Текст книги "Избранные произведения. Том 2"
Автор книги: Сергей Городецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)
Новоселье
– Я не поеду, – отказывался Тигран, пытаясь высвободить свое острое плечо из-под тяжелой руки парона Кости. – Мне некогда! Нашли время справлять свадьбу! Не могут жить без пирушек!
Тигран весело принялся увязывать хурджины, набивал в них все, что можно было собрать для подарков жестянку сладкого молока, куски сахара, пачки папирос, несколько катушек ниток – сокровища из лавки Акопа.
Ашот, Вартан, Артавазд и Мосьян нетерпеливо наблюдали за его сборами. День был удачный, и все чувствовали себя вправе оторваться на несколько часов от картины бедствий. Артавазд и Пахчан уже наладили работу в столярной и слесарной мастерских. Вартан открыл амбулаторию. Вагаршаку удалось достать сена в окрестных селениях. Мосьян закончил раскопки на складе.
– Лошади готовы! – донесся со двора голос Вагаршака.
– Ты не понимаешь, что эта свадьба – символ возрождения всего нашего народа! – упрекал парон Костя Тиграна, спускаясь по лестнице.
– Просто всем вам выпить хочется, – огрызнулся Тигран.
– Мы не монахи! Где мир, там и пир.
Едва отъезжающие скрылись за поворотом дороги, Тигран шмыгнул в кладовую и вытащил оттуда хурджины, наполненные такими же сокровищами, как и хурджины Пахчана. Вынув из кармана широких галифе бутылку тутовой персидской водки, он старательно, чтоб не разбилась, уложил ее вместе с остальными припасами, привязал хурджины к седлу и ускакал в сторону, обратную той, куда уехали семеро.
Город оживал. Как птичьи гнезда в оголенном лесу, десятки лавочек и мастерских гнездились в щелях развалин. Уютный запах кизякового дыма расползался из наскоро сложенных печей. Журчанье воды в арыках веселило воздух. У амбулатории стояла очередь людей, вспомнивших, что они больны. Степенно, как в мирное время, судача, группами ходили мужчины. Всюду на развалинах мелькали фигуры женщин и детей, разрывающих на пожарище остатки хлебных запасов. Звенели пилы, стучали топоры, и белые пятна пролитой известки сверкали на дороге около ремонтируемых домов.
Тигран круто остановил лошадь у лавочки Акопа.
– Монпансье есть?
– Ландрин! – многозначительно ответил Акоп, поднимая палец кверху и хитро щуря глаза: живем, мол!
– Давай сюда.
Акоп вынес две коробки.
– За эту деньги плати, а эту передай Сирануш. Мед, а не девушка. В садах выросла. Я ее отца знал. Ты ведь на свадьбу едешь?
– Нет! – резко оборвал Тигран, пряча обе коробки в карман.
– Нет? Почему? Тогда отдай одну коробку назад!
– За обе плачу.
Тигран отсчитал серебро и пустил лошадь.
«Значит, на другую свадьбу едет, – глубокомысленно рассуждал Акоп, провожая его глазами. – Конфеты купил! Куда едет?»
Он долго смотрел ему вслед. Тигран, нарочно сделав крюк, выехал за город и галопом помчался к турецкой части города, к тому домику, на крыше которого Пахчан разглядел старуху.
Она и сейчас также сидела, перебирая зерна. Все спуталось в ее седой голове. Почему из всей огромной семьи она одна осталась в живых? Ну, судьба. Откуда взялся этот добрый человек, который привез ее с Шамирам в этот дом? Судьба привела? Куда он увел вола и почему не позволяет ходить в город? Почему курдянка живет в одном доме с ними? И ее судьба привела? Путались темные нити судьбы в ее голове, и боялась она их распутывать, потому что голод кончился с тех пор, как судьба привела ее в этот дом.
Она увидела Тиграна с крыши, спустилась и на первый же стук отворила недавно исправленную им калитку. Увидев туго набитые хурджины, улыбнулась: опять сытой будет.
– Сахар! – сказал Тигран, поймав ее взгляд.
Она зашептала благословения доброте сердца человеческого.
Тигран передал ей коня и вошел в дом. Сквозь занавешенные окна косыми стрелами лучи солнца падали на пол. На тахте, покрытой ровно сложенным одеялом, сидела Шамирам. Глаза ее безучастно следили за стрелами света. Голова была плотно закутана, как будто она собралась в дорогу.
– Шамирам! – придавая нежность голосу, позвал ее Тигран.
Она вздрогнула и прижалась к стене, рукой упираясь в тахту, будто готовясь сделать прыжок и убежать.
– Я тебе конфеты привез. Хочешь?
Она забилась в угол, не отвечая. Он сел на самый краешек тахты и заговорил вкрадчиво:
– Шамирам! Тебе же хорошо тут. Ты сыта, у тебя есть комната, в то время, как другие девушки, не хуже тебя, голодают и ночуют под открытым небом.
Она ничего не отвечала, испуганно глядя на него.
– Скажи, чего ты хочешь. Я принесу. Вот монпансье. Самое лучшее. Ландрин, знаешь? Попробуй!
Он открыл коробку и протянул ей, показывая, как блестящие, разноцветные конфеты играют на солнце.
Она слабо улыбнулась.
– Ты боишься меня? Ну вот я встану и отойду, а ты возьми конфетку.
Он отошел в угол, хищно следя за ней.
Она подождала немного и, не спуская с него глаз, протянула руку за конфетой. Положила одну в рот. Пахучая сладость обожгла ей отвыкшие от сахара десны, рот наполнился слюной. Она жадно схватила другую и третью и, не выдержав, наклонилась над коробкой, набивая рот, хрустя зубами и втягивая в горло липкий сок.
Тигран одним прыжком бросился на нее, обхватил за плечи и прижал ее сладкий рот к усам и бороде.
С неожиданной силой она схватила его за горло и, оттолкнув от себя, выплюнула ему в лицо мокрые конфеты. Он выпустил девушку и, обтираясь, отошел в угол. Она бросила ему в голову всю коробку.
– Ведь это же ландрин, сумасшедшая!
Тигран выбежал на двор.
– Пойди, подбери там конфеты. Шамирам рассыпала, – спокойно сказал он старухе и стал умываться.
Старуха, причитая, ползала по полу, обдувая и укладывая конфеты в коробку.
– Как же ты их рассыпала? Видно, обрадовалась очень. Вот беда какая! Ну ничего, подберем! Они слаще сахара!
Украдкой она засовывала себе в рот монпансье.
Лучи вечернего солнца подобрались на подоконники, полежали на них недолго и ушли с окна, с дома, с развалин. Долина и подножия гор погружались в синеву, но тем ярче сверкали над долиной и озером Ванская скала, Топрак-Кала, смуглый Нимруд и верхушка белоснежного Сипана.
По берегу озера мчались семеро. Они уже приближались к цели своей поездки – селению Ардамет.
Крутые красные камни, нависая друг над другом, порогами шли к берегу. Подымая облака брызг, лошади с наслаждением шагали по мелководью.
Селенье было разрушено, как и все кругом. Но из груд камней и щебня прямыми столбами подымался дым костров: вернувшиеся сюда жители готовились к ночлегу. Несколько одиноких домов, еще пригодных для жилья, гудели, как ульи. У дверей одного из них Айрапет уже поджидал гостей. Он, как мог, принарядился.
– Пожалуйте, пожалуйте! Хозяева заждались!
– Кувшин с полки свалился, своей крышкой накрылся, да? – пошутил парон Костя. – А где хозяйка?
– Хлопочет наверху. Подымайтесь! Только по одному! Лестница шаткая, сам сегодня кое-как пристроил.
По ступенькам из обрубков молодых стволов все поднялись наверх.
– Ва! Это дом? – спросил Пахчан. – А где крыша?
Между стропил сияло зеленоватое вечернее небо.
– Сейчас дождей нет, а к зиме будет и крыша.
Маленькая Сирануш стояла, вся красная от застенчивости.
Пахчан выложил перед ней на стол дары из хурджина.
– Пусть твой дом всегда будет полон друзей и подарков, как сейчас!
– И вправду гостям надо поосторожней, – воскликнул Вагаршак, ступив на качающуюся половицу, – а то дом развалится.
– Дом старый, крепкий. Дед строил. Бабку звали тоже Сирануш. Сюда он привел ее из Айоцдзора. На пороге этого дома он сидел еще в прошлом году и ждал вестей о старшем сыне. Старший сын, мой брат, погиб, защищая Хач-Поган. Когда деду принесли весть об этом, он позвал меня и сказал: – Приведи жену в этот дом, чтоб наш род не пропал. – В тот же вечер на этом же пороге он умер. И сегодня я исполняю его волю.
Айрапет никогда не говорил таких длинных речей и отер лоб рукавом, окончив.
– Так ты, значит, полюбил Сирануш за то, что ее зовут так же, как твою бабку? – суживая глаза, спросил Ашот.
Айрапет только покраснел и так взглянул на Сирануш, что она в ту же минуту нагнулась над столом, переставляя в полном порядке стоящую еду и посуду.
Все уселись, на чем могли, вокруг стола, а Айрапет принес глиняный кувшин с вином.
– За здоровье молодых, – сказал, вставая, парон Костя, – пусть жизнь их будет долгой и счастливой!
– Я уже пожелал им состариться на одной подушке, – вставил Ашот.
Костя строго взглянул на него и выше поднял кружку с вином.
– Поломанная бурей виноградная лоза дает сильные юные ростки, – продолжал Костя. – Так и наш народ. На сотни верст кругом страна наша усеяна костями близких наших. Но тем сильнее мы, живые, хотим жить, бороться и работать. Айрапет коренной здешний житель. Немного уцелело таких, как он. Посмотрите на него: крепкие плечи, упрямый лоб, синие глаза. Посмотрите на Сирануш…
– Не надо! – воскликнула она, закрывая лицо рукавами.
– Пусть кругом здесь колосится спелая пшеница, когда ты будешь матерью. Когда земля принесет жатву, ты родишь Айрапету сына. За счастье будущего поколенья!
– Джан-гюлюм! – потребовал Артавазд, и Мосьян, склонив голову на плечо, начал эту песню. Бас Вагаршака в припеве сплелся с тенором Ашота. Дирижируя короткими руками, парон Костя покрыл их голоса сочным, густым баритоном. Робко, но чисто запела Сирануш. Песня вольно неслась к высокому, открытому небу:
Соловей в сады зовет.
Моя роза, джан, джан!
Песню милого поет:
Мой цветочек, джан, джан!
Ты лети к нему, зови,
Моя роза, джан, джан!
Пусть он в сад скорей придет,
Мой цветочек, джан, джан!
Мосьян уверенно начал новый куплет:
Прозвени, река, песком!
Уже спевшийся хор подхватил:
Моя роза, джан, джан!
Мосьян умоляюще продолжал, уставив глаза на Сирануш:
Молви милому тайком…
Поднимая мольбу до требования, загремел хор:
Мой цветочек, джан, джан!
Чтобы он, любимый мой, —
надрывался Мосьян, прерываемый хором:
Моя роза, джан, джан! —
и рыдающим тремоло [10]10
Тремоло – многократное быстрое повторение одного звука.
[Закрыть]закончил:
Взял меня скорей в свой дом!
Окрепший вокруг баритона Кости хор закончил:
Мой цветочек, джан, джан!
– У гостей стаканы пустые! – тихо сказал Айрапет Сирануш, у которой щеки зарделись. – Чего же ты стыдишься? Ведь ты уже у меня в доме!
Она гибко нагнулась, подняла кувшин с пола и налила вино.
Парон Костя постучал кружкой о доску стола и таинственным шепотом начал:
Ночь велела людям спать!
Приглушая голоса, хор ответил:
Моя роза, джан, джан!
Округляя глаза, как будто он рассказывал страшную сказку детям, парон Костя продолжал:
Птицам ночь велит молчать!
Прислушиваясь к его тону еще тише, как будто убаюкивая, хор продолжал:
Мой цветочек, джан, джан!
С молодым задором парон Костя поднял голос:
Пусть что хочет ночь велит!
Хор подхватил:
Моя роза, джан, джан!
и замер.
Поцелуемся опять! —
поднимая кружку, почти прокричал парон Костя, и голос его утонул в веселье хора:
Мой цветочек, джан, джан!
– В каждом армянине живет поэт, – задумчиво сказал Ашот.
– Верная пословица, и ты напрасно думаешь, он она тебя не касается! – утешил его парон Костя.
– Эх, кяманчу [11]11
Кяманча – старинный народный струнный инструмент.
[Закрыть]бы сюда! Зурначей! – затосковал Пахчан.
– Ашугов! – мечтательно добавил Артавазд.
– Ты же сам поэт, значит, ашуг!
– Поэт и сын поэта!
– Я драматический поэт, – покраснев, разъяснил Артавазд, – я пишу драмы.
– Желаю тебе долголетия отца твоего. Пусть судьба твоя не будет так драматична, как судьба многих наших ашугов! – взволнованно сказал парон Костя:
По родным садам тоскует на чужбине соловей.
Жажду я, чтоб ты вина мне подала рукой своей.
– Кто это сказал?
– Саят-Нова! [12]12
Саят-Нова – псевдоним. Настоящие имя и фамилия Арутюн Саядян (1712–1795) – армянский поэт и гусан (певец).
[Закрыть] – раздалось несколько голосов.
– Вы знаете, как он погиб. Воины персидского хана Ага-Махмуда вытащили престарелого ашуга из храма, где он заперся с народом, и растерзали его.
– Но ашуг Дживани [13]13
Дживани – псевдоним. Настоящие имя и фамилия Сероб Левонян (1846–1909) – армянский народный поэт-ашуг.
[Закрыть]умер своею смертью, – заметил Ашот.
– А ты помнишь, что значит его имя? Горемычный! Жизнь его была мученьем. Хуже персидских солдат были для него царские городовые! Пристав 6-го участка города Тифлиса, Глебов по фамилии, запретил ему садиться и останавливаться на улице, потому что вокруг него тотчас собиралась толпа. Не смея взять ашуга, он не раз арестовывал его кяманчу, и Дживани посылал своего сына в участок выручать свою верную подругу.
– Это потому, что он пел:
Все народы – цветы с одной грядки.
Только разные волосы, рост и повадки, —
воскликнул Артавазд.
– А Даниэл Варужан [14]14
Даниэл Варужан – армянский поэт (1884–1915), выступал в поэзии как борец с жестокостями султанского режима. Один из первых приветствовал революцию в России 1905 года. Стал жертвой турецкого геноцида.
[Закрыть]? А Сиаманто [15]15
Сиаманто – псевдоним. Настоящие имя и фамилия Атом Яруджанян (1878–1915) – армянский поэт, автор песен, в которых призывал кавказские народы к борьбе против самодержавия. Стал жертвой турецкого геноцида.
[Закрыть]? – глухо сказал Вагаршак, – оба они погибли во время прошлогодней резни.
Пустота молчания грохнула в комнату, как на дно колодца, из потемневшей высоты неба.
– Я знал Даниэла, – продолжал Вагаршак, принимая печаль всех глаз в свои глаза, – его жизнь – это свеча, зажженная от костра, на котором горит армянский народ. Он родился в крестьянской семье, в селении Бргник, в Сивасе. Семья была так бедна, что отец уехал на заработки в Константинополь. Даниэл не знал своего отца до двенадцати лет. А двенадцать лет ему исполнилось во время Зейтунской резни. Он ребенком видел этих горцев наших, которые у самой природы, в неприступных скалах искали защиты от осадной артиллерии Эдхема-паши. Он ребенком видел их героизм, их гибель. Ему грозила участь всех детей Зейтуна, но его увезли в Константинополь. В большом городе этот пастушонок, этот маленький пахарь стал искать отца и нашел его в тюрьме. Я не знаю, кто ему помог, но он попал в Венецию, в колледж мхитаристов [16]16
Конгрегация армян, основанная в 1701 году монахом Мхитаром Себастаци на острове Сан-Ладзаро в Венеции. Существует до сих пор.
[Закрыть]. Потом окончил университет в Генте, в Бельгии. Страдания родины наполнили его сердце песней. Мастерство Эмиля Верхарна помогло ему переложить эту песню в слова:
В сердце пламенем грохочет
Крик рабочих, крик рабочих, —
писал он еще в Бельгии. Он написал книгу «Сердце нации». Он вернулся на родину. Помните его «Возвращение»?
– Давай, скорей!
– Вот его «Возвращение»:
Там, над озером зеркальным,
Домик мой в краю далеком.
Настежь дверь. Родимым оком
В нем горит огонь печальный.
Гроб уж вынесли оттуда —
Унесли мою с ним душу.
На пороге плачет – слушай!
Кот лохматый, белогрудый.
День придет. Вернусь с тоскою
В дом, к лампаде бездыханной.
Дверь закрою с болью странной
И с котом заплачем двое.
– Прекрасное стихотворение! – воскликнул парон Костя, – но не эту музыку уныния мы любим в Варужане! Главное в нем не это!
Красота лишь там родится,
Где пучина сил струится! —
Вот в этих словах весь Варужан. Сила сопротивления, сила самообороны, сила самозащиты – вот что нам дорого в Варужане!
Мосьян вскочил, взмахнул рукой.
Зовет заря зейтунцев в путь.
Хватай ружье и на коня!
Довольно горцам спины гнуть!
К свободе горы нас манят!
Все хором подхватили боевой марш зейтунцев.
Крики, топот и стуки внизу у дверей прервали песню.
Артавазд распахнул окно, выглянул и тотчас захлопнул его.
– Курды! – закричал он весь бледный.
Кружки загремели со стола на пол, Мосьян схватился за маузер и бросился к двери, Вагаршак и Пахчан за руки отволокли Сирануш в угол и стали перед ней, выхватив наганы.
Ашот и Вартан продолжали сидеть, прижавшись друг к другу. Парон Костя встал, как будто готовясь произнести речь.
Толпа ворвалась в комнату. Впереди Айрапет, хохоча, припадал на плечо человека с гибкой талией, задорными, смеющимися глазами и хорошо подстриженными усиками. Огромная серая папаха, заломленная на ухо, увеличивала его рост.
– Вот он, курд! – воскликнул Айрапет, выталкивая своего спутника на середину комнаты, и тотчас обернулся к остальным. – Входите, друзья, входите родичи!
– Христофор! – закричал парон Костя. – Конечно, это ты! Кто же другой мог устроить такую игру! Когда приехал?
– Днем. Восстановил питательные пункты до Бегри-Калы, подобрал детей. У Майрик узнал, что вы здесь.
– А игра хорошая! – сказал Ашот. – Старинная, свадебная игра! Остаток родового быта. Ведь это же умыкание!
– Нет! – поправил Артавазд. – Это требование выкупа за невесту. А если не дадут выкупа, тебя, Сирануш, отобьют обратно гости.
– Дадим выкуп! – кричал Айрапет. – Хороший выкуп! Вином!
– И песней! – воскликнул Артавазд.
Соловей в сады зовет.
Моя роза, джан, джан!
– Пойдемте на берег, разложим на камнях костер, будем там петь и беседовать! – предложил парон Костя, прерывая хор.
– Тем более, что сейчас совсем стемнеет, – поддержал Вагаршак, – а есть ли у молодых лампа, это еще не известно.
– Зачем им лампа? Звезды им светят! – с пафосом воскликнул Мосьян. – Крыши-то ведь нет!
Толкаясь и шумя, все выбирались из комнаты.
– Лестницу, лестницу берегите! – беспокоился Айрапет. – Пахчан, Артавазд! Забирайте вино и кружки. А я потащу хворост.
– Неправильно! Не по порядку! – бурчал один из пришедших гостей, старик, весь в шерсти жилета, папахи и бороды. – Здесь, в доме мы должны были сказать приветствие молодым и выпить вина, за их здоровье, в их доме. А то их дом непрочен будет. И вся жизнь их пройдет в пути. Неправильно сделано.
Темно-зеленый, прохладный вечер, пестрый от звезд, накрывал землю и море. Разоренные дома ушли в темноту. В неистощимой тишине волны без конца лепетали и шептали терпеливым камням вековые свои сказки и, вдруг затосковав, взбрасывались быстрыми всплесками и опять затихали в жалобном лепете.
Артавазд подошел к самой воде, глотая соленый, тугой воздух, чувствуя свои огромные глаза ничтожно маленькими перед тем простором, который в них лился с моря и неба. Ему хотелось побыть одному, но чья-то рука легла ему на плечо.
– Вон, смотри туда, налево, к югу, – сказал Ашот. – Если бы была луна, ты мог бы там заметить, на воде, недалеко от берега, как будто светящуюся жемчужину Это вправду жемчужина, последняя жемчужина нашего древнего искусства. Она еще цела, но что будет с ней завтра! Что будет с ней завтра!
Он почти с рыданием схватился за голову.
– Ахтамар? – угадал Артавазд.
– Да, Ахтамарский монастырь. Это единственный в мире памятник с барельефами на наружных стенах. Я был там. Какое мастерство! В этих барельефах сквозь аскетизм средневекового христианства пробивается вся мощь природы Востока. Кисти винограда. Кресты, а на нем два попугая – самец и самка! Жизнь! Тигр, впившийся в горло молодому джейрану. Борьба! Скачущий единорог. Есть, конечно, и христианские мотивы. Но и в них чувственная радость жизни. Кит выбрасывает Иону. А он уже спит под кукурбитой… Кейфует!
– Что это за кукурбита?
– Тыква, кажется. Не знаю. В истории искусства так называется растение с крупными плодами, под которым обыкновенно изображают Иону.
– Надо поехать на Ахтамар… – мечтал Артавазд, тщетно стараясь поймать глазами жемчужину в туманной дали. Но даль уже запахнулась плотной завесой темноты. С треском вздымалось веселое пламя костра, озаряя усевшихся вкруг хозяев и гостей. Глаза и головы всех были повернуты в сторону парона Кости. С возбужденным, медно-красным от пламени костра лицом, жестикулируя быстрыми, энергичными пальцами, он рассказывал:
…И вот, исколесив всю свою родину, двумя хищниками разорванную на две части, этот мальчик попадает в Америку. Вместо родных гор он видит холодные, уходящие в туман небоскребы. Вместо простых поселян, почти не знающих денег, он встречает людей, готовых за один пенс перегрызть друг другу горло. Его уши, привыкшие к горной тишине, оглушены грохотом города. Вместо звезд над ним фонари, вместо травы под ногами его асфальт. Он чувствует, что он может погибнуть, но он хочет жить, – жить для своей родины. И вот этот пастушонок вступает в борьбу с американским городом. Он нанимается мыть грязную посуду в дешевом ресторане. У двери, на сквозном ветру, обдаваемый то жарким чадом из кухни, то пронизывающим ветром с улицы, над лоханкой с сальной водой он обдумывает свою судьбу и судьбу своей родины. Смышленость помогает ему вскарабкаться на одну ступеньку выше. Он становится поваренком. Отказывая себе во всем, он копит свои пенсы, и когда у него набираемся несколько долларов, чтобы купить приличную курточку и сапоги, он поступает служить мальчиком при лифте. Теперь он видит высшее общество города и скоро научается его ненавидеть. Вся юность проходит в тяжелой борьбе за существование. Но разве для того он родился, чтобы стоять всю жизнь при посудной лоханке или подъемной машине богачей? Нет, он родился для служения своей родине. Что нужно армянским крестьянам? Агрономы! Сколотив деньги, он едет в Бельгию и там в величайших лишениях проходит курс наук. Достигнув цели, он возвращается на родину, но едва он успевает прикоснуться к армянской земле, как война растаптывает и эту землю и ее народ…
– Он свою жизнь рассказал! – шепнул Ашот Артавазду, когда парон Костя замолк.
– Не робей, Костя! – воскликнул Христофор, – хищники перегрызут друг другу горло, а мы будем живы!
– Мы будем живы! – вскричал Пахчан, сверкая белком косого глаза и красными обнаженными деснами.
– Пахчан, а ведь у тебя тоже, должно быть, интересная жизнь, – обратился к нему Христофор, – ведь имя твое значит «беглец». Расскажи, откуда и как ты бежал.
– У меня никакой жизни нет!
– Ты хочешь сказать, что у тебя бедная биография?
– Нет! География большая!
Христофор хотел его поправить, но Пахчан уже разогнался…
– Ты спрашиваешь, откуда бежал Пахчан? Из России. Это было двести лет тому назад.
Хохоток поднялся над костром из темноты, где сидели гости, не попадавшие в лучи костра. Зычный хохот Кости заколотил по этому ласковому хохотку.
– Я не вру! – обиделся Пахчан, – двести лет тому назад первый из Пахчанов – я не знаю, как его тогда звали – бежал из России.
– Так ты, значит, русский?
– Я армянин! – закричал Пахчан, вставая.
– Это интересно! Рассказывай! Почему первый Пахчан бежал из России?
– Почему? Очень просто почему. Он убил своего помещика. Почему убил? Очень просто почему. Помещик его выпорол. Почему выпорол? Очень просто почему. Моего предка вместе с другими крестьянами подарила этому помещику царица Екатерина, и он делал с ними что хотел. А Пахчаны все упрямые. Первый Пахчан бежал в Персию. Царица велела шаху его поймать. А он убежал в турецкую Армению, женился на армянке и обзавелся семьей. Большой семьей. Ее вырезали вот теперь. Я один остался и сестра моя Шамирам. Кроме нас, Пахчаны есть и на Кавказе, и в Америке. Вот какая большая у меня география.
– Помещик царицы Екатерины выпорол твоего отца, а ты хочешь стать подданным царя Николая? – в тишине раздался голос Христофора.
– А куда же нам деваться? – заволновался Костя. – Клочок земли, на котором мы живем тысячи лет, попал между двумя жерновами – Западом и Востоком. Нас топтал Восток – персы, ассирийцы и вавилоняне. Руками императора Трояна Запад хотел нас раздавить и сделать своей колонией. Восток не растоптал нас, Запад нас не взял. Мы только год были римской колонией! Теперь нас уничтожает Турция. Мы знаем, что царская Россия не сахар, но мы не у царя ищем защиты, а у русского народа.
– Его мы любим. Ему мы верим, – задумчиво сказал Ашот.
Артавазду вдруг показалось, что их костер горит в темной, бесприютной пустыне, что эта кучка людей у костра – весь армянский народ и что надо куда-то деваться, где-то приютиться.
– Песню, песню! – закричал Вагаршак. – Мы на свадьбе!
– Плясовую!
Из темноты, из задних рядов раздался высокий, красивый голос:
Пусть проходит наша жизнь в пирах!
Не очень еще стройно, хор ответил припевом:
Вот это так!
Будем мы всю ночь гулять в садах!
Вот это так!
Песней мы прогоним грусть и страх!
Вот это так!
Задние вскочили на ноги, передние отодвинулись, освобождая место перед костром. Старик заплясал на месте. К нему тотчас присоединились другие.
Встали все. Плясали уже почти все. Заломив папахи, Мосьян и Христофор разделывали в паре замысловатые фигуры. Пахчан, выбрасывая руки, ходил перед Вагаршаком. Сирануш плыла перед Айрапетом. Ритм ускорялся. Парон Костя тяжелыми ногами долбил землю рядом с тоненьким Артаваздом.
Эхом нам ответ пошлет Вараг.
Вот это так!
Звезды нам разгонят ночи мрак.
Вот это так!
Пусть проходит наша жизнь в пирах!
Вот это так!
Густой темнотой ночь накрыла пляшущих. Понемногу пляшущие уходили во мрак.
Айрапет, обняв Сирануш, шел с ней по мокрому песку, и легкие волны ласкали им ноги, как будто шепча: «счастливый путь, бари джанапар».
Старик один остался на берегу.
Пляской смерть растопчем в прах,
Вот это так! —
пел он, старыми ногами отбивая такт.
Острый серп луны показался над Ванским морем. Извивающаяся тень старика удлинилась и весело затанцевала по золотому песку.
