Текст книги "«Без меня баталии не давать»"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

34
Королевское легкомыслие

   – Ваше величество, – сказал Пипер, выбрав, казалось, очень удобный момент, когда король задумался о чём-то. – Настало время решаться наконец.

   – На что решаться, граф? – стряхивая задумчивость, спросил Карл.

   – Решаться на немедленный уход за Днепр.

   – Вы хотите, чтоб я отступил?

   – Но это не будет отступление, ваше величество. Это будет самый разумный ход в этой кампании. Мы отойдём, чтобы дождаться там подкрепления. У Мазепы в Белой Церкви есть большие запасы провианта.

   – Нам пора драться, граф, а не гоняться за мифическими запасами провианта. И потом, едва русские определят наше направление, так поступят с Белой Церковью, как с Батуриным.

   – Но мы положили под Полтавой около трёх полков. Царь Пётр начинает стягивать вокруг нас все свои силы. Мы скоро окажемся в тугой петле.

   – Ну и отлично. Чем туже затянется петля, тем сокрушительнее я разорву её, граф. Разве вы не видите, русские всё время уходят от моих ударов. А почему? Боятся. Знают, что не выдержат их.

Карлу надоела эта назойливость первого министра, и он уехал из штаба, решив заночевать в лагере среди солдат. Те не станут докучать глупыми вопросами, они слепо верят своему королю, а он – в себя, в свою непобедимость и счастье.

Там, среди солдатских костров и палаток, он чувствовал себя гораздо спокойнее, а главное, знал, что своим присутствием воодушевляет солдат: «Король с нами, значит, мы непобедимы».

Карл уже уснул было у костра, прикрывшись своей шинелью, когда рядом послышался встревоженный разговор:

   – Это не наши костры. Днём на том месте никого не было.

   – Днём не было, но сейчас ведь кто-то же есть.

   – Это, наверное, казаки.

   – Если это казаки, надо предупредить короля.

   – Я всё слышал, – сказал Карл, откидывая шинель. – И сейчас сам проверю, кто там находится. Подайте моего коня.

   – Но, ваше величество, – встревожился адъютант. – Вы можете послать драгун, зачем же самому в разведку.

   – Ах, оставьте, полковник, я знаю, что мне надо делать.

Карл сел на коня, рукой проверил наличие пистолетов, закреплённых у передней луки седла, и поскакал рысцой в темноту.

Адъютанту ничего не оставалось делать, как следовать за королём в окружении нескольких драгун, оказавшихся под рукой, и молить Бога, чтоб ничего не случилось.

Костер оказался не столь близко, как им казалось вначале, но мало-помалу они к нему приблизились. У костра находилось несколько человек, и, когда король подъехал, все они поворотились выжидательно к нему.

Карл слез с коня и, направляясь к костру, спросил строго:

   – Кто такие?

Ответа ему не последовало, поскольку никто не понял шведского языка, но зато Карл заметил, как некоторые потянулись к своему оружию. Король, не долго думая, вскинул пистолет и выстрелил в ближайшего. Тот упал замертво.

Остальные мгновенно вскочили, и три ружейных выстрела ударили почти одновременно в ответ на выстрел короля. Карл, почувствовав сильный удар в ногу, упал.

   – Стреляйте, – вскричал адъютант драгунам, соскочив с коня, и бросился к королю. – Ваше величество, вы живы?

Драгуны открыли беспорядочную пальбу в темноту – у костра никого уже не было.

   – Я жив, полковник, – отвечал король. – Но что это были за люди, наконец?

   – По всей видимости, казаки, ваше величество. Ах, зачем вы не послушались меня?

   – Перестаньте, полковник. Если бы король всегда слушал советы адъютантов, то он бы не выиграл ни одной битвы.

Подоспевшие драгуны слезли с коней, подняли короля и помогли ему сесть в седло.

   – Едем в ставку, – сказал полковник, пытаясь взять себе поводья королевского коня. Но король выдернул поводья из его рук, осадил адъютанта:

   – Не усердствуйте, полковник. Я пока сам могу справляться с лошадью.

Однако от потери крови у короля кружилась голова, и едва вернулись в свой лагерь, как его пришлось снять с коня и положить на носилки.

Так на носилках он и был доставлен в свой штаб. Адъютант велел дежурному офицеру немедленно звать Ноймана – королевского врача, а также послал сообщить фельдмаршалу и графу о случившемся.

Нойман, едва появившись в дверях, скомандовал:

   – Свету! Как можно больше свету! Раненого на стол.

Адъютанты и офицеры бросились зажигать свечи, притыкая их на всех возможных выступах избы. Даже на печи загорелся ряд толстых свечей.

Со стола убрали карты, застелили его простыней, перенесли короля на стол. Нойман первым долгом взрезал и сбросил на пол окровавленный сапог. Несколько уняв льющуюся из ступни кровь, исследовал рану. Убедившись, что рана не сквозная, вздохнул тяжело.

   – Что там, Нойман? – спросил король.

   – Пуля внутри, ваше величество, боюсь – в кости. Придётся резать.

   – Ну что ж, режьте, раз надо.

   – Но будет очень больно, ваше величество. Я могу разбавить и дать вам спирту, это несколько облегчит.

   – Не пытайтесь меня споить этой мерзостью, Нойман. Делайте своё дело. Я солдат, а не красная девка.

Нойман дослал и разложил свой инструмент. Операция началась.

В штабе скоро появился Пипер, а за ним и фельдмаршал Реншильд. Оба были встревожены.

   – Что случилось? Как это произошло?

Но на это никто им ничего не ответил, взгляды всех были прикованы к происходящему на столе. Им неожиданно ответил сам король, голосом нарочито бодрым, но напряжённым от сдерживаемых, зажатых чувств:

   – Пустяки, господа. Я легко ранен.

Нойману пришлось расширить рану, чтобы извлечь пулю, застрявшую в кости. Операция была болезненной, однако Карл, стиснув зубы, не проронил ни звука. Он мужественно перенёс всё, и только когда Нойман, замотав ногу, завязал последний узелок и оставил наконец раненого в покое, короля покинули силы. Прошептав блаженно: «Всё», – он впал в полузабытьё.

   – До утра я бы не советовал беспокоить его величество, – оглядев всех сердито, сказал Нойман. – Слишком много сил он потратил на операцию.

Все осторожно, на цыпочках, стали отходить от стола и удаляться из горницы. Полковник-адъютант хотел задержаться, но Нойман, метнув на него злой взгляд, сказал:

   – Возле его величества останусь я. Не забудьте потушить свечи, мне достанет пяти.

Фельдмаршал и Пипер прошли в соседнюю горницу, куда был приглашён и адъютант короля, рассказавший, как всё произошло.

   – Эта рана, полковник, на вашей совести, – холодно заметил Реншильд. – Вы были рядом, вы обязаны были не допустить этого.

   – Но я... – начал было тот, но фельдмаршал перебил его:

   – Ступайте.

После ухода королевского адъютанта граф и фельдмаршал долго молчали. Наконец Пипер, стоявший лицом к тёмному окну, повернулся к Реншильду:

   – Что вы сейчас скажете, фельдмаршал?

   – Ну что сказать, граф? Конечно, печально, что в канун главной баталии выведен из строя король. Это, как бы сказать, это...

   – Это легкомыслие, – подсказал Пипер – Да, да, фельдмаршал, надо называть вещи своими именами. Вы же вот не поехали в разведку. У царя Петра тоже, наверное, хватает ума посылать в разведку других. Что мы теперь будем делать? Скажите мне. Что?

   – Вот наступит утро, граф, и король распорядится, что нам надо делать.

   – Я и сейчас знаю, как он распорядится. Драться. Впрочем, иного и быть не может. Русские сами навяжут нам бой. Но ведь теперь армия обезглавлена. Неужели вы не понимаете этого?

   – Ах, граф, – изморщился Реншильд. – Я человек военный и, может быть, более вас понимаю весь ужас случившегося. Но давайте подождём до утра, что скажет король.

35
Генеральной баталии быть

Королю доложили, что русские начали переправу через Ворсклу на правый берег. Все понимали, что это значило – близилось генеральное сражение.

   – Может, следует атаковать переправу, – полувопросительно сказал Реншильд.

   – Нет, нет, – решительно отвечал король. – Нам надо кончать с Полтавой. Немедленно. Перед битвой мы должны, в конце концов, опереться на крепость. Иначе она будет нам как нож у спины.

И вновь начались изнурительные штурмы Полтавы, в мортирах жёгся последний порох, по три полка одновременно шли в атаку, закладывались мины под стены, хотя ни одной из них не суждено было взорваться.

Два дня кряду – 21 и 22 июня – шли кровопролитнейшие бои у стен крепости. Гарнизон нёс тяжёлые, невосполнимые потери. За ружья взялись женщины. Чтобы как-то поддержать дух осаждённых, Пётр 26 нюня прислал в ядре последнее письмо:

«Ныне вам повелеваем, чтобы вы ещё держались до половины июля и далее, понеже мы лучшую надежду имеем отселя, с помощью Божиею, вас выручить, о чём паки подтверждаем: держитесь как возможно».

Келин прочёл людям письмо царя с крыльца Спасского собора, опустив лишь сроки. Он как военный человек понимал, что царь их умышленно удлинил (письмо могло попасть и в руки неприятеля), но даже он не подозревал, как близко уже освобождение. До него оставались всего сутки.

Как только началась переправа войск через Ворсклу, царь совсем забыл об отдыхе. В тёмно-зелёном мундире полковника Преображенского полка он носился на коне из конца в конец русского лагеря, отдавая распоряжения, вникая во все вопросы подготовки к сражению.

Первым долгом он определил место будущей битвы: она должна была произойти на поле, ограниченном с двух сторон лесом. Царь приказал в одну линию поперёк поля от леса до леса срочно копать и обустраивать шесть редутов, отстоявших друг от друга на расстояние ружейного выстрела. Кроме этого, четыре редута было намечено расположить перпендикулярно к этим шести, то есть вдоль поля. В каждом редуте, как в маленькой крепости, предполагалось расположить до тысячи человек солдат с ружьями и пушками.

Огонь редутов должен был рассечь на части боевые порядки неприятеля.

Пётр торопил, подгонял всех, и поэтому работа в редутах шла беспрерывно днём и ночью. Поскольку обе стороны понимали неизбежность столкновения, царь предложил Шереметеву по-рыцарски договориться с Реншильдом о дне генеральной баталии.

Шведы были готовы начать её хоть завтра, но костью в горле была им Полтава. Её надо было до баталии взять, взять во что бы то ни стало. В стороне крепости слышалась почти беспрерывная пальба, оттуда поднимался к небу пороховой дым.

Пётр I, собрав в Семёнове военный совет, попросил генералов прислушаться к шуму отдалённого сражения.

   – Вы слышите, господа генералы, какой великий подвиг во славу России свершает Полтава. Три месяца гордый Карлус ломает об неё зубы. Три месяца простой народ вкупе с солдатами стоит неодолимой стеной пред шведом. Полтава истекает кровью и надеется только на нас, но и нам даёт она драгоценное время для подготовки к генеральной баталии. А посему слушать прошу диспозицию к бою. Первыми примут удар редуты, посему, генерал Брюс, прошу вас, как командующего артиллерией, озаботиться установкой лёгких пушек в редутах, имея при них добрый запас пороха и картечи. Тебе, Борис Петрович, надлежит оставить в редутах пехоту с добрыми командирами. Сразу за редутами встанешь ты, светлейший, с кавалерией, ты и будешь по мере надобности атаковать неприятеля. Но старайся далеко не отрываться от ретраншемента[115]115
  Ретраншемент – вспомогательное фортификационное укрепление во второй линии (окоп, вал).


[Закрыть], дабы не быть окружену. Не забывай, что слева пред тобою лес, и старайся отжимать шведов туда. В лесу наши дерутся зело успешно, понеже деревья своим помогают. Далее за редутами будут развёрнуты основные силы, Борис Петрович, под твоим командованием – пехотные полки под прикрытием кавалерии и артиллерии. Неприятель, прошедший редуты, должен встретить вначале хороший артиллерийский огонь, а потом уже пехотную атаку. Сам я встану во главе первой дивизии и прошу всех, господа генералы, эстафеты свои слать туда.

   – Позвольте, ваше величество, – заворочался Шереметев, – попросить вас от своего имени и всего генералитета, чтоб вы к баталии не приобщались, понеже сие не царское дело.

   – Это верно, – сказал Брюс. – Вы, государь, есть голова всего государства, а голову всегда беречь надлежит.

   – Пустое, господа генералы, – нахмурился Пётр. – Я полковник Преображенского полка и в силу звания своего беру себе первую дивизию. А приобщаться мне или не приобщаться – впредь прошу разговора не заводить. Всё.

Пётр несильно хлопнул ладонью по столу, как бы ставя точку на обсуждении этого вопроса.

   – Борис Петрович, ты вёл переговоры с Реншильдом о дне баталии?

   – Да, государь. Мы договорились начать оную утром двадцать девятого июня, как токмо взойдёт солнце.

   – Ну что ж, три дня нам достанет закончить все редуты. Одно худо: удержится ли до сего дня Полтава.

   – Даст Бог, выстоят, Пётр Алексеевич. Три месяца держались, а уж три дня как-нибудь сдюжат.

В горницу вошёл адъютант и, пробравшись к царю, положил перед ним на стол бумажку и что-то шепнул.

   – Когда? – быстро спросил Пётр.

   – Только что, – отвечал адъютант.

Пётр быстро прочёл написанное на бумажке, поднял глаза:

   – Господа генералы, только что из гвардейского полка к неприятелю перебежал унтер-офицер.

   – Кто? – подался вперёд всем корпусом Меншиков, знавший их всех много лет.

   – Ройтман!

   – Немец, – грохнул светлейший кулаком по столу. – Так я и знал.

   – Этот унтер-гвардеец слишком много знает, – продолжал Пётр. – Теперь наши редуты будут у короля как на ладони. Что делать, Борис Петрович?

   – А что сделаешь, Пётр Алексеевич, редуты поперечные выстроены. Осталось пушками да людьми усадить. Ещё не доделаны два продольных редута. И времени уж мало... Вот новобранный полк у нас...

   – Стой, стой, Борис Петрович, ты верно заметить изволил. Изменник наверняка направит короля с главным ударом на новобранцев. А посему распорядись немедленно отобрать у новобранцев их серую форму и одеть в неё Новгородский полк. Этот полк зело стоек, и Карлус на нём себе шею своротит.

Фельдмаршал и генералы стали выходить из горницы, задержался, как всегда, светлейший. Когда остались они вдвоём, царь с укором заметил:

   – Ты б, Данилыч, поменьше немцев срамотил. А то неловко перед Брюсом, Гольцем да Аллартом. Изменники во всякой нации есть. Эвон Мазепу возьми, однако ж мы не кричим, что малороссияне все предатели. Не они ли Полтаву защищают, живота не жалея.

   – Так ведь, мин херц, от самого Гродна как перебежчик, так немчин.

   – Что делать, Алексаша, Россия для них не родина. Но вот унтера-гвардейца, убей, понять не могу. Неужто он и впрямь думает, что мы слабее Карла?

   – Думает, сукин сын, думает. Но вот возьму в плен, ей-богу, на кол посажу Иуду.

   – Ладно. Возьмёшь – посадишь. Ты вот что, Данилыч, всех ближе к шведу будешь. Не спускай глаз с него. Двадцать девятое двадцать девятым, но не верю я в их рыцарство. В любой миг могут кинуться на нас.

   – Хорошо, мин херц. Будь покоен. Я услежу. И дам знать тебе сразу.

   – Не забывай, я буду в первой дивизии.

Они простились тепло, даже обнялись на всякий случай: баталия – не танцы, в любой миг можно живота лишиться.

36
«Вас ждёт там много еды...»

Перебежчик очень обстоятельно рассказал королю, сидевшему с забинтованной ногой на лавке, что делается в русском лагере к предстоящей битве. Карл не стал задавать свой обычный вопрос: «Зачем перешёл к нам?» Он был твёрдо убеждён, что всё ещё сильнее царя, оттого и бегут от него офицеры-иностранцы.

   – Вы можете указать наиболее слабые места в русском построении?

   – Да, ваше величество. В первой линии за редутами будет стоять полк вчерашних рекрутов, они необстрелянны и побегут после первого удара. Это послужит добрым сигналом для других полков. Не мне объяснять вам, сколь заразительна паника в бою. Все новобранцы в серой форме и сразу выделяются изо всего построения.

   – Хорошо, мы учтём это. Что бы вы ещё хотели сообщить нам, унтер, что, на ваш взгляд, является важным?

   – Вы должны знать, ваше величество, я, собственно, и решил вас предупредить об этом. К царю на помощь идёт нерегулярная конница – около сорока тысяч. Через три-четыре дня она будет здесь, и, как сказали русские, тогда они смогут разобрать шведов по рукам.

Карл быстро взглянул на Реншильда. Они поняли друг друга – монарх и фельдмаршал.

   – Ну что ж, унтер, – сказал король. – Вы принесли очень ценные для нас сведения и сразу после битвы получите награду, достойную вашей услуги. Идите. Находитесь при моём штабе, вы можете понадобиться.

   – Спасибо, ваше величество, – поклонился унтер и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Карл насмешливо взглянул на Реншильда.

   – Вы не находите, фельдмаршал, что Шереметев надул нас, точнее вас. Назначая двадцать девятое число для баталии, он знал, что к этому дню придёт сикурс в сорок тысяч.

   – Но, ваше величество, эту дату назначили мы, чтоб успеть за эти дни взять Полтаву.

   – К чёрту Полтаву! – крикнул Карл, настолько она навязла ему в ушах, что упоминание о ней вызывало у короля головную боль. – К чёрту вашу договорённость с Шереметевым! Мы ударим сегодня ночью. Полтава пусть спит. А мы подойдём в темноте и захватим редуты. Пушки повернём против Шереметева, и победа у нас в кармане. Полтава проснётся, когда русской армии уже не будет существовать. И она тут же выбросит белый флаг.

Карл радостно потёр руки. В таком настроении фельдмаршал давно не видел его.

   – Ну как мой план, Реншильд?

   – Я всегда дивился вашему полководческому гению, ваше величество. Вы умеете быстро находить выход из самых, казалось бы, безвыходных положений.

Реншильд не лукавил, лишь чуть льстил. Он действительно верил в возможность осуществления такого плана, ибо не раз был свидетелем ещё более авантюрных предприятий своего повелителя, оканчивавшихся вполне благополучно.

   – Я поеду сейчас в полки, я вдохновлю солдат на подвиги. Пусть позовут моих драбантов-носильщиков, – велел Карл.

Но вместо носильщиков в горницу влетел Мазепа, он сиял, заламывая сцепленные руки.

   – Ваше величество, ваше величество, – захлёбывался Мазепа от восторга. – К нам прибыл посол от крымского хана.

«Вот счастье и начинает поворачиваться ко мне, – подумал король. – Если хан подкинет мне тысяч сорок головорезов, я брошу их против царской иррегулярной конницы. Всё уравновесится».

   – Где он? – спросил король Мазепу.

   – Сейчас будет. Я помчался вперёд, чтоб обрадовать вас.

   – Спасибо, гетман, вы очень старательны.

Ханский посол в расшитом шёлковом халате, в мягких козловых сапогах, едва шагнув через порог, торжественно и витиевато приветствовал непобедимого короля, «лучшего друга» крымского владыки, желал ему новых побед и удач в его многотрудном пути.

У Карла едва хватило терпения выслушать эти длинные пассажи восточного приветствия.

   – Что передал мне хан?

   – Хан приготовил королю тридцать тысяч лучших конников, но султан не разрешил ему выступать против московитов.

   – Как?! – вскричал Карл возмущённо. – Но хан же обещал.

   – Хан и сейчас готов выступить, но султан не разрешает.

   – Но почему?

   – Султан сказал, что с Москвой у него «вечный мир». Он не хочет ссоры с царём.

   – Ага, он хочет загребать жар чужими руками. Не далее как завтра царь будет в моих руках. Что тогда запоёт ваш султан? Но тогда я не подпущу к русскому пирогу ни его, ни твоего хана. Слышишь? Хан тоже ничего не получит.

   – Но, король, хан рад всей душой.

   – Мне от его радости никакого прибытка. Можешь остаться до завтра и всё увидишь своими глазами. И расскажешь своему хану. Эй, подавайте скорее носилки, я не могу терять время на пустые разговоры.

Несколько драбантов осторожно подхватили короля на руки и вынесли из избы во двор, где были уже готовы носилки в виде качалки, устроенной между двумя лошадьми.

Полки были выстроены к встрече короля. Именно здесь, перед полками, он и чувствовал себя по-настоящему счастливым и непобедимым. Как солдаты вдохновлялись, видя своего короля, так и он вдохновлялся, видя их, надеясь на них.

   – Солдаты! – крикнул Карл столь громко, сколько мог. – Идите на врага смело, добывайте себе честь и славу. Вас ждёт там много еды. Идите и возьмите её. Пусть будет сыт тот, кто сильнее. Пусть ваши сердца будут беспощадны!

   – Слава-а, слава-а!.. – неслось от полка к полку вслед за передвигающимися носилками с королём.

   – Солдаты, знайте, я буду с вами!

И солдаты знали, что это не пустые слова, что король действительно будет с ними. Может, за то они и любили его, что он не гнушался ни солдатской кашей, ни солдатской службой. Он, будучи королём, оставался солдатом.

   – Слава-а, слава-а-а!..

Когда король воротился в свой штаб, глаза его искрились от возбуждения. Тут же на столе была разложена карта, вокруг по знаку короля расположились все генералы.

   – Итак, господа, решено. Сегодня в два часа ночи мы выступаем, – начал Карл, как всегда перед боем, повелительным тоном. – Общее руководство сражением я возлагаю на фельдмаршала Реншильда. Первыми, оставив в тылу спящую Полтаву, выступают Шлиппенбах и Роос, в их задачу входит внезапное нападение на русские редуты и их захват. Как только редуты будут захвачены и пушки русских повёрнуты против их главных сил, в бой вступают моя группа и группа генерала Левенгаупта. Здесь на заключительной фазе наш напор должен быть неудержимым. Мы прижмём русских к реке и утопим в ней их всех. Пленных не брать.

   – И царя? – спросил Левенгаупт.

   – Царя и сановников можно взять, но рядовые подлежат полному уничтожению. Нам их кормить нечем. Какие есть вопросы, господа?

   – Ваше величество, – подал голос Гилленкрок. – Но у нас пороха осталось только на четыре пушки. А у противника более ста пушек.

   – Кому что, а у генерала-квартирмейстера порох на уме, – усмехнулся Карл. – Именно для того, чтоб сразу иметь много пушек и пороху, дорогой Аксель, мы и выступаем ночью. У русских половина артиллерии в редутах. Возьмём редуты, и будут у нас и пушки, и порох. Генерал Шлиппенбах, обращаю ваше внимание, редуты надо взять до рассвета.

   – Я возьму их, ваше величество.

   – Вот, кажется, и всё. Сейчас, господа, ступайте по своим местам. Начинаем в два часа ночи. Ну, а встретимся теперь уже после боя. У царя в шатрах приготовлен вкусный обед. Приглашаю вас всех, господа, после боя в шатры царя на пир победителей.

   – Спасибо, ваше величество, – отвечал за всех Реншильд.

Генералы, откланиваясь, стали расходиться, остался Гилленкрок.

   – Ну что, Аксель? Опять о порохе?

   – Увы, ваше величество. Где прикажете поставить эти четыре пушки?

   – Отдайте их на правый фланг Реншильду. Шлиппенбаху они не понадобятся, он пойдёт на цыпочках. А в редутах ему хватит русских пушек и пороху.