Текст книги "Влас Дорошевич. Судьба фельетониста"
Автор книги: Семен Букчин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)
«Откуда это к нам пришло?» – задается вопросом Солженицын и тут же отвечает: «От славы знамен наших и так называемой „чести нашей родины“»[662]662
Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956. Опыт художественного исследования. В 3-х томах. Т.2. С.563.
[Закрыть]. Пожалуй, и Солженицыну, по строгому счету, не миновать упреков в русофобстве.
Высший приговор каторге, которую русская литература признала искажающей «природу человеческую», подтвердил и «новейший» узник Лев Самойлов: «Каторжный труд нередко убивал, но никого не мог изменить. Бандиты оставались бандитами (а декабристы – революционерами)»[663]663
Самойлов Л. Путешествие в перевернутый мир. С. 164.
[Закрыть].
Сразу же обратила внимание на очерки Дорошевича цензура. 24 июня 1897 года «Одесский листок» сообщил, что «в конце июля с одним из пароходов Добровольного флота <…> будет прислана целая серия новых очерков В. М. Дорошевича», которые «являются наиболее интересными, так как они будут всецело посвящены Сахалину и его невольным обитателям – каторжанам». А через месяц издатель оповестил подписчиков, что «по распоряжению г. министра внутренних дел издание газеты приостановлено на два месяца». К «Одесскому листку» применили 154-ю, одну из самых строгих и, несомненно, политических статей цензурного устава, дающую право министру внутренних дел приостанавливать издания, подлежащие предварительной цензуре на срок не свыше восьми месяцев в случае их «вредного направления»[664]664
Розенберг В., Якушкин В. Русская цензура и печать в прошлом и настоящем. М., 1905. С.69.
[Закрыть]. Формальным основанием для приостановки послужила жалоба члена Одесской судебной палаты М. В. Шимановского, обвинившего газету в клевете. Но факт организации Шимановским в своем доме притона подтвердился, что признал в сообщении в Главное управление по делам печати и градоначальник Зеленый. На его письме начальник управления М. П. Соловьев сделал пометку: «А газету-то приостановили?! Мудрецы!»[665]665
РГИА, ф.776, оп.5, ед. хр.87, лл.187–188.
[Закрыть]
Разоблачительные сообщения, подобные материалу о Шимановском, появлялись в одесской периодике довольно часто, и тем не менее газеты не приостанавливались по причине «вредного направления». Есть основания полагать, что приостановка «Одесского листка» была специально приурочена к началу объявленной публикации очерков о каторге. Но после признания правдивости выступления газеты одесским градоначальством власти вынуждены были снять запрет. Газета не выходила всего около месяца вместо объявленных двух. В первом же номере, вышедшем после перерыва 22 августа, был помещен в качестве «пробного шара» очерк «Золотая Ручка» с подзаголовком «Из моих сахалинских впечатлений». А через день началась регулярная публикация очерков под общим заглавием «Сахалин». Они шли почти еженедельно до конца года. В 1898 году с тринадцатого номера пошел цикл «Настоящая каторга» – об Александровской кандальной тюрьме. В это время и подтвердилось «неравнодушие» одесских властей к сахалинским очеркам Дорошевича. Чиновник по особым поручениям при градоначальнике, несомненно с ведома самого Зеленого, сообщал в Главное управление по делам печати, что «описание жизни на острове Сахалине <…> оскорбляет нравственное чувство читателя». 1 февраля 1898 года начальник управления Соловьев пометил на этом донесении: «Обратить внимание цензора на распущенность „Одесского листка“». А 4 февраля он сам обратился по поводу сахалинских очерков Дорошевича во временное присутствие по внутренней цензуре в Одессе с просьбой «поставить на вид цензору <…> неуместность подобных фельетонов». Но эти меры, как видно, не возымели действия. И 7 марта газета опять была приостановлена по статье 154-й на месяц. И снова официальным основанием послужил факт незначительный – заметка о драке на еврейской свадьбе[666]666
Там же, лл.204–206.
[Закрыть].
Вероятно, эти репрессии сказались на решимости издателя «Одесского листка» Навроцкого. Сахалинские очерки стали появляться совсем редко. В 1899 году с января до мая, когда прекратилось сотрудничество Дорошевича в «Одесском листке», в газете не был опубликован ни один сахалинский очерк. Конечно же, Навроцкий опасался за судьбу газеты, частые приостановки могли привести или к закрытию издания или к такой болезненной мере, как запрещение печатать объявления. Сказался, безусловно, на настроении издателя и процесс, который начал против Дорошевича бывший сахалинский смотритель А. С. Фельдман. О нем упоминается в двух очерках – «Кто правит каторгой» и «Язык каторги». В первом речь идет о том, как по приказу Фельдмана, которого начальство в официальных бумагах аттестовало «трусом», «человеком робким», «человеком, боявшимся каторжников»[667]667
Дорошевич В. М. Сахалин. Часть первая. Каторга. С.207.
[Закрыть], в результате провокации застрелили двух арестантов, оставшихся на ночь в руднике с целью побега. Труп одного из них для устрашения был оставлен на месте. Во втором очерке Дорошевич объясняет, что сахалинское слово «фельда», означающее «обман, хитрость, лукавство именно перед начальством», образовано от фамилии Фельдмана в пору, когда тот был смотрителем Воеводской тюрьмы. «Тогда только хитрость, только лукавство могли спасти каторжанина от мант и лоз: Фельдман не признавал непоротых арестантов. Арестанты и лебезили перед Фельдманом, как Фельдман, кормивший тюрьму сырым хлебом и экономивший на „припеке“, фельдил перед начальством»[668]668
Там же. С.339.
[Закрыть].
В 1897 году, когда сахалинские очерки Дорошевича печатались в «Одесском листке», вышедший в отставку Фельдман жил в Херсоне. Конечно же, он обратил на них внимание, тем более, что за четыре года до того сам выступил в газете Навроцкого с циклом статей, в которых всячески восхвалял сахалинский быт и положение каторжан. Он утверждал, что «сахалинские дети, в особенности учащиеся, прекрасно одеты, никогда в свободной деревне нельзя встретить детей в таких славных дубленых полушубках, теплых шапках, валенках и пр., как в деревне на острове». Сахалин для него «лучший пункт для ссылки каторжных», и именно «каторжный труд выйдет победителем в борьбе с природою этого пока еще далекого острова»[669]669
А. С. Ф. Остров Сахалин//Одесский листок, 1893, №№ 171, 189, 192.
[Закрыть]. Историю с убийством двух каторжан он «живописал» как собственный подвиг, о чем Дорошевич в очерке «Кто правит каторгой» отозвался так: «Трус, мстящий за то унижение, которое он испытывает, боясь каторги»[670]670
Дорошевич В. М. Сахалин. Часть первая. Каторга. С.207.
[Закрыть]. Бывший начальник Дуйской и Воеводской тюрем был чрезвычайно возмущен не только тем, что очерки Дорошевича опровергали нарисованную им радужную картину сахалинской жизни. Задели за живое изобличения его самого в жестокости и мошенничестве. «Жизнь каторжных, – писал Фельдман в предоставившем ему свои страницы „Новороссийском телеграфе“, – Дорошевич представляет в самых мрачных красках и в каком-то невозможном состоянии <…> Я отправил донесение в Главное тюремное управление, кроме того мною подана жалоба на г. Дорошевича г. прокурору одесского окружного суда»[671]671
Новороссийский телеграф, 1897, № 7321.
[Закрыть].
Дорошевич принял вызов: «Я знал заранее, что мне придется выдержать немалую борьбу из-за моих очерков с этими господами <…> Я был заранее готов к тому, что эти затронутые мною господа ни перед чем не остановятся, от лжи до доносов включительно <…> Что же касается до угрозы судом, – то я сочту большой честью для себя занять место на той скамье, на которой до меня сидело столько журналистов, смело говоривших правду и боровшихся со злом». Свидетельство Чехова приводит он, уличая Фельдмана во лжи: «Я Воеводской тюрьмы, которой также заведовал г. Фельдман, уже не видел. Она теперь срыта до основания, и о ней живы только страшные воспоминания. Но А. П. Чехов видел эту тюрьму сейчас же вслед за смотрительством г. Фельдмана и описывает ее как ужаснейшую из сахалинских тюрем. Каждый раз, как он упоминает о ней в своей книге, он упоминает не иначе как с эпитетом: „Страшная Воеводская тюрьма!“»[672]672
Одесский листок, 1897, № 294.
[Закрыть]
По жалобе Фельдмана Дорошевичу и Навроцкому было предъявлено обвинение в клевете в печати. Но истец не явился на судебное заседание, и рассмотрение дела было надолго отложено. Спустя три года, на 10 мая 1900 года, было назначено слушание в одесском окружном суде. Дорошевич в это время напряженно работал в петербургской газете «Россия». 29 апреля он телеграфировал Чехову в Ялту: «Десятого мая мое дело в Одессе. Все сроки вызова свидетелей пропустил. Должен вызывать сам. Очень прошу, если можно, приехать свидетелем. Телеграфируйте ответ». Чехов ответил на следующий день также телеграммой: «Приехать не могу. Рассчитывайте на оправдательный приговор. Он будет и должен быть»[673]673
Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 томах. Письма. T 9. С.84.
[Закрыть]. В этом «должен быть» чувствуется не только поддержка коллеги, но и высокая оценка сделанного им. Вероятно, из-за отсутствия свидетелей судебное заседание было перенесено на осень. Суд отказал в допросе 14 свидетелей (из-за пропуска семидневного срока их вызова), на показания которых ссылался Дорошевич, оставшийся таким образом без поддержки. Но тут неожиданную услугу журналисту оказал свидетель обвинения, бывший товарищ прокурора Приморского окружного суда Г. Т. Курочкин. Опровергая свои же утверждения на предварительном следствии, он дал показания не в пользу Фельдмана. Недобрую службу сослужила бывшему сахалинскому смотрителю и собственная статья в «Одесском листке» (1893 г.), в которой рассказано о провокации с побегом, устроенной им в руднике, в результате которой один каторжанин был убит на месте, а другой смертельно ранен. «Рассмотрев дело, окружной суд нашел, что жестокость г. Фельдмана вполне ясно подтверждается его статьею, а все остальные качества, приписываемые ему г. Дорошевичем, устанавливаются его же свидетелями. Ввиду этого г. Дорошевич был признан невиновным»[674]674
Дело В. М. Дорошевича//Литературный вестник, 1903, № 6. С.320. См. также: Судебная хроника (Дело В. В. Навроцкого и В. М. Дорошевича с г. А. Фельдманом)// Одесский листок, 1900, № 307.
[Закрыть]. Этот вердикт был вынесен в ноябре 1900 года.
Но Фельдман не успокоился. Делом уже в апелляционном порядке занялась одесская судебная палата. Здесь оно назначалось к слушанию и откладывалось 14 раз, пролежав в общем около трех лет. Судьи пытались вызвать Чехова в качестве свидетеля в августе 1901 года. Антон Павлович ехать не хотел и вместе с находившимся тогда в Ялте Дорошевичем обсуждал эту проблему – как законно обставить свою неявку в суд. Дельный совет дал молодой писатель и юрист по образованию Б. А. Лазаревский[675]675
Из дневников Б. А. Лазаревского// Из истории русской литературы и общественной мысли 1860–1890 гг. Литературное наследство. Т.87. М., 1977. С.334.
[Закрыть].
У Дорошевича была проблема с защитой. «На этот раз по иронии судьбы казенным защитником Дорошевича назначен присяжный поверенный Бухштаб, – сообщал „Волжский вестник“, – тот самый Бухштаб, который неоднократно служил объектом самой едкой сатиры господина Дорошевича и который, в свою очередь, разразившись в думе филиппиками по адресу одесской прессы, особенно немилосердно честил какого-то „обер-шантажиста“, работавшего в одесских газетах. Кого он подразумевал под этим самым „обер-шантажистом“, ни для кого не было секретом. Конечно же, фельетониста Дорошевича! Таким образом, дело это, и без того не лишенное комического элемента, принимает, по замечанию „Южного обозрения“, окончательно водевильный характер»[676]676
Дело Дорошевича//Волжский вестник, 1902, № 146.
[Закрыть].
Заседание судебной палаты в Одессе состоялось 1 ноября 1902 года. По жалобе Фельдмана не оправдавший его надежд Курочкин был привлечен к уголовной ответственности за лжесвидетельство. Защищал Дорошевича все-таки не Бухштаб, а очень приличный человек и серьезный адвокат М. Л. Гольдштейн. В качестве свидетельства он представил книгу командированного на Сахалин министерством юстиции Д. А. Дриля, в которой подтверждались факты, приведенные Дорошевичем. Фельдман просил суд учесть 35 лет его «беспорочной службы» и «хорошую репутацию не только у своего начальства, но даже и у каторжан». Одно дело, говорил он, когда Дорошевич написал о нем только в «Одесском листке», а теперь это появилось в книге, которую «вся Россия читает и будут читать даже через 50 лет. Меня уже не будет, а люди все будут читать его книгу и говорить обо мне, что я был такой-то и такой-то. А если бы суд уважил мою просьбу, я бы все эти книги взял бы и уничтожил». Защитник М. Л. Гольдштейн «доказывал, что г. Дорошевич в своей жизни ни разу даже не видал г. Фельдмана и потому у него не было нужды ехать за 11 тысяч верст, чтобы опорочить этого совершено ему неизвестного человека. Г. Фельдман был для г. Дорошевича только типом, только тем, чем были для Гоголя Чичиков и Держиморда. И он описал этот тип настолько верно, настолько правдиво, что это подтверждается на суде не только свидетелями г. Фельдмана, но даже самим г. Фельдманом»[677]677
Дело В. М. Дорошевича//Литературный вестник, 1903, № 6. С.320–321.
[Закрыть]. Судебная палата после недолгого совещания утвердила оправдательный приговор окружного суда.
Фельдман обратился с кассационной жалобой в Сенат. Слушание состоялось 13 февраля 1904 года в четвертом отделении уголовного кассационного департамента под председательством сенатора Г. К. Репинского. Суть дела доложил сенатор К. В. Постовский. Согласно журналистскому отчету, «представитель обвинительной власти, товарищ обер-прокурора С. М. Зарудной настаивал на отмене решения одесской судебной палаты, не принявшей во внимание некоторые обстоятельства дела, доказывающие вину Дорошевича». Защитник М. Л. Гольдштейн просил «утвердить решение одесской судебной палаты». «Сенат после продолжительного совещания постановил: решение одесской судебной палаты отменить и поручить той же палате вновь рассмотреть это дело»[678]678
Там же, 1904, № 1. С. 139–140.
[Закрыть]. Новое рассмотрение состоялось в Одессе в конце 1904 года. На этом заседании наиболее отчетливо всплыли наружу все сахалинские ужасы, вдохновителем которых был и Фельдман. «Защитник В. Дорошевича присяжный поверенный М. Л. Гольдштейн, – писал судебный хроникер, – мрачными красками нарисовал неприглядную картину жизни ссыльных, которых кормили сырым хлебом, вонючей рыбой и которых пороли без разбора <…> Судебная палата не могла допросить ни одного свидетеля по ссылке Дорошевича, так как против допроса каждого из них Фельдман спорил. Телеграмма Чехова <…> также оглашена не была ввиду спора Фельдмана <…> Одесская судебная палата <…> утвердила оправдательный приговор суда»[679]679
Дело В. М. Дорошевича//Русь, 1904, № 341.
[Закрыть]. Так закончилась судебная история, тянувшаяся более семи лет.
Цензурные и судебные преследования стали причиной «сокращения» сахалинской темы на страницах «Одесского листка»: если за пять месяцев 1897 года было напечатано 18 очерков, то с января по май 1898 года – всего четыре. Весной 1899 года Дорошевич перешел в новую петербургскую газету «Россия», издание, даже среди либеральной периодики отличавшееся критическим тоном. Сахалинские очерки пришлись тут как нельзя кстати. Активная их публикация шла с июля 1899 по апрель 1900 года, последний очерк был напечатан в феврале 1901 года. Печатая в основном новые очерки, Дорошевич в «России» повторял, нередко в переработанном виде, и некоторые одесские публикации.
После закрытия «России» в январе 1902 года сахалинские очерки с марта по сентябрь печатаются в московской газете «Русское слово», издававшейся И. Д. Сытиным. По сути в газете «Россия» завершается публикация основного массива очерков, который вместе с напечатанными в «Одесском листке» составил содержание первого издания книги «Сахалин». Если публикации в «России» были как бы продолжением напечатанного в «Одесском листке», то в «Русском слове» в 1902 году Дорошевич повторил то, что было опубликовано в «Одесском листке», начиная с заглавного очерка, описывающего природу Сахалина (№ 81), до очерка «Пост Александровский» (№ 261). Причем ряд очерков был повторен без всяких изменений, другие же подверглись переработке, связанной с использованием новых подробностей, углублением характеристик героев. О том, как возникла идея отдельного издания сахалинских очерков Дорошевича, рассказывает в своих воспоминаниях Сытин. Дорошевич был сильно подавлен и растерян после закрытия «России» и высылки Амфитеатрова. Тогда же, в январе 1902 года, он «собирался за границу, очень нервничал, очень тревожился». И вот в этом состоянии предложил давно и хорошо знакомому издателю купить у него все его сочинения. Договорились, по словам Сытина, о продаже за десять тысяч рублей сахалинских очерков[680]680
Сытин И. Д. Страницы пережитого. Современники о И. Д. Сытине. С.141.
[Закрыть]. Сотрудник же сытинского издательства, опытный редактор Николай Васильевич Тулупов, которому были переданы два чемодана с газетными вырезками, утверждает в своих неопубликованных воспоминаниях, что на самом деле гонорар составил шесть тысяч рублей. Он пишет, что Сытин попросил его взять «это добро» и посмотреть, «что с ним можно сделать». Тулупов увез «эту кипу фельетонов к себе на дачу в Листвяново и стал внимательно прочитывать, затем подобрал в хронологическом порядке, кое-где сократил, кое-где связал, если это было нужно, чтобы придать цельность всему материалу».
Перед редактором стояла сложная задача – упорядочить громадный по объему материал. Он разделил его на две части. В первой, озаглавленной «Каторга», объединены очерки, преимущественно описывающие природу Сахалина, устройство каторги, ее быт, нравы. Во второй, названной «Преступники», сгруппированы очерки, посвященные отдельным каторжанам. Строго выдержать это разделение не удалось прежде всего по той причине, что необходимо было соблюсти и хронологическую канву повествования, которая определялась сахалинским маршрутом Дорошевича, начавшимся в Корсаковском порту. Поэтому в первой части присутствуют и очерки об отдельных каторжанах, а во второй – бытовые и нравоописательные.
«Книгу набрали и стали печатать, – вспоминает Тулупов. – Вышел объемистый том в 51 печатный лист, ценой три рубля за экземпляр. Печатание книги обошлось в 15 тысяч рублей, а с авторскими – в 21 тысячу рублей. Сытин кряхтел и охал. Каждый день призывал заведующего складом Силяева и спрашивал: „„Сахалин“ Дорошевича разослан по всем отделениям?“ – „По всем, Иван Дмитриевич“. – „Повторные требования были?“ – „Нет, повторных требований ниоткуда не было“. – „Сели с „Сахалином“, сели“. Так продолжалось недели три. Вдруг положение изменилось. Приезжаю я как-то в правление Товарищества у Ильинских ворот, меня встречает служащий в правлении Жигарев вопросом: „Читали сегодня газеты?“ Говорю: „Читал, в чем дело?“ – „„Сахалин“-то Дорошевича запретили продавать из железнодорожных киосков“. Что может быть глупее подобного распоряжения Главного управления по делам печати! В киоске книгу купить нельзя, а в любом книжном магазине можно. Прочитав это распоряжение, публика набросилась на книгу. В короткий срок первое издание было распродано. За первым изданием последовало второе, затем третье. О книге заговорили»[681]681
РГБ, ф.218, к.375,ед. хр.1.
[Закрыть]. На доходы от «Сахалина» Сытин построил новую типографию на Пятницкой улице в Москве (ныне 1-я Образцовая типография).
Дорошевич во время случайной встречи с редактором в Большом театре горячо благодарил за помощь. «Книга увидела свет только благодаря вам. Я сам не мог бы ее выпустить, потому что не умею усидчиво и кропотливо работать <…> Написать фельетон или статью меня хватает, а вот сидеть и приводить в порядок чужой труд – слуга покорный, не могу», – сказал он, пожимая Тулупову руку. Будучи «чистой воды» журналистом, он считал свое дело законченным уже на газетной полосе. Его звала и увлекала ежедневная встреча с читателем. Случай с «Сахалином» – тот редкий и счастливый, когда редактор-профессионал помог рождению знаменитой книги.
Первое издание вышло, таким образом, в «композиции» Тулупова и было, по его воспоминаниям, одобрено Власом Михайловичем. Следовательно, можно говорить об определенной авторизации редакторского труда. Но Дорошевич и сам, как ни парадоксально это звучит, приложил руку к собственной книге, проявив при этом и усидчивость и кропотливость. При его жизни вышли четыре отдельных издания «Сахалина» (два в 1903, в 1905 и 1907 годах). Если второе издание (1903 г.) было повторением первого, то третье (1905 г.) несет на себе следы серьезной авторской правки. Дорошевич произвел «перемонтировку» в отдельных очерках (раздел о палаче Хрусцеле перенес из очерка «Телесные наказания» в очерк «Палачи»), убрал некоторые повторы, произвел существенные сокращения в очерках «Интеллигентные люди на каторге» и «Поэты-убийцы», снял отдельные абзацы, строки, сноски, эпиграфы и подзаголовки, уточнил даты, ввел новые примечания, раскрыл некоторые фамилии, ранее обозначенные только первой буквой. Купюры в рассказах о конкретных каторжанах, главным образом дворянского, интеллигентного круга, безусловно, связаны с изменениями в их судьбах, произошедшими за годы после выхода книги. Впрочем, и судьба женщины простого сословия была ему небезразлична: фамилию крестьянки Коноваловой он изменил на Шаповалову, поменяв одновременно и название очерка (в первом издании – «Каторжные работы Коноваловой», в третьем – «Женская каторга»). Есть правки, связанные с изменениями в законодательстве. Каторга шла к своему концу, и Дорошевич не мог этого не чувствовать.
При всем уважении к замечательному издателю И. Д. Сытину нельзя не отметить, что все четыре издания «Сахалина» содержат немало опечаток, ошибок как смыслового, так и орфографического характера. Впрочем, от таких ошибок не свободны и газетные публикации, тексты которых Дорошевич присылал из самых разных точек земного шара, находясь в очередном заграничном вояже и не имея возможности проверить в гранках точность набора. Тем не менее газетные публикации следует считать наиболее близкими к авторскому тексту.
21 ноября 1902 года в «Русском слове» появилось объявление о поступлении в продажу книги Дорошевича «Сахалин» (хотя на титульном листе указан год 1903-й). А десятью днями ранее, 11 ноября, началась публикация с продолжением большого очерка «Как я попал на Сахалин». Он был напечатан в семи номерах газеты и затем дважды выходил отдельным изданием.
Есть основания предполагать, что в какой-то степени со вторичным пребыванием на Сахалине в 1902 году (это был краткий заезд на остров в конце большого путешествия по Востоку) Дорошевич связывал работу над третьей частью, основной материал для которой был тем не менее собран во время поездки 1897 года. 6 декабря 1902 года «Русское слово» объявило, что в следующем году в газете «будет напечатана 3-я часть очерков „Сахалин“». Публикация началась тематическим циклом «В рудниках» и продолжалась с января по апрель 1903 года. Затем были напечатаны еще три очерка – «Иоаким Горшенин», «Дикари» и «Муж, каких три», из которых два первых имели подзаголовок «3-я часть „Сахалина“», а последний – просто «Сахалин». Вероятно, автор считал третью часть незаконченной, и, может быть, и по этой причине она никогда не включалась в отдельные издания «Сахалина»[682]682
Впервые 3-я часть «В рудниках», как и цикл заметок «На Сахалин» и другие сахалинские публикации Дорошевича, оставшиеся на страницах периодики, воспроизведены в издании: Дорошевич В.М. Сахалин. В 2-х томах. Вступ. статья, сост., подготовка текстов и комм. С. В. Букчина. Южно-Сахалинск, 2005. Этот двухтомник на сегодняшний день является наиболее полным и впервые прокомментированным сводом сахалинских публикаций Дорошевича. После выхода в 1907 г. четвертого издания «Сахалин» долго не переиздавался. А. М. Горький в 1922 г. собирался переиздать книгу Дорошевича в руководимой им «Всемирной литературе», о чем сообщил вдове писателя, актрисе О. Н. Миткевич: «Милая Ольга Николаевна! Принят к изданию „Сахалин“ в двух томах. Вы имеете право получить 50 % гонорара. Как это сделать – Вам сообщит Слезкин, я ему скажу. Будьте здоровы. А. Пешков» (Цит.: Теплинский М. Влас Дорошевич – автор книги «Сахалин». С. 134). Но что-то, видимо, не сложилось, и книга не была издана «Всемирной литературой». В 1935 г. «Сахалин» в двух томах вышел в Париже в издании библиотеки журнала «Иллюстрированная Россия» (тираж был отпечатан в типографии Бейлинсона в Таллине). Восемь очерков из «Сахалина» вошли в сборник Дорошевича «Рассказы и очерки», вышедший в издательстве «Московский рабочий» в 1962 г. (2-е изд. – 1966). «Сахалин» как книга, «полная сенсаций и ужасов из криминального мира», стал особо притягательным для частных издателей с 90-х годов XX в. Некоторые из них из «рыночных соображений» меняли название книги, другие, не удовлетворяясь этим, произвольно «перемонтировали» тексты, одновременно сокращая и даже дописывая их в целях «новой связности». Книги выходили без вступительных статей и комментариев, как правило, сопровождаемые крикливой издательской аннотацией или небольшим вступлением, нацеленным на ту же «сенсационность» и содержащим фактические ошибки. Под названием «ГУЛАГ царской России» напечатало в 2001 г. «Сахалин» издательство Эксмо-Пресс. Это же издательство, видимо, откликаясь на упреки в самовольном переименовании книги, но будучи не в силах отступить от «рыночной традиции», в 2008 г. снова выпустило «Сахалин», на этот раз сделав названием книги авторские названия двух ее частей – «Каторга. Преступники». Подлинный произвол по отношению не только к названию, но и к тексту книги воплощает трехтомник, вышедший в 2001 г. в издательстве «Захаров». Проделав различные манипуляции (бессмысленная разбивка на три отдельно выпущенные и нелепо озаглавленные части – «Каторга-1», «Каторга-2» и «Каторга-3», переименования ряда очерков, сокращения текста и даже дописывание за Дорошевича в целях «новой связности»), издатель тем не менее извещает: «Печатается по первому изданию». По сравнению с этим вопиющим самоуправством более прилично выглядят репринтное издание «Сахалина» (Elibron Classics, 2000) и перепечатка издания 1907 г., осуществленная в 1996 г. издательством «Пресса».
[Закрыть].
Сразу же после выхода в издательстве Сытина первого отдельного издания «Сахалина» по специальному правительственному распоряжению книга на некоторое время была изъята из публичных библиотек, запрещалась, как уже упоминалось, ее продажа на железнодорожных станциях и рынках. Но это, как пишет Тулупов, только подстегнуло интерес публики. Впрочем, еще до появления книги «Сахалин» власти весьма нервно реагировали на сахалинские очерки Дорошевича. Гонения на «Одесский листок» были только началом. В феврале 1901 года, в дни сорокалетия отмены крепостного права, Дорошевич выступил с большим очерком «Крепостное право в XX столетии», в котором напомнил, «что есть еще уголок земли русской, где крепостное право не тронуто и цветет во всей его махровой прелести».
Своеобразным героем «Крепостного права в XX столетии» стал старый московский знакомый, бывший владелец типографии и издатель нескольких газет, авантюрист по жизни и убежденный крепостник по натуре Владимир Бестужев. Если в очерке «Свободные люди острова Сахалина» (раздел «Редактор-издатель») Дорошевич дает краткую квинтэссенцию его деятельности – «бил, колотил, драл неистово», то на этот раз он подробно разворачивает картину хозяйничанья и «воспитательной работы» усопшего к тому времени бывшего издателя и смотрителя поселений. Примечательны его монологи, раскрывающие «крепостническую философию»: «Что там ни говори, а крепостное право, оно в сердце еще осталось, в сердце. Веет еще им. Крепостнику жить можно <…> Западу не годится крепостное право, – черт с ним, пусть у них не будет. А у нас опыт доказывает, что полезно крепостное право. Ввести опять!»
Эти откровения и дополняющие их картины сахалинского быта, запечатленные в очерке, опубликованном в «России», были так впечатляющи, что сам военный губернатор Сахалина генерал-майор М. Н. Ляпунов посчитал нужным лично ознакомить Главное тюремное управление со своим «опровержением». Естественно, губернатор «возражает» почти по всем пунктам. «Явная ложь», «чистейший вымысел» – такова основа его аргументации. Не было ни назначения каторжан в услужение чиновникам, ни «забитости и панического страха» у поселенцев «пред начальством». Вообще прибыв на Сахалин «всего через год после посещения острова Дорошевичем», губернатор «не застал жестокого обращения чиновников с каторжными, напротив – каторга была распущена и необходимо было принять меры к восстановлению в тюрьмах внутреннего порядка и дисциплины». Вот раньше «среди начальников тюрем попадались люди жестокие, злоупотреблявшие своей властью, но и тогда подобное обращение было явлением исключительным, и виновные подвергались законной ответственности». Утверждая, что «во всяком случае Дорошевич не мог быть свидетелем подобного обращения», Ляпунов одновременно «не отрицает», «что случаи незаконного обращения встречаются как в настоящее время, так могут встречаться и в будущем». И уж, конечно, вовсе невозможная вещь, чтобы наказанный розгами каторжанин благодарил начальника тюрьмы за «отеческое поучение». «Наглой ложью» считает губернатор «свидетельство Дорошевича, что в бытность его на Сахалине чиновники не только имели любовниц из каторжных женщин, но и держали целые гаремы». И тут же опять «не отрицает», что «в прежнее время действительно злоупотребляли правом держать женскую прислугу и под видом прислуги у холостых чиновников находились любовницы из каторжных женщин». Но «о таких безобразиях, о которых рассказывает Дорошевич», Ляпунову «слышать не приходилось». Правда, если «описываемый Дорошевичем» «случай угощения почтового чиновника с парохода и мог иметь место», то губернатор уверен, что «во всяком случае в качестве угощения предлагалась какая-нибудь проститутка, в числе которых немало из свободного состояния, но ни в каком случае не принудительно назначенная каторжная». То есть «своих» губернатор на утеху местному чиновничеству не отдавал. Ну а ежели проститутка, то тут сами понимаете… Что же касается снимания шапок арестантами при встрече с начальством, то «это служит лишь мерой дисциплинирования каторги». Губернатор уверен, что «Дорошевич в стремлении своем облить сахалинских чиновников грязью перешел всякий предел». Взять того же смотрителя поселений Владимира Бестужева. Признавая, что в целом личность «атамана Бури» (так прозвала его каторга) обрисована «довольно верно», в особенности «при описании необузданности его воли и разного рода злоупотреблений властью», губернатор вместе с тем считал, что журналист «с развязностью прибегает к явной лжи лишь бы придать своему рассказу более пикантный и сенсационный характер». Таковой является, по его мнению, утверждение, что Бестужев умер в приемной генерал-губернатора в Хабаровске. Вполне возможно, что смерть неукротимого авантюриста и крепостника по натуре действительно произошла в хабаровской больнице Красного Креста. Но ложь ли это? Скорее, ошибка, источником которой могли быть сведения, полученные Дорошевичем от кого-то из чиновников. Пытается поймать губернатор журналиста и на такой детали: дескать, не был построен Бестужевым в селе Владимирова дом «для приезжающих чиновников», поскольку сам он вместе с инспектировавшим каторгу в 1898 году начальником Главного тюремного управления А. П. Саломоном останавливался в том же селе «в домах поселенцев». И, наконец, ссылается на то, что еще до его прибытия на остров «Бестужев был устранен от должности, а затем по производстве предварительного расследования, приказом моим от 10 января 1898 г. за № 8 удален от должности и привлечен к ответственности по обвинению его в преступных деяниях». Впрочем, «дело о нем за его смертью прекращено»[683]683
ГАРФ, ф. 122, оп.6, ед. хр.2158, лл.17–18.
[Закрыть].
Что тут скажешь? Возможно, «домик для проезжающих чиновников», который показывал Дорошевичу Бестужев в 1897 году, просуществовал недолго, будучи чем-то эфемерным, чисто «потемкинским» сооружением, развалившимся вскоре, как и многие другие бестужевские «предприятия». А вот что касается мер, предпринятых в конце концов начальством по отношению к буйному смотрителю, то тут Дорошевич ничего не утаил и еще в очерке «Свободные люди острова Сахалина» поведал, что «Бестужев был смещен и отдан под суд»[684]684
Дорошевич В. М. Сахалин. Часть первая. Каторга. С.115.
[Закрыть].
Вероятно, публикация остро-обличительного очерка «Крепостное право в XX столетии» и «опровержение» военного губернатора Сахалина Ляпунова стали причиной возникшего в марте 1901 года в верхах вопроса: а кто пустил на остров этого журналиста? В Главном тюремном ведомстве была подготовлена излагающая историю вопроса «справка», суть которой сводится к изложению уже известных нам документов, начиная с «упреждающего» письма одесского градоначальника Зеленого и просьбы самого Дорошевича разрешить осмотр каторги. Готовивший документ чиновник сделал упор на то, что бывший начальник управления «А. П. Саломон сообщал, что им подтверждается военному губернатору о. Сахалина о безусловном запрещении допускать в места заключения посторонних лиц и в частности г. Дорошевича». Но здесь же, несомненно из желания обезопасить себя, дано и примечание: «Было ли об этом сообщено губернатору о. Сахалина – из дел Главного тюремного управления не видно»[685]685
ГАРФ, ф. 122, оп.6, ед. хр.2158, лл.16–16 а.
[Закрыть]. О том, что разрешение Дорошевичу дал приамурский генерал-губернатор Духовской, к тому времени член Государственного Совета, в «справке» даже не упоминается.
Главное тюремное управление не осталось равнодушным и к выходу книги Дорошевича «Сахалин». В его недрах был подготовлен проект специальной рецензии для журнала «Тюремный вестник». По сути это вполне оптимистический отчет о состоянии дел на Сахалине, призванный дать отпор изображению «главным образом мрачных и отрицательных сторон сахалинской каторги и ссылки» в книге Дорошевича. Любопытно, что, перечисляя в самом начале посвященные Сахалину работы юрисконсульта министерства юстиции Д. А. Дриля, А. П. Чехова, народовольца И. П. Миролюбова, французского автора Поля Лаббе, автор «проекта» подчеркивает, что «все перечисленные сочинения <…> по фактическому содержанию своему более или менее сходны, различаясь лишь по тону, направлению и форме». Совершенно очевидно, что, несмотря на «различия», книга Дорошевича выбивается из этого ряда и потому, по мнению того же автора «проекта», требует определенной реакции. Надо сказать, что анонимный автор избрал характерный бюрократический метод полемики: нигде не опровергая конкретные критические утверждения и примеры из книги «Сахалин», он главным образом занят оправданием Сахалина как «места отбывания высшего уголовного наказания» при всей неудовлетворительности «во многих отношениях» его «современного состояния». Естественно, приводятся многочисленные примеры заботы высшей власти и в частности особой комиссии под председательством сенатора Шмемана, поставившей «целый ряд вопросов», связанных с улучшением быта каторги. Соглашаясь с тем, что «наиболее тяжелое впечатление на читателя производят, без сомнения, те места книги г. Дорошевича, в которых он описывает наказания, коим подвергаются на острове преступники, и положение женщин и детей», ведомственный рецензент утверждает, что эти наблюдения «не соответствуют действительности». И тут же говорит о приостановке приговоров о телесных наказаниях ссыльных, а также о том, что в Государственный Совет должен быть представлен разработанный в Министерстве юстиции «законопроект об отмене тяжких телесных наказаний (плети и лозы), прикования к тележке и бритья половины головы».
