ваше величество, – заметил Репнин, бледнея. – И в защите отечества являть себя должен.

   – Оно и видно, явил, – проворчал Пётр. – Сколько пушек Карлусу подарил?

   – Пять, ваше величество.

   – За все пять в казну деньги воротишь, генерал, дабы впредь неповадно было казённое имущество бросать.

В горницу, гремя саблей, бесцеремонно влетел Меншиков.

   – Пётр Алексеевич, как я рад! – вскричал он улыбаясь и пошёл было к царю, видимо надеясь, как всегда, обняться при встрече.

Но царь осадил его вопросом:

   – А ты где был, светлейший, когда при Головчине король свейский[96]96
  Свейский – шведский.


[Закрыть] Репнина свинцовой кашей потчевал?

   – Но я послал в сикурс дивизию Гольца. А он, каналья, вместо рубки со шведами реверансы строил, да ещё и полковое знамя неприятелю презентовал.

   – Знамя?! – вытаращил глаза Пётр, и опять тик задёргал ему щёку. – Под суд негодяя!

   – Так надо разобраться, государь, – хотел вступиться за кавалерию Меншиков, но царь перебил его:

   – Под суд! Обоих под суд! Тебе тоже, Аникита Иванович, придётся предстать пред военным судом. Храбрость – качество славное, но за конфузию изволь отвечать. Иди.

Репнин вышел. Пётр с укором взглянул на фаворита:

   – По-доброму, Алексашка, тебе всыпать надо. Тебе. Да тебя ныне рукой не достанешь, кавалер Андрея Первозванного, а главное – светлейший князь Римской империи. Укуси такого – зубы сломаешь.

Меншиков захохотал, довольный такой аттестацией Петра.

   – Мин херц, а кому председателем суда быть укажешь? – спросил, бесовски щурясь, светлейший.

   – А ты бы кого хотел?

   – Да мог бы и я, мин херц, чай, военные порядки знаю.

   – Ведая твоё пристрастие к коннице, укажу председательствовать тебе в суде над пехотой, то бишь генералом Репниным. А над кавалеристом твоим Гольцем пусть фельдмаршал кригсрехт[97]97
  Кригсрехт – военный суд.


[Закрыть] вершит.

   – Ну что ж, спасибо, мин херц, – сказал Меншиков, стараясь скрыть своё неудовольствие таким недоверием царя. – Суд свершу правый и скорый.

«А ведь к отнятию живота присудит суюнн сын, – подумал Пётр. – Ну ничего, пусть трудится, всё едино последнее слово за мной будет».