Текст книги "Сыновний бунт"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

X

Когда, в какой час и в какой день пришла к Ивану Лукичу Книге слава, сказать точно нельзя. Когда именно, в какой год Иван Лукич обошел всех председателей и вырвался вперед и когда именно его известность выбралась за околицу Журавлей и разошлась, как расходятся круги на воде, не только по всему Ставрополью, а и по всей стране, наверняка тоже никто не знает, даже и сам Иван Лукич.

Дело в том, что и слава и известность пришли к нему исподволь, постепенно, как незаметно наступает, скажем, рассвет. За высокий урожай зерновых ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда и на его груди засверкала золотая звездочка. Годом, позже избиратели, проживающие в Грушовском и Изобильненском районах, избрали председателя колхоза «Гвардеец» своим депутатом в Верховный Совет. Иван Лукич все это принял как должное. Стал чаще обычного ездить в Москву, побывал и за границей. На собраниях и митингах Иван Лукич сидел в президиуме и выступал с речью: все это его уже не удивляло и даже не радовало. Привык и к почестям, и к уважению, и к рукоплесканиям, и к горячим рукопожатиям. В это время о сыне Иване думал редко, и все же думал.

Иван все ещё не возвращался домой, по-прежнему писал редко, только матери. Иван и злил и огорчал. Оставаясь наедине с собой, Иван Лукич думал о том, что теперь можно бы вступить в партию – это была его давняя мечта. Близкие его друзья, восторгаясь успехами Ивана Лукича, советовали ему вступить в партию. «Дорогой Иван Лукич! Сколько можно ходить в беспартийных? Ведь ты же настоящий беспартийный большевик». Иван Лукич улыбался и кивал головой: да, он с этим согласен. «Надо ещё, друзья, подготовиться. Душой я всегда был и буду с партией». Он понимал, что даже теперь, когда стал и Героем Труда и депутатом, на партийном собрании его непременно спросят о том, как и за что побил сына. Ему же не хотелось не только говорить об этом на собрании, но даже вспоминать. Второй год в ящике стола лежали анкета и автобиография, в которой он подробно описал свою жизнь, службу в армии, работу в МТС.

Могут, и не без резона, сказать: то, что Иван Лукич до сих пор не решился вынуть из ящика стола анкету и автобиографию, есть дело его совести. Но если человек сделал артельное хозяйство богатым, а жизнь колхозников зажиточной, на работе председателя так прославился, что ему подражают, у него учатся, то тут следовало бы рассказать об этом поподробнее – от первого собрания, на котором родился «Гвардеец», и до наших дней; показать, как Иван Лукич этого добился и какие у него встречались препятствия и трудности… Что и говорить, тема сама по себе большая и важная, но в задачу автора в данном случае не входило шаг за шагом показывать рост и развитие экономики укрупненного колхоза. Приезд в Журавли молодого архитектора – сына Ивана Лукича, и рассказ о том, что произошло в Журавлях после приезда в село Ивана-младшего, – таков сюжет нашего повествования.

Тем же читателям, которые хотели бы видеть живой портрет Ивана Лукича, хочется сказать, что описать нашего героя таким, каким он есть в жизни, чрезвычайно трудно. Кистью на полотне или при помощи кинокамеры, возможно, и удалось бы более полно изобразить его внешний облик; более выпукло показать, скажем, его усатое, грубо скроенное лицо и его стройную походку, а также его излюбленную езду на мотоцикле… Если же описывать пером, то, как ни старайся, а все одно какая-то существенная сторона его характера останется незамеченной, а какой-то важный факт из жизни будет упущен, и нас могут упрекнуть в недобросовестности.

Было бы очень хорошо, если бы те читатели, которым доведется побывать на Ставрополье, заехали хотя бы на один день в Журавли и лично повидали бы Ивана Лукича Книгу. Можно поручиться: не пожалели бы. В Журавлях, к слову сказать, есть отличнейшая гостиница, с номерами и с рестораном. Вас там ласково встретит тетя Даша, мастерица жарить на подсолнечном масле серебряного карпа и печь блины. Так что всякий приезжий найдет в Журавлях и чистую постель, и вкусный обед, и любезную хозяйку. И если вы спросите: «Кто построил в Журавлях такое удобное жилье?» – тетя Даша не без гордости ответит: «Как кто? Разве вы ещё не знаете? Наш Иван Лукич Книга! Для чего? Как для чего? Разве вы ещё не знаете? А для человеческого удобства! Разных людей зараз в Журавли сколько заезжает! А где им переночевать? Где им покормиться, отдохнуть?»

Если же по каким-либо непредвиденным обстоятельствам дорога ваша пройдет мимо Журавлей, не огорчайтесь. Заезжайте в любое село или в любую лежащую за Недреманной кубанскую станицу и так, ради интереса, загляните в какую хотите хату – облюбуйте на выбор. На пороге появится с виду мрачный хозяин. Потому мрачный, что он ещё не знает, кто к нему пожаловал и по какому такому делу. Вы же, не обращая внимания на вид хозяина, без лишних слов спросите:

– А скажи, любезный, кто тут у вас самый видный человек?

И хозяин, озаряя вас обворожительной улыбкой, ибо он уже догадался, по какому делу к нему пришли и о ком его спрашивают, не моргнув глазом ответит:

– И скажу! А почему не сказать? Ить все же знают, что это есть журавлинский Книга Иван Лукич. Почему журавлинский? А потому, что есть ещё один Книга – тот из Вросколесски и по имени Федот. Ну, куда там Федоту Книге до Ивана Книги! Как небо и земля!

На этом вы не останавливайтесь. Заходите в соседнюю хату. Тут вы услышите:

– И вы интересуетесь Иваном Лукичом Книгой? Теперь им все заинтересовались. Жизни ему нету от разных корреспондентов, фотографов. Даше эти, что комедии сочиняют, тоже приглядывались к Ивану Лукичу. Всем стал нужен. Как что – в президиум его, на самое видное место, или в депутаты, или в герои… А вы спрашиваете, знаю ли я Книгу. Смешно, даже обидно! Ивана Лукича Книгу и не знать! Да он мне, помимо всего прочего, кумом доводится. Ивана, его среднего сына, знаете? Мой крестник. И зараз частенько Иван Лукич бывает у меня и так, знаете ли, по-родственному, советуется, как и что. Ну как, спрашивает, Мефодий Кириллович, мне дальше двигаться? На рысях или вскачь? Ну, конечно, что могу, то и подскажу. Он слушается, вникает. Разное о нем люди балакают. Многих завидки берут: умеет Иван Лукич вершить колхозное дело, умеет! Из ничего вырос тот «Гвардеец», вырос на чистом, голом месте, да ещё поднялся и полетел как на крыльях. И вы думаете, на каких таких крыльях долетел «Гвардеец»? Да на утиных! Более миллиона тех крыльев – сила! Вот он и парит на них, как орел!

В третьей хате к уже известной характеристике прибавятся и такие лестные слова:

– Ну что вы! Иван Лукин – мужик бедовый, из тех, из двужильных! А какой отличнейший хозяин, поискать такого надобно, только не найдешь и со свечкой! Нам бы такого председателя… Только где его взять? На дороге не валяются. Проще сказать – талант! И кто мог подумать, что в Журавлях появится на. свет такой самородок? То, бывало, заигрывал со вдовушками, выпивал, на гармошке нарезывал разную музыку, тракторами рулил. Нынче и остепенился, и рулит колхозом, и ещё как рулит: залюбуешься!

Если же вы, оставив села и станицы, обратитесь, скажем, к работникам Армавирского мясокомбината, то услышите:

– Иван Лукич Книга – это что! А вот кабаны из Журавлей – вот это да! Два раза в год – в январе и в июле – прибывают они к нам. Впереди, на «Волге», едет сам Иван Лукич Книга, а следом тянется вереница грузовиков. В кузовах, как в ящиках, кабаны – один в один, как на подбор! Рессоры садятся от тяжести. А какие то кабаны! Какой откорм! Залюбуешься!

Загляните мимоходом и на лесной склад, тот, что раскинулся вблизи железнодорожной станции Отрадо-Кубанка. И там знают Ивана Лукича Книгу, и там вам скажут:

– Ну, какой тут может быть разговор? Иван Лукич Книга – герой! И до чего же жадный насчет строевого леса! Вся Архангельская область не может его насытить. Только подавай ему то доски, то столбы. Сорок вагонов древесины увез – в этом месяце, и все ему мало. Обновляет журавлинские хутора, и ещё как обновляет!

И так повсюду. У кого ни спроси, к кому ни обратись, всюду Иван Лукич Книга известен, везде он на виду. Что тут скажешь, слава!

XI

Теперь можно вернуться к Ивану-сыну. У него было время, поджидая попутную машину, и умыться холодной, как из-подо льда, водой, и поесть хлеба с колбасой, и вволю налюбоваться потоком, который так бурно летел по концевому сбросу, что водяная, позолоченная солнцем пыль да прохладный, как из ущелья, ветер поднимались над ним. Изредка Иван поглядывал на небо. Было оно удивительно синее и чистое. Солнце высоко стояло над степью, и уже было душно. Пора бы снова в путь-дорогу, а грузовики, гремя и пыля на дорогах, как на грех, катились решительно во все села, но только не в Журавли. Иван терпеливо ждал оказию, с грустью поглядывал на холмы, через которые извилистым пояском перекинулась дорога. Думал о том, что ещё вчера, когда заехал в Грушовку, он мог бы позвонить отцу и попросить у него машину, и вчера же был бы в Журавлях…

Не позвонил… А почему не позвонил? Может, побоялся, что Иван Лукич откажет? Нет, этого не боялся. Не захотел, погордился. Вот как это было. Вчера, когда Иван зашел в райком, улицы Грушовки были пусты и душны. День выдался сухой, знойный, жара не спадала даже к низкому полдню. Горизонт за селом был окутан красноватой дымкой, в высоком небе, как и сегодня, ни ветерка, ни тучки. Окна в хатах запечатаны либо ставнями, либо камышовыми матами. Если по улице проносился грузовик, беда! Вздымалась такая бурлящая, рыжего оттенка, туча, что не было видно не только хат, но даже солнца.

К счастью, с наступлением лета грузовики в Грушовке появлялись сравнительно редко, гуляли по степным дорогам. Чаще село навещали легковые, То, глядишь, пропылил «газик», парус на нем так выцвел, что трудно сказать, какого он стал цвета. Или появлялся «Москвич», пепельно-сизый, будто беднягу весь день обсыпали золой. А вот промчалась знакомая «Победа», хвост пыли протянулся через всю Грушовку. Это Скуратов вернулся из поездки по колхозам и заглянул в райком. ещё утром, покидая Грушовку, Скуратов пообещал заведующему учетом Нечипуренко, что к вечеру непременно вернется и подпишет документы на тех коммунистов, которые вновь прибыли в район. Затем ему нужно было заскочить домой, умыться, закусить, малость передохнуть, а в ночь мчаться в Ставрополь: к девяти часам вызывали в крайком.

Ставни в кабинете были закрыты, и из щелей в полумрак ниточками сочился свет. Воздух стоял спертый, тяжелый, пахло застаревшим табачным дымом. «Какой, оказывается, устойчивый запах! Накурили ещё в ту пятницу, когда последний раз заседали, и никак эта пакость не может выветриться», – подумал Скуратов и распахнул окна. Солнце, уже коснувшись грушовских крыш, ослепило, залило ярчайшим светом всю комнату. Повеяло свежим теплом. Скуратов хотел позвать Нечипуренко, а он уже стоял у стола, раскрыв знакомую синюю папку. Рубашка на нем была просторная, из легкой саржи, подхвачена матерчатым пояском. Нашивные карманы были забиты какой-то бумагой. Несвежее, со свисающими щеками лицо было гладко выбрито и выражало готовность исполнить любое указание и ответить на любой вопрос.

– Могу, Степан Петрович, доложить, – сказал Нечипуренко приятным голосом. – Пополнение небольшое – два товарища, да и то один желает стать на учет временно. Подпишите эти бумаги, а ежели хотите побеседовать, то новопри бывшие тут, в райкоме, поджидают. – На столе появились пузырек с тушью и ручка с острым, ещё, не испачканным пером. – Лично я весь день с ними беседовал. Все уточнил, все перепроверил и могу заявить: по натуре очень разные товарищи. И по возрасту и вообще. Один – безусловно положительный, другой – явно отрицательный.

– Как это вам, Кузьмич, удается так сразу распознать человека? – спросил Скуратов.

– Опыт, тренировка. Взгляну на анкету – и сразу вижу. Тут же смотрю, какой партстаж, есть выговор или нет выговора, и вообще узнаю по разговору. Положительного человека сразу видно. Он не крикливый, не нервный, умеет терпеливо ждать, а в разговоре завсегда приятный, обходи тельный. Отрицательный – это же выскочка, критикан, терпения никакого, все ему вынь да подай, а в разговоре – одна насмешка…

– Внешние приметы, Кузьмич, – это ещё не главное, – возразил Скуратов. – Есть ещё у человека душа…

– Душа, верно, имеется, точнее сказать, сердце, – не очень охотно согласился Нечипуренко. – Вот взгляните лучше сами. Евдокимов Петр Саввич. Поступил бухгалтером на нефтебазу. В человеке ни сучка, ни задоринки. Пожилой, семейный, выговора не имел и не имеет, партстаж – восемнадцать годков. Прибыл к нам из Невинномысска. А какой приятный в разговоре человек! А какая тактичность, культурность! Сам мне сказал, что если вы сильно заняты и не можете с ним побеседовать, то он охотно подождет. Второй же непременно желает с вами говорить. Сказал, что из райкома не уйдет, пока вас не дождется. Коммунист ещё молодой, а гонора хоть отбавляй… По специальности архитектор. И к тому же, Степан Петрович, – тут Нечипуренко взглянул на дверь и понизил голос до шепота, – к тому же этот архитектор не кто иной, как сын Ивана Лукича…

– Да неужели? – удивился Скуратов. – Иван, значит, вернулся?

– Вернулся… Но ещё неизвестно, по какому делу он едет в Журавли, – продолжал Нечипуренко. – Я выпытывал, молчит. Что у него на уме, неведомо.»

– Ивану Лукичу звонил? "~

– Об отце и слушать не желает. – Почему?

– Да кто же его знает. – Нечипуренко развел руками. – Так что, Степан Петрович, надо нам подумать, как быть с этим сынком.

– Как быть? – Скуратов взял документы Ивана Книги, посмотрел на фотокарточку. – Приглашай молодого Ивана Книгу.

Нечипуренко вышел, не прикрыв дверь. Через минуту, заметно волнуясь, вошел Иван. Скуратов посмотрел на него. Перед ним был вылитый Иван Лукич Книга. То же скуластое лицо, тот же хмурый, неласковый взгляд и те же каштановые, падающие на уши волосы. Правда, глаза, смело смотревшие на Скуратова, были не карие, как у Ивана Лукича, а голубые, будто слегка подсиненные, и на широкой губе не видно так хорошо всем знакомых усов. Скуратову казалось, будто это сам Иван Лукич каким-то чудом сбросил со своих плеч лет тридцать. Скуратов протянул Ивану руку и не мог удержать улыбки. Ему хотелось обнять этого парня с тонкой, как у горца, талией и сказать: «Ты ли это, Иван Лукич? И как это тебе удалось помолодеть?»

Не обнял, а только пожал руку и сказал:

– Ну, Иван Книга-младший, подходи поближе, садись.

Иван подсел к длинному столу, покрытому кумачовой, в застаревших чернильных пятнах скатертью. Скуратов стал расспрашивать Ивана, в каких краях тот побывал и что намеревается делать в Журавлях. Иван протянул Скуратову сложенный вдвое пакет с письмом директора института. Точно такой же пакет лежал у него в кармане на имя Ивана Лукича. В обоих письмах содержалась просьба о том, чтобы будущему архитектору, студенту-дипломнику, едущему выполнять дипломную работу в родное село, были оказаны помощь и поддержка.

– Это хорошо, что будущий зодчий решил поразмыслить над тем, какими должны стать Журавли, – сказал Скуратов. – И мы, Иван Книга, поможем… А известно ли тебе, что Журавли теперь уже не те, какими ты их знал?

– Известно, поэтому-то я и приехал.

– О заслугах отца тоже слыхал?

– Этим, скажу правду, не интересовался.

– Напрасно. Твой отец потрудился здорово, и тебе это надобно помнить. – Скуратов хмурил брови. – Или все ещё обиду таишь на отца?

– Нет, я не в обиде. Вы, наверное, знаете, я тогда заступился за мать, а отец на меня обозлился. Но все это давно зажило и зарубцевалось. – Улыбка чуть тронула обветренные губы Ивана. – От вас ничего не утаю. Я не думал возвращаться! Сперва, когда ушел из Журавлей, работал на строительстве Каховской ГЭС, затем был в армии, после армии поступил в институт, и Журавли как-то незаметно забылись. Но когда подошло время выбирать тему для дипломной работы, я почувствовал: Журавли снова мне близки, они родные мне. Я много думал о Егорлыке, о кубанской воде, и, верите, так меня потянуло в родные края, что трудно это передать словами. И я твердо решил в своей дипломной работе показать, какими должны быть Журавли в ближайшем будущем. В институте меня поддержали партбюро, директор, мой профессор, и вот я дома… И ещё скажу вам: если мне, как будущему архитектору, суждено сделать что-то хорошее, то сперва я сделаю это хорошее для своего родного села. Разве мое желание трудно-понять?

– Не трудно, не трудно, – согласился Скуратов, подойдя к открытому окну. – А почему бы тебе не поехать в «Россию»? Село Ново-Троицкое знаешь? Так вот в Ново-Троицком есть колхоз «Россия», не хуже «Гвардейца». Земля «России» рядом с «Гвардейцем», и Журавли и Ново-Троицкое лежат на берегу Егорлыка. Председатель в «России» Илья Фомич Игнатенков – душа, а не человек! И молодой, твоих лет… – Почему же я должен ехать в Ново-Троицкое? – Иван сдвинул плечи. – Не понимаю.

– Да потому, что Илья Игнатенков как раз задумал обновлять Ново-Троицкое и давно уже подыскивает энтузиаста-архитектора. Так что твой приезд как нельзя кстати. Поезжай, Иван, в «Россию», не пожалеешь! Ну как? Сейчас позвоню Игнатенкову, и он мигом пришлет машину.

– Нет, Степан Петрович, в Ново-Троицкое я не поеду.

– Почему же такой решительный отказ?

– Хотя бы потому, что Журавли – мое родное село. – И снова обветренные губы Ивана тронула улыбка. – И хочется мне увидеть Журавли обновленными, помолодевшими и чтобы мои односельчане жили не так, как они жили раньше и ещё, к сожалению, живут сейчас. Так что я поеду в Журавли.

– Обновить Журавли – дело похвальное, но нелегкое, – заметил Скуратов. – Тут нужны и деньги, и время, и строительные материалы…

– Знаю, но надо же когда-то начинать.

– Верно, начинать надо. – Скуратов поднялся. – Как же ты доберешься в Журавли? Сейчас позвоним Ивану Лукичу. Старик обрадуется и сам за тобой приедет.

Скуратов снял телефонную трубку, а Иван, смущенно улыбаясь, положил свою широкую, с мускулистыми длинными пальцами ладонь на рычажок и сказал:

– Не надо. В Журавли дорогу ещё не забыл.

– Ну, желаю удачи! – Скуратов протянул Ивану руку. – В Журавлях зайди к Закамышному – секретарю парткома «Гвардейца». С ним и держи связь и нас не забывай. Если нужна будет помощь, звони, заходи.

Иван пообещал и звонить, и заходить, и подружиться с Закамышным и вышел. «Архитектор в Журавлях – первая ласточка, – думал Скуратов, подойдя к окну и глядя на шагавшего по улице Ивана. – Как Иван Лукич встретит эту «ласточку»? Забылась ли давняя обида? У сына, видать, ещё побаливает сердце, звонить отцу не запотел. Нет, не в Журавли лететь бы этой «ласточке», а в Ново-Троицкое, к Игнатенкову. Это же как раз тот человек, которого Игнатенков так разыскивает. Можно сказать, сам заявился, будто чуял, а понять меня не смог или не захотел. И все же хорошо бы их познакомить. Надо как-нибудь при случае повезти младшего Ивану Книгу в Ново-Троицкое, к Игнатенкову…»

В дверях появился Нечипуренко.

– Побеседовали, Степан Петрович?

– Да, поговорили.

– Ну, и как он?

– Ничего… Парень с характером.

– А я вам о чем докладывал? Я его сразу раскусил. Евдокимова приглашать?

– Да, пусть войдет.

XII

Попутный грузовик наконец-то подхватил Ивана и умчал по дороге в Журавли. Снова загремел кузов и завихрилась под колесами пыль; снова встречный ветер упруго хлестал в лицо и снова остановка – возле Егорлыка. Грузовик запылил дальше, на село Красное, а Иван поставил чемодан у берега и огляделся. По ту сторону под жарким солнцем лежали Журавли. Из-за Егорлыка дорога выходила на мост, новый и такой же непривычный здесь, как и река, через которую перешагнули его железные фермы. Девять лет тому назад здесь лежал низкий и шаткий мосток, изрядно побитый колесами, не было и той высоченной, из красного кирпича трубы, что одиноко торчала по ту сторону села, не было и тех низких, как сараи, строений, что со всех сторон обступили трубу. «Кирпичным заводом обзавелись, – подумал Иван. – Это хорошо, кирпич всегда нужен, а глина там отменная…»

Иван поднялся на мост. Рядом, в ста шагах от берега, начиналась главная улица, собственно центр Журавлей. От этой улицы во все стороны, и вкривь и вкось, разбежались переулки, теснились без всякого порядка хаты с земляными, поросшими бурьяном крышами, лепились один к другому сарайчики, курнички, стожки сена и скирды соломы, желтели глиняные изгороди, сильно размытые и поклеванные дождями. Хатенки были побелены известью ещё весной, по стенам тянулись рыжие потеки, будто следы застаревших слез. Среди этих неприветливых земляных строений Иван увидел молельный дом – приземистую хату с железным ржавым крестом на горбатой черепичной крыше. И как только взглянул на угрюмо черневший крест, вспомнил письмо матери. Она писала, что недавно в Журавли прибыл новый поп, «и знаешь, Ваня, кто этот поп? Твой школьный друг Сенька Семилетов…» И тогда, читая письмо, и теперь, глядя на горбатую кровлю с крестом, Иван не мог представить себе попом того Сеньку, с которым бегал в школу и частенько схватывался «на выжимки». Это была их любимая борьба. Во время перемены или до начала урока они обнимали друг друга чуть повыше поясницы и начинали «выжимки». Вокруг собирались школьники, слышались крики, смех, подзадоривания. Друзья топтались на месте и «жали» до тех пор, пока чья-то спина не выдерживала и один из них поджимал ноги и валился на землю. Семен был худ, костист и упруг, и Ивану стоило немало сил, чтобы «переломить» жилистую спину друга. Последний раз они испробовали силы в школе на выпускном вечере, в ту самую ночь, когда Иван, спасаясь от отцовской плетки, бросился в Егорлык. Верх тогда одержал Семен. Иван, бледный и злой, пожал руку Семена и сказал:

– Это, Сеня, ещё не все! Возможно, скоро мы разъедемся. Но когда доведется нам встретиться, то первое, что мы сделаем, поборемся «на выжимки». Согласен?

– Идет! – гордо ответил Семен, тяжело дыша. – Согласен! Только, по всему видать, не скоро наступит наша встреча…

И вот, кажется, она и наступила. «Но бороться с попом как-то неудобно, – думал Иван, стоя на мосту и глядя на хатенку с крестом. – И как все это могло случиться? Семен Семилетов – журавлинский поп? Смешно! Был парень как парень, и на тебе – поп…»

Отсюда, от моста (особенно в солнечную погоду), Журавли и в самом деле напоминали стаю серых журавлей, которая летела-летела степью, а потом приморилась и задневала на берегу Егорлыка. И вожаком этой журавлиной стаи был красный, из отлично выжженного кирпича двухэтажный дом с колоннами и радиомачтой, с цинковой крышей и вылинявшим флагом. Здание было поставлено на холме, на егорлыкской круче, так что издали, когда Журавли ещё скрывались за горой, крыша, белея цинком, уже маячила перед глазами. «Без меня вырос этот великан, – подумал Иван. – И какое неуклюжее сооружение! И к чему эти колонны? Закрыли собой полсела, и человеку, который на них смотрит, как бы говорят: ох, как же нам стыдно возвышаться на егорлыкской круче!..»

Тоскливо смотрел Иван на родное село. Ехал, радовался, а взглянул – на сердце тоска и боль. Эх, Журавли, Журавли, как же вам ещё далеко до того, чтобы люди по праву назвали вас красавцами! И эти рыжие колонны ровно ничего не изменили, они только прикрыли собой хатенки, заслонили, как плечами, и покатые из глины кровли, и подслеповатые оконца. И никто ещё не задумался над тем, чтобы и улицы и строения привести в какой-то порядок, чтобы Журавли стали похожи если не на рабочий поселок, то хотя бы на кубанскую станицу, одну из тех, что в зеленом убранстве лежат за Недреманной. Почему бы в Журавлях не построить красивые дома с палисадниками и почему бы не зеленеть селу в кущах садов, таких густых, что даже вблизи не разгадаешь, село это или лес?.. Ничего этого нет. Журавли как стояли, так и стоят. И хотя кубанская вода – вот она, рядом с хатами, а что изменилось? Попрежнему нет в Журавлях ни садочка, ни деревца. «Вот уже сколько годов гремят Журавли!.. Может, этот «гром» слишком преувеличен? Даже о зелени никто не подумал. А какими бы красивыми стали Журавли, если бы и главную улицу и переулки укрывали ветки деревьев, пусть не густые и пока ещё невысокие, и в зелени их виднелись бы не рассеянные по берегу хатенки, а настоящие двухэтажные дома».

Ничего этого не было, и Ивану стало грустно до слез. Он не мог понять: почему кубанская вода, придя к журавлинским берегам, не принарядила Журавли? Почему на солнцепеке, как бывало и прежде, жарилось совсем голое село? Лишь изредка сиротливо торчали акация или куст гледичии – деревца чахлые, болезненные, лист на них не зеленый, а пепельно-серый, под цвет кизяковой золы. «Эх, Журавли, Журавли, как же вы милы моему сердцу и как же вы неприглядны! – думал Иван, стоя на мосту. – Видно, и кубанская вода не смогла принарядить вас в зелень и сделать молодыми и красивыми. А может, сами люди того не пожелали? Не захотели ни садочков, ни палисадничков? Нет, люди в том не повинны. По всему видно, батя мой позабыл об этом».

Размечтался и не заметил, как на мосту появилась девушка. Она была в синем трикотажном купальнике, влажные короткие волосы зачесаны назад, и в них, на затылке, торчал гребешок. Девушка была так стройна и так красива, что Иван, глядя "на её ещё не просохшие, озябшие плечи, хотел было опросить, кто она и откуда появилась. И не решился. А девушка в синем купальнике, не замечая Ивана, прошла по мосту, оставляя на пыльных досках мокрый след своих быстрых ног. По-мальчишески проворно взобралась на перила, секунду постояла, доверчиво улыбнулась Ивану (или ему показалось, что она улыбнулась именно ему), затем взмахнула руками и синей птицей полетела в воду; и только милая её головка с гребешком зачернела на волнах.

«Да, смелая девушка! – подумал Иван. – Чья она такая?..»

Возле моста купались дети, подростки. Возбужденно-крикливая ватага запрудила весь берег. До черноты загорелые, они купались азартно, почти не вылезая из воды, словно боясь, что Егорлык вдруг пересохнет, как это не однажды случалось прежде. Каждый мальчуган и каждая девчушка старались показать перед другими свою смелость и ловкость. Прыгнуть с невысокой глиняной кручи было делом простым и обычным. Ребята гурьбой бежали к берегу и, вытянув руки, бросались в воду, головой вниз, как лягушата. Радуясь тому, что река так легко уносила их мимо своих хат, они с криком и писком уплывали под мост и дальше, к камышам.

Те мальчуганы, что постарше и посмелее, прыгали не с кручи, а с моста. Но пока на мосту стоял незнакомый мужчина с чемоданом и плащом в руке, даже отъявленные смельчаки не решались показать свою удаль. И только после того, как девушка в синем купальнике взошла на мост и прыгнула, два подростка, очевидно самые отчаянные, показались на мосту. Лица у них были опалены солнцем, носы шелушились так обильно, как шелушится только спинка ящерицы во время линьки. Намокшие глаза сузились и жарко блестели. Давненько не видавшие ножниц чуприны выгорели и были зачесаны назад – нет, не гребенкой, а струей воды.

– Дядя, а можно нам сигануть?

Иван вспомнил свое детство, не знавшее ни воды, ни моста, и невольно улыбнулся.

– И не боитесь? – спросил он. – Высоко же!

– Хо! Чего придумал!

– Чего ж тут страшного?

– Когда же вы научились плавать и прыгать? – поинтересовался Иван, с завистью глядя на прыгунов. – Реки-то у вас раньше не было!

– Почему не было? – удивился мальчуган. – Была! Всегда была!

– Сколько мы помним, – пояснил второй, – вода все время течет и течет.

– Значит, не много вы помните… Вот в чем тут дело!

– А плавать мы с детства умеем.

В это время девушка в синем купальнике вышла на берег. Направляясь к мосту, она на ходу, подняв руки, с которых стекала вода, гребешком причесывала спутанные водой волосы.

– Ребята, а кто эта девушка? – спросил Иван.

– А вы её не знаете?

На облупленных лицах мальчуганов выразились и удивление и даже испуг.

– Не знаю, – чистосердечно признался Иван.

– Ну, как же! – Ребята рассмеялись. – Вы нас обманываете! Это же Настенька Закамышная! Да её все Журавли знают.

Мальчуган недосказал. Его точно пружиной подбросило, и он кувырком улетел за перила. Следом кинулся и второй, успев крикнуть: «Настенька сюда идет!» Под мостом в жарких лучах искрами вспыхнули брызги, и мокрые чубы понеслись, закачались по реке. «Какие молодцы! – подумал Иван. – Даже завидки берут. Настоящие сорвиголовы! Помню, мы такими не были. Нам-то не только прыгать с моста, а ноги помыть нечем было. Эх, что значит вода! Какую смелость у детей рождает!»

Иван ещё раз взглянул на Настеньку, которая зашла в воду и, плескаясь, искоса поглядывала на мост.

«Ну, пора мне к бате. – Иван вздохнул. – Пойду! Смелее, Иван…»