Текст книги "Путём всея плоти"

Автор книги: Сэмюель Батлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Глава LXXII

Эрнест рассказал Эллен о своих трудностях с работой.

– Но для чего же идти работать в мастерскую, милый, – сказала Эллен. – Почему бы не открыть маленькую мастерскую самому?

Эрнест осведомился, сколько это может стоить. Эллен объяснила, что можно снять дом на какой-нибудь маленькой улочке, скажем, близ «Слона и крепости», за 17 или 18 шиллингов в неделю, сдать два верхних этажа за 10, оставив заднюю комнату и мастерскую себе. Если он сможет добыть пять-шесть фунтов, чтобы накупить поношенной одежды, они смогут её постирать и починить, и она сможет заниматься женской одеждой, а он мужской. Потом, если появятся заказы, он сможет и чинить, и шить новое.

Так они скоро смогут раскрутиться до двух фунтов в неделю; у неё есть подруга, которая начинала так, а теперь зарабатывает пять и шесть фунтов в неделю и уже сняла место получше – да и сама Эллен немало поднаторела в купле-продаже.

Да, в этом действительно был отблеск надежды, как если бы он вдруг получил обратно свои 5000 и ещё гораздо больше того в перспективе. Да, Эллен – определённо его добрый гений.

Она сбегала и принесла несколько ломтиков бекона им на завтрак. Она поджарила его гораздо лучше, чем когда-либо удавалось ему, и накрыла на стол, и поставила кофе и аппетитные гренки. Последние дни Эрнест был сам себе и повар, и служанка, и ничего хорошего из этого не получалось. И вдруг рядом кто-то, кто ему прислуживает. Ведь Эллен не только научила его, как заработать на жизнь, тогда как никто, кроме него самого, не мог ему ничего посоветовать, но ещё вот она здесь, такая хорошенькая, такая улыбающаяся, так хлопочущая о его удобстве; она восстанавливает его практически во всех отношениях, которые для него имеют значение, возвращает его в то, прежнее, утерянное положение – а вернее даже ставя в новое, которое ему гораздо более по душе. Так что тот сияющий вид, с которым он пришёл ко мне рассказать о своих планах, вполне понятен.

Ему стоило труда рассказать обо всём. Он мялся, краснел, мычал и запинался. При пересказе всей истории постороннему человеку в его душе начали возникать нехорошие предчувствия. Он явно пытался кое-что смазать, но я хотел знать все факты, так что помог ему в самых трудных местах и донимал его вопросами, пока не выяснил практически всех подробностей, которые и привёл выше.

Надеюсь, я этого не показал, но я был очень зол. Эрнест начинал мне нравиться. Не знаю почему, но не было в моей жизни такого случая, чтобы молодой человек, к которому я питал привязанность, сообщал мне, что собирается жениться, и я тут же не начинал инстинктивно ненавидеть его суженую, в глаза её не видя; я заметил, что большинство старых холостяков чувствуют так же, хотя все мы это болезненно скрываем. Наверное, это из-за того, что мы знаем, что нам и самим следовало жениться. Обычно мы говорим, что очень рады, но в данном случае я не чувствовал за собой и такой обязанности, хотя досаду свою скрыть всё-таки постарался. Чтобы такой многообещающий молодой человек, к тому же наследник очень прилично выросшего к настоящему времени состояния, вот так бросал себя под ноги такой личности, как Эллен, – это было невыносимо досадно, и тем досаднее, чем неожиданнее была вся эта афера.

Я упрашивал его не жениться на Эллен сразу, а сначала узнать её хоть немного. Он и слушать не хотел; он дал слово, а даже если бы не дал, то теперь немедленно пошёл бы и дал. До тех пор он был со мной вполне сговорчив и лёгок в обращении, но теперь я ничего не мог с ним поделать. Недавняя победа над отцом и матерью придала ему сил, и мне уже ничего не оставалось. Я мог бы открыть ему его истинное положение, но прекрасно понимал, что тогда он ещё сильнее захочет поступить по-своему – со всеми этими деньгами, почему не ублажить себя? Поэтому я ничего ему об этом предмете не сообщил, а всё прочее, что я мог ему выложить, у него, считавшего себя ничем иным, как простым работягой, прошло за бесценок.

Собственно говоря, если смотреть с его собственных позиций, ничего такого немыслимого он не делал. Несколько лет тому назад он знал и очень любил Эллен. Он знал, что она из приличной семьи, что ничем себя не запятнала, что в Бэттерсби она всем нравилась. Тогда она была шустрая, смышлёная, работящая девушка – и очень, очень хорошенькая. Когда они снова встретились, она держалась в лучшем виде – поистине, сама скромность и сдержанность. Надо ли удивляться, что его воображение не проникло в перемены, которые эти восемь лет неизбежно должны были произвести? Он знал слишком много нехорошего о самом себе и был слишком неопытен в любви, чтобы привередничать; и если бы Эллен была тем, чем он её считал, и если бы его перспективы были на самом деле не лучше тех, каковыми он их считал, – тогда что ж, я не вижу в решении Эрнеста ничего более неразумного, чем в половине заключающихся каждый день браков.

Итак, мне ничего не оставалось, как только смириться с неизбежным, так что я пожелал своему юному другу удачи и предложил денег, сколько понадобится для открытия мастерской, если его сбережений окажется недостаточно. Он поблагодарил, попросил, чтобы я всегда чинил свою одежду только у него и по возможности доставал подобные заказы от других, и оставил меня наедине с моими размышлениями.

Когда он ушёл, я разозлился ещё больше, чем пока он был у меня. Его честное, мальчишеское лицо сияло счастьем, какое редко его посещало. Если не считать Кембриджа, он вообще едва ли знал, что значит счастье, да даже и там жизнь его была омрачена, как у человека, для которого самые великие врата мудрости наглухо закрыты. Я достаточно познал мир и достаточно узнал Эрнеста, чтобы это разглядеть, но для меня было невозможно, или я считал невозможным, ему помочь.

Надо ли мне было постараться ему помочь или нет – я не знаю; я знаю, однако, что у всех животных молодняк часто требует помощи в таких делах, в которых, как априори скажет всякий, никаких трудностей быть не должно. Всякий скажет, что детёныша тюленя не надо учить плавать, а птенца – летать, хотя на практике детёныш тюленя тонет, если его бросить на глубину до того, как родители научат его плавать, и также птенец хоть даже и орла не сумеет летать без выучки.

Я признаю, что преумножать добро, в принципе приносимое образованием, есть веяние времени, но усердствуя в большинстве дисциплин, мы пренебрегаем другими предметами, преподать которые с умом никому бы не повредило.

Я знаю, сейчас модно говорить, что молодёжь должна сама до всего докапываться, и так оно, вероятно, и было бы, если бы с ними играли честно – хотя бы не расставляли препон. Но с ними редко играют честно; как правило, с ними жульничают; разнообразные шулера продают им камни в таком многообразии форм и размеров, что они уже вполне сходят за хлеб.

Тут уж кому что выпадает; кому судьба – препон у них мало, кому борьба – препона за препоной; по большей же части, если кто и спасается, то так, как бы из огня[244]244
  1 Кор. 3:15.


[Закрыть].

Пока Эрнест был со мною, Эллен ходила в поисках мастерской по южному берегу Темзы, неподалёку от «Слона и крепости»; тогда это был почти новый и очень перспективный район. К часу дня она высмотрела несколько вариантов, и можно было уже выбирать, и еще засветло наша пара этот выбор сделала.

Эрнест привёл Эллен ко мне. Мне видеть её не хотелось, но отказаться было неудобно. Он выложил несколько шиллингов из своего скудного запаса на её гардероб, так что одета она теперь была аккуратно и выглядела, право, настолько хорошенькой и добропорядочной, что удивляться эрнестовой страсти не приходилось, особенно если принять во внимание все прочие обстоятельства дела. Мы, конечно же, инстинктивно невзлюбили друг друга с первого же взгляда, но Эрнесту каждый из нас сказал, что впечатление получил самое благоприятное.

Затем меня повели смотреть мастерскую. Пустой дом похож на бродячую собаку или на безжизненное тело. Тление охватывает разом все его части, а что пощадит плесень и ветер, и погода, порушат уличные мальчишки. Эрнестова мастерская в её необитаемом виде была довольно грязным, неприглядным помещением. Дом был нестар, но построен дёшево и кое-как, и жизнеспособности в его конструкции не было. В нём можно было поддерживать здоровье даже месяцами кряду, но только если содержать его в тепле и покое. А теперь он уже несколько недель стоял пустой, и ночами в него забирались коты, а днём мальчишки били его стёкла. Пол в приёмной был завален землёй и камнями, а в проходе к подвалу валялась дохлая собака, которую убили на улице и забросили в первое попавшееся неохраняемое помещение. По всему дому разносился тяжёлый запах, но шёл ли он от жуков, от крыс, от котов, от водостока или от всего вместе, я определить не мог. Оконные рамы не закрывались, хилые двери висели косо; в нескольких местах недоставало плинтусов, а в полу во множестве зияли дыры; замки защелкивались неплотно, обои были оборванны и засалены; лестницы едва держались, ступени поддавались под ногой.

Ко всем этим изъянам, у дома была ещё и дурная слава – по той причине, что за сколько-то недель перед этим в нём повесилась жена его последнего обитателя. Она положила у камина копчёную селёдку на завтрак мужу и поджарила гренки. Затем она вышла из комнаты, как бы намереваясь тут же вернуться, но вместо этого пошла на заднюю кухню и не говоря ни слова удавилась. Именно поэтому дом так долго и простоял пустым, несмотря на прекрасное угловое расположение. Последний жилец выехал немедленно после дознания, и если бы хозяин тут же отремонтировал дом, люди переступили бы через тень разыгравшейся в нём трагедии, но сочетание дурной славы с упадочным состоянием оттолкнуло многих потенциальных съёмщиков, пусть даже и видевших в нём, как и Эллен, прекрасные возможности для бизнеса. Торговать в нём можно было бы чем угодно, а тут ещё и магазина подержанной одежды в ближайшей округе не оказалось, так что всё сошлось как нельзя удачнее, если не считать запущенного состояния дома и его репутации.

Когда я его увидел, я подумал, что скорее согласился бы умереть, чем жить в такой дыре – но я, с другой стороны, последние двадцать пять лет прожил в Темпле. Эрнест же обитал на Лейстол-Стрит и только что вышел из тюрьмы, а до этого жил на Эшпит-Плейс, так что этот дом не внушал ему особого отвращения, особенно если его отремонтировать. Проблема состояла в том, что подвигнуть на это домовладельца не получалось. Сошлись на том, что я найду деньги на все необходимые работы и возьму дом в аренду на пять лет за те же деньги, что платил предыдущий съёмщик. Затем, устроив так, чтобы всё было отремонтировано лучше, чем того можно было бы ожидать от хозяина, я передал дом в субаренду Эрнесту.

Неделю спустя я туда наведался; всё изменилось совершенно; я просто не узнавал дома. Все потолки побелили, все комнаты обклеили, все окна застеклили заново, все рамы и двери укрепили и покрасили. Всю канализацию заменили на новую – в общем, всё, что можно было сделать, сделали, и теперь комнаты выглядели настолько же приветливо, насколько мрачными были они при первом моём посещении. Рабочим, делавшим ремонт, полагалось перед уходом всё отмыть, но Эллен и сама после них ещё раз отскребла дом сверху донизу, и теперь он выглядел прямо с иголочки. В таком доме я и сам, может быть, согласился бы жить, а уж Эрнест и вовсе был на седьмом небе. Всё это, твердил он, заслуга моя и Эллен.

Уже был установлен и прилавок, и несколько примерочных кабинок, и уже более ничего не оставалось, как только достать товар и выставить на продажу. Эрнест решил, что лучшего начала делу, чем продажа его церковных облачений и старых книг, не придумаешь; ибо, хотя лавка предназначалась для торговли поношенной одеждой, Эллен сказала, что не видит причины не продавать также и кое-какие книги; итак, начало решено было положить продажей его школьных и университетских книг по шиллингу за том, считая на круг, и мне с тех пор приходилось слышать от него, что раскладывание книг на скамейке перед входом в собственную лавку и торговля ими принесли ему больше практически полезных знаний, чем все годы, потраченные на изучение их содержимого.

Ибо обращённые к нему вопросы о том, есть ли у него такая-то и такая-то книга, научили его тому, что он может продать и чего не может, сколько может выручить за это и сколько за то. Положивши пусть даже и такое скромное начало с книгами, он занялся их продажей наравне с одеждой, и в недолгом времени эта отрасль его бизнеса стала не менее для него важной, чем портняжничество, а в будущем, уверен, он занялся бы ею исключительно, выпади ему доля остаться торговцем; однако не будем забегать вперёд.

Я внёс своё пожертвование и поставил свои условия. Эрнест желал совершенно вытравить в себе джентльмена до тех пор, пока не сумеет снова выбиться наверх. Предоставленный самому себе, он стал бы жить с Эллен позади магазина, в задней комнате с примыкающей к ней кухней, а оба верхние этажа сдавал бы внаём, как задумывалось заранее. Я же не хотел, чтобы он отрезал себя прочь от музыки, литературы и культуры в целом, и опасался, что, не имея какого-нибудь уголка, где он мог бы уединиться, он в недолгом времени превратится в лавочника и только. Поэтому я вытребовал второй этаж для себя и обставил его мебелью Эрнеста, которую оставлял на хранение у миссис Джапп. Я выкупил у него эти вещи за небольшую сумму и перевёз их на место его нового обитания.

Чтобы всё это обустроить, я отправился к миссис Джапп один – Эрнесту не хотелось возвращаться на Эшпит-Плейс. Я был почти готов к тому, что мебель продана, а миссис Джапп нет и в помине, но старушка оказалась на месте: при всех своих недостатках она была безукоризненно честна.

Я рассказал ей, что Прайер забрал все деньги Эрнеста и сбежал. Она никогда не любила Прайера.

– Я никогда не встречала такую дохлятину, как Прайер, – воскликнула она. – Да у него жилки живой в лице нет. Да что там, каждый раз как придёт, бывало, завтракать к мистеру Понтифику, так я уж прям не знаю, куда себя деть, как он выкомаривался. Подам яичницу с беконом – нет, не нравится; подам рыбу – тоже нехорошо, да и дорого, а что поделать, рыба, сами знаете, дорожает; дам немного анчоусов – его, мол, с души воротит; жареные сосиски – ещё хуже, к горлу, видите ли, подступает; ну я прям извелась вся, хожу по комнате, и на душе кошки скребут, даже до слёз – и всё из-за каких-то несчастных завтраков, и причём это не мистер Понтифик, тому что ни дай, всё умнет за милую душу. – Пианино тоже забираете, – вздохнула она. – Что за песни на нём играл мистер Понтифик, вот это песни, там одна была, лучше всех на свете, никогда ничего похожего не слыхала. Он как-то раз играет, а я была как раз в комнате, и говорю – «Вот, говорю, мистер Понтифик, это прям про меня», а он говорит: «Нет, говорит, миссис Джапп, это не про вас, потому что это старая песня, а про вас никто не скажет, что вы старая». Но это он так, не подумайте чего, ради Бога, лесть, да и только.

Как и мне, ей не нравилось, что он женится. Она не хотела, чтобы он женился, и она не хотела, чтобы он не женился, да и вообще, это всё вина Эллен, а не его, и пусть они будут счастливы.

– Что там говорить, – заключила она, – эт’ не вы, и эт’ не я, и не он, и не она, а эт’ всё судьбы брачные, и по-другому не скажешь.

Во второй половине дня вещи доставили на новую квартиру Эрнеста. Во втором этаже мы разместили пианино, обеденный стол, книжные полки, пару кресел, картины и всех домашних божков, которых он привёз из Кембриджа. Заднюю комнату обставили в точности так, как было в его спальне на Эшпит-Плейс, а для супружеской спальни внизу купили новую мебель. Я настоял на том, чтобы эти две комнаты на втором этаже оставались за мной, но чтобы Эрнест пользовался ими, когда захочет; даже вторую спальню он не должен сдавать, а держать её для себя, на случай, если заболеет его жена или он сам.

Не прошло и двух недель после его выхода из тюрьмы, как всё это было сделано, и Эрнест почувствовал, что у него снова образовалась связь с той жизнью, что была до тюрьмы – с несколькими, впрочем, важными отличиями, причём к большому его благу. Он более не священнослужитель; он собирается жениться на женщине, к которой весьма привязан; он навсегда расстался с отцом и матерью.

Правда, он потерял все свои деньги, репутацию и положение джентльмена; он, можно сказать, сжёг свой дом, чтобы поджарить поросёнка; но если бы его спросить, выбрал бы он для себя нынешнее своё положение или то, в котором пребывал за день до своего ареста, он без минутного колебания предпочёл бы своё настоящее своему прошлому. Если купить это настоящее можно было только ценой всего, через что он прошёл, то и тогда сделка оправдывала цену, и он, если понадобится, снова прошёл бы через всё это. Хуже всего была потеря денег, но Эллен выразила уверенность, что у них всё получится, а она в этом понимает. Что же до потери репутации – что ж, пока у него есть Эллен и я, ничего особенного в этом нет.

Я видел дом во второй половине того дня, когда всё было закончено, и ничего больше не оставалось делать, как только закупать товар и начинать торговлю. Когда я ушёл, Эрнест после чая удалился в свою крепость – в переднюю комнату второго этажа. Он закурил трубку и сел за пианино. С час он играл Генделя, а потом сел за стол почитать и пописать. Он собрал все свои проповеди и все богословские сочинения, которые начал писать, пока был священником, и бросил в камин; глядя, как их пожирает пламя, он чувствовал себя так, как будто избавляется от очередного демона. Потом он достал те небольшие отрывки, что начал писать ещё в свою бытность в Кембридже, и начал их перекраивать и переписывать. Он тихо работал, и когда часы пробили десять и пора было идти спать, он чувствовал себя не просто довольным, а в высшей степени счастливым.

Назавтра Эллен повела его в аукционный дом Дебенхэма, и они осмотрели лоты одежды, выставленной на обозрение по всему аукционному залу. У Эллен было довольно опыта, чтобы знать, сколько может потянуть каждый лот; она перекапывала лот за лотом и всё оценивала; очень скоро и Эрнест научился довольно точно прикидывать, за сколько может пойти каждый лот, и к обеду отобрал с дюжину таких, цена на которые, по словам Эллен, могла бы быть для него сходной.

Он не только не испытывал неприязни к этой деятельности, не только не находил её скучной и утомительной, но просто даже наслаждался ею; собственно, ему понравилось бы всё, что не перенапрягало бы его физически и давало возможность заработать денег. На текущем аукционе Эллен не велела ему покупать ничего, а только проследить, какими будут реальные цены. Итак, с двенадцати часов, когда аукцион открылся, он следил за тем, как продавались отмеченные им и Эллен лоты, и к концу сессии знал уже достаточно, чтобы без особого риска предлагать цену, случись ему на самом деле покупать. Такого рода знание обретается очень легко, когда в нём наступает подлинная нужда.

Но Эллен вообще не хотела, чтобы он покупал на аукционах – по крайней мере, пока. Лучше всего, сказала она, вести дела с частными лицами. Если у меня, к примеру, есть ненужная одежда, пусть он покупает её у моей прачки, а через неё завязывает знакомство с другими прачками, он будет чуть-чуть переплачивать им за платье, которое отдают им их хозяева и всё равно получать неплохую прибыль. Джентльменов, продающих свою одежду, он должен уговаривать продавать именно ему. Он не чурался ничего; может быть, он и отшатнулся бы, если бы осознавал, до какой степени все его дела не лезли ни в какие ворота, но то самое незнание мира, которое дотоле столь последовательно его губило, теперь по какой-то счастливой иронии судьбы стало работать ему на пользу. Если какая-нибудь злая фея замышляла наслать на него порчу, то в этой своей злонамеренности она явно перестаралась. Он просто не знал, что делает нечто странное. Он знал только, что не имеет денег, а должен обеспечивать себя, жену и, возможно, семью в более широком смысле. Кроме того, он желает иметь свободное время по вечерам, чтобы читать, писать и музицировать. Если кто-то может показать ему что-то лучшее, он будет весьма благодарен, но самому ему кажется, что он зарабатывает совсем неплохо – ибо к концу первой недели наша чета подсчитала чистую прибыль в три фунта. За несколько недель эта цифра выросла до четырёх, а в неделю перед Новым годом их доход составил 5 фунтов.

К этому времени Эрнест был женат уже около двух месяцев, ибо не отступил от своего первоначального замысла жениться на Эллен в первый же день, когда это станет юридически возможным. Переезд с Лейстол-Стрит на Блэкфрайерз вызвал некоторую задержку, но в первый же день, когда это могло быть сделано, это было сделано. Он никогда, даже в сытые времена, не имел больше 250 фунтов в год, так что с пятью фунтами в неделю, если это будет его стабильный доход, он окажется, говоря финансово, в привычном для себя положении и, хотя кормить ему теперь придётся два рта вместо одного, прочие расходы, в силу перемен в его общественном статусе, сильно уменьшатся, и, считая на круг, его доход останется практически таким же, как и год тому назад. Следующий шаг – это его повысить и начать откладывать.

Благополучие, как мы все знаем, в большой мере зависит от предприимчивости и здравого смысла, но очень немало и от чистого везения – то есть, лучше сказать, от совокупности связей, запутанных в такой клубок, что легче сделать вид, будто их вовсе не существует, чем попытаться их проследить. У вашей округи может быть прекрасная репутация развивающейся, как вдруг её затмит соседняя, в которой никто не видел ничего обещающего. Больничный корпус может отпугнуть поток клиентов, а новая остановка трамвая, наоборот, привлечь; в самом деле, в точности знать удаётся так мало, что лучше уж и не пытаться, а удовлетвориться тем, что у всех на устах, остальное же предоставить случаю.

Удача, которая дотоле отнюдь не благоволила к моему герою, теперь, похоже, брала его под своё крыло. Округа расцветала, и вместе с нею Эрнест. Не успеет он, кажется, купить вещь и выставить её на продажу, как она тут же уходит с прибылью в тридцать и пятьдесят процентов. Он научился вести книги и тщательно вёл свои счета, немедленно развивая даже малейший успех. Он начал покупать и другое, не только платье, – книги, ноты, отдельные предметы обстановки и прочее. Чистое ли это было везение или деловая хватка, или энергия и прилежание, или вежливость, с какою он обходился со всеми своими покупателями, – я не знаю, но ко всеобщему удивлению, а более всего к его собственному, дела у него пошли лучше, чем он мог предвидеть в самых даже смелых мечтах, и уже к Пасхе он обеспечил себе устойчивое положение владельца собственного дела, приносившего от четырёх до пяти сотен фунтов годового дохода, с пониманием того, как это дело расширять.