Текст книги "Сыновний бунт"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)
VIII
Стояла поздняя дождливая осень. С востока, не переставая, неделю кряду дул ветер, и мохнатые, рваные тучи нескончаемо тянулись и тянулись на запад. Там они вставали темно-синим заслоном, а небо было хмурое, низкое. Блекло-серые, мокрые стлались поля. Отчетливо, свежо рисовался лоскут пахоты, а над ним пролетала стая грачей, и были они мокрые и такие же черные, как и пахота. Моросило. Холодно стекленела вода в колеях. Мотоцикл, на котором горбился Иван Лукич, то разрезал калюжины, то скользил и катился рывками. Часто ездоку приходилось ногами опираться о скользкую, укрытую лужами дорогу и помогать колесам.
Особенно трудно было двигаться в том месте, где дорога поднималась на бугор. И когда внизу, в сизой пелене дыма, показалась Грушовка, большое районное село, Иван Лукич свернул на обочину и покатил по росистой и чистенькой толоке.
У подъезда двухэтажного дома поставил забрызганный водой и грязью мотоцикл. Машина была горячая, от нее валил пар, как от резвой верховой лошади после скачек. О железную скобу у входа Иван почистил сапоги, расстегнул куцый, подбитый заячьим мехом, забрызганный сзади пиджак, смахнул ладонью горячий пот со лба. По сырой, сильно загрязненной лестнице поднялся на второй этаж и тут же, в коридоре, встретил Скуратова.
– По твоему вызову явился, Степан!
– Без вызова не мог заглянуть?
– Собирался было приехать и без вызова, но не успел.
– Плохо собирался. – Скуратов открыл дверь. – Ну, заходи, вояка! Садись… Вот сюда, поближе к столу. – Угостил Ивана Лукича папиросой. – Ну, что ты там натворил?
– Ничего такого. – Пот обливал багровое лицо Ивана Лукича. – Я не знаю, что тебе наговорили.
– Кто тебе, гвардеец, позволил самочинно объединять колхозы, да ещё и митинги проводить? – сердито спросил Скуратов. – Кому нужна эта твоя кустарщина? Мог бы приехать посоветоваться. Бригадир ты хороший, это всем известно, но зачем же самочинствовать?
Иван Лукич курил и смотрел в окно, на темную от сырости крышу магазина, на залитую водой улицу. Он знал, по какому делу пригласили его в райком, и готовился к этой встрече. Но теперь, когда он слушал упреки Скуратова, в голове его вдруг не осталось и следа от тех мыслей, которые все эти дни жили в нем. Пропали и те заранее обдуманные и приготовленные слова, которые он дорогой повторял много раз, готовясь к разговору со Скуратовым. Тогда ему казалось, что вот он подойдет и запросто, как другу, скажет, что журавлинские колхозы-малютки, земли которых он много лет обрабатывал, надо объединить. Мысленно он не раз повторял слова о том, что все семь колхозов «не хозяйства, а горе горючее»; «немощные они, на ноги не могут встать… А почему не могут? Силенки маловато». Теперь эти заранее обдуманные слова куда-то исчезли. Иван Лукич курил, думал, и на лбу его, покрытом испариной, легли морщины.
– Можно мне пример привести? – Иван Лукич ладонью вытер мокрый лоб. – Только один…
Скуратов кивнул головой, что-то записывая на листе бумаги.
– Допустим, на гусеничную машину какой-то дурак так, ради смеха, приспособил малолитражный моторчик. Что из этой затеи могло получиться? Один смех и грех… Посуди сам, Степан, моторчик тот заработает, шум и гарь от него пойдет, потому как есть же в нем сгорание, а только гусеницы с места не сдвинутся. Почему? Утверждаю, как механизатор: не та мощность! Вот этой-то мощности и не хватает нашим колхозишкам. Сколько годов не тянут и не везут. А ежели мы их малые силенки соединим да соберем в один кулак, то и получится как раз такая сила, какая требуется, и гусеницы пойдут… Выход один: надо менять мотор! Или, к примеру, возьми малые реки. Ежели соединить их в одну, – это же море! Сразу вода выйдет из берегов…
– А скажи, Иван, – заговорил Скуратов, с улыбкой глядя на друга, – не может у нас так получиться, что и мотор заменим и речки соединим, а бедность как была, так и останется?
– Вполне может быть.
– Так что же нужно?
– Уметь наживать богатство. Ведь оно само по себе в карман не придет, его надобно взять трудом. – Иван Лукич стоял, стройный, с красивыми пшеничными усами. – Рубль, как я понимаю, при коммунизме умрет, но при нынешней нашей жизни без рубля нельзя, и рубль надо суметь и сберечь и приумножить. Правильно я понимаю? И ещё нам нужно наш труд заранее планировать. Без плана нельзя… А разве нынешние наши председатели печалятся о рубле? Хозяйство ведут без плана – куда кривая вытянет. В завтрашний день не заглядывают. Урожаи зерновых низкие. Это же горе, а не урожаи. Животноводство в упадке. Почему бы не завести свиней? Отрасль сильно доходная. И надо вырастить столько кабанов, чтоб их круглый год можно было возить на мясокомбинат. Или взять птицу. Да у нынешних хозяев даже кур нету. Почему бы не расплодить уток? Воды у нас зараз много, добрая половина Кубани к нам устремилась. Да и не тысячу уточек пустить на воду, а тысяч сто – вот это доход! В птице хранятся колхозные рублики, и их надо суметь взять. Или завести фермы молочного скота. Только не такие, какие есть на хуторах, двадцать коровенок, да и те не породистые – истинно козы! Нужны настоящие фабрики молока, голов этак на триста, да чтобы коровы были молочные. Это тоже рубли, и какие! А огороды в пойме Егорлыка? А бахчи? Капуста, помидоры, картошка, лук, чеснок, и все это можно продать в городе… А кукуруза? Почему мы о ней забыли? Это корма, и какие! ещё посадить тыкву, свеклу, и будет молоко и мясо… Особо скажу о людях – без них не разбогатеть. Не мы, руководители, увеличиваем богатство, а колхозники. Но чтобы они трудились с охотой, их надо заинтересовать… Чем? Оплатой труда. Сделал, постарался – получай. Как я понимаю, Степан, на одном энтузиазме далеко не ускачешь, людям надо дать заработать… Ты чего усмехаешься? Может, я, Степан, насчет рубля что не так сказал? Или насчет заработка неправильно мыслю?
– Говорил ты хорошо… Запальчиво, даже зло, и это мне понравилось. Таким я тебя и на фронте не видел. – Скуратов подошел к окну и долго смотрел на залитую дождем улицу. – И насчет рубля и оплаты за труд – правильно… За труд надо платить, и платить щедро… Вот и я того мнения, что пора нам браться за ум и начинать по-настоящему богатеть. И чтобы люди знали, что они делают и что получат за свой труд. И лучше всего подходят для этого крупные хозяйства, те самые мощные моторы, о которых ты говорил. Но для большого хозяйства нужен и большой руководитель. Согласен, Иван? Вот я слушал тебя и думал. О тебе, Иван, думал. Мы с тобой почти всю войну рядом прошли, не такое пережили. Вот и говорю тебе: ну, Иван Лукич, засучивай рукава и берись за дело. Планируй труд и рубль, заинтересуй людей, заводи свиней, уток, коров…
– Мне браться? – Иван Лукич развел руками. – Степан, так ведь я же беспартийный… Разве ты забыл?
– Знаю… Но мне также известно, что в войну ты был гвардейцем, воевал исправно, а в мирные годы не сидел сложа руки, и что меня, Иван, особенно радует, и это я тебе скажу: душой ты за жизнь болеешь. – Подошел к Ивану Лукичу, улыбнулся. – То, что ты беспартийный, беда небольшая. Мы, райком, поддержим, поможем. Попробуй управлять не машинами, а людьми. Дело это, сказать по правде, нелегкое, и не каждому оно дается. Ну, что?
– Ежели нужно… Ежели по-фронтовому… Давай, Степан Петрович, попробую.
«Давай попробую…» Как вырвались эти слова, Иван Лукич не помнил. Но отступать было поздно, да и не в привычке Ивана Лукича Книги пятиться назад.
– Только ежели и у меня, ничего, не получится, – сказал он, волнуясь, – так ты меня сразу снимай – и взашей, без всяких разговоров…
– Об этом не проси, это делается без просьбы. – Скуратов уселся на свое место, и снова лицо его. стало суровым. – Только вот что, гвардеец, хочу по-дружески предупредить… Эти свои гулянки с гармошкой, выпивки и всякие вольности насчет женского пола прекрати и навсегда выбрось из головы.
– И до тебя дошла та молва?
– Долетела… По особым проводам.
– Честно тебе, Степан, скажу: есть у меня этот грех. Сказать, и не грех, а грешок небольшой, а все ж таки имеется. – Иван Лукич отвернулся, комкал в кулаке усы. – Такая вольность получается более всего из жалости к женскому полу. После войны вдовушек у нас много, осиротели они, бедняжки, без мужей… А бывает и так, что не могу утерпеть. Жизнь у меня, сам знаешь, степовая, сильно однообразная, как вот нынешний денек. Ну, бывает, развеселишься и какую красотку приласкаешь… так, шутейно…
– И шутейно и по-всякому, друг, нельзя, – строго сказал Скуратов. – Райком доверяет тебе большое дело, и для людей ты должен служить во всем примером. Сын Иван ещё не вернулся?
– Строителем мой Иван заделался.
– Тебе пишет?
– Матери пишет, а мне даже поклона не передает. Он же из тех, из гордецов.
– Нехорошо ты тогда с ним поступил. Не по-отцовски!
– Я и сам знаю… За локоть себя не укусишь. Скуратов встал, подошел к Ивану Лукичу, сказал:
– Ну что, Иван, начнем богатеть?
– С твоей подмогой, Степан.
– Говоришь, нужен мотор помощнее, и тогда гусеницы пойдут?
– Непременно. – Иван Лукич просяще посмотрел на Скуратова. – Только бы кредиту надо получить, Степан Петрович. Для разбега.
– А без кредита, без разбега те гусеницы не пойдут?
– Пойдут, но со скрипом. Трудно без кредита. Хоть бы миллион на первый случай, чтобы развернуться… А то что получится? Колхозишки в долгах, как в паутине. Мы же и долги объединим. Это такая гиря повиснет на ногах!
– Ну, друг, вот ты куда! – Скуратов обнял широкие книгинские плечи. – С кредитом, Иван Лукич, и дурак развернется. Ты начни дело без копейки, и разбогатей – вот тогда ты будешь героем, и люди тогда станут тебя и почитать и благодарить. Вот как, Иван Лукич…
– Трудновато без кредита, – задумчиво сказал Иван Лукич. – Но надо постараться. Есть у меня думка, как можно выкарабкаться из бедности, но для этого потребуется года два-три.
– А ты ещё подумай, ещё пораскинь умом да с колхозниками посоветуйся. – Возле дверей пожал руку вдруг загрустившему Ивану Лукичу. – Завтра приеду в Журавли. Соберем коммунистов, потолкуем. Начнем с журавлинцев, а тогда можно будет поехать по хуторам…
IX
Оглянись, осмотрись, Иван Лукич Книга! Как же, оказывается, быстро прошли годы! И разве они прошли?.. Пролетели и прошумели, точно птицы… Кажется, все эти годы ты среди других председателей ничем не выделялся. И делал все то же, что делали они, – спал мало, ел на бегу, часто дневал и ночевал то на хуторе, то в поле, то на ферме. Как все, заметно похудел и почернел. И в соседних селах думали: ну вот, прибавился ещё один председатель, каких уже много. Думали и о том, что и у Ивана Лукича ничего хорошего на журавлинской земле не получится. Правда, замечали у нового председателя армейскую аккуратность и подтянутость, горячность характера и заметно почерневшие, усы.
Однако уже в первые годы можно было заметить не только внешнее отличие Ивана Лукича от других председателей, а и нечто такое, чего у иных руководителей не было. Например, не так, как все, Иван Лукич разговаривал с колхозниками – и в своем кабинете и на поле; не так, как все, проводил совещание бригадиров, звеньевых. Соберет людей в правлении и скажет:
– Ну, друзья, давайте решать вместе! Колхозное дело требует коллективного ума…
Любил Иван Лукич повторять: «Не я в «Гвардейце» хозяин, а вы, и что вы скажете, то и будет сделано».
Сперва колхозники усмехались, отмалчивались.
– Чего молчите?
– Как-то непривычно… Раньше у нас не спрашивали, нашим мнением не интересовались.
– То, что было раньше, забудем, – говорил Иван Лукич. – Без вашей подсказки отказываюсь председательствовать.
К столу подошел Антон Игнатов из Птичьего и сказал:
– Иван Лукич, то, что ты собираешься вершить дело гуртом, мы одобряем… Но ты хоть дай нам запевку, хоть спроси, на какие советы у тебя имеется нуждишка. К примеру, чего бы ты хотел услышать от народа?
– Ох, много, много хотелось бы услышать, – ответил Иван Лукич. – И первое – подскажите, где те пути, которые ведут колхоз к богатству? Не можем же мы жить так, как жили те хуторские колхозники.
– Дорога, Иван Лукич, она издавна известна – урожаи, – сказал бритоголовый мужчина – бугаятник с фермы. – Надо урожаи поднимать, и с дороги этой сворачивать нельзя.
– Ещё, – просил Иван Лукич, что-то помечая в блокноте.
– Кавуны! – послышался звонкий женский голос. – Кавуны, Иван Лукич, дадут гроши, и это будет подпорка для начала… Давайте разведем бахчи, дело это стоящее.
– Бахчи – хорошо, – сказал Иван Лукич. – О бахчах я и сам думал… ещё?
– Попытать бы счастья на птице! – Это ты о чем, Егор?
– Завести уточек… Водичка у нас, слава богу, есть… Так что прямой расчет обзавестись утями.
– Запишем и уток, – согласился Иван Лукич. – Наляжем, как говорится, на крыло! Какие ещё есть мысли?
– Приглядись, Иван Лукич, к пойме Егорлыка… Это же какая земля, и лежит она без дела.
– Верно! – послышался голос одобрения. – Огороды – это поважнее бахчи!
В первый же год были засеяны бахчи. Иван Лукич достал скороспелые сорта арбузов, так называемые «Пятигорские хутора». Урожай был так велик, что без привычки трудно было сбыть продукцию. Арбузы-скороспелки, со сладкой, сахаристой мякотью, вагонами и на автомашинах отвозили и в Ростов, и в Армавир, и в Сочи, и в Кисловодск… Осенью похудевший Иван Лукич зашел в бухгалтерию и спросил:
– Ну, какой итог? Сколько положили в банк «арбузных денег»?
– Почти полмиллиона, – гордо отвечал бухгалтер.
– Повернем часть из этих денег на птицу. На «арбузные деньги» были куплены утиные яйца – где их только не закупали! – а также построены водоемы и колхозный инкубатор. Как. известно, Кубань, прорвавшись сквозь Недреманную, разбросала вблизи журавлинских хуторов то водохранилище, похожее на море, с косыми волнами и синей водяной гладью, то озеро с чистой, устоявшейся водой, то пруды в зеленой камышовой оправе. Вот в этих-то водах – от Журавлей до Янкуля – и расселились утиные стада. Увлечение арбузами и утками многим тогда казалось и странным и непонятным. Иные злословили и посмеивались, иные говорили: «Ну и хитрюга Иван Лукич, знает, где золото зарыто…»
На третий год изменился пейзаж журавлинской равнины. Блестели, как зеркала, пруды. И обычно вблизи отлогого берега поднимался легкий, сделанный из камышовых циновок навес. От навеса к воде уходил просторный двор, обнесенный сеткой из проволоки. Издали, если смотреть с холма, казалось, будто. берег усыпан желтыми цветами. Это были не цветы, а утята, маленькие комочки, только что доставленные сюда из инкубатора. И в холодке под навесой, и на солнце – везде расползлись, разбежались утята. Когда же они подрастали и из желтых комочков становились ослепительно белыми, молодыми и важными утками, их выпускали на воду. Удивительная картина открывалась взору! Озеро, похожее на огромное, врезанное в ложбину стекло, было все белым-бело: синяя его гладь от берега к берегу усыпана утками.
Весной, пока птица подрастала, Иван Лукич не заходил в бухгалтерию. А летом, перед тем как отправить первую партию уток на заготовительный пункт, вдруг пришел, пожал руку главному бухгалтеру и, покручивая кончик уса, сказал:
– Василий Кузьмич, подготовь-ка мне точные данные о доходах по уткам.
– Иван Лукич, вам в разрезе каждого водоема или суммарно?
– Мне надо поточнее.
После этого зашел в свой кабинет, взял чистый лист бумаги, карандаш и начал подсчитывать. «Суммарно или не суммарно, а надо, чтобы были, гроши, – думал он, записывая цифры. – Надобно уже теперь точно знать, что это за пух-перо и какие могут для колхоза вырасти крылья. И можно ли на них подняться к небу или нельзя?..» Подсчитал, подытожил, и получилось, что утиная ферма уже в первый год даст большой доход. «А. ничего собой, славное это пух-перо, – думал Иван Лукич, пряча в карман исписанный лист бумаги. – И крыло получается широкое и упругое, на таком крыле вполне можно взлететь к небу – выдержит… Только надо это хозяйство вести с умом. Утка – птица нежная её береги да береги…»
Зная толк не только в арбузах и утках, аив моторах, Иван Лукич поехал к директору Журавлинской МТС Петру Самсоновичу Гайворонскому. Не откладывая дело в долгий ящик, сказал:
– Петр Самсонович, выручай! По-дружески прошу…
– Какая выручка нужна? – спросил Гайворонский. – Зяби маловато подняли, а?
– Зяби хватит… Трактора прошу. – Иван Лукич замялся, не знал, как бы попроще выразить свою просьбу. – Те машины, что зараз трудятся в «Гвардейце», пусть становятся под мое подчинение. Ты меня хорошо знаешь, с тракторами я обращаться умею. Так что доверь…
– Это как же так «доверь»? – удивился Гайворонский. – Ты что, в бригадиры ко мне хочешь поступить?
– Да разве трудно понять? Чтобы не ты, а я, председатель «Гвардейца», был над машинами хозяином. Чтобы не твой бригадир посылал трактора туда, куда ему захочется, а чтобы я ими распоряжался… Да ты не усмехайся! За сохранность, за ремонт и вообще – я лично несу ответственность.
– Захотел заиметь свою машинно-тракторную станцию?
– Ты, Петро Самсонович, угадал, – признался Иван Лукич. – Хочу, потому что колхозу без своих машин трудно, ох как трудно. Все есть, а машин нету, а без машин, как без рук… Выручи, Петро Самсонович, дай трактора…
– Трактора, ты знаешь, не моя собственность, – сухо ответил Гайворонский. – И я не могу ими распоряжаться… Согласуй этот вопрос в районе, поговори со Скуратовым. Если район даст указание – пожалуйста, тебе машины можно доверить…
Часа два Иван Лукич просидел у Скуратова, доказывал ему, что со своими тракторами «Гвардеец» все работы будет выполнять вовремя.
– Пойми, Степан, машины – это сила, – горячился Иван Лукич. – И если те машины у меня в руках, то я могу использовать их там, где они особенно нужны. Над тракторами не будет двух хозяев– вот что важно! И я не прошу насовсем. Дайте на год, на два, для опыта…
– Ладно, – сказал Скуратов. – Попробуем, рискнем… Только смотри, Иван, чтобы машины были в идеальном состоянии. Как часы!
Так в «Гвардейце» появился свой тракторный парк из шестнадцати машин. К тракторам Иван Лукич поставил своего заместителя по отряду Илью Казанкова, бедового и расторопного парня, и сказал:
– Знай, Илюша, у тебя в руках главная колхозная сила, и ты ею пользуйся умело. И смотри, не подведи. Степан Петрович Скуратов уважил меня, сказал: поглядим, посмотрим, что из этого выйдет, и ежели мы опозоримся – беда!
Илья Казанков утвердительно кивнул головой. Подобрал надежных рулевых и так загрузил каждую машину, что ни один трактор и минуты не стоял без дела. Трактора и пахали, и сеяли, и подвозили строительный материал, и трудились на пилораме, и рыли те самые пруды и водоемы, в которых так удачно расположились утки, и даже отвозили на станцию арбузы в бричках. По колхозам пошли толки, разговоры.
– Ну и хитер же Иван Книга! Подумать только, свою эмтеэс заимел…
– Мало ему утиного царства на воде, так он ещё и трактора к рукам прибрал.
– Удивительно, как это в районе такое поощряют!
– А чего удивляться? Скуратов – его фронтовой друг. Да и правильно Книга действует. Не ждет от дядьки подмоги. Захотел иметь у себя под рукою трактора – и имеет, а мы с тобой глядим и удивляемся, как это он так умело распоряжается техникой.
Нужен был лес, и много нужно было леса. Где его взять, если вокруг поля и поля? Поехал Иван Лукич в Архангельскую область и обзавелся там лесосекой. Следом за ним отправилась бригада лесорубов, и вскоре на железнодорожных платформах, груженных лесом, можно было читать: «Журавли, к-з «Гвардеец». Сосны-великаны, выросшие на севере, удобно ложились на егорлыкских берегах. В центре Журавлей вырос дом правления, на высоком берегу – колхозная гостиница. Выкроил Иван Лукич несколько сосен и для своего дома. Из архангельской древесины, разделанной на пилораме, были построены фермы для молочного скота. Нет, не четырехрядные, эти дорогие дворцы в степи, с покатыми шиферными крышами, а обычные открытые базы с навесами и с помещё ниями для дойки. Приезжали соседи» осматривали непривычное, без налыгачей и станков, содержание коров, качали головами: «И придумал же Иван Лукич! Как говорится: и дешево и хорошо! Молока прибавилось, а труда и хлопот поуменьшилось».
На свинофермах та же картина. Не было ни горячих кормокухонь, ни душевых (на тот случай, если свинья, упаси бог, испачкает бока или рыло), ни подвесных дорог, по которым к корытам подвозилась приготовленная по всем правилам свиная пища. Свиньи содержались вольно, как на выгоне. В просторных дворах, обнесенных колючей проволокой, нагуливали сало кабаны, которых на грузовиках дважды в год отправляли в Армавир… К хуторам и фермам пролегли гравийные дороги, размашисто зашагали столбы высоковольтной линии – все те же архангельские сосны.
Весны стояли теплые, дождливые. Гуляли грозы с ливнями в июне и в июле. Морем разливались колосья пшеницы, буйно зеленела кукуруза, а подсолнухи цвели так, что цвет их был похож на зарево степного пожара. Таких высоких урожаев уже много лет не знала журавлинская земля. Казалось, природа тоже помогала Ивану – Лукичу. Так что «Гвардеец» и без государственного кредита уже на пятом году жизни окреп, встал на ноги, расправил плечи и вдруг так зашагал, что ему стали завидовать. Хуторяне, которые ещё не так давно бросили свои насиженные гнезда и переселились в город, стали, как скворцы по весне, возвращаться – и семьями и в одиночку. На заре ли, днем ли, вечером ли подъезжал к правлению грузовик или подвода. Среди домашнего скарба разместились белоголовые детишки. И куда их привезли? Они же здесь не родились, и все тут для них было в диковину. Зато отцу и матери все и привычно и знакомо. Они несмело шли в правление. Вот прошел невысокого роста мужчина, сутуловатый, узкоплечий. Да кто же это? А! Корниец Максим… И этот, оказывается, вернулся. «Что тебя, Максим, сюда потянуло? Гроши?..» – «Не, не гроши, а просветление… Светлее в Журавлях как-то стало. Дошел и до меня слух, шо тут в моих Журавлях, трудодень возвысился и есть полная обеспеченность». – «Знать, так оно и выходит: гроши тебя сюда потянули?» – «А как же без грошей, без них тоже житуха хреновская…»
