Текст книги "Испанский смычок"

Автор книги: Романо-Лакс Андромеда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Фрай принимал посетителей в номере гостиницы «Сплендид». Аль-Серрас не хотел светиться в очереди с остальными просителями, опасаясь наблюдения местных жандармов и нацистских информаторов. Фраю удалось получить у Виши разрешение на осуществление здесь гуманитарной деятельности. Официально он лишь выслушивал душещипательные истории и оказывал пострадавшим незначительную финансовую помощь. Его строго предупредили, что он ни в коем случае не должен подделывать документы и торговать иностранной валютой, хотя он делал и то и другое. Эта игра продолжалась тринадцать месяцев и закончилась тем, что ему, как нежелательному иностранцу, предложили «паковать чемоданы». Я не зря называю такой точный срок – тринадцать месяцев, хотя мог бы округлить его до года: для нас значение имел не только каждый месяц, но и каждый день. За это время Фрай помог обрести свободу приблизительно двум тысячам человек.

Некоторые из местных артистов сначала отнеслись к бывшему журналисту с подозрением, удивленные его смелостью, молодостью и явной наивностью. Он и правда действовал нахрапом, хотя большинство людей, в том числе мы, полагали, что проворачивать подобные махинации должны маститые политиканы или профессиональные шпионы. Я тоже предпочитал не связываться с ним, пока Аль-Серрас не задал мне сакраментальный вопрос: «Ты готов заложить свой смычок? Марсельская мафия не откажется заполучить сапфир, особенно если узнает, что он принадлежал королеве».

– Ты же знаешь, я никогда его не продам.

– Тогда хотя бы начинай играть, – проворчал он.

Со дня нашего прибытия в Марсель Аль-Серрас выступал в богатых домах, надеясь завоевать чье-либо покровительство. Обычно это давалось ему легко. Но его заработки становились все меньше. Накануне вечером он ушел с вечеринки с небольшим белым пакетом, который вручила ему хозяйка дома, графиня. Он думал, что найдет в пакете скромную сумму наличными. Вместо этого там обнаружились остатки ужина. Даже богачи Марселя жили далеко не так хорошо, как прежде.

Мы знали, что Фрай обедает со многими знаменитыми марсельскими беженцами, такими как Ханна Арендт, Марк Шагал и другие; мы знали также, что он поддерживает евреев и известных гомосексуалистов, так называемых «дегенеративных» художников. Аль-Серрас убедил меня навестить Фрая за городом, где тот вместе с партнерами арендовал виллу XIX века, превратив ее в гостиницу для избранных возмутителей спокойствия.

Настал сентябрь, и мы отправились на виллу «Эр-Бэль». Нас впустили и провели мимо запущенного сада через обширный двор. Какой-то человек сидел у мольберта, а несколько других, раскинувшись в складных пляжных креслах, читали газеты. Позднее мы узнали, что мальчишкой Фрай с удовольствием посещал сиротский приют в Бэт-Бич, в те поры район сельского Бруклина, которым управлял его дед. Старинный замок с восемнадцатью спальнями, выходившими окнами на Средиземное море, чем-то напоминал ему сиротский приют его детства, населенный непокорными озорниками. Правда, здесь обитали не сироты, а просто творческие личности, которые частенько вели себя как неразумные дети.

Мы поприветствовали людей во дворе и проследовали в дом. Секретарь Фрая проводил нас в отделанный деревом кабинет и предложил сигареты и нарезанную грушу. Мы ждали, угощаясь фруктами и нервно попыхивая сигаретами. Наконец вошел Фрай, пожал нам руки и уселся за узкий стол. Внешне он походил на бухгалтера или педантичного воспитателя: в круглых очках в черепаховой оправе, в застегнутом на все пуговицы костюме в тонкую полоску. Мы слышали, что он владеет несколькими языками и мгновенно схватывает все, что касается людей, денег и оценки рисков. Говоря, он смотрел в сторону, слушая нас, без конца открывал и закрывал неглубокие ящики стола, манипулируя конвертами, марками или франками. Поначалу я принял эту его манеру за волнение и даже подумал, что он благоговеет передо мной или моим спутником, а то и перед нами обоими. Но его нервозность никак не была связана с нами. Просто его неуемная энергия постоянно искала выхода, а мозг ни на минуту не переставал анализировать информацию о списках имен, адресах отелей, обменных курсах и назначенных встречах.

Мы поделились с ним своими проблемами. Он сложил пальцы домиком и, обращаясь ко мне, произнес:

– Хотелось бы мне похвастать, что я торгую микрофильмами и секретными капсулами, но на самом деле я в основном имею дело со старомодными бумагами. С визами. Ваша известность, репутация в Испании и активность, связанная с рассылкой писем, не позволит вам проскочить мимо чиновников, решающих вопросы эмиграции. У нас есть для вас срочная въездная виза. Сложнее получить выездную визу из Франции, хотя ее можно подделать. Но, поскольку пересекать франкистскую Испанию для вас слишком рискованно, проще просто вывезти вас на судне из Марселя.

– Вывезти куда? – спросил я.

– В Америку, конечно.

Он замолчал и стал изучать листок бумаги на столе перед ним.

– Что касается вас… – Он споткнулся, пытаясь произнести имя Аль-Серраса, – то вас в списке нет. Более того… – Он снова замолчал.

В кабинет без стука вошла молодая женщина в твидовом костюме в форме песочных часов и начала что-то шептать в ухо Фраю.

– Как нет льда? – спросил он. – Пошлите кого-нибудь за ним. А пока просто приложите что-нибудь холодное. И не вздумайте тратить на это бифштекс…

При упоминании бифштекса Аль-Серрас оживился, и его лицо озарила улыбка. Но она быстро сползла, когда женщина хмыкнула:

– Очень смешно, мистер Фрай. Очевидно, бифштексы у вас хранятся там же, где свежее масло, сливки, а главное – кофе.

Она ушла, и Фрай объяснил:

– Один из наших постояльцев ударил женщину. Ей надо уезжать, но не могу же я отпустить ее в Марсель с подбитым глазом. Нам ни к чему лишнее внимание. – Он побарабанил пальцами по столу и повернулся к Аль-Серрасу: – Проблема не в отсутствии у вас репутации артиста. Проблема в вашей политической репутации.

Мы ждали, и он продолжал с видимой неохотой:

– Наши приоритеты – это известные противники фашизма. Но коллаборационисты…

– Но я против Франко, – возмутился Аль-Серрас. – Я удрал из Испании аж в тридцать седьмом! Испанское республиканское посольство в Париже предлагало мне помощь. Кто вы такой, чтобы…

– Пошли, Хусто. – Я взял его за руку.

– Я не уйду. Мне некуда идти.

Мы остались на своих стульях. Аль-Серрас тяжело дышал, Фрай все так же барабанил пальцами по краю стола. Переговоры зашли в тупик.

Наконец, Фрай прервал молчание:

– Так что вы решили, мистер Деларго?

– Я пришел сюда в надежде найти убежище или получить временный заем. Я не собираюсь покидать Францию. В списке я или не в списке, но я не думаю, что мне грозит серьезная опасность. Честно говоря, я устал от беготни из страны в страну.

– Разумеется, вы устали, – выдохнул Фрай. – Половина артистов в Марселе утверждает то же самое – пока их не арестуют. Только у немногих счастливчиков появляется второй шанс. Но я никого не собираюсь уговаривать.

В дверях снова появилась помощница.

– Я послала Иешуа в город за льдом, – громким шепотом произнесла она. – Андре просил привезти побольше вина сегодня на вечер. Но Жаклин говорит, что вина больше чем достаточно. Что-нибудь еще нужно?

Фрай встал и одернул пиджак.

– Надеюсь, это не он ударил итальянскую скрипачку? – обеспокоенно спросил он.

– Нет, не он.

– Один художник у нас уже лишился глаза, – с улыбкой проговорил Фрай. – Виктор Браунер, румынский сюрреалист. Слышали о нем? Я приглашаю вас пообедать с нами. Познакомитесь с ним и с другими.

Пока Фрай и его помощница обсуждали, что нужно купить, мы с Аль-Серрасом обменялись взглядами.

– Мистер Фрай, – вмешался я в их беседу. – Скажите, пожалуйста, как зовут эту скрипачку? Мы знаем многих европейских музыкантов.

– Сейчас подумаю. – Он почесал в голове. – У меня хорошая память, но что-то я никак не могу вспомнить ее имени. В нем не меньше шести слогов. И мне кажется, она выступает под псевдонимом.

– Она еврейка? – спросил Аль-Серрас.

– Да. Из-за этого и произошел инцидент. Некоторые наши гости – не сахар. Понимаете, с какими проблемами мне приходится иметь дело? Если они не критикуют качество утренней выпечки, то спорят о политике.

– Если она останется, пока не пройдет глаз, можно и мне остаться? – попросил Аль-Серрас.

– Я не могу помочь вам покинуть страну, – снова Фрай выдохнул, – но и в приюте отказать не могу. Во всяком случае, пока вы не придумаете, что делать дальше. Наши сюрреалисты сегодня устраивают выставку. Я вас приглашаю.

– Молчи, – приказал я Аль-Серрасу, когда мы уходили.

Он коротко кивнул. Мы оба испытывали одно и то же чувство. Больше всего нам хотелось распахнуть двери, промчаться через сад и придушить того кретина, который ее ударил.

Мы нашли ее на кухне. Она ссутулившись сидела на столе, а кухарка, молодая девушка, похлопывала ее по щеке влажным полотенцем. Заметив нас, Авива отпрянула, удивив девушку, которая отступила в сторону.

Аль-Серрас подошел к ней первым, и Авива, задыхаясь, обвила его шею руками. Затем освободила одну руку, обхватила ею мою голову, и мы все трое замерли, обнявшись. Она почти ничего не весила – как мираж или призрак прошлого. Реальным был лишь уродливый синяк на лице.

В тот вечер на вилле «Эр-Бэль» было шумно и весело. Освещавшие двор факелы разгоняли прохладу осенней ночи. Собралось больше десятка человек: обитатели виллы и гости из Марселя. Художники развесили свои последние работы на деревьях, образовав галерею на открытом воздухе.

Мы с Авивой уединились в полутемном уголке двора. Аль-Серрас, физически не способный к одиночеству, предпринял попытку проникнуть в компанию этого затоптанного поместья, в чем частично преуспел. С бокалом в руке он циркулировал от группы к группе, вступал в беседу с женами художников и писателей, собирал новости и сплетни. С ними он и вернулся к нам – с ними и с пыльной бутылкой, добытой им из погреба.

– Франция будет голодать, но не останется без вина, – объявил он.

– Да уж, веселье бьет ключом, – пробурчал я, глядя, как один из гостей повис на дереве вниз головой.

– Это прощальная вечеринка, – пояснил Аль-Серрас. – Трое или четверо из них завтра попытаются вместе с Фраем пересечь границу. Сначала поедут на поезде, потом пешком через горы будут пробираться в Испанию. – Он кивнул на тучного мужчину и его хорошо одетую супругу. Лица ее, скрытого широкими полями зеленой шляпки, украшенной черными кружевами, мы не видели. – Она порядком выпила. А у него больное сердце. – Прокашлявшись, он заговорил нарочито жизнерадостным тоном: – Зато она спешит отделаться от некоторых личных вещей. Вот, подарила мне… – И он открыл плоский кожаный несессер, в котором серебрились инструменты для маникюра и маленькие, отделанные жемчугом ножницы.

Авива посмотрела на набор почти без интереса.

– Когда-нибудь, – настойчиво гнул свое Аль-Серрас, – скажешь своим детям, что стригла ногти ножницами, принадлежавшими жене Густава Малера.

Зря он ляпнул о детях. Авива отвернулась в сторону.

– Расскажи нам обо всем, – попросил я.

Авива подтянула повыше воротник своего платья, спасаясь от прохлады, которой мы не чувствовали.

– Что рассказать? Почему я не умерла? То же самое хотел узнать этот осел, который утром врезал мне кулаком. Мне кажется, сам факт, что я еще жива, свидетельствует о моей вине.

– Не бери в голову, – сказал Аль-Серрас. Он поднял ее кисть, внимательно рассмотрел ее и уложил на свое широкое колено. – Музыкант не может чувствовать себя человеком, если у него грязные ногти. Затем примемся за твои волосы.

Она печально покачала головой. Губы изобразили полуулыбку.

– Только обещайте, что локти не тронете.

– Фелю, как ты думаешь, о чем это она? – шутливо спросил Аль-Серрас.

– Ума не приложу.

Они сдвинули свои стулья. Вскоре мне стала ясна вся мудрость Аль-Серраса. Пока он подрезал, чистил и полировал ногти и массировал пальцы, Авива расслабилась, плечи у нее опустились. Работая, он бормотал всякие банальности, как будто мы все время были вместе, как будто она не терялась в Германии на целых пять лет, как будто не произошло ничего важного, о чем стоило расспрашивать друг друга. Она задышала глубже, из закрытого опухшего глаза стекла слеза.

– Мне не надо было ни о чем просить Вэриана, – тихо сказала она.

– Фрая, – поправил я ее. – Мистера Фрая.

– Перестань, – сказал она. – Мне надоело, что другие люди распоряжаются моей судьбой. Могу перечислить поименно: Бенито, Адольф, Бертольт, Вериан. Вы хоть знаете, что ваш Фрай лично решает, кто из нас достоин того, чтобы воспользоваться его помощью? Вам известно, что он просил меня ему сыграть?

– Ну и что? Хорошо, что у тебя с собой есть скрипка, – успокоил ее я.

– Я устала от прослушиваний. Устала от переездов. Боже, все мое существование – сплошной переезд.

– Такова сегодня жизнь, – сказал Аль-Серрас. – Половина Парижа пустилась в бега. Считай это внеплановым отпуском.

Плечи Авивы снова напряглись. В гул голосов, звяканье бокалов и взрывы смеха вплетались ночные звуки: кваканье лягушек, трескотня сверчков, шорох птичьих крыльев. Через двор пробежал мужчина с кувшином в руках, крича, что он поймал богомола, и предлагая всем на него посмотреть. Но даже это не заставило Авиву открыть глаза.

Через некоторое время она спросила меня сонным голосом:

– Это правда, что ты больше не играешь на виолончели?

– Правда.

– Вот молодец!

Аль-Серрас что-то ехидно пробормотал.

– Нет, ты меня неправильно понял, – сказала она. – Я восхищаюсь Фелю. Спроси любого еврея-музыканта в Третьем рейхе, спроси моих коллег по еврейскому культурному центру. Зачем мы для них играли? Для этих… – Она оборвала себя на полуслове. Затем повернулась ко мне: – Я уверена, ты ни о чем не жалеешь.

– Только об одном.

Аль-Серрас по-прежнему трудился над ее пальцами.

– Как твой сын? – решился я. – Где он?

Она глубоко вздохнула:

– Не знаю. Не знаю, жив ли он.

– Во всяком случае, – подал голос Аль-Серрас, – это лучше, чем знать наверняка, что его нет в живых.

– Не обязательно, – сказал я.

Авива высвободила руки и открыла глаза.

– Мне не хватало вас обоих. – И отошла в дальний угол сада. Ей хотелось побыть одной.

Позднее, после того как Авива ушла в комнату, которую делила с дочерью Андре Бретона, к нам присоединился Андре. Он принес последнюю бутылку ликера, которую выманил на кухне. С прилизанными темными волосами, с низким морщинистым лбом, Бретон напоминал киношного гангстера – правда, гангстеры, даже киношные, редко проводят вечера, разглагольствуя о поэзии. Он прикрыл отяжелевшие веки, сделал глоток из бокала и сказал:

– Ваша подруга… Она чем-то похожа на людей, с которыми я сталкивался во время прошлой войны.

– На писателей?

– Нет, на психов. Я работал в психиатрической больнице. У нее тот же взгляд. Особенно худо бывало по ночам. Сидишь и прислушиваешься: не собрался ли кто перерезать себе глотку. Но это только буйные. Тихие вели себя прилично. Он поднялся: – Спокойной ночи, господа. Приятных сновидений.

Вскоре ушел и я, оставив Аль-Серраса размышлять над будущим и слушать кваканье лягушек.

На следующее утро Фрай и несколько его подопечных сели в поезд, который должен был доставить их к месту неподалеку от испанской границы. Я смотрел, как они уходили. Альма Верфель, бывшая жена Малера, а ныне супруга романиста Франца Верфеля, нарядилась в модный летний костюм с узкой юбкой и босоножки на высоких каблуках. Пока мужчины загружали в машину Фрая чемоданы, я отозвал его в сторону и дал несколько советов, произнес кое-какие ходовые фразы на испанском и объяснил, как по форме отличить полицейских от военных.

– Я надеюсь, что не обижу вас, но их экипировка совершенно не подходит для перехода через Пиренеи. Особенно обувь дамы. И шляпу надо другую – с широкими полями, чтобы защищала от солнца.

Фрай сцепил руки за спиной и развернулся на каблуках – точь-в-точь священник, заботливо наблюдающий, как прихожане покидают храм и вступают в полный опасностей и испытаний внешний мир.

– Я здесь всего около месяца, – вежливо проговорил он, – но уже понял, что должен работать с тем материалом, который имеется. Я не могу заставить элегантную женщину одеться проще. И этот камуфляж вряд ли кого-нибудь обманет, скорее вызовет подозрения. – Он сделал паузу. – Вторая проблема заключается в том, что вы не можете отобрать у людей их сущность. Тем более в минуту крайней опасности. Это может лишить их мужества. Каждый из них цепляется за ту или иную безделицу. Каждому кажется, что без этой безделицы его жизнь не имеет смысла.

Мы оба посмотрели на автомобиль, возле которого миссис Верфель выговаривала мужу за то, что он не сумел впихнуть в багажник все ее сумки и чемоданы.

– Одна безделица, говорите? – хмыкнул я.

Фрай рассмеялся, громко и открыто. Это был первый и последний раз, когда с его лица слетело выражение вечной тревоги.

Автомобиль уехал, и я отправился завтракать. У кухарки Имогены, накануне прикладывавшей Авиве компресс, я поинтересовался, появлялись ли уже мои друзья.

– Да, они уже поели, – ответила она. – Они рано позавтракали и ушли гулять.

Все утро, пока я ждал их возвращения, у меня из головы не шла Авива. Марсель, думал я, явно не самое подходящее место для нее. Порт, притягивавший множество отчаявшихся беженцев, находился под неусыпным контролем властей, а каждая сельская дорога, ведущая в сторону Средиземного моря, патрулировалась и французскими вишистами, и немцами. Я строил планы, как убедить Фрая помочь Авиве с французским удостоверением личности. Тогда она могла бы сесть на поезд, направляющийся на запад.

Лишь позже я узнал, насколько близкой и неотвратимой была угроза ареста.

Впоследствии Аль-Серрас объяснил мне, что это он предложил Авиве прогуляться, надеясь вернуть румянец ее землистым щекам. Они спокойно шли по тропинке, когда заслышали тарахтенье мотоцикла с коляской. Мотор чихнул пару раз и заглох. Мужчина, сидевший за рулем, по-французски обратился к ним за помощью. Он был моложав и худощав, в шлеме и мотоциклетных очках, в темной форме и черных ботинках по колено. Подойдя ближе, они увидели нарукавную повязку со знакомым символом.

Аль-Серрас полчаса провозился с мотоциклом, проверял провода, пинал выхлопную трубу. Хорошо, что он разбирался в механике. Авива все это время сидела на обочине, обхватив руками колени, и делала вид, что зевает.

– Вы прекрасно говорите по-французски, – сказал мотоциклист. – Но вы не француз. Испанец?

– А у вас хороший слух, – отозвался Аль-Серрас.

– Вы напоминаете мне одного человека, которым я восхищаюсь.

– Кинозвезду? – пошутил Аль-Серрас.

– Нет, пианиста.

Аль-Серрас слегка склонил голову в знак признательности.

– Я глазам своим не поверил, – откровенничал немец. – Пока не увидел ваши руки. Представьте себе, когда-то я держал их фотографию у себя на столе. Моя дочка любила прикладывать к ней свои пальчики. А я говорил, что, если она будет есть овощи и много заниматься, то они у нее вырастут и станут такими же длинными.

– И как? – Аль-Серрас не смог удержаться от смеха.

– С длиной все нормально. Но на этом сходство исчерпано, – в свою очередь засмеялся немец. – Она выступала, но не добилась успеха. Как, впрочем, и я. Но это было так давно…

Горячий бриз шуршал высокой травой.

– Вы не возражаете? – Мужчина извлек из сумки позади мотоцикла небольшой фотоаппарат. Он сделал несколько снимков Аль-Серраса: сначала лицо, потом пальцы обеих рук на кожаном сиденье мотоцикла.

– Пленка кончается. Может, ваша девушка тоже хочет сфотографироваться?

– Наверняка, – сказал Аль-Серрас, все еще улыбаясь. – Иди сюда, милая. Она немного стесняется. К тому же с ее нежной кожей, – он сделал ударение на слове «нежной», – ей противопоказано долго находиться на солнце. Поэтому мы и вышли погулять пораньше.

– Пожалуйста, подойдите, – сказал немец.

Она не шевелилась.

Он повторил, уже жестче:

– Подойдите. Она прятала лицо в руках, притворяясь смущенной. Тогда он сделал пять длинных, медленных шагов в ее сторону.

– Ваши документы.

– У меня нет с собой.

Он приподнял ей подбородок и заметил синяк:

– Кто вас ударил?

Она не ответила. Тогда вмешался Аль-Серрас:

– Ссора между влюбленными. Сами знаете, как это бывает.

– Я вам не верю, – сказал немец.

Воцарилось короткое молчание. Прервал его мотоциклист:

– Я достаточно много читал о вас и знаю, что вы никогда никого не ударите. Вы помешаны на своих руках. Слишком бережете их, чтобы драться. Я прав?

– Никогда не пытайся обмануть почитателя, – принужденно засмеялся Аль-Серрас. – Вы абсолютно правы – насчет моих рук. Но заблуждаетесь насчет другого.

– В каком смысле?

– Я сказал, что это была ссора влюбленных. Но не говорил, что я и есть тот самый драчливый влюбленный.

– О! – В голосе немца послышалось удивление.

Он подошел к Авиве ближе, окинул взглядом ее фигуру. Потом положил руку ей на талию.

– Не щекотно? – спросил он.

Она стояла низко опустив голову, не пытаясь отпрянуть или выразить возмущение. Он взял ее за руку и принялся изучать узкое запястье – искал клеймо.

– Вы остановились неподалеку?

– Она приехала к друзьям на выходные, – вмешался Аль-Серрас.

– Документы есть?

– В Марселе. Я оставила их в отеле.

– Я как раз еду в Марсель. Вы поедете со мной.

Он за руку повел ее к коляске.

– Здесь всего одно пассажирское место, – через плечо бросил он Аль-Серрасу. – Мои извинения. Надеюсь увидеть вас в городе, особенно если вы будете давать концерт. Все бы отдал, чтобы вас послушать!

– Что именно вы хотели бы услышать? – Аль-Серрас пытался задержать его.

Немец выпустил руку Авивы:

– Трудный вопрос! – Он задумался. – Что предпочесть: то, что слышал раньше, или то, чего никогда не слышал? Все говорят, вы лучше всех в Европе играете Шопена, но я не очень люблю Шопена. Больше всего мне нравится трио Дворжака в вашем исполнении.

– Полагаю, опус номер четыре? «Думки»?

Немец щелкнул каблуками:

– Точно! – Он уже забирался на мотоцикл, когда Аль-Серрас ляпнул:

– Там мало моей заслуги. Гораздо важнее партия виолончели. Но я передам сеньору Деларго ваш отклик.

– Вы общаетесь с маэстро Деларго?

– Общаюсь? Пожалуй, даже слишком тесно, если учесть, что мы делим с ним двухспальную кровать.

Немец забыл об Авиве. Прижав к груди камеру, он шагнул к Аль-Серрасу и взволнованным шепотом спросил:

– Где он?

Вот так мой партнер, мой коллега, моя тень, мой друг и соперник привел волка прямо к нашей двери. Мне-то не было особой нужды скрываться. Но на вилле находились и другие люди: Андре и Жаклин Бретон, их дочь, писатель-троцкист Виктор Серж и другие артисты и писатели. Они еще нежились в постелях, отсыпаясь после вчерашней вечеринки. Даже повар Иешуа успел побывать под арестом – его поймали на попытке отоварить в Марселе фальшивые продовольственные карточки. Слава богу, Верфель и Генрих Манн уже уехали. Плохо было то, что еще не вернулся Фрай, который соображал быстрее всех нас и обладал даром сладкоречия. Приходилось выкручиваться самим.

– Я больше не играю, – объяснил я гестаповцу, который умолял меня исполнить что-нибудь лично для него.

Мы сидели во дворе, за одним из металлических столов, с которого Иешуа торопливо убирал остатки завтрака. Обитатели виллы поспешили попрятаться кто куда, едва заслышав скрип сапог.

– Как так – больше не играете? – не понял немец, пальцами поправляя фуражку.

– Временно, – быстро объяснил Аль-Серрас. – У него подагра. Обострение артрита. Воспаление суставов.

– Знаю, что это такое. Моя бабушка страдает той же болезнью. – Он внимательно посмотрел мне в лицо: – Вы едите морепродукты?

– Иногда, – запинаясь, ответил я.

– А красное мясо?

– Когда достану.

– В том-то и проблема. Мясо и морепродукты вредны при подагре. И как долго длятся приступы?

Я посмотрел на Аль-Серраса. Тот объяснил:

– Неделю, дней десять. В промежутках мы пытаемся играть, но не подолгу.

– Вы по-прежнему играете вместе?

– Конечно! Почему бы и нет?

– Хорошо, – произнес офицер шепотом. – Хорошо, что боли у вас непостоянные. Моя бабушка спасается фруктами и овощами. Особенно полезна черешня. Свежая черешня.

– Непременно воспользуюсь вашим советом.

Немец огляделся вокруг. Пока мы разговаривали, Авива исчезла. Он, похоже, совсем забыл о ней. Расслабившись, я поднял глаза на соседние деревья и охнул: на одном из них все так и болталась картина одного из наших сюрреалистов. На ней была изображена обнаженная женщина, тесно прижатая к похожему на мужчину существу с огромными, как у оленя, глазами, когтями как у краба и щетинистыми усами.

– О боже, – вырвалось у меня.

Аль-Серрас, следивший за моим взглядом, быстро подошел ко мне и схватил меня за руки.

– Болит? Я думаю, наш друг прав. Ты должен следить за диетой. Вы только посмотрите!

Он буквально сунул мою ладонь – совершенно здоровую – под нос немцу.

– Да, сильно опухли, – сочувственно проговорил офицер. – Какая досада! Что ж, – сказал он, выпрямляясь, – это был интересный день. Могу ли я попросить вас об одном одолжении?

По сигналу Аль-Серраса Имогена сбегала в мою комнату и принесла футляр со смычком. Немец отправился к мотоциклу за камерой. Я смотрел на Аль-Серраса и с трудом подавлял желание прикончить его на месте. К вечеру каждый обитатель виллы признается, что разделял мои чувства.

Гестаповец просил, чтобы я принял наиболее выигрышную позу:

– Понимаю, что это не совсем профессионально, но мне хочется, чтобы на снимке был виден сапфир. – Он посмотрел в видоискатель. – Я ваш поклонник, но у вас в Германии есть и другие почитатели. – Он тщательно выбирал наилучший ракурс. – Этот снимок я перешлю доктору Геббельсу.

Но немцу не повезло.

– Закончилась пленка! Это судьба. Маэстро, нам нужно будет встретиться. Как можно скорее. Я не очень часто бываю в этих местах, но уверен, что разыщу вас в городе…

Он пожал нам руки и распрощался, напоследок обратившись к Аль-Серрасу:

– Позаботьтесь о его здоровье. Вы несете за него личную ответственность.

Еще не стих шум удаляющегося мотоцикла, а Аль-Серрас уже упаковывал свои вещи. Авиве он велел сделать то же самое. Он боялся не столько возвращения немца, сколько гнева обитателей виллы. Где-то хлопнула дверь. Из окна сверху раздался недовольный мужской голос. Имогена сидела на земле и плакала.

Поведав мне все подробности встречи с немцем, Аль-Серрас воскликнул:

– Пойми же! Это было лучшее, что я мог сделать.

– Брось, что ты оправдываешься?

– Может, это твой шанс. Ты слышал, как он говорил о Геббельсе?

– Хусто, ты хоть чему-нибудь научился?

Из-за угла появился Иешуа:

– Мадемуазель Авива ждет в машине. Если вы еще не передумали ехать в Марсель.

Я встряхнулся и последовал за Аль-Серрасом к автомобилю, работавшему на холостом ходу.

– Ты говорил вчера вечером, – сказал он, – что кое о чем жалеешь.

Я коротко кивнул в знак согласия.

– Если она тебе дорога, сделай так, чтобы она как можно скорее покинула эту страну.

– Она не хочет уезжать.

– Конечно не хочет. Она хочет в Германию, искать мальчика. Я не утверждаю, что он в концлагере. Но он сто раз мог умереть от дизентерии, или тифа, или любой другой болезни. Потому-то она и не может его найти. – Он сделал резкий выдох. – Тебе лучше уйти. Мы уезжаем.

Я шагнул к автомобилю.

– Не прощайся с ней. Скоро мы снова встретимся.

Через два дня я получил корзину черешни – восхитительной красной черешни, хотя ее сезон в этих краях давно прошел. Мы сочли это признаком того, что наш посетитель имеет большие связи.

– Турецкие? – предположил Андре, сплевывая косточки.

– Кто ж его знает? – сказал я, чувствуя печаль.

Затем вернулся Фрай, усталый, но довольный успешно завершившимся делом. Все его подопечные ушли в испанские горы, по крайней мере, он их лично туда проводил. Им предстояло добраться до Лиссабона, где они уже вполне легально смогут подняться на борт корабля, отплывающего в Нью-Йорк. В последний момент Альма Верфель призналась, что в одной из ее многочисленных сумок хранятся подлинник партитуры Третьей симфонии Брукнера и наброски одного из романов мужа.

– Я рассказываю вам об этом, – говорил Фрай, когда мы сидели за ужином, празднуя его возвращение, – не для того, чтобы поощрить вас делать то же самое, а, наоборот, чтобы против этого предостеречь. Если вы располагаете ценными рукописями, пожалуйста, передайте их мне. У меня есть курьеры, с которыми их можно переправить в безопасное место. Не следует класть все яйца в одну корзину.

Никто не хотел портить Фраю настроение пересказом случившегося в его отсутствие инцидента. Но в конце концов эта тема все же всплыла в общей беседе.

– Ох уж мне этот испанский темперамент! – посетовал художник по имени Густав.

– Что вы имеете в виду? – спросил кто-то.

– Поведение Аль-Серраса. Глупое и опрометчивое. Горячая кровь.

– Среди нас есть еще один испанец, которому не свойственна ни одна из этих черт, – прервал его Фрай. – И вообще, давайте оставим этнические ярлыки на совести наших врагов.

– Маэстро Дельгадо проявил чудеса хладнокровия, – поддакнула ему незнакомая мне женщина. – А он сильно рисковал. Давайте выпьем за него.

Раздался звон бокалов.

Но Фрай не поддержал тост, а спросил:

– Как звали немца?

Никто из нас не знал его имени.

– Он точно был гестаповец? Вы уверены? Может, из другого подразделения СС?

– А, все они одинаковые! – махнула рукой Жаклин.

– Какая на нем была форма? Коричневая или черная? Какая символика на форме – значки, эмблемы? Кто-нибудь разглядел?

– Он упоминал доктора Геббельса, – сказал я. – Возможно, они лично знакомы.

– Какое все это имеет значение? – возмутилась Жаклин. – За этим столом сидят артисты и мыслители, а не шпионы. С какой стати нам обращать внимание на какие-то эмблемы?

– Зато они, – вздохнул Фрай, – на все обращают внимание. На вас в том числе.

– Мы польщены, – пробормотал Густав.

Фрай словно нехотя пояснил:

– Среди них тоже попадаются разные люди. Одни сообразительнее, другие нет. Одни общительнее, другие…

– По-моему, лучше всего держаться от них подальше. Причем от всех, – сказал Андре.

– Это невозможно, – ответил Фрай. – Завтра я обедаю с инспектором полиции, а он наверняка приведет своих коллег из гестапо. Как вы думаете, каким образом мне удается узнавать, кому они сели на хвост?

Он поднялся и пожелал нам всего доброго на неделю вперед: назавтра он возвращался в отель «Спландид».

Поздно вечером Фрай тихо постучал в дверь моей комнаты:

– Вы знаете, что я не смогу многого сделать для ваших друзей. Я буду присматривать за ними в городе, если получится. Но вы понимаете, что я не имею права слишком рисковать…

– Понимаю.

– Между прочим, для вас у меня есть предложение.

Поскольку я не собирался покидать Францию, Фрай предложил мне написать о своей жизни при Франко. Он хотел, чтобы я рассказал, с какими трудностями столкнулись испанские беженцы в оккупированной немцами Франции, и предупредил, чем грозит объединение каудильо с Гитлером. Гитлер разбомбил Гернику и помогал испанским фашистам, но пока Франко, даже присоединившись к оси, не демонстрировал горячего желания вернуть фюреру долг. Сговорившись с французскими фашистами и коллаборационистом маршалом Петеном, Гитлер был близок к установлению полного контроля над континентом. При содействии Франко он мог бы захватить Гибралтар и получить важное преимущество в борьбе с Великобританией.