Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

28
Потехе час

Конечно, инкогнито Петра никого не вводило в Англии в заблуждение. Где бы маркиз Кармартен с ним ни появлялся, все знали, кто этот долговязый парень, но в силу английской сдержанности, а отчасти и островной спеси величали гостя, как ему было угодно: «герр Питер» или «сэр», но никак не выше.

Маркизу не без труда удалось уговорить Петра посетить театр, для чего пришлось сшить новое платье, вполне отвечавшее лондонской моде.

   – Боже мой, вы, сэр, затмите всех наших кавалеров! – воскликнул Кармартен, увидев Петра в новом наряде.

Однако Пётр не хотел никого «затмевать», а потому и появился в ложе за минуту до начала спектакля, дабы как можно менее привлекать к себе внимание.

Давали «Укрощение строптивой» Шекспира, и, когда пошёл занавес, маркиз шепнул Петру:

   – Хоть посмеёмся от души.

Но смеяться пришлось лишь англичанам, а Петру приходилось напрягаться, дабы со своим скудным запасом английских слов хотя бы догадываться, что там творится вкруг этой строптивой бабёнки, недвусмысленно крутившей бёдрами.

   – Ну как? – спросил Кармартен Петра после первого действия. – Понравилось?

   – Понравилась, – признался бомбардир.

   – Что именно?

   – Её задница.

   – Нет. Не могу, – ухватился за живот маркиз, стараясь подавить хохот, рвущийся наружу. Кое-как справившись с собой, спросил:

   – Хочешь, я тебя ей представлю?

   – Как? – насторожился Пётр.

   – А просто. Пройдём за кулисы. Это Летиция Кросс, одна из ведущих артисток театра. Уверен, она будет счастлива.

   – Нет, пожалуй.

   – Но почему?

   – Там будет куча ротозеев, а я этого не люблю. Осточертели они мне.

Нечаянное признание высокого гостя об интересующем любого мужчину предмете, пусть высказанное в такой откровенно неприличной форме, несколько озаботило маркиза. С Летицией он близко не был знаком, но вполне осведомлён о её лёгком поведении, что конечно же было весьма кстати.

Чего не сделаешь ради табачной монополии. И маркиз, отправившись к директору театра, уговорил его устроить маскарад, мимоходом намекнув, что в нём будут участвовать и «высокородные особы». Директор не осмелился интересоваться: кто именно? Возможно, король? Поскольку маскарад на то и маскарад, чтоб на нём никто не был узнан. Кармартен сам добился изготовления пригласительных билетов для избранной публики, но главное, боясь не найти среди масок искомую даму, он решил действовать наверняка. Придя в уборную к Кросс, он без обиняков спросил её:

   – Мисс Летиция, в какой маске вы намерены выступить в маскараде?

   – О-о, – кокетливо повела глазами Кросс, – это тайна, маркиз.

   – Видите ли, мисс, вы очень понравились моему другу. И он опасается не найти вас или с кем-то перепутать.

   – Да-а? – промурлыкала удовлетворённо актриса, польщённая столь высоким вниманием. Уж кто-кто, а актёры-то знали, с кем маркиз был в ложе на спектакле.

   – Я буду в тёмно-вишнёвом домино и вот с этим черепаховым веером в руках.

   – Простите, мисс Кросс, но я уверен, этих домино будет ползалы, а черепаховые веера у каждой второй дамы.

   – Тогда в чём будете вы?

   – Я?

   – Да, да, вы, маркиз.

   – Но я-то тут при чём?

   – А при том, что я, приблизившись к вам, шепну на ушко: «Это я». И вы тут же представите меня его величеству.

   – Не вздумайте так назвать его, мисс.

   – Почему?

   – Вы можете всё дело испортить. Он здесь герр Питер. И если вы назовёте его «величеством», он просто может отвернуться от вас и уйти. Зовите его так, как я его вам представлю. Я буду в тёмном жюстокоре с белой бутоньеркой на отвороте. Впрочем, вы легко найдёте меня возле него, герра Питера ни под какой маской не спрячешь, – усмехнулся Кармартен, – разве что нарядив под Большого Бена.

По дороге на маскарад маркиз обещал Петру:

   – Та, которую я тебе порекомендую для танца, и есть та самая Летиция, корма которой тебе приглянулась. Бери на абордаж, она из тех, кто только этого и ждёт.

   – Спасибо, маркиз. Плохо, что я по-английски мало нахватался.

   – Тю, Питер, не смеши. Что по-русски, что по-английски это делается одинаково.

И оба расхохотались.

Маски их были просты: чёрного бархата повязки с прорезями для глаз. И, однако, даже в столь немудрёной маске бомбардир чувствовал себя защищённым от любопытных глаз. Однако, возвышаясь над всеми едва ли не на целую голову, он не мог скрыться, по-настоящему затеряться в веселящейся толпе. И конечно же стал неким центром внимания прекрасной половины. Перед ним закрутилась карусель маскарадных нарядов, страстных взоров, призывных вздохов, уже не говоря о головокружительном букете запахов. Ясно, что привлечь к себе внимание русского монарха хотелось не одной Кросс.

   – Это я, – жарко прошептали в ухо маркизу уста с кокетливой мушкой над верхней губой.

Кармартен поймал её за оголённый локоть, обернулся к своему спутнику:

   – Питер, позволь тебе представить... Впрочем, сегодня никаких представлений. Но эта мисс великолепно танцует. Попробуй.

Маскарадная толчея мало походила на танцы, однако Пётр, крепко ухватив Летицию за талию, умело избегая столкновений, вёл её под музыку через гудящий улей залы.

Мисс Кросс таяла от блаженства, чувствуя на талии крепкую, сильную руку партнёра, и, чтоб как-то затеять разговор, сказала по-английски:

   – Вы прекрасно танцуете, герр Питер.

   – Ол-райт, – отвечал Пётр, скорее догадавшись, чем поняв, что сказала мисс, но потом, спохватившись, что хватил через край, не очень-то впопад пробормотал: – Ес, ес.

Летиция вначале опасалась, что кончится танец – и партнёр может оставить её и потерять. Однако вскоре убедилась, что герр Питер не собирается «терять» её, что он неутомим в танцах, и уже через час Кросс едва переставляла ноги от усталости, а иногда попросту повисала на руках партнёра. И наконец пролепетала:

   – Ай уд лайк хаус.

   – Хаус так хаус, – согласился Пётр, догадавшись, что речь идёт о доме.

Кросс накинула на себя сюрко[68]68
  Сюрко – женская верхняя одежда.


[Закрыть], и они вышли на улицу. Поймали кеб, тесно устроились на его сиденье.

   – Флит-стрит, – скомандовала мисс Кросс. И одноконный экипаж-кеб побежал по сырым и промозглым улицам Лондона, увозя бомбардира к любовной пристани.

Привыкший вставать рано, Пётр и здесь в мягкой постели мисс Кросс проснулся, едва начало светать. Слез с ложа, стал одеваться. Летиция с трудом разлепила глаза, начала что-то полусонно лепетать нежное, протягивая к Петру обнажённые тёплые руки.

   – Некогда, некогда, милая мисс, работа ждёт.

На прощанье поцеловал, прошептал в ухо:

   – До встречи, дорогая.

«Надо купить ей какой-то подарок, – подумал он, выходя на пустынную улицу. – Но какой?»

Он шагал, прислушиваясь к тишине, надеясь услышать цокот копыт, но в такой ранний час не только кебмены, но и бродячие коты спали. И тут из-за угла явилась какая-то фигура в обтрёпанном кафтане, молвила хрипло:

   – Хэлло, мисти, гив ми смоук.

   – Хэлло, хэлло, – отвечал Пётр, догадавшись, что человек просит закурить, достал из кармана кожаную табакерку. – Плиз.

Но когда незнакомец подходил к нему, Пётр затылком почувствовал, что ещё кто-то стоит у него за спиной. Сообразил: «Грабители» – и вдруг повеселел, видимо от предвкушения предстоящей потасовки сбросив остатки сна. Уж чего-чего, а силу в себе он чувствовал сокрушительную.

   – Ду ю хэв мани?[69]69
  У вас есть деньги?


[Закрыть] – В руке «любителя закурить» блеснул нож.

   – Ах, ты уже мани захотел, сука. – Пётр в мгновение схватил бандита за запястье и крутанул его, словно кнут, вкруг себя, сбивая им стоявшего за спиной. Тот, упав на землю, вскочил на карачки и тут же от сильнейшего бомбардирского пинка улетел ещё дальше, бороздя носом мостовую. Любитель «мани», скуля от боли, с вывихнутой костью уползал прочь.

Пётр не стал преследовать несчастного грабителя, а, подобрав его нож, пошёл дальше, тем более что где-то впереди послышался цокот копыт.

Меншиков встретил Петра ещё лёжа в постели:

   – Ну что, мин херц, намаскарадился?

   – Намаскарадился, – усмехнулся Пётр, бросая на стол нож. – А вы чего вылёживаетесь, али дел нет? Буди Шафирова.

29
Прибытие Головина

Великий посол Головин Фёдор Алексеевич, прибывший в Англию по вызову Петра, не нашёл его в Детфорде.

   – Где он? – спросил Меншикова, строгавшего на верстаке какие-то детали.

   – В парламенте.

   – Где? – удивился Головин.

   – В парламенте.

   – Что он там делает?

   – А спроси его. Говорит, это вроде нашей думы, надо обязательно посмотреть, на думу не нагляделся, вишь.

   – Ну как вы тут живете?

   – Сам видишь, Фёдор Алексеевич, в поте лица трудимся. Бомбардир ни себе, ни нам скучать не даёт. Даже до здешних храмов добрался.

   – А церкви-то при чём?

   – Ну говорит, надо посмотреть, как они с государством сосуществуют, може, что и нам хорошее перенять. А тут ещё вера какая-то мормонская зовётся, так бомбардир иху веру хвалил очень.

   – Хвалил?

   – Да. Сказал, что государь, который по ихой мормонской вере жить станет, счастлив будет. Ихний епископ Пен сколь раз уж у нас бывал, всё бомбардира своей верой заманивал.

   – Ну и заманил?

   – Какой там. Бомбардира рази своротишь, говорит Пену: хороша, мол, ваша вера, очень хороша. А тот: ну так переходи, мол, к нам. Э-э, нет, отвечает бомбардир, я не один, за мной четырнадцать миллионов, их, мол, спросить надо. Да, говорит, и наша ж православная хороша, ежели б все по ней жить стали. Так не живём же, грешим напропалую.

   – А ты чё строжешь?

   – Так мачты к восьмидесятипушечнику. К модели. Сделали стопушечник, он на первой фатере у Головкина, так бомбардир велел восьмидесятипушечник строить. Вот и стружу.

   – А куда эти модели-то?

   – Эге. Бомбардир хочет навигацкую школу в Москве иметь, так туда для пособий делаем всякие.

   – Навигацкую школу? – удивился Головин. – Так ведь туда преподаватели нужны.

   – Не боись, Фёдор Алексеевич, он их уж тут набрал, тебя ж для того и звал, чтоб с имя договора заключить. Раздевайся, чего стоишь, Фёдор Алексеевич?

Головин снял плащ, повесил у двери на гвоздь, сел на стул.

   – Ну, как стул? – спросил, ухмыляясь, Меншиков.

   – А чего? Стул как стул.

   – Как, да не как, господин посол. Бомбардиром сделан стул-то.

   – Да? – подскочил Головин и стал внимательно осматривать седалище. – Дак это что? Все шесть его?

   – Все его, – сказал с гордостью Меншиков. – Вон комод в углу. Хозяину шкаф сделал.

   – Хороши, хороши. Да крепкие какие, – удивлялся Головин. – Значит, на мебель с кораблей потянуло?

   – При чём мебель? Кораблями он все дни занят, эвон чертежей гору начертил. А мебель так, для передыху, как он говорит.

К обеду явился Пётр с Шафировым.

   – Ба-а! – радостно вскричал с порога бомбардир. – Фёдор Алексеевич! Наконец-то.

Обнял старика, расцеловал, словно век не виделись.

   – Алексашка, беги в харчевню, тащи, что там есть у них, да хлеба не забудь. Петро, давай стаканы, бутыль на стол. Да живей ворочайтесь.

Сел рядом с Головиным, спросил с великой заинтересованностью:

   – Ну, как там у вас?

   – Да всё так же, Пётр Алексеевич. Покупали оружие, отправляли на Нарву. Нанимали моряков.

   – Есть интересные?

   – Есть. Например, капитан Крейс очень хороший моряк, много плавал, воевал.

   – Такие годятся. Ежели такой, как говоришь, будет у нас адмиралом. Ещё что?

   – С Веной что-то неладно, Пётр Алексеевич. С турками шушукаются, не думаю, что в нашу корысть.

   – Как на материк вернусь, сам поеду к императору, пусть честно скажет, какого рожна ему надо.

   – Ох, не скажет он, Алексеич, – вздохнул Головин, – уж поверь старому волку.

   – А что из Москвы?

   – В Москве ничего хорошего, Пётр Алексеевич.

   – Что такое?

   – Твой двойник объявился.

   – То есть как?

   – А так. Тебя почитай год нет на Москве, пустили слух, что ты загинул. Ну а раз загинул, то тут как тут лже-Петр объявился.

   – Где?

   – Вроде на Псковщине.

   – Вот черти полосатые. Чего ж Ромодановский-то смотрит?

   – А что ему делать? Ну схватит он этого лже-Петра, ну повесит. Так ведь другой объявится. Забыл Смутное время? Я думаю, пора тебе домой ворочаться, Пётр Алексеевич.

   – Нет, Фёдор Алексеевич, меня ещё Венеция ждёт. С полдороги не хочу.

Явился Меншиков с кастрюлей, полной жаркого с кашей, с булкой хлеба. С Шафировым достали какие-то чашки, стаканы, ложки. Ложки со стаканами, видно, плохо мыты были, Алексашка на всякий случай полой кафтана всё протёр. Заблестели. Расставили всё на столе, разложили жаркое, стаканы водкой наполнили.

   – Прошу, господа, – произнёс Меншиков величественно, словно за королевский стол звал.

   – А что ты делал в парламенте? – спросил Головин, осушив стакан и берясь за ложку.

   – Да я в нём, честно признаться, и не был.

   – А Меншиков говорил, что ты там.

   – Верно говорил. Меня в парламент звали. Но я подумал, если приду туда, опять не заседание будет, а глазение на царя. Я залез на крышу и через слуховое окно всё видел. Петро вон переводил мне их разговоры.

   – Ну и что? Понравилось?

   – Да как сказать? Королю вон в глаза неприятное говорят. Ничего, терпит.

   – А что неприятное-то?

   – Да попрекают его, что-де он больше внимания Голландии оказывает, а не Англии.

   – А что, это действительно так?

   – Не знаю. Но Вильгельм-то голландец, и он же штатгальтер Голландии, может, и действительно в чём-то родине благоволит. Вон мне, как ни нравится Англия, а Русь всё едино, хошь и кривобока и подслеповата, а дороже ж.

   – Так когда всё же на материк-то, Пётр Алексеевич?

   – Теперь уж от тебя зависит, Фёдор Алексеевич. Заключишь договор на табачную монополию с Кармартеном, получишь с него деньги, наймёшь мной отобранных мастеров, выдашь им дорожные, отправишь. А там и я отчалю на своей яхте. Я сам в нетерпении скорее с императором Леопольдом свидеться. Уж очень много у меня вопросов к нему накопилось.

Несмотря на то что за этим простым обедом было выпито по три стакана водки, Пётр тут же потащил Головина прямо домой к маркизу Кармартену, у которого уже не однажды бывал. Сведя их и представя друг другу, вернулся в Детфорд. Сказал Меншикову:

   – Езжай, Александр, в театр королевский, найди Летицию Кросс, вручи ей от меня прощальный подарок.

   – Какой?

   – А я знаю? Купи, что там бабам любезно.

   – Ты хоть сколь раз был у неё?

   – А тебе-то что?

   – Ну как? Чтоб знать, за сколько платить.

   – Дурак ты, Алексаха. Ну три раза. Ну и что?

   – Как что? Деньги счёт любят.

   – Отправляйся, счётчик.

Меншиков долго не возвращался. Пётр, сидя за чертежами, уже и забыл о нём. Но едва он появился в дверях, вспомнил:

   – Ну как? Вручил?

   – Вручил.

   – Что?

   – Деньги.

   – А почему не подарок?

   – А откуда мне знать, что ей дарить? Подумал, за три раза хватит ей триста гиней.

   – Ого! Это ж более двух тысяч рублей.

   – Что «ого»? Она недовольна была.

   – Как? – удивился Пётр. – Ещё и недовольна?

   – Говорит, царь бы мог быть и пощедрее.

   – А ты?

   – А что я? Накинул ещё двести гиней.

   – Ну и мот же ты, Алексашка.

   – Какова работа, такова и плата, – вздохнул Ментиков, искренне пожалев, что добавил артистке.

30
Прощай, Англия!

Восемнадцатого апреля Пётр в сопровождении Головина прибыл в королевский дворец с прощальным визитом. Вильгельм тепло принял его.

   – Я пришёл проститься с вами, ваше величество, и поблагодарить вас за всё, что вы для меня сделали.

   – Я рад, что хоть чем-то был вам полезен, – сказал Вильгельм. – Надеюсь, об Англии у вас останется доброе впечатление.

   – О-о, ваше величество, этот остров английский я считаю лучшим и самым красивым островом в мире.

   – Надеюсь, вы всё посмотрели, всё попробовали, что вас интересовало, мой друг?

   – Да, ваше величество, если б я не побывал в Англии, я так бы и остался плотником. Только здесь благодаря помощи Альтона Дина я научился конструировать корабли.

   – Как вы нашли наш парламент?

   – Многому дивился, но у нас пока рано ещё заводить такой.

   – А вы знаете, мой друг, один дипломат уже злословил на наш с вами счёт.

   – Уже? И каким же образом?

   – Он сказал: я видел редчайшую вещь на свете – короля на троне и царя на крыше.

   – Вот сукин сын, – засмеялся Пётр. – Но не сердитесь на него, ваше величество. Всяк чем-нибудь должен кормиться. Дипломат языком.

   – А сейчас куда ваш путь, мой друг? Домой, наверное?

   – Нет, ваше величество, я, кажется, уже говорил вам, что должен побывать в Венеции.

   – A-а, посмотреть галеры?

   – Не только посмотреть, может, удастся и построить.

   – Ну что ж, успехов вам, мой друг.

   – Спасибо, ваше величество, и позвольте мне преподнести вам подарок.

Пётр залез в карман, вынул свёрток из коричневой ткани, отряхнул с него табачинки, протянул Вильгельму.

   – Здесь самый крупный алмаз, ваше величество, какой был у меня. Хотелось бы, чтоб он стал украшением вашей короны.

Вильгельм взял свёрток, развернул его, осмотрел сверкающий камень и впервые назвал Петра царским именем:

   – Я благодарю вас, ваше величество, за истинно царский подарок.

Оба с достоинством поклонились друг другу, и Пётр удалился, сопровождаемый Головиным, не произнёсшим за всё время аудиенции ни единого слова.

   – Ну, кажись, всё сделали, – сказал на улице Головин. – Можно отъезжать.

   – Э-э, нет, Фёдор Алексеевич, я не англичанин, а русский всё же. А у нас, как ты знаешь, надлежит пир отходной. Мы что с Алексашкой, зря, что ли, целую неделю водку гнали? Теперь я должен напоить друзей-моряков от всей души, чтоб знали наших.

   – Так это у тебя опять на неделю?

   – Нет, что ты, Фёдор Алексеевич. Неделю они не выдержат, это тебе не соборяне, довольно им и дня будет.

На следующий день Пётр приказал загружаться на яхту, поручив руководить загрузкой Меншикову.

   – Мебель твою тоже брать? – спросил Алексашка.

   – Нет. Мебель пусть остаётся на память. Но модели все до одной, даже не оконченные, все мои чертежи и покупки.

   – А ты куда?

   – Поеду в Чатам прощаться с моряками.

Из своих Пётр взял с собой только Шафирова. Поехали вместе с Кармартеном в его карете, захватив бочонок петровской водки.

В Чатаме Пётр напоследок ещё пальнул три раза из корабельной пушки и пригласил адмиралов и офицеров на прощальный ужин. И произнёс первый тост сам:

   – Господа адмиралы и офицеры, прощаясь с вами, я хочу выразить вам глубокую свою благодарность за ваше гостеприимство, за всё, чему вы научили меня. И поверьте мне, друзья, у английского адмирала жизнь гораздо веселее, чем у русского царя. Спасибо!

Пётр единым духом выпил чарку водки. Второй тост произносил адмирал Митчел:

   – Дорогой сэр Питер, за время нашего знакомства ещё при переходе из Голландии я убедился, что вы настоящий моряк. И я верю, что со временем у вас будет большой флот, о котором вы мечтаете. Обязательно будет. Позвольте мне от имени моих товарищей преподнести вам подарок – адмиральскую зрительную трубу.

Пётр вскочил со своего места, подбежал к адмиралу и, схватив трубу, неожиданно сграбастал Митчела в объятия и расцеловал. Подарок привёл его в такой восторг, что в глазах слёзы заблестели. Наконец, кое-как успокоившись, Пётр сказал:

   – Спасибо, милые друзья, за этот прекрасный подарок. У меня будет флот, и я уверен, я просто убеждён, что английский и русский флоты, встречаясь, будут стрелять из пушек, только салютуя друг другу. А если и пойдут на абордаж, то лишь для того, чтобы вместе осушить по доброй чарке водки. Я пью за это. Ура-а-а!

Пётр так рявкнул своё «Ура!», что застолье было вынуждено поддержать этот искренний и страстный порыв, тем более что все уже изрядно захмелели от «петровки», как был тут же окрещён крепкий царский напиток.

К концу попойки Пётр так разошёлся, что, прощаясь, обнимал и целовал всех подряд и даже не упустил матроса, прислуживавшего за столом. Тот, считая, что царь обнял его по ошибке, бормотал:

   – Но я не офицер, сэр, я матрос.

   – Знаю, – сказал ему Пётр и тут же налил полную, до краёв, чарку и приказал: – Пей! Я тоже матрос.

Возвращались уже вечером. Пётр как ребёнок, радуясь подарку, то и дело высовывал из кареты зрительную трубу, пытаясь смотреть в неё. И был недоволен, что начинало темнеть.

   – Ни черта уже не видно.

   – Завтра насмотритесь, герр Питер, – утешал Кармартен.

Наконец, когда совсем стемнело и Пётр наконец успокоился со своей зрительной трубой, маркиз заговорил:

   – Согласно нашему договору, сэр, мы отгружаем три тысячи бочек табаку и я их отправляю через Архангельск к вам.

   – Три тысячи бочек – это сколько в фунтах? – спросил Пётр.

   – Это полтора миллиона фунтов, герр Питер.

   – Ну что ж, хорошо. Подымим.

Помолчали. Кармартен опять заговорил:

   – Конечно, через Архангельск он дороже становится, лучше б было через Балтику, но ведь там у вас ни одного порта. Ведь так?

   – Увы, – вздохнул Пётр.

   – А ведь, насколько мне известно, Россия когда-то имела выход к этому морю.

   – Имела. Да потеряла.

   – А что, если поискать потерянное-то? А?

Пётр долго не отвечал маркизу, тот уж начал подумывать: не заснул ли царь.

   – Надо сперва на Чёрное море выйти, – наконец заговорил Пётр. – За двумя-то зайцами, знаете...

   – А что вам даст Чёрное море, друг мой? Что? Ключ-то от Средиземноморья у султана останется, проливы-то за ним.

   – Эх, маркиз, и зачем ты мне портишь вечер?

   – Но ведь я правду говорю, герр Питер.

   – А что ты думаешь, я не знаю этого? Знаю. Но ведь с чего-то надо начинать. Давай не будем далеко заглядывать. А?

   – Почему?

   – А шоб не сглазить. Думаешь, я не знаю, что через Архангельск табак чуть не вдвое дорожает. Знаю. И ты знал, когда монополию покупал.

   – Я купил её на шесть лет. Надеюсь, потом продлим её. А? Питер?

   – Там посмотрим, маркиз. Надо дожить до этого.

Дожили. И Пётр не продлил монополию, хотя англичане потом чуть не вдвое повышали плату. Надо было поддержать своих купцов, наполнять свою казну, а не английскую.