Текст книги "Прекрасный инстинкт (ЛП)"

Автор книги: С. Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Вероятно, он отправился на поиски многочисленного потомства Лауры, без сомнения, запертого на чердаке и выживающего за счет печенья, посыпанного подозрительной белой сахарной пудрой.

Кэннон бесцеремонно кидает меня на обтянутый кожей диван и встает между мной и дверью.

– Ты, – он грозно указывает на меня пальцем, – ведешь себя как задница. Я люблю тебя, и я не сержусь на тебя, но, черт возьми, ты, ведьмочка, страдающая перепадами настроения, сексуальная девчонка, хоть раз, закрой нахрен свой рот и послушай! Оглянись вокруг, любимая, все, что тебе нужно, чтобы остановить боль, находится прямо перед тобой.

– Тебе это понадобится. – Дик большими шагами заходит внутрь, закрывает дверь и предлагает Кэннону стакан янтарной жидкости со льдом. – Элизабет, – он принимает высокомерную позу, сев за чересчур большой стол, видимо, компенсирующий нехватку чего-то, и кладет лодыжку одной ноги на колено другой. – Сначала ты была юной и ранимой. Затем ты стала рассерженной и сбитой с толку. Далее ты дошла до горькой, направленной на защиту, открытой ненависти. Теперь, теперь ты остановилась на достигнутом, но ты до смерти напугана необходимостью проживать каждый день без своих обычных защитных механизмов. Поэтому, пора взрослеть, юная леди! – рявкает он, хлопнув рукой по столу. – Ты молода, красива, талантлива, состоятельна, ответственна, любима, – он бросает взгляд в сторону Кэннона, который резко кивает, – и ты напрасно тратишь все это на вопиющую глупость. Я принес извинения за каждую роль, которую сыграл в этом, и убил бы за возможность искупить свою вину.

В Кэнноне просыпается доля сострадания или, быть может, сочувствия, и он подходит ближе, чтобы сесть на диван рядом со мной, пытаясь дважды схватить меня за руку с тех пор, как я пресекла его первую попытку.

Мой отец открывает ящик стола и, порывшись в нем, закрывает его и подходит ко мне.

– Это ключ от депозитной ячейки, принадлежавшей твоей матери в Федеральном банке в центре города на пересечении бульвара Пэтти и Варна. Перед входом стоит бронзовая статуя лошади, – он вкладывает ключ в мою ладонь, с трудом разгибая мои пальцы. – Я не знаю номера ячейки, так как никогда не был в банке, но пароль – Дасти.

Имя моего пони.

– Что в ней? – произношу я шепотом.

– Как я сказал, я никогда там не был. Но как ее единственная дочь, – он замолкает, достает носовой платок, который я так ненавижу, и промокает глаза, – я бы предположил, что там драгоценности: ее, может быть, ее матери. Я не знаю. Зато я точно знаю, что изменил свое мнение по поводу нашего компромисса. Я восемь лет держал язык за зубами, не рассказывая историю, мне не принадлежавшую. Я раскаялся и исповедался перед обоими, тобой и Богом, и с меня хватит. Коннер живет в хорошем, безопасном месте. Он любит меня, он любит Лауру и ее детей, но прежде всего, вне всякой конкуренции, он любит тебя, Элизабет. Позволь ему и мне жить спокойно, насколько это возможно, и разберись в себе. Время пришло.

– Ты считаешь, что несколько колье решат все проблемы? – рявкаю я, свирепо уставившись на него, как на человека, который, очевидно, выжил из ума.

– Элизабет, – он вздыхает, ворошит свои волосы и направляется к двери, – заткнись. Коннер и я будем здесь, когда ты вернешься, но только я буду отвечать на вопросы, и без его присутствия, а не за обеденным столом, который накроют Лаура и Альма.

Должно быть, я выгляжу душевнобольной, переводя взгляд от двери, которую он закрыл за собой, к бронзовому ключу, прожигающему мою руку, и к Кэннону, а потом снова повторяю все по кругу.

– Больше никаких отговорок. Ты напугана? – спрашивает Кэннон.

– Нет! – огрызаюсь я. Я не напугана. Я давно ждала этой возможности. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. Так ведь?

– Ох, думаю, ты имеешь в виду «да». Знаешь, даже когда ты прячешься и строишь стену за стеной, я все равно нахожу тебя, вижу тебя. Так что тебе следует выйти и позволить любому увидеть твою красоту.

Его мягкая улыбка больше наполнена любовью, чем жалостью, поэтому, пощадив его, я бросаюсь в его объятия. Но я никогда не признаюсь, что жутко напугана. Он целует меня в макушку.

– Я рядом.

Несмотря на то, что мне требовалось название банка или улицы, но и бронзовая лошадь – весьма примечательный ориентир.

Я прошу Кэннона не глушить двигатель на случай, если я просто забью на эту тайную ячейку и вместо этого ограблю заведение. Но как вы думаете, что он сделал?

Выключил двигатель и, переплетая свои пальцы с моими, открыл двери и предложил мне войти первой, прошептав за моей спиной «я люблю тебя».

Кто бы сомневался.

Красивая темноволосая женщина с бейджем, на котором написано «Риза, управляющий», приветствует нас в двух шагах от входа. Лучше бы ей здесь и стоять, поскольку им нужны все посетители, которых они только могут заполучить, чтобы окупить эту уродливую лошадь перед входом.

Почему Кэннон сморщивает свой прелестный нос, глядя на меня? Даже не знаю. Я ведь не сказала этого вслух.

– Приятно с вами познакомиться, Риза, – он пожимает ей руку, всколыхнув ее чресла (опять же, если у нас, женщин, они есть) своим высоковольтным шармом и голосом, от которого подгибаются пальцы на ногах. – Это Элизабет Кармайкл, отец дал ей ключ и отправил все выяснить по поводу банковской ячейки.

А Риза хороша, так вышколена и профессиональна, что отступи она назад хотя бы на дюйм, мой опытный циничный взор не заметил бы, как у нее слегка расширились зрачки и поджались губы. Но, увы, я прямо перед ней. И я это заметила.

– Вы дочь Анны? – спрашивает она.

– Была, – я скрещиваю руки на груди. – Если вы были знакомы с ней, то знаете, что она умерла. Семь лет назад. Это было в газетах и вообще везде, – я грубо насмехаюсь, – поэтому правильнее сказать «была».

– Перестань, – бурчит на меня Кэннон, улыбаясь ей еще шире. – Можете представить, какой у нее сегодня тяжелый день. – Он пожимает плечами и извиняется за меня.

Риза кивает, гребаная жалость мелькает в ее глазах.

– Следуйте за мной. Вы сказали, у вас есть ключ?

– Да, – Кэннон поспешно говорит за меня, явно боясь дать мне хорошую возможность выпалить еще что-нибудь.

Надо признаться, я, без сомнения, веду себя как сука. Знаю это, но все же не могу удержаться. Коннер, дом Ричарда, вся эта дружелюбность, секретные ячейки, покупка домов – я уже на грани чрезмерной перегрузки.

– Прошу, – Риза указывает нам на два кресла перед ее столом, – присядьте. Могу я кому-либо из вас предложить напитки?

Я раздраженно фыркаю, скрестив ноги, всем своим видом демонстрируя нетерпение.

– Нет, спасибо, – нараспев произносит Кэннон, демонстративно и довольно властно кладя руку на мою ногу.

– Я только должна проверить учетную запись, – она стучит по клавишам, а затем из принтера справа от нее появляются несколько листков. – Элизабет, ваше второе имя?

– Ханна.

– Есть ли у вас какой-нибудь документ, удостоверяющий личности?

Я вытаскиваю водительское удостоверение и передаю ей, так и не опуская руку, ожидая, пока она сделает копию и вернет его мне.

– И последнее. Вы знаете, пароль?

– Дасти. – Этот вопрос выводит из себя, и мой ответ звучит сдавленно и хрипло. Я любила этого пони. Его продали, когда мама стала слишком «отсутствующей», чтобы регулярно возить меня на уроки. Я задавалась вопросом, где он теперь…

– Все верно. Эйприл? – зовет она через всю комнату, и появляется соблазнительная молоденькая рыжая, щедро одаренная во всех нужных местах. Я наблюдаю за Кэнноном, словно ястреб за флюоресцирующим кроликом со сломанной кровоточащей лапой, но он либо хорошо это скрывает, либо ему на самом деле искренне плевать, что она стоит прямо возле него. – Эйприл, пожалуйста, покажи мисс Кармайкл депозитную ячейку под номером 71276, – она протягивает ей стикер, как я предполагаю, с написанным на нем номером ячейки. – Джентльмен может сопровождать ее, если она того пожелает, заблокированная дверь, один час.

– Да, мадам, – Эйприл отвечает и начинает уходить.

Кэннон встает, оглядывается назад, чтобы взять меня за руку, и подмигивает в знак поддержки.

– Хочешь, чтобы я остался с тобой или нет? – спрашивает он.

Я киваю головой, и мы идем с ним вместе.

– Один час, комната находится под наблюдением, – она отрывисто инструктирует. – Если вы закончите раньше, то нажмите зеленую кнопку на стене, и я вернусь. Она громко хлопает большой металлической дверью, запирая нас в помещении, жутко напоминающем мавзолей, ну, или могилу Тутанхамона, выбирайте сами.

Мило с ее стороны указать нам нужную ячейку, поскольку здесь их тысячи. Я пытаюсь понять принцип распределения номеров, когда Кэннон хвастается.

– Нашел! Прямо здесь, 71276.

Я протягиваю ему ключ, нервничая настолько сильно, что запросто могу что-нибудь сломать. Он отпирает ее, выдвигает длинный узкий ящик и кладет его на стол, стоящий посреди комнаты. Затем он поворачивает ключ на один оборот и открывает сам ящик, держа крышку приоткрытой.

– Посмотри на меня, – мягко требует он. – Вдох для меня, – его глаза так и говорят мне «сделай это», когда я упрямлюсь, – теперь выдох для себя. Хорошая девочка. – Он наклоняется и оставляет на моих губах поцелуй, а затем еще один. – Я рядом.

Он открывает крышку, откидывая ее к столу. Первая вещь, которая привлекает мое внимание, это принадлежащая моей маме брошь-камея из слоновой кости с вырезанным профилем ее матери. Я всегда считала, что это украшение отвратительное и устаревшее, но сейчас оно кажется мне красивым и исполненным величием.

– Отодвинь ее в сторону, пожалуйста, – произношу я шепотом, не готовая к чему-либо прикасаться.

Следом идут множество колье, колец и серег из драгоценных камней.

– Уверен, что они дадут нам сумку, – комментирует он, выкладывая украшения в одну горстку на стол.

– Хм-м, и все? Странно, – пожав плечами, я встаю.

– Лиззи, – раздраженно бурчит он, – я знаю, что ты видишь этот конверт с именем «Бетти» на нем. Хочешь прочитать его сейчас или позже?

– Должно быть, не заметила его. – Попалась. Я отвожу взгляд и снова сажусь. Что, если я разрыдаюсь перед ним как какая-то размазня? Или еще хуже. Что, если я вообще никак не отреагирую, тем самым показав ему девушку с каменным сердцем? – Можно и сейчас. Хочешь прочитать его мне?

– Я могу прочитать, а могу сидеть здесь и держать твои руки, пока ты его читаешь. Или я даже могу покинуть эту комнату и дать тебе немного уединения. Чего ты хочешь на самом деле? – ухватив его за края, он с некоторым затруднением достает конверт, который слишком большой для ящика и покоится в самом низу. – Копни глубже, любовь моя. Чего ты хочешь?

– А как бы ты поступил? – я спрашиваю с мольбой, мои веки увлажняются, колени подскакивают вверх и вниз, сердце болит и стучит угрожающе быстро.

– Ох, Лиззи, я не смогу ответить тебе на этот вопрос, и ты это знаешь. Закрой глаза, – он нежно шепчет, наклоняясь так, что наши губы немного соприкасаются. – Закрыла? – я киваю. – Хорошо, вдох для меня, – я шумно втягиваю воздух, – а теперь выдох. Каков твой выбор? – произносит он быстро, не давая мне возможности подумать.

– Прочитай его мне, – машинально отвечаю я.

Он нисколько не сомневается во мне и открывает конверт, не отводя от меня глаз. Он принюхивается, и я чувствую его со своего места, ее аромат.

– Изящный почерк, – произносит он, чтобы как-то успокоить меня.

– А, да, – отмахиваюсь я и делаю знак рукой, чтобы он продолжал.

– Дорогая Бетти, моя прекрасная, сильная девочка, – он прочищает горло и встает, направляясь к зеленой кнопке, чтобы нажать ее.

– Закончили? – щебечет Эйприл.

– Нет. Нам нужна коробка бумажных носовых платков, если у вас такие найдутся, пожалуйста.

Проклятое предательски плачущее лицо. 

Двумя минутами позже дверь открывается, и Эйприл протягивает коробку, а затем снова с хлопком блокирует нас внутри.

Он снова садится на свое место, достает платок «Клинекс» и протягивает его мне, а затем достает еще один для себя, что просто потрясает меня! Должно быть, он заметил шок на моем лице, потому что уголки его губ опускаются вниз.

– Твоя боль – моя боль, сирена.

Я нахожу точку, чтобы сфокусироваться – ячейка 41002 прямо напротив меня – и начинаю выстукивать ногой «Girl».

– Хорошо. Я готова. Читай.

«Дорогая Бетти, моя прекрасная, сильная девочка. Я пишу это, не находясь абсолютно ни под какими наркотическими препаратами, поэтому каждое слово правдиво, не искажено и не подобрано так, чтобы я чувствовала себя менее виноватой, и идет прямо из сердца. Я слаба, я всегда была слабой. Дело в том, что, когда ты рождаешься в богатстве и роскоши, тебе не нужно учиться тому, как прокормить себя. Когда шары запускают в твою честь, а платья за десять тысяч долларов служат подтверждением, что ты самая прекрасная в комнате, тебе не нужно тратить время на то, чтобы выяснить, как ты прекрасна. Когда все делается, организовывается или улаживается в твою пользу, и все превозносят тебя, потому что они должны, ты никогда не проявишь инстинкт ». 

Мы оба замираем. Даже не предвидя этого, а теперь и вовсе находясь на том свете, она говорила с нашими сердцами на нашем языке.

Неприемлемо? Да мне плевать.

– Мой рот, Кэннон. Сейчас. Поцелуй меня.

И он целует, интенсивно и нежно, говоря моей душе, что он здесь ради всего, что бы мне ни понадобилось.

– Продолжай, – я тяжело дышу. – Письмо, я имею в виду.

«Довольно моих извинений,» – продолжает он, – «и прошу, дочка, когда ты вырастешь в славную молодую женщину, постарайся не придумывать оправданий. Если ты знаешь, что броситься в омут с головой не представляет опасности – прыгай. Если ты знаешь, что тебе отвечают взаимностью – люби. Если ты действительно этого хочешь – честно прими это. Если ты бежишь, то беги до тех пор, пока не загорятся легкие. Смейся, пока твои щеки не заболят. И прощай, подобно тому, как сама всегда хочешь быть прощенной. Я не сказала «забудь», и, конечно же, твоя сила духа не позволит тебе быть слабой и бесхарактерной, но прощай. Спрашивай себя, всегда, что, если они сегодня умрут, была ли я на самом деле настолько на них зла? Ответ практически всегда будет «нет», поэтому поступай соответствующим образом. В этом банке счет на твое имя, на котором денег больше, чем ты когда-либо сможешь потратить, помимо того, что ты уже получила. Твой отец отказался от всего этого по доброй воле. Я только прошу, чтобы ты позаботилась о моем прекрасном мальчике. Позаботься о Коннере. Я полагаю, ты уже будешь делать это довольно долгое время, прежде чем вообще прочитаешь это письмо. Найми помощника, если будет необходимость, но пообещай мне, что он ни дня не проведет в специализированном заведении. В тот день, когда мы принесли тебя домой, он соорудил крепость под твоей детской кроваткой и спал там месяцами. «Моя малышка», так он всегда называл тебя. Люби его, защищай и не отпускай от себя.

Если ты когда-либо интересовалась… Я подарила ему песню, потому что в тебе, малышке, души не чаяла и хотела, чтобы и он чувствовал себя особенным. Как никогда больше, сильнее он нуждался в любви. Он ни дня не обижался на тебя; пожалуйста, верни ему эту безоговорочную любовь. Возможно, если бы у меня был старший брат… Я отвлеклась, Бетти. 

Твой отец – хороший человек. Он знает только то, чему его научили – работать, содержать, «Смысл твоей жизни – юриспруденция, поэтому работай еще усердней». Он лучше оттолкнет, чем обнимет, съязвит, чем поцелует. Он понятия не имел, как подступиться, утешить или «вылечить» человека в нестабильном состоянии. Я покинула его задолго до того, как он покинул меня, и, в конечном счете, это было выше моих сил заставить себя излечить саму себя . Если тебе больше двадцати одного, ты можешь прочитать это. Если нет, то сразу перейди к следующей странице».

Мы оба делаем паузу и начинаем смеяться. Часть меня желает, чтобы я нашла это письмо и прочитала его раньше, но другая часть знает, что этот период в моей жизни, именно данный момент, самый что ни на есть подходящий.

«Бетти, мужчины имеют примитивные, врожденные, вызванные химией потребности. Если они не удовлетворены, то найдут это в другом месте, как кобель убежит со двора, несмотря на шоковый ошейник, если у пуделя по соседству течка. Это природа, продолжение рода, замысел Бога в различии Адама и Евы. Секс со мной – поверить не могу, что говорю это, но мне необходимо, чтобы ты поняла – секс со мной походил бы на некрофилию. Прости его. Я простила».

Кэннон останавливается и делает продолжительный выдох, округляя глаза.

– Не ожидал такого, – комментирует он, но его легкий смех звучит фальшиво. – Хочешь, чтобы я продолжил?

– Да, – произношу я. – Уверена, хуже, чем спаривающиеся пудели и некрофилия, уже не станет, – я тихо смеюсь, даже когда промокаю глаза. Я больше не способна дышать через нос, а передо мной уже целая гора скомканных влажных бумажных платков.

– Сначала мне нужно попробовать кусочек, детка, – он наклоняется к моей шее, и я знаю, что на самом деле он проверяет мой пульс, оценивает мою способность продолжать, но весь мой внешний вид говорит об уверенности. – Хорошо, – он вздыхает и продолжает.

Я сжимаю его руку. На этот раз я готова.

«Да, дочка, мы приближаемся к концу, и это самая тяжелая часть. Когда я подпишу это письмо и положу туда, где только твой отец найдет его, я приму меры, чтобы отправиться спать и никогда больше не проснуться. Я никогда снова не увижу ваши с братом красивые лица, но злодей заслуживает наказание. Я ухожу не потому, что ваш отец изменяет или потому, что я слабая, и даже не потому, что я проживаю каждый день в густом тумане такой депрессии, что ни одна из двадцати трех схем терапии и медикаментов не сработала. Я ухожу, потому что лучше умру, чем еще хоть раз проиграю эту сцену в своей голове. 

Твой отец пришел домой поздно, от него веяло духами, а ниже правого уха виднелся след от блестящей сиреневой помады. В кои-то веки (я была пьяна, без сомнения) у меня все же было достаточно сил, чтобы встретить его на лестничной площадке. Мы поссорились и сказали друг другу несколько ужасных вещей. Я фактически плюнула ему в лицо, что низко даже для пьяницы, и дала пощечину. Он попытался уйти, не прикасаться ко мне в ответ, умолял меня успокоиться. Твой брат, чрезмерно мамин мальчик, благослови его ангельское сердце, пытался разнять нас. Твой отец держал руки в карманах и обратился к Коннеру с просьбой уйти, обещая обо всем позаботиться. Они оба начали спускать по лестнице. Я бросилась на твоего отца, КЛЯНУСЬ, я целилась на твоего отца. Единственный раз, когда его рука покинула карман, это в попытке поймать Коннера. 

Несчастный случай, намеренный или, нет, но я – единственная причина того, что Коннер, мой драгоценный, безупречный, спортивный, талантливый сын никогда не станет прежним. С ЭТИМ я не только не могу, но и ОТКАЗЫВАЮСЬ жить каждый день, во сне и наяву, снова и снова. Я люблю тебя, Бетти. Я люблю твоего брата, и я люблю вашего отца. 

Но я также твоя самая тяжелая ноша, и, в конечном счете, настоящая причина твоей близкой погибели, потому что я навредила тебе, возможно, больше всех. Прости меня, я тебя прошу. Независимо от возраста, расы, культуры, чего угодно… одна из немногих вещей во всем мире, которая почти всегда неизменно схожа, это материнское сердце. Оно всегда будет ставить на первый план своих детей и то, что для них лучше всего. Я чувствую, что это – лучше всего.

Ты и Коннер постепенно восстановитесь и придете в себя. Он – никогда полностью, но настолько, насколько это возможно. Терзающая рана от моего эгоизма затянется. В один прекрасный день ты можешь даже не вспомнить об этом вообще, и, безусловно, будешь двигаться дальше, чтобы отыскать свое счастье. Я же – нет. Уже никогда. И лишь облегчу все это для тебя. Прощай, моя блистательная принцесса. 

С любовью, твоя мама».

Он дает мне время, чтобы переварить последние слова моей матери, совершенно новую суровую реальность, наполненную страданием с тех пор, как я считала, что пережила этот момент много лет назад.

– Лиззи? – он шепчет.

Я выставляю руку, нуждаясь в минутке, хорошо зная, что последует дальше, и уже находясь в процессе вдохов ради него через свой рот. Мой нос может никогда не прочиститься, мои глаза – не перестать опухать, руки – трястись, а голова – кружиться.

– Любимая, здесь есть еще кое-что. Одна маленькая записка и другой ключ.

– И? – я всхлипываю, уставившись в стол.

– В записке говорится: «Если твоя истинная любовь нашла тебя, приведи его с собой, чтобы воспользоваться этим ключом от ячейки 112284. Или, если он сейчас с тобой, как и следует быть истинной любви, отправь его к ней».

– 22 ноября, 1984-го, день их свадьбы, – бормочу я. – Ну, истинная любовь, – я поднимаю голову и бросаю на него взгляд, – чего же ты ждешь?

– Лиззи, если на сегодня для тебя достаточно, мы можем вернуться позже. – Его попытка не хмуриться или не позволить мне увидеть сочувствие в его глазах доблестна, но бесполезна.

Я насмехаюсь, и так как приличие помахало рукой в ту же минуту, как мы переступили порог этого места, я продолжаю в том же духе и громко шмыгаю носом.

– Трусишка, – я дразню его, мой голос снова звучит почти нормально. – Вперед! – указываю я.

С самой любящей улыбкой, на какую только способен, Кэннон встает, предусмотрительно поглядывая одним глазом на меня, а другим ища нужный номер. Он находит его, достает ящик и садится обратно. От него исходит какая-то нервозная робость, когда он дрожащими руками открывает его.

Внутри находятся две вещи – кольцо, которое маячит в самых отдаленных уголках моей памяти, я думаю, оно мне знакомо, и запечатанный белый конверт, адресованный «Мужчине, которому доверяю мою Бетти».

– Хочешь, чтобы я прочитал его вслух? —спрашивает он, такой благородный и внимательный, всегда сначала думающий о моих чувствах.

– Знаешь, что? Она взяла на себя труд не писать это в моем письме, а позаботилась об отдельной ячейке. Я думаю, она хотела, чтобы это было только между тобой и ней. Если бы она была здесь, догадываюсь, что она застала бы тебя одного, чтобы сказать это. Поэтому, как насчет того, чтобы дать ей эту возможность проявить «материнский долг»?

«Мужчине, которого моя милая Бетти сочла достойным письма к ее истинной любви, 

Ты уже мне нравишься. Она всего лишь подросток, но я безукоризненно доверяю ее вкусу. Она здравомыслящая, сильная и всевидящая не по годам. В ее детской кроватке подвесная конструкция имела четыре пони: желтый, синий, розовый и зеленый. Она толкала их своими маленькими ножками, словно ехала на велосипеде, но по каким-то причинам не прикасалась к зеленому. Она останавливалась, ждала, когда он проедет мимо, затем снова срывалась и продолжала ехать. 

Она разборчива, имеет тонкий вкус и верна сама себе. Если она говорит, что любит тебя, в таком случае, она не только сейчас имеет это в виду, она будет подразумевать это всегда. 

Я могу только вообразить ту молодую женщину, которой она станет. Уверена, что ты это познал, и ты везучий молодой человек. 

Бетти творческая и сентиментальная, отвергнутый романтик. Она спит и видит, как сражается с драконами, где бы те не появились. 

Обращайся с ней хорошо. Цени по достоинству. Принимай то, что делает ее той девушкой, которая обратила на себя твое внимание в первый раз. 

Когда она кричит и отталкивает тебя, то внутри она пронзительно вопит «держи меня крепче!». Когда она говорит, что не нуждается в твоей помощи, она подразумевает, что верит в тебя настолько, что ей даже не нужно просить. 

Никогда не отправляйся в кровать сердитым и не позволяй ей ложиться в кровать рассерженной, даже если это значит, что ты должен не давать ей уснуть всю ночь. 

Покажи ей закаты и падающие звезды. Медленные танцы. Напиши собственное стихотворение в поздравительной открытке. Носи ее фотографию в своем бумажнике. 

Возьми ее в поход. Больше всего она любит истории, как папа брал меня с собой, которые я ей рассказывала. 

Каждый день говори ей, что она любима, красива, и что прощение – это не признак слабости. Я вручаю тебе то единственное, что хотела больше всего в жизни, столько, сколько себя помню, – свою дочь. 

Это кольцо, на случай, если ты сам еще не купил, принадлежало моей матери. Она дала его мне в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать. Я скучаю по этому моменту, поэтому прошу тебя сделать это ради меня, вне зависимости от того, сколько ей сейчас лет. 

Никогда не шлепай моих внуков; злом зла не поправишь. 

И всегда помни: дочь остается твоей дочерью на всю жизнь, сын остается сыном, пока не найдет жену. НИКОГДА не становись против нее на сторону своей матери. Оберегай свою жену превыше всего. Правильные или нет, ее чувства обоснованы, и это единственное, что тебе необходимо защищать. У

дачи, сын! 

С любовью, твоя теща».

Что действительно печалит меня больше всего? Женщина, которая написала эти два письма, безусловно, была умной, веселой, обладала пророческим даром и была полна любви. Зачем же столь потрясающий человек, который мог бы так много дать, лишать себя жизни?

Потому что она не смогла простить себя.

Если бы только все в их семье просто поговорили друг с другом, Лиззи простила бы свою маму. Я знаю мою девочку, она бы так и сделала. И Коннер, наполненный такой чистой невинной радостью, этот парень не может долго злиться. Мне кажется, что та минута, когда Коннер упал, была минутой, когда глаза Ричарда наконец открылись.

Какая потеря.

Единственное, что я сейчас могу сделать, в знак уважения к ней, это поклясться в том, что пока хожу по этой земле, я выполню все до единой просьбы из этого письма, с большим вниманием отнесусь к ее советам и сделаю это своей миссией.

Даже несмотря на то, что знаю, что сирена видела его, я прячу кольцо в карман для более подходящего момента и идеального места. Затем сворачиваю письмо, также кладу его в карман и задвигаю пустой ящик на свое место. То же самое проделываю и с ящиком под номером 71276. Я нажимаю зеленую кнопку на стене, чтобы сообщить Эйприл, что мы закончили, и попросить сумку, а затем поворачиваюсь к Лиззи с ободряющей, как я надеюсь, улыбкой.

– Готова, любовь моя?

– К чему?

Ее голос безразличный и подавленный, и такой же растерянный и опустошенный, как и ее взгляд. Все, что она знала, что думала, все основополагающие принципы ее личности, которой она стала в течение этих семи лет, все это уничтожено вихрем новых открытий. И без всякого предупреждения.

Эйприл, которая своим флиртом так и норовит проявить неуважение к моей девочке, открывает дверь, протягивает мне прозрачный пакет и, отстраняясь, своими пальцами поглаживает мои.

– Взгляните на нее, – я кивком головы указываю на Лиззи.

– Да? – усмехается Эйприл, придвигая свои сиськи еще ближе ко мне.

– Или же вы слепая и не можете видеть то, что вижу я, или же вам нравится проигрывать. Завязывайте. Нам нужна еще минута, и на этот раз пришлите за нами Ризу, или я оставлю на вас жалобу. Ясно?

– Пф! – она разворачивается на каблуках и наконец-таки захлопывает дверь.

Я даю Лиззи минутку, а сам тем временем собираю все ее вещи и вместе с письмом кладу в пакет, и только после этого сажусь перед ней на корточки, положив руки на ее бедра.

– Со мной?

– Всегда, – кивает она без всяких вопросов, ее голос мягкий и искренний.

– Тогда ты меня просто слышала, но сейчас я прошу послушать. Ты потрясена до глубины души, детка, я это понял. Но твое прошлое не определяет твое будущее, и в твоем будущем был я, когда ты вошла сюда, и я буду в нем, когда ты выйдешь. Я всегда буду с тобой, буду защищать и любить тебя. Я никогда не буду что-либо скрывать от тебя или лгать. Когда мы выйдем через эту дверь, начнется наша жизнь. Наши планы, цели, дом, карьера, дети, ссоры, питомцы, да что угодно. И это все принадлежит только нам двоим. А еще Коннер. И новые рыбки, о которых он просил. Согласна?

Это занимает целую минуту: шмыгая носом, утереть слезы, убрать свои волосы за уши и выпрямить спину. Но, в конечном счете, она смотрит на меня… и сквозь все это. Она возрождается, свет пробивается в ее прекрасных карих глазах. Здесь, в этой комнате, моя девочка возвращается ко мне.

– Мне нужен кусочек, – шепчет она.

И мне просто необходимо слышать, как она шепчет мне эти сладкие слова каждый день всю оставшуюся жизнь. Я наклоняюсь и позволяю ей устроить хоть целый чертов пир. Риза прочищает горло и заливается румянцем, когда приходит за нами. Наш час истек.

Лиззи встряхивается, порывисто встает и подходит к женщине.

– Я Лиззи Кармайкл, дочь Анны, – она протягивает правую руку, – и она воспитала меня лучше, чем я вела себя с вами. Приношу извинения.

– Конечно, – Риза доброжелательно улыбается и провожает нас.

Держась за руки, мы выходим на свежий воздух, не останавливаясь, чтобы спросить о другом счете. Он по-прежнему будет здесь, если понадобится нам.

Когда мы уже в машине, и урчит двигатель, я поворачиваюсь к ней одновременно с тем, как она переводит взгляд на меня.

– Серьезно, и что теперь? – спрашивает она.

Я собираюсь рискнуть и сделать дальний бросок в последний момент перед финальным свистком. И мяч либо со свистом залетит в корзину, либо отскочит от края и попадет в какого-нибудь зрителя среди толпы. Такой риск.

– Думаю, что Коннер ждет, и не говорил ли твой отец что-то насчет обеда?

 Вдох для нее, выдох для себя. Пожалуйста, не позволяй ей нацелиться на твои яйца.

– Он ждет, и он говорил. Наверное, в таком случае, туда, – она пожимает плечами и наклоняется, чтобы включить радио.

– Должна ли я…, – из-за нервозности она говорит, запинаясь, – позвонить в дверной звонок или…

Она очаровательна. Все изменилось, и теперь она не знает, как себя вести. Клыки обнажены, ярость бьет через край – вот единственная известная ей модель поведения, когда она переступает порог этого дома. Поэтому я нажимаю на звонок, а потом беру ее крошечную вспотевшую ладошку в свою.

– Милая, просто входите, – Альма приветствует нас с улыбкой, в неверии качая головой. – Мистер Кэннон, как поживаете? – она встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

– Зовите меня Кэннон, пожалуйста, – я беру ее руку и оставляю поцелуй на тыльной стороне.

– Альма, он занят. Кэннон, хватит поощрять ее, – она в шутку укоризненно грозит нам пальцем, с весельем сузив глаза.

 Я люблю, когда она такая, веселая и счастливая, остроумная. Не то, чтобы я не был благодарен, но немного удивлен тем, как же быстро все это вернулось к ней после того, что она узнала. Дареному коню – хотя, о чем это я – я не хочу смотреть ему в зубы.

– Ради всего святого, заходите сюда, как раньше, – Альма провожает нас внутрь, и я крепче сжимаю руку Лиззи.