Текст книги "Прекрасный инстинкт (ЛП)"

Автор книги: С. Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Скажи что-нибудь, – шепчет он в мои губы, нежно поддразнивая их своими губами.

– Так ты не веришь по-настоящему в сирен?

Его тихий смех заразителен, и я присоединяюсь к нему, тем более все, что я могла бы сказать… я не могу подобрать слов, но могу выразить в текстах песен.

– Теперь верю.

Я лежу в объятиях Кэннона. Моя голова покоится на его плече, в то время как он ритмично поглаживает мою спину рукой, и в этот момент Коннер врывается в дверь спальни.

– О, нет, Кэннону тоже нравится моя кровать? – он притопывает ногой, словно сварливая старушка.

Я приподнимаюсь, пока Кэннон ставит на паузу наше выступление, мы оба стараемся не засмеяться.

– Нет, приятель, мы просто смотрели фильм, пока ждали твоего возвращения. Хочешь досмотреть вместе с нами? – я хлопаю рукой на место рядом со мной.

– Нет.

Но он все равно садится рядом с нами.

– Бетти, а Кэннон – твой муж?

Я давлюсь смехом. Мой братец и то, что вылетает из его рта – самая большая радость в моей жизни.

– Нет, Коннер, он мой хороший друг, и он смотрит фильм вместе со мной.

– Это хорошо. Потому что девочки не должны быть в постели с мальчиками, если они не их мужья. Так мама говорила.

У меня застывает кровь, а мое тело содрогается от предчувствия беды. Кэннон тотчас ощущает мой страх, разворачивается так, чтобы сидеть с нами в кругу и еле уловимо обнимает меня за талию.

– Что ты имеешь в виду, Кон? Когда мама говорила это?

Вероятно, он выхватил несколько слов из совета, который она дала, возможно, что-то в стиле «никакого секса до свадьбы» и повторил их в своей вариации. Но тоненький голосок в моей голове заставляет меня копнуть глубже.

– Я не знаю.

Он пожимает плечами и неожиданно вскакивает, чтобы изучить свой аквариум.

– У тебя есть с собой телефон? – шепчу я Кэннону на ухо. – Запиши это, не привлекая его внимания.

Прямо сейчас мой инстинкт запускается на полную. Я жду, пока он достает телефон из кармана, и когда подмигивает, что готов, я снова пытаюсь разговорить своего брата.

– Коннер, можешь подойти, присесть и поговорить со мной, пожалуйста?

Он слишком драматично вздыхает, но падает обратно на матрас.

– Приятель, когда мама говорила тебе по поводу мужей и постелей?

– Она не мне говорила, Бетти, она говорила это папиной подруге. «Это мой муж и моя постель, ты, бродяжка! По крайней мере, имей приличие держать это подальше от моего дома!» Она была в ярости.

Столько лет и ничего, а затем откуда ни возьмись, именно сегодня он просто с точностью вспоминает не только ее жесты и мимику, цитируя слова моей матери, он даже изменяет голос, чтобы сымитировать ее. Я трясусь от гнева, почти из первых рук узнавая, что происходило в том доме, но больше от предвкушения, очень надеясь, что воспоминания продолжатся и приведут меня к заключению о том, что я подозревала все это время.

– Что случилось дальше, приятель? – еле слышно произношу я, хоть и напуганная, но все равно желая узнать больше из этой истории.

– А затем я попытался обнять маму, потому что она плакала. Папа кричал на нее. Он заставил, – он прерывается, сжимая кулаки, а его лицо становится красным. – Папа заставлял маму плакать. Он был зол на нее.

Кэннон порывисто придвигается ближе, кончики его пальцев упираются в мое бедро в ободряющем жесте.

– Ты отлично справляешься, Коннер. У тебя потрясающая память. Ты такой умный, – я поощряю его и делаю глубокий бодрящий вздох. – Что еще произошло?

– Я сказал ему оставить маму одну. Я хотел обнять ее, Бетти. На папе было надето только нижнее белье, – смеется он. – Мама сказала, что хочет развода.

Я бросаю быстрый взгляд на колени Кэннона, чтобы убедиться, что его телефон записывает все это. Наконец-то хоть какая-то информация, ключ к тому, что, черт побери, я пропустила, решающий толчок к разрушению моей семьи. Я могла бы заплакать, но также легко и запрыгать от радости, что поначалу может показаться сумасшествием, но нет…неведение было самой тяжелой частью.

– А где была папина, – меня тошнит от отвращения, – подруга в это время?

– Она ушла, но без своего нижнего белья.

– И что папа сказал после этого, Коннер, насчет развода?

– Он был очень, очень зол. Он кричал. Он сломал твое фото с пони на стене. Ты расстроена? Я достану для тебя другое.

Он что..? Это ударяет меня словно молнией, его воспоминания довольно выборочные и избирательные, когда всплывают в памяти. Наверху нашей парадной лестницы была площадка, центральная зона по форме почти как восьмиугольник с несколькими дверями в различные комнаты. На этой лестничной площадке вдоль стены размещались два небольших стола красного дерева, декорированные картинами, цветами и тому подобным. На столе слева стояла картина в черной рамке, изображающая меня в семилетнем возрасте верхом на пони Дасти. Я могу представить ее так же ясно, как если бы она была прямо передо мной прямо сейчас.

– Он бросил фотографию в стену, Кон?

Он жестом показывает согласие, но мне необходимо записать его слова, поэтому я разъясняю.

– Да?

Смотря на меня встревоженным и ранимым взглядом, он отвечает.

– Да. Прости, сестра. Я достану для тебя другую.

– Все в порядке, – я протягиваю руку и похлопываю его по ноге, – я не расстроена, правда.

– Мама не хотела, чтобы он ломал твои вещи. Она даже собиралась вызвать полицию! – его лицо и голос становятся более эмоциональными. – И папа гонялся за ней, крича «только через мой труп», а затем мама отправилась на небо.

Подождите, теперь я сбита с толку. Моя мама умерла во сне, намного позже моего возвращения из лагеря. Я думала, эта ссора случилась, пока меня не было. Обычно я могу уследить за тем, что говорит Коннер, но сейчас я в растерянности.

– Бетти, я устал. Могу я занять свою постель?

– Ох, конечно, прости. Мы не будем тебе мешать.

 Я бы, конечно, хотела, чтобы он продолжал говорить, но не хочу, чтобы на записи это звучало, будто я направляю и подталкиваю его. И теперь я озадачена, даже понятия не имея, о чем дальше спрашивать. Кэннон и я поднимаемся, и Коннер спешит на середину кровати, сворачиваясь калачиком под одеялом.

– Хочешь, чтобы я посмотрела вместе с тобой какой-нибудь другой фильм? – тепло спрашиваю я его, несколько обеспокоенная, что для него все это было слишком.

– Нет, я хочу спать. Увидимся утром. Кэннон, мы можем приготовить завтрак?

Кэннону приходится прочистить горло, так как он слишком долго молчал.

– Конечно. Просто разбуди меня, когда будешь готов.

Я тихонько прикрываю дверь в комнату Коннера и, обернувшись, обнаруживаю Брюса, который обычно никогда не остается в автобусе на ночь, сидящего за столом. Привычные четыре морщинки беспокойства на его лбу превратились в шесть.

– Ты слышал, – констатирую я по ответу, написанному на его лице. Садясь напротив, опираюсь локтями о стол и позволяю голове упасть на раскрытые ладони.

Я слышу, как Кэнон ставит чашку кофе перед Брюсом, а затем ощущаю, как он располагается рядом со мной, и наши бедра соприкасаются.

– Спасибо, Кэннон, – вежливо произносит мой дядя, преисполненный благодарности. – Элизабет.

Он поднимает руку, останавливая меня, когда я вскидываю голову, чтобы возразить против употребления этого имени.

– Элизабет Ханна Кармайкл, твоя мама, моя прекрасная сестра дала тебе это имя. Все время, пока она подрастала, – его голос срывается, и он опускает голову. – Она всегда говорила, что, когда у нее будет дочь, она назовет ее Элизабет. Каждая ее кукла носила имя Элизабет.

Он трясет головой, посмеиваясь, предаваясь воспоминаниям с сияющими глазами.

– Так что вместо того, чтобы ненавидеть это имя из-за него, попробуй принять его ради нее.

Что ж, раз он так говорит.

– И не сдерживай слезы, юная леди. Ты и вполовину не такая жесткая и стервозная, какой хотела бы себя считать.

– Согласен, – вставляет Кэннон, сжимая под столом мое бедро.

– То, что Коннер рассказал тебе, это большой прорыв, в тот час, когда ты больше всего в этом нуждалась, – мой дядя улыбается мне, многозначительно изогнув бровь. —Моя сестра, твоя мама поработала сегодня.

Мое тело напрягается, каждый его дюйм покрывается мурашками.

– Вот как мы поступим. Я останусь сегодня вечером с Коннером в автобусе, а ты в моем номере в отеле. Хорошо выспись, а утром, когда он не сможет услышать или будет под присмотром, позвони своему адвокату и расскажи, что ваш ублюдочный отец замышляет. Также дай ему знать, что Коннер вспомнил сегодня. Посмотрим, как он посоветует поступить дальше.

Я решительно киваю, зная, что это идеальный план действий. Но одна вещь все еще изводит и беспокоит меня.

– Я боюсь, что достоверность воспоминаний Коннера будет подвергаться сомнению, потому что кое-что не совсем верно. Это не могло произойти так, как он сказал. Я была дома, когда умерла мама. Не было никакой крупной ссоры, она просто пошла в кровать и не проснулась. Моего па… моего отца даже не было дома, когда я, в конце концов, отправилась проверить ее в то утро, и она была, – Кэннон крепче прижимает меня к своей груди. – Она была уже мертва. Она была холодной и окоченевшей. Такой, – я задыхаюсь, – такой холодной.

– Если позволите, – робко вмешивается Кэннон. По-видимому, мой дядя побуждает его продолжать, так как я не уклоняюсь от его уютных объятий, уткнувшись лицом в пахнущую свежестью футболку, обтягивающую его твердую грудь. – Как у человека, видящего ситуацию со стороны, у меня есть кое-какие мысли, если ты сможешь помочь мне сложить все кусочки информации воедино. Но только, если ты в состоянии, – он целует мою макушку. – Скажи только слово, и мы подождем. Я не могу снова видеть тебя в таком состоянии, как сегодня ранее.

– А что было с ней ранее? – Брюс рявкает в бешенстве, заставляя меня вздрогнуть рядом с Кэнноном.

– Полегче, – успокаивает его Кэннон. – Лиззи рассказывала мне немного обо всем этом во время нашей прогулки, и у нее случилась довольно серьезная паническая атака. Она отключилась, ну, на очень долгое время. И я не собираюсь лгать вам, я дал ей пощечину, чтобы привести в чувство.

Его голова поникла так же, как и его голос, он запускает руку в волосы.

– Больше ничего не работало, – Кэннон вскидывает голову и смотрит Брюсу прямо в глаза, – я должен извиниться и перед вами тоже, потому что я говорил, что никогда не причиню ей боль.

Он снова обнимает меня, сильнее сжимая и не оставляя ни единого шанса на побег. Это самая последняя мысль, которая приходит мне на ум. 

– Но я сделал это, и я сожалею. Это не было в порыве злости, только от отчаяния, и я приму любой ваш удар как мужчина. Это не будет больно даже на половину так сильно, как необходимость прикоснуться к ней так, как я это сделал.

Из его груди под моей щекой вырывается шумный продолжительный выдох.

– Я благодарен, сынок, за то, что сказал мне и что помог ей. У меня заняло много времени, чтобы понять, что нет необходимости беспокоиться на счет тебя. Ты хороший человек. И то, что я говорил до этого, ну…

– Мы не должны снова вспоминать об этом, – перебивает его Кэннон, это вызывает мое любопытство, так что я поднимаю голову и подозрительно смотрю на него.

– Вспоминать, о чем?

– Ни о чем, – Кэннон трясет головой, пытаясь притянуть меня обратно к себе, и посылает Брюсу многозначительный взгляд.

– Не-а, – решительно протестую я, держа голову прямо. – Скажите мне.

– Твой дядя был обеспокоен тем, что ты можешь быть для меня отвлечением, – бормочет он, отворачиваясь в сторону. Вот опять это слово.

– Красотка (Pretty Woman), – рассеяно бормочу я, и его голова поворачивается обратно, а карие глаза изучают мои.

– Инстинкт, – в ответ шепчет он со всей серьезностью и чувственностью.

– Прекрасный инстинкт (Pretty Instinct), – вздыхаю я, думая, что это идеальное заглавие для нас. Может быть, я напишу песню под таким названием.

Мой дядя стонет, и его кости хрустят, когда он встает.

– Давай отвезем тебя в отель, девочка. Я заеду за тобой утром после того, как у тебя будет время сделать звонок.

– Эм, Брюс, – Кэннон аккуратно сдвигает меня так, чтобы он тоже мог встать.

– Я отвезу Лиззи и…

Он отказывается отводить взгляд от моего выглядящего хмурым дяди, но почесывает голову с извиняющимся видом, а уголок его рта нервно подергивается.

– Я останусь с ней, а утром доставлю обратно. Сделаете мне одолжение? Я обещал Коннеру, что мы приготовим завтрак. Поэтому, можете сделать это или занять его, пока я не вернусь?

Ни в коем случае я не оторву взгляд от своих коленей, я словно в огне горю, заливаясь стыдливым румянцем от того, что мой дядя, должно быть, думает.

– Ну что ж, – растягивает Брюс, несомненно, это только усиливает мои страдания. – Она двадцатитрехлетняя женщина, которая до настоящего момента проделывала хорошую работу, чтобы позаботиться о себе. Хорошо, полагаю, я должен пойти и заставить Коннера подвинуться, увидимся с вами, ребятки, утром. Не опаздывайте. Я не готовлю, и дальше мы отправляемся в Линкольн, восьмичасовая поездка без остановок. Там будет три выступления. И серьезные – Adamo’s, Jenning’s Jukebox и The Fieldhouse. Необходимо, чтобы все были в наилучшей форме. Доброй ночи, – произносит он, закрывая за собой дверь в комнату Коннера.

– Он ушел. Можешь поднять глаза, моя маленькая застенчивая сирена, – доносится до меня поддразнивающий шепот Кэннона.

– Мой инстинкт подсказывает мне надрать твою задницу. Поверить не могу, что ты сказал моему дяде, что мы собираемся спать в номере отеля вместе! – я хватаю самую ближайшую вещь, которую замечаю, пачку карт для игры в Уно, и швыряю в его голову.

Он уклоняется и смеется, быстро приблизившись, чтобы схватить мою руку.

– Давай, собирай свои вещи и пошли. Я хочу, чтобы ты успокоилась, отдохнула и обрела уверенность обсудить все утром. Вместе мы начнем устранять все, что тебя беспокоит и обременяет, все проблемы одну за другой, пока ты не станешь совершенно счастливой и полностью моей, конечно.

Он снова начинает эту «ты моя, и мы будем жить долго и счастливо» фигню. Моя реальность не такая, о которой пишут в детских сказках. И как бы сильно я этого не хотела, я не могу отключить циника в своей голове. Хотя Кэннон опровергает это. Я так надеюсь, что он не прекратит эту борьбу.

 И наше текущее местоположение – еще одно тяжелое препятствие. Огайо становится все ближе и ближе. Дом. Перерыв. И какой штат прямо перед Огайо на нашем пути? Индиана. Кэннон проделал огромный путь, хорошо провел время, повстречал несколько новых людей, но, несомненно, он захочет вернуться домой, к стабильности.

Все те сказки заканчиваются одинаково – «Конец».

Но пока он здесь, пусть и имея бредовые идеи, приходящие ему в голову, я собираюсь наслаждаться этим. Я бы лучше позволила произойти этому хотя бы раз и запечатлела в памяти все, что я могу запомнить – каждое слово, каждое прикосновение, каждый поцелуй и ласку, его взгляд, запах, звуки, чтобы утешать себя, когда он однажды уйдет.

– Твой телефон сходит с ума, это Ретт. Хочешь, чтобы я ответил? – кричит Кэннон через дверь в ванную комнату, прорываясь сквозь безмятежность, окутавшую меня в пенистой ароматной ванне.

– Конечно, не хочу, чтобы они волновались, да и Брюс, вероятно, уже спит. Мой код 1212, – отвечаю я, снова прикрывая глаза и погружаясь глубже в воду, наслаждаясь шелковистыми прикосновениями к своей коже и тем, как расслабляются мышцы.

К счастью, через несколько минут он стучит в дверь снова и, испугавшись, я просыпаюсь за секунду до того, как моя сонная голова погрузилась бы под воду. Думаю, это тоже разбудило бы меня, но все-таки лучше крик Кэннона.

– Я принес свежие полотенца и собираюсь положить одно вместе с твоей пижамой на тумбочку, закрой глаза.

Почет и слава за хорошую попытку, но он что, думает, я не замечу?

– Ты имеешь в виду, что ты закроешь свои глаза?

– Именно так я и сказал.

– Угу.

Прикрыв свою грудь скользкими руками, и скрестив ноги, я кричу.

– Входи!

Дверь медленно открывается, и из-за нее показывается голова Кэннона, глаза закрыты. Он вытягивает руку, обшаривая вокруг в поисках столешницы.

– Слева, вверх, уже теплее, – я направляю его сквозь смех. – Горячее, о, ты огненно горяч, вот оно! – я аплодирую, когда он кладет вещи возле раковины с триумфальной улыбкой на губах.

– Спасибо, Кэннон, – мурлычу я, прекрасно осознавая, что, хлопая в ладоши, я обнажаю свою грудь, и от его близости мое желание нарастает. Хотя он остается джентльменом и не подглядывает, я чувствую себя распутной, и это самое дерзкое поведение по отношению к противоположному полу, которое когда-либо было свойственно мне. Нет, не было ничего смелого и дерзкого между Реттом и мной – просто две сломленные души неуклюже (и очень быстро) утешили друг друга.

– Рад стараться, – хмыкает он, и этот резкий и мучительный звук означает, что и его борьба с искушением также тягостна, как и моя собственная. – Тебе помочь выбраться отсюда?

Его губы насмешливо изгибаются. Он восхитителен, стоящий здесь и пытающийся быть учтивым соблазнителем… и его глаза по-прежнему закрыты. Все, что на нем есть, это спортивные шорты и ухмылка. Он определенно прекрасен, поэтому я поддаюсь инстинктам. Действуй.

– Да, это было бы ужасно мило с твоей стороны.

Он отрывисто вздыхает, также разжигая все мои чувства. Я могу слышать каждый глубокий, затрудненный вдох, который он делает, словно свой собственный. И движущийся магнетический поток в этом маленьком пространстве оживляет каждый нерв в моем теле. Я наблюдаю, как его обнаженная, без волос грудь поднимается и опускается раз, второй, прежде чем его глаза лениво открываются.

Принимая это и подражая сирене, которой, по его мнению, являюсь, я нарочито медленно, дразня, поднимаюсь из воды и представляю себя наполненному похотью изучающему взору. Не прерывая наших пристальных взглядов, он облизывает свою нижнюю губу и вытягивает назад руку в поиске полотенца. Его жаждущие глаза поглощают каждый выставленный на показ дюйм моего тела. Сначала его взгляд движется медленно вниз, затем обратно вверх еще более замысловато.

– Ты хочешь услышать что-нибудь приторно сладкое или же мою более мужскую версию?

– И то, и другое, – шепчу я, мужественно держа руки вдоль тела.

– Я никогда не буду в состоянии выбрать самую любимую часть тебя, каждая следующая еще более безупречна и красива, чем предыдущая. Ты абсолютно идеальна, Лиззи. Без сомнения, самая совершенная женщина в мире, внутри и снаружи.

Ошеломленная, я пошатываюсь под натиском этих слов. Он мгновенно оказывается рядом, поддерживая меня, его большие, сильные и заботливые руки обжигают мою кожу там, где прикасаются.

– Спокойно, я держу тебя. Я всегда держу тебя, – с уверенностью произносит он проникновенно, оборачивая вокруг меня полотенце. – Держись.

Он мягко предупреждает меня за секунду до того, как подхватывает на руки и несет в спальню.

Нет, нет, нет. Я попрактиковалась в эротическом обольщении, стараясь привыкнуть к этому, но к такому я еще не готова.

– Как пожелаешь, – он наклоняет ко мне голову и подмигивает. – Эмоционально истощенная и на грани паники – это не то, что меня действительно заводит, малышка. Просто опущу тебя вниз, чтобы ты могла одеться.

– Я ничего не сказала, – отвечаю я, но мой голос звучит жалко в слабой попытке возразить.

– Тебе и не пришлось, – он нежно опускает меня на кровать и отступает назад. – Но однажды это случится. Тебе придется умолять меня остановиться, потому что твое тело не сможет выдержать еще ни секунды наслаждения. А пока, – он наклоняется и целомудренно целует кончик моего носа, – готовься ко сну. Я схожу забрать наши телефоны в случае, если мы понадобимся остальным. Я скоро вернусь, чтобы обвиться своим телом вокруг твоего и держать тебя в объятиях всю ночь.

Он начинает уходить, находясь уже на полпути к двери, когда у меня боязливо вырывается.

– Какую другую версию ты собирался сказать?

Он разворачивается, его поблескивающие глаза и эта улыбка, которую я начинаю обожать – хотя это ложь, она понравилась мне с первого взгляда, как я ее увидела – уже проявляются в полной красе. Он подкрадывается обратно и нависает надо мной, упираясь руками по обеим сторонам от меня, заключая в ловушку, и шепчет так легко, словно шелк, в мое ухо.

– Обещаю, я скажу в ту минуту, когда войду в тебя в первый раз.

И с этими словами он растворяется.

Так же, как я абсолютно безнадежно растворяюсь в Кэнноне Пауэлле Блэквелле.

Знаете, что еще меня осенило? Большинство тех сказок не завершаются фразой «Конец». Они часто заканчиваются мистическими, возможно не такими уж и недостижимыми, «Жили долго и счастливо».

Лежа в кровати, мы все еще не спим, несмотря на то, что впереди нас ждет ранний подъем и важный день. Рядом с Кэнноном я почти забываю о существовании чего-либо еще. Он увлек меня рассказами о своем детстве, говоря часами и давая мне передышку от всего, кроме его успокаивающего голоса, крепких объятий и веселых историй.

– Так тебя исключили? – с удивлением спрашиваю я. – Несомненно, бегать нагишом по полю во время футбольного матча старшей школы несет за собой очень серьезное наказание.

– Отстранение от учебы на два дня и удаление на скамейку запасных на четыре игры. Но это была последняя игра, и я был выпускником, поэтому… да, они не продумали это до конца.

– Сделали ли твои родители эти два дня дома невыносимыми? Мой отец провел бы Коннера через ад, опозорь он его таким способом.

Он хохочет так сильно, что у него чуть глаза не лопаются от смеха.

– Эм, не совсем так. Они ушли на работу, и Лэси пропустила школу, чтобы составить мне компанию, – он игриво подергивает бровями.

– Лэси была твоей девушкой? – он кивает.

– И она прогуляла школу, чтобы прийти и заняться с тобой сексом, пока ты был наказан?

Он смеется, поворачивая ко мне голову.

– Разве это не то, чем занимаются пары в старшей школе? Ты выглядишь шокированной.

– Так и есть.

– Почему? Ты и твой парень никогда не пытались тайком улизнуть, чтобы постичь все прелести тайных свиданий?

– Если бы у меня когда-нибудь был парень, нет, я бы никогда не сделала ничего подобного.

Он таращится на меня с открытым ртом.

– У тебя никогда не было парня?

Кивая головой, я не запинаюсь, как обычно, теперь я не боюсь открываться слишком сильно. Кэннон имеет некоторое представление о моем прошлом, о моей разрушенной семье. И с каждым днем я все меньше возражаю против его вовлечения в мое прошлое или настоящее и, может быть, только может быть, если я не облажаюсь, мое будущее.

– Прежде всего, ни один парень не хотел связываться с Коннером, самым гиперопекающим старшим братом в мире. Он чрезвычайно крупный, сам знаешь, и тогда он играл в футбол. Он мог заставить парней помладше обмочиться от одного хмурого взгляда. Но даже если бы им удался этот подвиг, я бы ни при каких условиях не привела их в дом, где царит уныние и обреченность. Поэтому я тусовалась с Реттом и Джаредом, моими ангелами, жившими прямо через дорогу.

– Коннер играл в футбол?

– Еще как! Он был потрясающим. Таким быстрым при подаче мяча, что блокировал сразу троих парней прямо на линии.

Я вижу его замешательство, как собираются морщинки вокруг его глаз, а рот вытягивается в тонкую линию. Я никогда до конца не объясняла ему все это, да и вряд ли смогу. Если он хочет спросить, я позволю, и то, как он это спросит, будет решающим фактором.

– Когда он перестал играть в футбол?

– После старшей школы.

Я больше ничего не добавляю к сказанному. Его первый вопрос был вполне нормальным, но теперь он заслужил веревку, на которой, надеюсь, не повесится. Я не только буду поражена тем, насколько неверно судила о нем, но и останусь с разбитым сердцем, и мое доверие разрушится безвозвратно. Осмелюсь сказать, я верю в Кэннона больше, чем во что-либо еще в этом мире. Я не буду направлять его. Либо он подтверждает мои ожидания и сам выбирает благородный путь (и я буду ждать его в конце пути с распростертыми объятиями), либо он этого не делает.

Он перекатывается на бок ко мне лицом, медленно проводя правой рукой по моей талии.

– Лиззи, пожалуйста, не пытайся заманить меня в ловушку. Ты знаешь, о чем я спрашиваю, и ты знаешь, что я люблю Коннера. Это не значит, что я не уважаю его или тебя, неправильно сформулировав вопрос, но ты никогда не была по эту сторону. Сложно подобрать правильные слова именно так, как тебе и мне этого хотелось бы, но я по-прежнему задаю эти вопросы. Я знаю, ты готова откусить мне голову, если я оступлюсь, но я очень хочу, чтобы ты доверяла мне достаточно и пошла мне на встречу. Пожалуйста, не жди, что я облажаюсь. Подойди ко мне и уведи от неправильных слов, и я обещаю, что всегда сделаю то же самое для тебя.

Все это время я придерживалась пресловутого дурацкого списка того, что правильно, а что нет… и он был оборонительным куском дерьма, потому что Кэннон только что показал мне, чем является однозначно правильный ответ. Смирившись, я делаю долгий успокаивающий вдох.

– Теперь выдох для меня, – шепчет он.

Я делаю именно это и честно открываюсь, смущенная и пораженная его искренностью.

– Коннер пострадал от кровоизлияния в мозг. По сути, он получил удар по голове в районе лобной доли, который вызвал кровотечение. Это случилось в то лето, когда я отправилась в лагерь. Мне было пятнадцать, когда я уехала, и исполнилось шестнадцать, когда вернулась домой, потому что мой день рождения в июле, а Коннеру только-только исполнилось девятнадцать. Когда я уезжала, тот Коннер числился в почетном списке лучших студентов, был спортсменом в двух видах спорта, играл в группе, и в школе его все любили. Тогда он по-прежнему жил дома и собирался вот-вот начать учебу в колледже неподалеку. Он выбрал держаться поблизости вместо того, чтобы убежать как можно дальше и быстрее, потому что он беспокоился о маме. Она была…

Я ощущаю вину еще до того, как произношу эти слова. Но если я собираюсь рассказать ему, то расскажу всю неприкрытую правду.

– Она была алкоголичкой и принимала антидепрессанты, чтобы усилить действие алкоголя, а другие таблетки, чтобы прийти в норму. Она оставалась в браке с неверным мужем и в основном сидела в своей комнате, пока не становилась нужна ему, чтобы стоять рядом и улыбаться на благотворительном вечере. Бывали дни, когда она даже не мылась, только брала с собой бутылку в спальню. В другие дни она накладывала на лицо кучу косметики и принимала гостей на обедах. Ты никогда не был уверен на счет нее, это было как постоянная лотерея.

Его рука, лежащая на мне, напрягается, и он притягивает меня к себе и поглаживает мою спину, поощряя продолжать.

– Во всяком случае, как я и сказала, когда я уехала, с ним все было в порядке. Затем случилось несчастье, меня тут же забрал из лагеря наш семейный водитель и доставил прямо в больницу. Мне показалось, что Коннера подключили к каждому аппарату, который они смогли найти. Пришли доктора, остановили кровотечение и поддерживали его в коме, пока жидкость и опухоль в его мозге не спала.

Понятия не имею, почему мой голос звучит монотонно, будто я читаю текст по бумажке, ведь я ни разу не рассказывала эти детали вслух.

– Он выжил. Очнулся. Но уже никогда не был прежним. Не помнит, что произошло, или заблокировал это, или не хочет говорить, кто знает. То, что он рассказал сегодня, это самое большее, что я когда-либо от него слышала.

История и тишина окружают нас. Мы не двигаемся и не разговариваем, просто смотрим друг на друга, кажется, целую вечность, находясь на нашем маленьком островке безопасности, где есть только мы двое. Наконец, Кэннон прочищает горло и приподнимает мою руку, оставляя на ней нежный поцелуй.

– Спасибо, что доверяешь мне и рассказываешь, несмотря на боль. А теперь могу я задать пару вопросов?

Я коротко киваю в знак согласия, и он продолжает.

– Итак, когда Коннер сказал, что ваша мама отправилась на небеса, он уже получил травму? Он был в больнице или вернулся домой? Где он находился, когда она на самом деле умерла?

– Дома, – бормочу я. – После возвращения из больницы прошло уже много времени.

– Может быть, он утратил этот промежуток времени между его травмой и ее смертью… и у него проблемы с воспоминаниями.

Он вежлив и осторожно подбирает каждое слово, и за это я еще ближе прижимаюсь к нему.

– Он получил травму головы в тот день, когда произошла ссора, которую он описывал? Не хочу говорить банальностей, но кто в действительности мог добраться до Коннера, особенно спереди? Я не понимаю этого.

– Я ничего не знаю наверняка. Мертвые люди не разговаривают, Коннер не знает, а мой отец… – я откидываю голову назад со злобным смехом. – Даже не проси меня вспоминать о нем. Все, что я знаю, это то, что меня не было во время такой крупной ссоры, как эта, но она могла произойти в любое время. Но если это последнее воспоминание Коннера между тем, когда она была жива и когда умерла, вероятнее всего, скандал произошел, когда я была в отъезде. За исключением лагеря и школы, я всегда находилась поблизости, и даже больше, чем приятель. И после того, как он получил травму, честно говоря, мама практически была мертвой, похожей на зомби, поэтому я сомневаюсь, что у нее были силы ругаться.

– А твой отец никогда не рассказывал тебе, что произошло? Уверен, он как минимум должен был придумать какую-то историю. Он ведь не думал, что люди не станут задавать вопросов? Что насчет Службы защиты детей и твоей семьи? – он говорит быстро, выходя из себя.

Я поняла тебя, Кэннон, я через все это проходила и также чувствовала растерянность. 

– Ох, проводилось расследование. Но не Службой защиты детей, так как ему было уже больше восемнадцати, – я бросаю в его сторону колкий взгляд, – но, разумеется, было несколько вопросов. Брюс – все, что осталось от маминой семьи, и он тогда заботился о моей тете. Родители моего отца? Они такие же наивные, как и все, кто когда-либо встречался с этой сволочью. Так что остаются только моя мама, находящаяся в ступоре и неспособная связанно говорить, и мой отец, утверждающий, что его там не было. Никто не мог подтвердить обратное, и паства в Саттоне снова приняла моего отца, тем самым вернув ему политический и социальный статус. Случившееся просто посчитали несчастным случаем, неразрешимая загадка, на которую люди предпочли закрыть глаза. Не прошло даже нескольких месяцев, прежде чем моя мама отправилась спать и уже не проснулась. Ее смерть классифицировали как передозировку, анализ крови подтвердил это. Она выбрала легкий путь: и при жизни, и когда решила уйти из нее. Она была слабой, трусливой и оставила своих детей самим заботиться о себе в том бардаке, который сама же и создала. Ох, но она обеспечила нас финансово.

Я издаю резкий смешок, который звучит даже более жестоко, чем мои следующие слова.