Текст книги "Путём всея плоти"

Автор книги: Сэмюель Батлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Глава XXIII

Вошёл слуга Уильям и расставил стулья для служанок; те вскоре пришли. Все расселись: сначала служанка Кристины, за ней кухарка, горничная, потом Уильям и, наконец, кучер. Я уселся напротив и принялся, пока Теобальд читал главу из Библии, рассматривать их лица. Это были все очень симпатичные люди, но я в жизни не встречал у человеческих существ настолько пустого выражения лица.

Теобальд всегда начинал с нескольких стихов из Ветхого Завета, согласно какой-то им самим разработанной системе. В данном случае это был отрывок из пятнадцатой главы Чисел; никакой связи текста с происходившим тогда в доме я не заметил, однако дух, дышавший во всё этом действе, казался мне настолько похожим на дух самого Теобальда, что по окончании чтения мне стало всё же понятно, что он задумал и почему поступил именно так.

Вот эти стихи[102]102
  Числ 15:30–41.


[Закрыть]:

«Если же кто из туземцев, или из пришельцев, сделает что дерзкою рукою, то он хулит Господа: истребится душа та из народа своего.

Ибо слово Господне он презрел и заповедь Его нарушил; истребится душа та; грех её на ней.

Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы.

И привели его нашедшие его собирающим дрова в день субботы к Моисею и Аарону и ко всему обществу сынов Израилевых.

И посадили его под стражу, потому что не было ещё определено, что должно с ним сделать.

И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей; пусть побьёт его камнями всё общество вне стана.

И вывело его всё общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел Господь Моисею.

И сказал Господь Моисею, говоря:

объяви сынам Израилевым и скажи им, чтоб они делали себе кисти на краях одежд своих в роды их, и в кисти, которые на краях, вставляли нити из голубой шерсти.

И будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Господни, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству,

чтобы вы помнили и исполняли все заповеди Мои и были святы пред Богом вашим.

Я Господь, Бог ваш, Который вывел вас из земли Египетской, чтоб быть вашим Богом: Я Господь, Бог ваш».

Пока Теобальд читал, мысли мои бродили невесть где, пока снова не вернулись к тому небольшому событию, которому я в тот день был свидетелем.

Мне вспомнилось, как несколько лет тому назад у нас на крыше дома под черепицей завелись пчёлы; они быстро размножались, и в летний зной, когда окна гостиной открывались, бывали частыми гостями в доме. Обои в гостиной были в букетах красных и белых роз, и я не раз наблюдал, как эти пчёлы подлетали к розам и пытались на них сесть, принимая за настоящие; безуспешно испытав один букет, они пробовали следующий, потом ещё и ещё, пока не добирались до потолка; тогда они начинали спускаться, тоже пробуя букет за букетом, пока не упирались в спинку дивана; тогда они снова поднимались по букетам к потолку, и снова вниз, и снова вверх, пока мне не надоедало следить за ними. И вот теперь, думая об этих семейных молитвах, повторяющихся по утрам и вечерам неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, я не мог отделаться от мысли о том, как похоже всё это на поведение пчёл, карабкающихся вверх по стене и вниз по стене, от букета к букету, и не подозревающих, что, хотя много чего можно приплести к этим действиям по ассоциации, но главное-то упущено, упущено безнадёжно и навсегда.

Теобальд закончил, и мы все опустились на колени, представив море согбенных спин взорам Карло Дольчи и Сассоферрато. Я отметил про себя, как Теобальд молился о том, чтобы нам сподобиться быть «поистине честными и добросовестными во всём», и улыбнулся слову «поистине». Мои мысли опять переметнулись к пчёлам, и я подумал, что, в конечном счёте, пожалуй, даже хорошо, во всяком случае, для Теобальда, что наши молитвы редко бывают услышаны настолько, чтобы мы могли «поистине» уверовать в их действенность, ибо если бы я хоть сколько-нибудь верил, что мои молитвы будут услышаны, я молился бы о том, чтобы кто-нибудь без долгих отлагательств обошёлся с Теобальдом так, как он обходился с Эрнестом.

Мои мысли побрели дальше, к тому, как люди обычно воспринимают бесплодное времяпрепровождение, и как много можно сделать, если уделять хоть десять минут в день делу; и я думал, какой неуместный совет я мог бы подать по этому поводу и по поводу времени, которое тратится на семейные молитвы, и почему их так трудно терпеть, – и тут я услышал голос Теобальда, произносящего «Благодать Господа нашего Иисуса Христа», и через несколько секунд обряд закончился, и слуги удалились один за другим, как незадолго перед тем входили.

Как только они покинули гостиную, Кристина, немного стыдившаяся инцидента, которому я был свидетель, неосторожно коснулась его снова; она начала оправдываться, говоря, что это ранит её в самое сердце, и это ранит Теобальда в самое сердце, и даже ещё больнее, но ведь «только так и можно».

Я принял эти объяснения настолько холодно, насколько позволяли приличия, и своим молчанием на протяжении всего оставшегося вечера демонстрировал, что не одобряю того, что наблюдал.

Назавтра я возвращался в Лондон и хотел прикупить свежих яиц, и Теобальд повёл меня к некоему подёнщику, жившему в двух шагах от приходского дома, – может быть, у него найдутся. Эрнесту почему-то позволили пойти с нами. Вероятно, куры уже уселись на яйца, потому что последних оказалось немного, жена крестьянина сумела найти лишь семь или восемь; мы принялись заворачивать их в бумагу, чтобы не разбить по дороге.

Эта процедура происходила прямо на земле у дверей лачуги, и пока мы были заняты, сын крестьянина, малыш примерно одного возраста с Эрнестом, наступил на одно уже завёрнутое яйцо и раздавил его.

– Ну вот, Джек, – сказала мать, – посмотри, что ты наделал – ты раздавил свежее яичко, а это стоит денег; эй, Эмма, – окликнула она дочь, – забери ребёнка, будь умницей.

Тут же появилась Эмма и увела малыша от греха подальше.

– Папа, – спросил Эрнест, когда мы шли домой, – почему миссис Хейтон не выпорола Джека, когда он раздавил яичко?

Мне хватило злорадства обратить к Теобальду язвительную улыбку, лучше всяких слов говорившую «Получил?»

Теобальд покраснел и явно разозлился.

– Полагаю, – быстро ответил он, – что теперь, когда мы ушли, она его выпорет.

Я не выдержал и сказал, что так не думаю; мы переменили тему; между тем, Теобальд ничего не забыл, и мои визиты в Бэттерсби стали с тех пор менее частыми.

По возвращении в дом выяснилось, что в наше отсутствие приходил почтальон и оставил письмо, в котором Теобальда извещали, что он назначен настоятелем церковного округа, каковая вакансия открылась в связи со смертью одного из соседских священников, много лет отправлявшего эту должность. Епископ обращался к Теобальду в самом дружеском тоне и уверял, что ценит его как одного из самых трудолюбивых и преданных делу духовных лиц епархии. Кристина, само собой разумеется, была счастлива; она дала мне понять, что это лишь малая толика тех почестей, что уготованы Теобальду и были бы уже возданы, будь его заслуги широко известны и по достоинству оценены.

Я тогда не мог знать, как тесно переплетётся в будущем жизнь моего крестника с моею, иначе я, конечно же, смотрел бы на него другими глазами и замечал бы многое, на что тогда внимания не обращал. А так мне хотелось поскорей бежать от него прочь, потому что сделать для него я ничего не мог, или предпочитал говорить себе, что не могу, а видеть все эти его страдания было для меня невыносимо. Человек не только должен по возможности идти своим путём, но и лишь в той мере связывать себя со всем прочим, тоже идущим своим путём, в какой оно, это прочее, хотя бы не доставляет дискомфорта. За исключением чрезвычайных обстоятельств, и то не надолго, не надо бы даже видеть ничего чахлого и затравленного, не говоря уже о том, чтобы есть мясо животных, измученных непосильной работой или недоеданием или страдающих каким-нибудь недугом, ни также прикасаться к овощам, выращенным не должным образом. Ибо все эти вещи стоят человеку поперёк дороги; вообще всё, с чем он так или иначе сталкивается, перекрещивается с его путём, образует с ним крест, который может пойти ему на пользу, а может и во вред, и чем лучше то, с чем он перекрещивает пути, тем выше вероятность, что он проживёт долго и счастливо. Всё должно быть так или иначе перекрещено с другим, иначе просто перестанет существовать, но вещи священные – такие, например, как святые на полотнах Джованни Беллини[103]103
  Джованни Беллини (1430–1516), итальянский живописец.


[Закрыть], – скрещивают пути лишь с самым лучшим в своём роде.

Глава XXIV

Буря, которую я описал в предыдущей главе, – лишь единичный образчик того, что происходило ежедневно на протяжении многих лет. Какими бы ясными ни были небеса, облакам неизбежно предстояло сгуститься то там, то здесь, и гром и молния неизбежно должны были обрушиться на юных, ни о чем не подозревающих существ.

– Потом, вот ещё что, – рассказывал мне Эрнест, когда не так давно я попросил его поделиться воспоминаниями о детстве, чтобы включить их в этот мой рассказ, – мы выучивали наизусть псалмы миссис Барбо[104]104
  Анна Летиция Барбо (1743–1825), английская писательница.


[Закрыть]; они были в прозе, и там был один про льва, он начинался так: «Придите, и я покажу вам силу. Силен лев; когда вздымается из логова своего, когда потрясает гривой своею, когда слышится глас рёва его, скоты полевые бегут прочь, и звери лесные прячутся в норы, ибо он свиреп». Я, когда немного подрос, пытался сказать Джои и Шарлотте, что это прямо о нашем отце, но они такие завзятые моралисты – они сказали, что с моей стороны это грешно… Дома духовенства – чаще всего несчастливые дома, и это во многом оттого, что пастор так много времени проводит дома или вблизи от дома. Врач половину своего времени навещает больных; у адвоката или торговца есть контора, а вот у духовного лица такого официального места вне дома, где бы он проводил много часов подряд по расписанию, нет. Когда отец уезжал на целый день за покупками в Гилденхэм, это был для нас праздник. Гилденхэм от нас довольно далеко, и отец долго составлял список необходимых дел, пока их не накапливалось достаточно, чтобы выделить день и отправиться их все выполнять. Как только за ним закрывалась дверь, воздух в доме как бы светлел, а едва отворялась, чтобы впустить его обратно, и тут же мы снова оказывались под властью закона с его вездесущими «нельзя», «не трогать», «не брать». Хуже всего то, что я не мог доверять Джои и Шарлотте; мы могли быть заодно какое-то время, а потом они вдруг развернутся кругом, и совесть заставит их пойти и наябедничать маме с папой. Они хоть и бежали вместе с зайцем, но до известных пределов, потому что инстинкт велел им быть с гончими псами.

Я так думаю, – продолжал он, – что семья – это пережиток того начала, который логически принадлежит классу обоеполых животных, – а обоеполые животные оказались несовместимы с высшими формами жизни[105]105
  Естественный гермафродитизм встречается только у беспозвоночных.


[Закрыть]. Я бы сделал с семьёй в человеческом роде то, что природа сделала с обоеполыми – ограничил бы её низшими и не слишком прогрессировавшими родами. Совершенно очевидно, что в природе исконной склонности к семейной системе не существует. Проведём опрос среди существующих форм жизни, и семью мы обнаружим лишь у абсурдно ничтожного меньшинства. Рыбам она неведома, они прекрасно обходятся без неё. Муравьи и пчёлы, общей численностью далеко превосходящие человека, походя жалят до смерти своих отцов и сами подвергаются неслыханным издевательствам со стороны отданного на их попечение молодняка – и при этом где ещё мы найдём сообщества, внушающие такое всеобщее уважение? А возьмите кукушку – кого ещё из птиц мы любим так, как её?

Чувствуя, что он отклоняется от темы, я попытался вернуть его к воспоминаниям детства, но куда там.

– Дурак тот, – сказал он, – кто помнит, что произошло больше недели назад, разве что это было нечто приятное, ну, или он хочет это как-то использовать… Разумные люди на протяжении всей жизни заняты обустройством того, с чем придут к смерти. В тридцать пять человек имеет не больше права жаловаться на недостаточно счастливое детство, чем на то, что он не родился принцем крови. Может быть, он и был бы счастливее, будь у него более благополучное детство, но откуда ему знать, сколько могло бы тогда произойти всякого, от чего он давно бы уже умер. Если бы мне предложили родиться заново, я бы желал снова родиться в Бэттерсби у тех же самых родителей, и пусть бы со мной происходило всё точно так, как происходило.

Самый забавный из запомнившихся мне эпизодов его детства был такой. Когда ему было лет семь, он сказал мне, что собирается завести естественного ребёнка[106]106
  В английском языке это архаический эвфемизм для незаконнорожденного.


[Закрыть]. Я спросил, откуда у него такие мысли, и он объяснил, что папа и мама всегда говорят ему, что ни у кого не может быть детей до женитьбы, и пока он этому верил, у него, разумеется, и в мыслях не было заводить ребёнка до того, пока он не вырастет; но вот совсем недавно он читал историю Англии, и наткнулся на слова «У Иоанна Гонтского было несколько естественных детей». И тогда он спросил свою гувернантку, что такое естественный ребёнок, – не все ли дети естественные? «Нет, мой милый, – сказала та. – Естественным называется ребёнок, который рождается до того, как человек женится».

Отсюда для него логически следовало, что коли Иоанн Гонтский имел детей до того, как женился, то и он, Эрнест Понтифик, тоже может их иметь, и он был бы мне премного обязан, если бы я посоветовал, что ему для этого надо сделать.

Я осведомился, давно ли он пришёл к своему логическому заключению. Он отвечал, что недели две тому назад, и с тех пор не знает, где искать ребёнка, потому что тот может появиться в любую минуту.

– Понимаете, – сказал он, – детишки появляются всегда так неожиданно; ложишься вечером спать, а наутро глядь – вот уже и ребёночек. А ведь если мы за ним не присмотрим, он может умереть от холода. Хорошо бы, чтобы это был мальчик.

– А гувернантке ты сказал?

– Да, но она отмахивается и не хочет мне помочь: она говорит, что это случится через много лет, а даст Бог, и вовсе не случится.

– И ты уверен, что тут нет никакой ошибки?

– О нет; потому что, понимаете, недавно приходила к нам миссис Берн, и послали за мной, чтобы меня ей показать. И мама взяла меня за руку, и выставила вперёд, и сказала: «Ну что, миссис Берн, чей это ребёнок, мой или мистера Понтифика?» А ведь она бы не стала так говорить, если бы у папы не было своих отдельных детей. Я раньше думал, что у джентльменов все мальчики, а у леди все девочки, но оказалось, что это не так, иначе зачем бы маме задавать миссис Берн такую загадку; и, однако же, миссис Берн сказала: «О, это дитя мистера Понтифика, НЕСОМНЕННО», и я не очень понял, что она имеет в виду под «несомненно»: выглядело так, что я был прав, когда думал, что у мужа все мальчики, а у жены девочки; можете вы мне объяснить, что всё это значит?

Вот этого-то я как раз и не мог; я, как умел, его успокоил и поспешил закрыть тему.

Глава XXV

Спустя три или четыре года после рождения дочери у Кристины родился ещё один ребёнок. Все годы после замужества она не отличалась крепким здоровьем, и вот теперь у неё появилось предчувствие, что этих родов она не переживёт. Соответственно, она написала письмо, которое, согласно надписи на конверте, следовало вручить её сыновьям по достижении Эрнестом шестнадцати лет. Оно дошло до Эрнеста по смерти его матери, много лет спустя, ибо в данном случае умер ребёнок, а не Кристина. Письмо нашли уже распечатанным среди других записей, которые она многократно и старательно перекладывала. Из этого, я боюсь, приходится заключить, что Кристина перечитывала его и сочла, что не стоит уничтожать такое делающее ей честь послание, пусть даже причины, вызвавшей его к жизни, больше не существовало. Вот оно:

«Бэттерсби, 15 марта 1841

Дорогие мои мальчики,

Когда это письмо попадёт к вам в руки, вы попытаетесь воскресить в памяти образ матери, которой вы лишились в раннем детстве и которую, боюсь, вы к той минуте уже почти забудете, да? Ты, Эрнест, запомнишь её лучше, ибо тебе уже сейчас минуло пять; ты вспомнишь, как много, много раз она учила тебя молитвам, и псалмам, и сложению, и рассказывала тебе сказки, и наши счастливые воскресные вечера тоже не вполне сотрутся из твоей памяти; да и ты, Джои, хотя тебе всего четыре, тоже, вероятно, припомнишь что-нибудь из этого. Дорогие мои, дорогие мальчики, ради вашей матери, которая так горячо любила вас, и ради вашего собственного благополучия и счастья на веки и веки, примите и постарайтесь запомнить, и перечитывайте время от времени эти её последние слова, обращённые к вам. Когда я думаю о том, что скоро мне придётся вас покинуть, меня больше всего тревожат две вещи: первое, это скорбь вашего отца (ибо вы, мои родные, какое-то время поскучаете, а потом забудете о своей потере), и второе – вечное блаженство моих детей. Я знаю, как долго и глубоко он будет страдать, и я знаю, что вы останетесь едва ли не единственным его земным утешением. Бы уже поняли (ибо я убеждена, что так оно и будет), насколько полно он посвятил свою жизнь вам, как учил вас и наставлял в добре и истине. Не сомневайтесь поэтому, что вы – его единственное настоящее утешение. Да видит он в вас послушных, любящих детей, внимательных к его желаниям, праведных, самоотверженных и усердных; не заставляйте его краснеть и страдать о грехах и неразумии тех, кто обязан испытывать к нему глубочайшую благодарность и чья первейшая обязанность – делать всё, чтобы он был счастлив. Вы не имеете права замарать имя, которое носите, вы должны доказать, что достойны своего отца и деда; ваше положение в обществе и ваше благополучие в жизни зависят прежде всего от вас самих, но есть нечто гораздо, гораздо большее, по сравнению с чем земное благополучие и положение в обществе просто ничто, – это ваше вечное блаженство, и оно тоже зависит от вас самих. Вы знаете свой моральный долг, но тенёта и искушения внешнего мира осаждают вас, и чем взрослее вы становитесь, тем сильнее будете их ощущать. Но с Божьей помощью, с Божьим словом, с сердцем смиренным вы выстоите, несмотря ни на что; однако стоит вам перестать всеми силами искать первой и применять во всех случаях жизни второе, стоит вам положиться исключительно на самих себя или на совет и пример со стороны слишком многих желающих их подать, – и вы пропали. О, „Бог верен, а всякий человек лжив“[107]107
  Рим 3:4.


[Закрыть]. Он сказал, что нельзя служить Ему и маммоне. Он сказал, что тесны врата, ведущие в жизнь вечную. Много ищущих расширить их; они скажут вам, что потакать своим желаниям в том-то и в том-то – это ничего, это простительно, что поступиться принципами ради такой-то и такой-то земной радости – это можно и даже нужно. ДА НЕ БУДЕТ! Ибо в сотнях и сотнях мест говорит Он вам – поищите в Библии, может ли это быть настоящей мудростью, и если нет, о, тогда „долго ли вам хромать на оба колена?“[108]108
  3 Цар 18:21.


[Закрыть] – раз Бог есть Господь, следуйте Ему; мужайтесь и не падайте духом, а уж Он не оставит вас и не покинет. Помните, нет в Библии одного закона для богатых и другого для бедных, одного для мудрых и другого для несведущих. Но для всех есть единое на потребу. Все призваны жить для Бога и для ближних своих, а не для себя. Все должны искать прежде всего Царства Божия и праведности Его, должны отречься себя, быть чистыми, и целомудренными, и милосердными в самом полном и широком смысле – все, „забывая заднее и простираясь вперед“[109]109
  Фил 3:13.


[Закрыть], должны стремиться „к цели, к почести вышнего звания Божия“[110]110
  Фил 3:14.


[Закрыть].

Мне остаётся добавить немного. Будьте всю жизнь верны друг другу, любите друг друга, как подобает братьям, укрепляйте, берегите, поддерживайте друг друга, и буде кто восстанет на вас, да чувствует каждый из вас в брате своём сильного и верного друга, который останется таким до конца; и также, о! будьте добры и внимательны к милой сестре вашей; без матери и без сестёр ей вдвойне понадобится ваша братская любовь, нежность и доверие. Я уверена, что она будет искать их в вас, и будет любить вас и стараться сделать вас счастливыми; смотрите же, не подведите её, и помните, что случись ей лишиться отца, будучи ещё незамужней, ей вдвойне понадобятся покровители. Итак, я поручаю её вашему попечению. О дорогие мои дети! Будьте верны друг другу, своему отцу и Богу вашему. Да наставит Он вас, и благословит, и сподобит меня снова встретиться с моими родными в лучшем и счастливейшем мире.

Ваша бесконечно любящая мать,

Кристина Понтифик».

Я навёл кое-какие справки и выяснил, что такие письма пишут своим детям перед очередными родами большинство матерей, и что пятьдесят процентов из них эти письма впоследствии сохраняют, как сохранила Кристина.