Текст книги "Влас Дорошевич. Судьба фельетониста"
Автор книги: Семен Букчин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 51 страниц)
В этих условиях «Россия» попыталась выступить в роли посредника между правительством и молодежью. Призывая студентов поверить в конструктивность намерений нового министра просвещения П. С. Ванновского, редактор Георгий Сазонов в статье «Перед дверьми университетов» (опубликована без подписи) писал: «В настоящий момент всякие влияния бессильны сбить власть с избранного пути гуманности и справедливости, но зато в среде самой молодежи имеются элементы, по-видимому, склонные испортить и задержать хорошо налаживающееся дело преобразования». Соответственно, «нравственный и общественный долг печати» виделся в том, чтобы «возвратить свою пылкую молодежь к трезвому сознанию исторической действительности и предохранить ее от слепого увлечения обманчивым светом блуждающих огоньков, завлекающих в глубокие трясины»[873]873
Там же, 1901, № 699.
[Закрыть]. Опровергая слухи о возможной «келейной разработке вопроса о реформе средней школы» и ссылаясь на «циркуляр» Ванновского, приглашавший «высказаться» авторитетную профессуру, он во второй статье на эту же тему, «Напрасные опасения», высказывал надежду, что «теперь опасения за судьбу школьного вопроса <…> не должны иметь места»[874]874
Там же, № 726.
[Закрыть].
На эти выступления откликнулась нелегальная марксистская газета «Искра», созданная при непосредственном участии Ленина. А. Н. Потресов в статье «О бессмысленных мечтаниях» характеризуя «Россию» как «взбунтовавшееся чадо суворинского заведения», одновременно отмечал, что ее появление «на горизонте нашей ежедневной печати знаменовало собою нечто, не лишенное общественной важности; оно было симптомом подвинувшегося разложения нововременских и прочих устоев, чутким барометром, указующим на „переменно“ в головах обывательской массы: от ходового газетного товара потребовалось клеймо принадлежности к цеху свободомыслия». При этом подчеркивалось, что «в чин „лидера русского либерализма“ „теплую компанию отставных „нововременцев““ и „народников Министерства внутренних дел“ возвела „реакционная пресса“». На самом же деле русский либерализм, при всем невысоком мнении о нем, не может быть ответственным «за подвиги доблестных „россиян“». Приговор марксиста-радикала, жаждущего обострения общественной ситуации, бескомпромиссен: «„Россия“ бессмысленно мечтает. Но „мечтания“ „мечтаниям“ рознь. Одно дело – читатель-простец, а другое – писатель-лукавец <…> Он лицемерит и лжет потому, что лицемерие и ложь увольняют его от борьбы и упрочивают его положение. Лицемерие и ложь возводит он в систему и бестрепетной рукой сеет разврат в среду простеца»[875]875
Искра, 1901, № 5.
[Закрыть].
Критика «России» слева и неприятие ее справа свидетельствовали прежде всего о слабости, неоформленности русского либерализма как общественной силы, не имевшей серьезной социальной опоры. Таким же слабым и зыбким было осознание либеральных ценностей и внутри редакции газеты, что выявилось буквально с первых дней ее существования. Борьба против засилья бюрократии, о которой Дорошевич писал как о «достаточной цели» для того времени, порождала разногласия в определении общей позиции издания. Критицизм, направленный на сопротивление общественному злу и тем самым способствующий прогрессу страны, это нормальное качество европейской журналистики, к которой несомненно хотела принадлежать «Россия», не пользовался поддержкой ни у жаждавших «слома» государства радикалов, ни у консервативных «охранителей». Это обусловило очевидные метания «России» от острых критических выступлений до попыток наладить диалог с властью путем внушения ей «прогрессивных» мыслей. Естественно, что в этих условиях основными пунктами расхождения внутри редакции были вопросы о пределах критики власти и сотрудничества с нею же. Дело не только в том, что Амфитеатров и Дорошевич «рвались в бой», а осмотрительный редактор Сазонов, имевший непосредственные связи в Главном управлении по делам печати, насколько мог, сдерживал их. Все трое не были радикалами и, естественно, не мечтая о насильственных переворотах, надо полагать, в общем склонялись к понимаемому с разными оттенками государственному реформизму и общественной эволюции. Разногласия скорее проявлялись в ежедневной газетной практике. Переходившее в услужливость соглашательство Сазонова, безусловно, отталкивало Дорошевича, для которого в профессиональном плане очень важна была чистота собственных журналистских риз. Отряхнувший прах нововременства Амфитеатров должен был доказывать и обществу и самому себе новизну собственного облика, и уже одно это подвигало его на конфликты с осторожничавшим Сазоновым. Амбиции начинали играть, как правило, в случаях, касавшихся конкретных текстов и публикаций. Здесь у Сазонова выявлялось то, что Ленин назвал «полицейским народничеством», вызывавшим отторжение как у Амфитеатрова, считавшего, что «газета, столь смелая и резкая в первых своих дебютах, начала отливать истинно голубиною чистотою и невинностью, равно угодною и Министерству внутренних дел <…> и Министерству финансов»[876]876
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.1. С.105.
[Закрыть], так и у Дорошевича, настаивавшего на том, что «журналисту трудно заставить себя любить, но можно заставить себя бояться»[877]877
За день//Россия, 1900, № 255.
[Закрыть], и призывавшему коллег «не льстить сильным мира сего»[878]878
Из записной книжки (Полустроки-полумысли)//Там же, № 261.
[Закрыть].
На попытки Сазонова сделать из «России» промежуточный орган влияния, стоящий между властью и обществом, проливают свет его письма к премьер-министру С. Ю. Витте уже после закрытия «России», когда он был сослан в Псков. Утверждая в письме от 8 февраля 1902 года, что «Россия», «несомненно, в общем велась в русском национальном духе» и что «направление ее было государственным», бывший редактор ставит в заслугу своей газете «непримиримую страстную борьбу против» «Северного курьера», закрытого в декабре 1900 года. Либералы из газеты В. В. Барятинского были нехороши и даже опасны, а вот «государственники» из «России» «сумели перетянуть на свою сторону студенчество», что, к сожалению, не было оценено начальством. «Дело в том, – объясняет редактор тонкость своей позиции, – что, добившись влияния на молодежь, мы не уподобились „лукавому рабу“, зарывшему таланты, а пускали их в оборот и при том на чисто ростовщических процентах». Своей личной заслугой он считает «ряд успокаивающих статей», пущенных «в момент брожения молодежи прошлую зиму, когда революционная группа выбивалась из сил», чем вызвал «против себя протесты и угрозы». Призывая правительство оценить «столь серьезное нравственное поражение революционной партии», нанесенное печатью, а точнее, только «Россией», Сазонов пытается убедить власть, что «вид кн. Мещерского, Грингмута, Суворина вызывает только озлобление молодежи». И «призывы» таких деятелей печати как кн. Ухтомский, Нотович, Проппер это также по меньшей мере «покушение с негодными средствами». Одним словом, кроме как хитроумным «государственникам» из «России», некому стать «в критический момент между правительством и взволнованной, самоотверженной, безумной в своих увлечениях молодежью». Поэтому «в наше зловещее время, когда всеобщая смута и анархия мысли властно охватили умы и дерзко угрожают государственности, благоразумно ли заставить молчать голос, могущий авторитетно кричать за государственные интересы, благоразумно ли закрывать рот людям, сплоченным государственной идеей, одушевленным исторически сложившимися основоначалами нашего строя, смело идущими в бой за царя и отечество?»[879]879
РГИА, ф.560, оп.22, ед. хр.265, лл.38–40.
[Закрыть]
Конечно, Сазонов напуган, его страшит слух о закрытии «России». Конечно, он пытается выглядеть вполне добропорядочно и патриотично. Но и невольно противоречит сам себе, когда, утверждая, что представляет группу «людей, сплоченных государственной идеей», одновременно жалуется на «фельетонистов» (имеются в виду Амфитеатров и Дорошевич), которые «упекли» его «в политическую ссылку». В письме от 4 мая он особо подчеркивает, что «один во всей печати решился почтить день 25-летия службы Д. С. Сипягина», но «никакого общественного протеста не последовало, и только фельетонисты написали» ему «бранное письмо». Министр внутренних дел Сипягин к этому времени уже был убит террористом Балмашевым, что дало повод Сазонову по-своему шантажировать Витте как правительственного деятеля: мол, «если бы Д. С. Сипягин не сделал горестной ошибки – запретил писать дальше об университетском вопросе, то этот крупный государственный человек еще долго послужил бы России»[880]880
Там же, л.88.
[Закрыть].
Витте знал Сазонова довольно давно, он познакомился с ним во время поездки с министром Вышнеградским в Среднюю Азию, когда будущий редактор «России», «ярый проповедник общинного устройства», которого, кстати, Сергей Юльевич считал «ненормальным», усердно ухаживал за высокими чиновниками из Петербурга и заодно старался понравиться жившему в Ташкенте опальному великому князю Николаю Михайловичу. В воспоминаниях «конституционного премьера» Сазонов предстает как беспринципный делец, в 1903–1905 годах участвовавший «в различных левых газетах, а после 17 октября 1905 г. посчитавший выгодным для себя примкнуть к Союзу русского народа, близко сойтись с Дубровиным, Пуришкевичем. Пользуясь значительным влиянием на Распутина, бывший редактор „России“ участвовал в финансовой махинации с организацией липового Хлебного банка, шантажировал министра финансов Коковцова, вымогая деньги на газету „Голос земли“»[881]881
Витте С. Ю. Воспоминания. В 3-х томах. Т.2. Минск, 2000. С.724–729.
[Закрыть].
Лицемерие Сазонова, как и закономерность последующей эволюции редактора «России», раскрывает его покаянное письмо от 18 января 1902 года самому Сипягину. Здесь уже нет, как в письмах к Витте, и тени рассуждений о «пользе» «России» как защитницы государственных интересов. Бывший редактор, характеризующий себя как «убежденного сторонника самодержавия, во всей его полноте, во всем исторически сложившемся его величии», ссылающийся на любовь к нему «последних славянофилов» А. И. Кошелева, И. С. Аксакова, С. А. Юрьева, Т. И. Филиппова, на близость к Победоносцеву и одобрение его книг самим «царем-Миротворцем», пишет самый настоящий донос, пытаясь играть на известных ему антисемитских настроениях министра. Он подчеркивает, что трехлетняя история газеты «резко разделяется на две половины». Первые полтора года он «лично вел только отдел экономический, редактировали же газету, по желанию Альберта, Амфитеатров и Гольштейн <…> Период этот характеризуется цинизмом, порнографиею, юдофильством и шантажом». К последнему отнесен фельетон Дорошевича «Лекция Полякова о том, как снимать рубашку с прохожих» – о железнодорожном «короле». Упоминается и о том, что Амфитеатров «учел вексель в Азовском банке в 5 т. р.». Не приводя других подробностей, Сазонов пишет, что «некоторые факты оглашались в обществе, и газеты называли „Россию“ шантажной, а ее премьеров – шантажистами».
Здесь Сазонов затрагивает рискованную для исследователя тему. Шантаж в тогдашней прессе, прежде всего бульварной, был явлением достаточно распространенным. Амфитеатров рассказывает в своих воспоминаниях случай, когда Дорошевич разыграл жаловавшегося на плохие дела «жуликоватого репортера»: посоветовал попросить у директора кредитного общества Шильдбаха взаймы десять тысяч рублей, дав последнему понять, что располагает такими «документами, по которым прокурор его загонит даже не к Макаровым телятам, а прямо к чертовой матери»[882]882
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.1. С.302.
[Закрыть]. Трудно судить, не располагая серьезными аргументами, о зараженности шантажной практикой редакции «России». Газета была громкой, скандальной, и, возможно, кто-то из сотрудников был не прочь использовать это обстоятельство. Вместе с тем нельзя не учитывать, что и «герои» разоблачительных публикаций стремились обелить себя, распространяя слухи о том, как их шантажировали журналисты. Что же касается конкретно обоих «премьеров», то нельзя прежде всего не учитывать, что Сазонов буквально источает ненависть по отношению к фельетонистам. Состояние, в котором находился, сотрудничая с ними, он обрисовал так: «Полтора года ходил с двумя револьверами в кармане». Ну и, конечно, сам редактор оказался жертвой обстоятельств: «Мое положение становилось невозможным, я понял, в какую помойную яму попал. По временам являлось непреодолимое желание закрыть ее, дабы ядовитым дыханием эта помойная яма не отравляла людей. Но тогда ко мне приступали с угрозами, что сотни тружеников, питающихся около газеты, будут предавать меня проклятию».
Но вот после отставки Горемыкина провалился устав акционерного общества «Россия», и Сазонов ожил, получив большую власть в газете. Начался второй, «оптимистический» период в истории «России». С радостью докладывает он Сипягину, как начал чистить редакцию, уволив Чермана, Леонарда, Протопопова, Розенцвейга, Гольштейна. «Из предыдущего» министр должен понять, «какое озлобление должно было накопиться у фельетонистов против» него. Он подчеркивает: «Речь идет только о фельетонистах; с огромным числом сотрудников и служащих у меня отношения были наилучшие». «Второй период» тем не менее вроде сулил неплохие перспективы. И тут, как снег на голову, этот проклятый амфитеатровский фельетон. В редакции рукопись читали четыре человека, но «так искусно была замаскирована гнусная цель», что никто ничего не разглядел. Увы – «отвратительный пасквиль помещен в газете, подписанной моим именем»[883]883
ГАРФ, ДП, 00, ед. хр.13, ч.12 А, л.25.
[Закрыть].
13 января 1902 года в «России» под рубрикой «Этюды» и с подзаголовком «Провинциальные впечатления» был опубликован литературный фельетон Амфитеатрова «Господа Обмановы». В его героях, представителях разных поколений помещичьего семейства, владельцах села Большие Головотяпы, «Обмановка тож», – «бравом майоре в отставке, с громовым голосом, с страшными усищами и глазами навыкате, с зубодробительным кулаком» Никандре Памфиловиче, в его наследнике, красавце с голубыми глазами, обладавшем «непостижимой слабостью вовлекать в амуры соседних девиц» Алексее Никандровиче, в сыне последнего Алексее Алексеевиче, строгом приверженце дворянского охранительства, читавшем только «Гражданин» Мещерского, и, наконец, в потомке Алексея Алексеевича, «маленьком, миловидном, застенчивом молодом человеке» Нике-Милуше, в голове которого «образовалась совершенно фантастическая сумятица» от чтения вперемешку «Гражданина» «с потаенными» «Русскими ведомостями», без особого труда узнавались Николай I, Александр II, Александр III и Николай II. Под вдовой Алексея Алексеевича Мариной Филипповной, «в течение всего супружества не имевшей повода к ревности», конечно же, подразумевалась вдовствующая императрица Мария Федоровна. Был очевиден и намек на связь Ники-Милуши с балериной Кшесинской, представленной в фельетоне как мадемуазель Жюли, которой после смерти папеньки «можно и колье подарить». Ну и, конечно, более чем прозрачной была схожесть фамилий: Обмановы – Романовы.
При очевидном стремлении наследовать сатирическим традициям «Истории одного города», «Господ Головлевых», «Пошехонской старины» Щедрина нельзя не заметить особо скандальной цели автора, метившего прежде всего в интимные стороны жизни царствующего дома. Несомненно, этот «перекос» был причиной негативной реакции на памфлет в либеральных кругах. Горький в письме к К. П. Пятницкому от 25 января охарактеризовал фельетон как «плоское благерство» и высказал предположение, что его публикация своего рода «реабилитация» за «лакейскую статью по поводу 25-летия в чинах Д. Сипягина»[884]884
Горький М. Собр. соч. в 30 томах. Т.28. С. 233–234.
[Закрыть]. Александр Чехов, в ту пору сотрудник «Нового времени», в письме к брату Антону, называя сочинение Амфитеатрова «подлым пасквилем, направленным в интимную сторону царской семейной жизни», подчеркивает, «что в обществе и в редакциях никто не жалеет Old’a и все единодушно именуют его подлецом. Единодушие поразительное»[885]885
Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. М., 1939. С.402.
[Закрыть]. Это же обстоятельство отмечается и в «Записке» петербургского отдела Охранного отделения, подготовленной специально в связи со скандальной публикацией в «России»: «В массе отзывов о фельетоне Амфитеатрова следует отметить, что его выходка нигде не встретила к себе сочувствия, даже и в тех литературных кружках, которые известны своей политической неблагонадежностью. В справедливой оценке его поступка сходятся такие представители противоположных лагерей, как Михайловский, Потапенко, Острогорский, Пешехонов и пр., с одной стороны, и Суворин, Плющик-Плющевский и князь Ухтомский – с другой». Но был и существенный оттенок, о котором также не могли умолчать составители «Записки»: «При более или менее отрицательной оценке поступка Амфитеатрова с точки зрения литературной нравственности, либеральная часть общества тем не менее довольна его выходкой как явлением, подрывающим, по их мнению, нравственное обаяние царствующего дома в широком кругу читателей»[886]886
ГАРФ, ф. 102, оп.1, ед. хр.13, ч.12, лл.20, 37.
[Закрыть].
На повышение своих акций в рядах либералов, как и на нерешительность властей, рассчитывал Амфитеатров. Он явно нарывался на скандал и получил его, но с никак не ожидавшимися им последствиями. К середине дня, когда вышел номер «России», памфлет Амфитеатрова стал колоссальной общественной сенсацией. Публика буквально рвала газету из рук у разносчиков. Цена экземпляра подскочила до нескольких десятков рублей. В уже упоминавшемся очерке Амфитеатров, излагая версию английского журнала «Quarterly Review» (она, кстати, подтверждается дневником Суворина), рассказывает, что взбешенный Николай II, которому раскрыл глаза на истинное содержание «Господ Обмановых» его духовник Янышев, потребовал немедленного закрытия «России» и вечной ссылки автора в Сибирь. И якобы Сипягин уговорил царя «быть великодушным и ограничить срок пятью годами». Амфитеатров оспаривает эти сведения, ссылаясь на то, что «Россия» была официально закрыта спустя несколько недель после публикации, и сомневаясь, что Сипягин, имея возможность «упечь» его «в вечную ссылку», стал бы «ходатайствовать о смягчении участи»[887]887
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.2. С. 111–112.
[Закрыть]. Вторая версия, которую Амфитеатров считал «более правдоподобной», сводилась к тому, что «царь был в этом случае ни при чем и ничего не знал <…> покуда ему не доложил Сипягин», которому в свою очередь объяснил «тайный смысл» публикации в «России» граф Шереметев, он же и посоветовал закрыть газету и сослать автора[888]888
Там же. С. 129.
[Закрыть]. Сам же Александр Валентинович надеялся, что «Министерство внутренних дел не посмеет расписаться в получении обожаемым монархом всенародной оплеухи», да и «маски были хорошо и крепко надеты», поскольку их не распознали поначалу ни в редакции, ни в цензуре[889]889
Там же, с. 100, 109.
[Закрыть]. И спустя годы он не мог простить покойному Сипягину, своими действиями «объяснившему и подчеркнувшему всей Европе задний смысл фельетона», что тот ссылкой в Сибирь разрушил его дотоле благополучную и материально успешную жизнь.
Какая бы из версий ни была более верна, власть действовала достаточно оперативно. В ночь на 14 января Сипягин распорядился об аресте Амфитеатрова и высылке его в Сибирь в распоряжение иркутского военного губернатора. Утром журналист в легком пальтеце (не позволили даже собраться в дорогу) был отправлен в ссылку в сопровождении двух жандармских офицеров. Более мягкая – сказалась его близость к верхам – кара постигла редактора Сазонова: ему предложили избрать себе место жительства «не ближе двухсот-трехсотверстного расстояния от столицы» и подчинили гласному надзору полиции. Сазонов выбрал Псков.
Одновременно проводилось расследование, связанное с историей публикации, и уже 18 января начальник Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице ротмистр Я. Г. Сазонов (такое вот совпадение с фамилией редактора «России») доносил Сипягину в специально составленной по этому делу «Записке»: «Фельетон этот был написан вчерне Амфитеатровым еще около двух лет назад, по мысли известного фельетониста газеты „Новое время“ Виктора Буренина. Лица, стоящие близко к газете „Россия“, и многие ее сотрудники серьезно убеждены, что Амфитеатров в этом случае действовал под влиянием Суворина, желавшего вызвать во что бы то ни стало запрещение газеты „Россия“ как опасного для него конкурента на литературном рынке. Во всяком случае, для лиц посвященных нет никакого сомнения, что преступная выходка Амфитеатрова есть ничто иное как сознательно задуманная проделка его и негласного издателя газеты Альберта с целью избавиться от редакторства Сазонова и таким путем либо окончательно взять издание этой газеты в свои руки, либо, в случае ее запрещения, приобрести одну из ныне продающихся газет, как то: „Луч“, „Сын отечества“ или еще не вышедший в свет „Русский голос“. В крайнем случае, если бы из всех этих комбинаций удалось только избавиться от Сазонова, то и тогда исполнилась бы заветная мечта Альберта – стать фактическим редактором-издателем „России“.
Что же касается Амфитеатрова, то в литературном мире он не пользовался репутацией писателя каких-либо определенных убеждений, и его преступная дерзость объясняется тем, что он рассчитывал на поддержку как Суворина, так и других своих влиятельных знакомых, и главным образом на то, что правительство само не пожелает придать его преступной дерзости широкую огласку, чтобы таким образом не возложить на него как бы ореола мученичества».
Ротмистр Сазонов неоднократно возвращается в своей «Записке» к предположениям сотрудников «России» о том, «что Амфитеатров хочет провалить» «Россию» и перейти в «Новое время». В этом плане существенны приводимые им детали, связанные с прохождением текста «Господ Обмановых» в печать: «В редакции говорят, что на рождественских праздниках состоялось в ресторане „Аквариум“ окончательное соглашение между Сувориным и Амфитеатровым по вопросу о переходе последнего в „Новое время“. Чтобы провести в печать свой фельетон, Амфитеатров воспользовался тем временем, когда выпускать номер должен был редактор Сазонов, известный ему небрежным отношением к делу. Это было 12 января. Вечером этого дня Амфитеатров был с художником Егоровым в ресторане Лейнера и говорил ему: „Завтра я такую штуку в „России“ напечатаю, что вся Россия ахнет“. От Лейнера он отправился в редакцию, но там оказалось, что Сазонов все-таки прочитал фельетон, кое-что понял и затрудняется его печатать. Однако Амфитеатрову удалось уговорить Сазонова. На следующий день, 13 января, сам Амфитеатров будто бы одумался: он стал понимать, что, независимо от провала „России“, фельетон может тяжело отразиться и на его собственной судьбе. Весь день он рыскал по городу и старался достать заграничный паспорт на чужое имя. Но было ли у него серьезное намерение бежать за границу – определить трудно. На дорогу в ссылку Суворин дал Амфитеатрову тысячу рублей, и эти деньги были вручены Сувориным жене Амфитеатрова (по сцене актрисе Райской)»[890]890
ГАРФ, ф. 102, оп.1, ед. хр.13, ч.12, лл.20, 35–36.
[Закрыть].
Этот документ, плод сбора информации агентами охранного отделения, любопытно сопоставить с тем же очерком Амфитеатрова об истории публикации «Господ Обмановых» и другими свидетельствами. Прежде всего попробуем ответить на вопрос, насколько правомерна версия, что «Господа Обмановы» – это инспирированная Сувориным попытка погубить «Россию». Установленная жандармами конфликтная ситуация в редакции газеты достаточно подробно раскрывается Амфитеатровым. Шла борьба не столько за направление, сколько за руководство изданием. Сазонов, состоявший «в наилучших отношениях с Главным управлением по делам печати», носил его начальнику Шаховскому на просмотр корректуры наиболее опасных с его точки зрения материалов. Это вызывало бурное возмущение со стороны финансировавшего газету М. О. Альберта, мечтавшего, согласно «Записке по охранному отделению», стать фактическим редактором-издателем. По его настоянию, пишет Амфитеатров, в редакции был организован некий «проверочный комитет», «тоже рассматривавший очередные корректуры с точки зрения безопасности для газеты». Именно по причине этой «серии цензур» газета стала терять свое лицо, «отливать» столь угодной власти «голубиною чистотою и невинностью»[891]891
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.2. С. 104–105.
[Закрыть].
«Под предлогом нецензурности» Сазонов не раз отвергал статьи Амфитеатрова. Несомненно, отвергались и какие-то материалы Дорошевича. Авторы и сотрудники редакции делились на соперничающие группы и партии, каждая сторона выставляла свои ультиматумы. Писатель Луговой, сообщал Дорошевич Амфитеатрову, «заявил в письме к Альберту, что он признает редактором Сазонова, а в отсутствие Сазонова – Вас». Сам же Альберт, претендовавший на ведущую роль в газете, высказался в том смысле, что «величайшее его желание» это «мир и самые наилучшие отношения с Александром Валентиновичем»[892]892
Amfiteatrov mss. Manuscripts Departament, Lilly Library. Indiana University, Bloomington, Indiana.
[Закрыть]. Естественно, что такая нервная внутриредакционная ситуация не могла продолжаться долго. У Дорошевича начались переговоры с Сытиным, завершившиеся в начале сентября 1901 года договором о сотрудничестве с «Русским словом». Вероятно, задумывался о своем будущем и Амфитеатров. Может быть, пример Дорошевича по части поисков нового места подействовал на него, но существенно, что той же осенью 1901 года он, по свидетельству Суворина, действуя через его сына Михаила, «хотел перейти» в «Новое время». Старый издатель отметил в дневнике, что бывший сотрудник был с ним «очень любезен», но сам он «уклонялся от переговоров, находя, что они невозможны»[893]893
Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С.426.
[Закрыть]. Впрочем, контакты с суворинским кланом могли продолжаться у Амфитеатрова и позже. В редакции «России» что-то могли знать об этом и, конечно, толковали на свой лад. А уж когда «все случилось», эти сведения, ясное дело, приобрели особо зловещий характер и возникла версия о заранее обдуманной провокации с целью погубить «Россию». Суворин об этих слухах знал и с возмущением записал в дневнике, что «по городу ходят сплетни», будто это он «подкупил Амфитеатрова написать пасквиль за 50 тыс.»: «Но так как одного Амфитеатрова подкупить мало, то надо еще сообразить, за какую сумму пойдет Сазонов. Вот подлецы, как действуют!» Он особенно возмутился, когда к нему пришла жена Амфитеатрова «просить денег и проч.». Что же до публикации «Господ Обмановых», то издатель «Нового времени» никак не мог объяснить себе «этого поступка» бывшего сотрудника, потому что знал, «что Амфитеатров ни в каких неблагонадежностях не был замешан, что в политическом отношении он так же корректен», как он сам. Эта уверенность, скорее всего, и перевесила обиду, когда он решил все-таки помочь, дав жене бывшего сотрудника двести рублей. Поэтому приведенные в «Записке по охранному отделению» сведения о тысяче рублей, переданных Сувориным, – это скорее домысел, родившийся в разгоряченных головах оказавшихся у разбитого корыта сотрудников «России». Кстати, Суворин знал, «что у Сипягина говорят», что он «был чуть ли не в заговоре с Амфитеатровым» и дал ему тысячу рублей[894]894
Три последних самодержца. Дневник А. В. Богданович. М.—Л., 1926. С.430.
[Закрыть].
Так или иначе, но версия с подкупом более чем сомнительна. Гораздо более вероятным представляется ссылающееся на «посвященных лиц» мнение ротмистра охранного отделения о том, что Амфитеатров, опираясь на Альберта, хотел взорвать обременявшую его ситуацию. Видимо, в какую-то отчаянную минуту он, по свидетельству Суворина, сказал журналисту Гольштейну: «Я создал „Россию“, я ее и уничтожу». Он, безусловно, желал, чтобы герои памфлета были узнаны, чтобы в обществе заговорили о его публикации, об этом свидетельствует и его разговор накануне выхода газеты с художником Егоровым, которому он пообещал, что завтра «вся Россия ахнет». И если бы власть не «расписалась в получении», на что он очень надеялся, если бы Сипягин не проявил ненужного служебного рвения, то его дивиденды смелого и в то же время «недосягаемого» для власти публициста сильно выросли бы, положение в редакции упрочилось, и они с Альбертом, а, может, он уже единолично мог бы диктовать свои условия Сазонову и даже претендовать на его место. Тем более, что он, как заметил Суворин, уже «не в первый раз трогал государя». Были у него и до этого довольно прозрачные сказки, «где догадчики видели государя». И все сходило с рук. Но в этот раз расчет не оправдался.
Разбирая мотивы, руководившие Амфитеатровым, нельзя пройти и мимо указаний на его соперничество с Дорошевичем. По мнению издателя «Нового времени», «зашифрованными» нападками на царя «он, очевидно, стремился обратить внимание на свои фельетоны», одновременно «страдая от соперничества с Дорошевичем». Суворин ссылается на слова сотрудника «России» Беляева, говорившего, «что Амфитеатров буквально страдал от того, что Дорошевича больше читают, что Дорошевичу в сущности газета обязана». И вместе с тем издатель «Нового времени» приводит мнение Буренина, утверждавшего, «что он в психологию зависти к Дорошевичу не верит, что Амфитеатров мог написать просто в белой горячке»[895]895
Там же. С.426, 428.
[Закрыть]. Александр Чехов в уже цитировавшемся письме к брату Антону от 17 января, ссылаясь на разговоры, сообщал, что Амфитеатров «написал сей фельетон с целью напакостить Сазонову и Дорошевичу». Хотя в итоге приходил к выводу, что «психология поступка, повлекшего за собой знакомство с Иркутском и оставление без куска хлеба сотни работников, остается для всех мыслящих и немыслящих глубокою загадкою»[896]896
Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. С.402.
[Закрыть].
Конечно, был элемент соперничества, борьбы за успех у читателя. Еще бы! – две таких «звезды» сошлись в одной газете. Читателю было из чего выбирать: с какого имени начинать знакомство с очередным номером. Да и в редакции, наверняка, шептались по углам, что, мол, Дорошевич «забивает» Old gentleman’a. Это обстоятельство, безусловно, ранило самолюбие темпераментного Александра Валентиновича. Оно могло добавлять его решимости писать острее, но, конечно, не определяло то настроение, с каким он пришел к публикации «Господ Обмановых». Что же касается непосредственно отношений с Дорошевичем, то о них он сказал ясно в своих воспоминаниях: «Я любил Власа. Полагаю, что и он меня не меньше – по крайней мере, в годы совместной работы в „России“, или хотя бы параллельной, как в его московских периодах»[897]897
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.2. С.338.
[Закрыть]. С глубоким чувством он вспоминал письма Дорошевича ему в Минусинск и присланную туда же книгу «Сахалин» с дарственной надписью, представлявшей по сути «объяснение в любви». При переводе Амфитеатрова из минусинской ссылки в вологодскую Дорошевич встречал его на вокзале в Москве и, будучи «не проливавшим слез суровым славянином», тут буквально «исслезил» своего друга. Всю ночь они просидели в кабинете «Славянского базара», вспоминая прошлое и строя планы на будущее. И в период как первой, так и второй (в 1904 г.) вологодской ссылки между ними шла переписка, Дорошевич всячески ободрял и поддерживал друга. Осенью 1902 года он писал ему: «Я был во многих городах на Волге, на Кавказе, в Крыму, жил 2 месяца на Дону – все везде Вас помнят, любят, жалеют, что у нас временно отнята такая сила, искренно, от души все надеются, что скоро Вы вернетесь, уверены в этом <…> А я говорю о Вас с людьми не только часто, – я только о Вас и говорю. С кем ни встретишься – первый вопрос: Что Амфитеатров? Не только ни на секунду не подернулись пленкой забвения память, интерес, симпатии к Вам, но все так живо, словно вместо года не промелькнуло и минуты. И это не в среде только журналистов, это в среде публики, всей публики, всего общества. Когда Амфитеатров вернется? – это общий вопрос. Только теперь вновь оценили, какая Вы сила. Я горячо обнимаю, целую Вас, мой милый, бесконечно дорогой мне Александр Валентинович, всеми любимый, всеми теперь вновь оцененный писатель. Возвращайтесь бодрым, сильным, смелым, возвращайтесь Амфитеатровым».
