Текст книги "Испанский смычок"

Автор книги: Романо-Лакс Андромеда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Глава 15

На главной площади Гранады пара музыкантов бренчала на гитарах, время от времени выкрикивая: «Аллах!» Чуть дальше по улице посетители чайного домика слушали, покуривая кальян, темнокожего мужчину, игравшего на ребеке – скрипке грушевидной формы, известной с эпохи Возрождения. Аль-Серрас повернул голову на звук инструмента и нетерпеливо оглянулся, ожидая, пока я его догоню. Жара усиливалась, приходилось спешить.

В то утро мы играли концерт Баха и Гайдна – музыку из мрамора в этом городе из резного дерева и струящейся воды. Но это был лишь предлог, а подлинная цель, ради которой Аль-Серрас приехал сюда, заключалась в другом: он мечтал посетить Альгамбру – укрепленный мавританский дворец, вознесенный на холме северной оконечности Гранады.

Мы прибыли в Гранаду не прямиком из Англии. Я провел некоторое время в Университете Саламанки, дал несколько мастер-классов, а заодно расширил круг знакомств в социальных и политических кругах, на что меня подвигла встреча с Элгаром. Аль-Серрас, все еще испытывавший душевный подъем после визита к гипнотизеру, остановился на вилле у подруги, где сочинял музыку. Он поручил Байберу организовать концерт в Гранаде, но только один. С него довольно, сказал он, бесконечной гонки по городам. Кроме того, он узнал, что его мать нездорова, и сразу после выступления собирался ее навестить.

Утренний концерт прошел хорошо. На бис мы сыграли популярную испанскую народную мелодию, одну из тех, что часто сравнивают с так называемыми художественными открытками: половина зала встретила ее исполнение искренними аплодисментами, а вторая – гробовым молчанием. Я понимал реакцию этой второй половины: мелодия была запоминающаяся, но в музыкальном отношении настолько непритязательная, что я с трудом подавил зевок посередине номера.

– Многим нравятся подобные безделицы, – рассуждал Аль-Серрас, пока мы карабкались узкой улочкой к отелю, стоявшему на холме. – Годами композиторы-националисты брали за основу народные танцы, не улавливая их подлинного духа. Они не стремились двигаться вперед, не занимались настоящим синтезом или новаторством. Это отлично понимает Мануэль де Фалья. Вспомни его «Ночи в садах Испании». Он не цитирует фольклорные элементы, он доискивается до сути народной интонации. Андалусский дух. Вот увидишь, он нам все уши прожжужит своими теориями.

– Прожжужит нам уши?

– Когда мы с ним встретимся.

– Так он нас ждет?

– Нет. Но мы к нему заглянем на пути в Альгамбру. Наконец-то я ее увижу!

– Постой. Ты что, никогда не был в Альгамбре?

– Аль-Серрас так часто взахлеб рассказывал о легендарном дворце, его залах, отделанных резными плитами, его куполах и арочных дверных проемах, его садах и фонтанах, что я не сомневался – он видел его своими глазами, и не раз.

– Вот только мораль мне читать не надо! – обиделся он.

Мы подошли к отелю. Я потянулся к дверной ручке.

– Ты что, не идешь со мной? – удивился Аль-Серрас. – До дома маэстро осталось два шага. А от него до ворот Альгамбры не больше километра.

– Даже если полкилометра. Но в горку!

– Фелю, – нахмурился он. – Это же история. – Он понизил голос: – Не хочу хвастать раньше времени, но я экспериментировал с андалусскими ритмами. Не могу обещать, что ты не услышишь в моих сочинениях отголоски фламенко… Впрочем, я слишком много говорю. – Он посмотрел вдаль, на невидимую Альгамбру, скрытую за каменными стенами и буйной растительностью. – Очень тебя прошу, пойдем со мной.

Я тянул с ответом, и он набычился:

– Если бы ты меня позвал, я бы с тобой пошел.

У меня из груди вырвался стон. Ладно, согласился я. Только занесу в номер виолончель.

Когда я вернулся, Аль-Серрас сидел на бордюрном камне, держась рукой за колено:

– Здесь такие крутые улицы, что даже у меня ноги заболели.

– Сам напросился, – буркнул я. – Пошли!

Через час Мануэль де Фалья открывал нам парадную дверь своего дома. Он был одет в официальный белый костюм, как человек, поджидавший гостей. Увы, ждал он не нас, что стало ясно из неуклюжих и многословных извинений Аль-Серраса.

Почтенный композитор держал в каждой руке по серебристой гантели размером с детскую погремушку. В их расщепленные рукоятки были вделаны пружины, так что можно было сжимать рукоятки и одновременно делать небольшие вращательные движения кистями рук. Аль-Серрас бросился его обнимать. Фалья не успел отстраниться, но скорчил такую гримасу, что мне стало ясно: он не оценил порыва моего друга. Позднее мы узнали, что он панически боялся микробов и потому избегал любых физических контактов.

Фалья был бледный и тощий; выпирающие скулы, туго обтянутые кожей; редкие волосы; полоска седой щетины над ушами. На его лице выделялись только кустистые черные брови, с которыми перекликался черный же галстук-бабочка. Свои маленькие темные глаза в паутине морщинок он держал полузакрытыми, что придавало ему заспанный вид. Когда он улыбнулся заученной улыбкой, на висках у него вздулись вены.

Хозяин предложил нам выйти во внутренний дворик, где мы присели на белые металлические стулья. Фалья устроился рядом с Аль-Серрасом, положил ногу на ногу, нетерпеливо потеребил штанину, потом вдруг встал и ушел в дом. Вскоре к нам вышла женщина с подносом в руках.

– Вы прервали его занятия, – сказала она и наклонилась налить мне питье. Тяжелый черный крест, висевший у нее на шее, ударил меня по щеке. – Обычно он работает три часа. Ему оставался еще час.

Аль-Серрас поерзал на краешке стула:

– Еще час?

– Он отошел привести себя в порядок. – Она шмыгнула носом и ушла в дом.

Через несколько минут снова появился Фалья, продолжая сжимать в руках гантели. Солнце ярко освещало двор, и он надел небольшие круглые очки с ярко-синими стеклами.

– Боюсь, мы обидели вашу служанку, – нарушил молчание Аль-Серрас.

– Это не служанка.

– О, извините, – сказал Аль-Серрас. Он никогда не краснел, но сейчас у него на шее вспыхнули два пунцовых пятна.

– Это сестра Мария, – сказал Фалья, посмотрев на нас через темные стекла.

– Она приходит из монастыря каждый день или живет с вами постоянно?

– Она не монастырская сестра. Она моя сестра. Мария дель Кармен.

– Ну ладно. – Аль-Серрас похлопал себя по колену. – Полагаю, мне следует объяснить, что я пианист.

– Знаю. Я слушал ваше исполнение. Три раза, – произнес Фалья, подергивая уголками губ. – В Кадисе, Мадриде и Париже.

Аль-Серрас улыбнулся и уселся поудобнее.

– Я увлекся сочинительством. Не вдруг, разумеется. Я размышлял об этом уже несколько лет.

Он продолжал говорить, и я позволил себе переключить внимание на осмотр дворика. Но тут прозвучало: «Дон Кихот» – и я вернулся к их беседе. Аль-Серрас смеялся, Фалья сидел с непроницаемым лицом.

– Ну разве это не нелепость? – кипятился Аль-Серрас. – От нас требуют бесконечных повторов и подражаний. Ничего незаурядного. Но тогда лучше уж оставить все старые темы в покое. – Пианист потряс головой, поднял бокал и поднес его к губам.

Фалья снова взялся за свою штанину.

– Я тоже работаю над сочинением на тему Дон Кихота.

Аль-Серрас замер, задержав бокал перед лицом, чтобы скрыть замешательство.

– Для кукольного представления, – добавил Фалья.

– Куклы?! – расхохотался Аль-Серрас и перевел взгляд на меня: – Ты слышал, Фелю? Кукольное представление! Маэстро над нами шутит.

Но Фалья не смеялся.

– И как движется работа? – прочистив горло, поинтересовался Аль-Серрас.

– Почти завершена.

Во двор вошла сестра с новым кувшином в руке. Она наполнила наши бокалы – равнодушно, словно поливала растения. Мой мочевой пузырь был полон, но я заставил себя выпить и второй бокал.

Фалья поднялся и снова без объяснений покинул двор, сжимая на ходу гантель. Аль-Серрас полез в карман жилета, достал фляжку и плеснул себе из нее в лимонад изрядную дозу спиртного. Не успел он спрятать фляжку, как появился Фалья и занял свое место.

– Конечно, есть вечные темы и вечные места, – не умолкал Аль-Серрас. – Взять хоть Андалусию – это же история! Ее надо чувствовать! Каждый, кому довелось слушать «Ночи в садах Испании», поймет, что я имею в виду. – Он сам пьянел от своих слов. – Какие образы, какие ароматы! Я словно воочию вижу луну, сияющую над каменными стенами. Первые прерывистые аккорды фортепиано – это журчание воды, приносящей жизнь в благоухающие жасмином сады! Нервное звучание виолончели…

– Я никогда не претендовал на подобную живописную точность! – неприязненно произнес Фалья, отодвигаясь от нас подальше.

– Ну разумеется, – кивнул Аль-Серрас.

Композитор что-то негромко пробормотал.

– Простите? – переспросил Аль-Серрас.

– На улице Ришелье, – повторил Фалья, – в Париже, я нашел буклет, небольшую такую книжицу с картинками. Об Альгамбре.

– И она привела вас сюда?

Фалья молчал. Тихонько поскрипывали гантели, словно пищала мышь, попавшая в мышеловку.

– Я приехал сюда уже после того, как написал «Ночи», – вымолвил он наконец. – Мне не требовалось видеть Альгамбру, чтобы осуществить этот замысел.

Мы с Аль-Серрасом стояли за увитым виноградом забором дома Фальи и смотрели на круто уходящую вверх, вымощенную булыжниками дорогу. Казалось, за последний час растения зазеленели еще ярче благодаря усиливающейся влажности.

– Так что, ты уже передумал туда идти?

Аль-Серрас вздохнул:

– Я не понимаю, чем ты расстроен. Он такой же романтик, как и ты. «Воображение как наивысший дар». Не ты ли превозносил философа, сказавшего это? Так и Фалья – он предпочитал полагаться на свое представление об Альгамбре. – Аль-Серрас провел рукой по влажным от пота волосам. – Чувствовать и мечтать необходимо, не спорю, – проговорил он. – Но еще важнее наблюдать. В поэзии, живописи, музыке – везде. Импрессионисты не выдумали свет, они его увидели.

Я потер взмокшую шею. Мне хотелось сказать ему, что Альгамбра больше чем просто идея. И подлинная правда музыки куда глубже, чем ее история. Она в той гармонии, в тех пропорциях, которые пианисты девятнадцатого века бросились нарушать в угоду изощренной выразительности.

Но было так жарко, что я коротко кивнул:

– Пошли.

– Что-то мне нехорошо, – пожаловался Аль-Серрас.

– Ты проголодался?

– Нет.

Аль-Серрас был не похож сам на себя.

– Пойдем, пойдем, – не отставал я. – Что ж ты молчишь? Давай, скажи, что он прав.

– Что я должен сказать?

– Не знаю. Скажи, что он ничем не отличается от Дебюсси. Скажи, что нам ничего не стоит отказаться от всего этого. – Я повел руками вокруг. – Пусть французы рассказывают нам о солнечной Испании! Пусть лоточники с улицы Ришелье продают нам картинки с изображением Альгамбры!

– По-твоему, я ему поверил?

– А что, разве нет?

Наши роли поменялись. Я, мечтавший поскорее попасть в отель и поспать, чуть ли не силком тащил Аль-Серраса вверх по склону холма. Через несколько футов он остановился, похлопал себя по пиджаку, нашел фляжку и предложил мне глотнуть.

– Сейчас, подожди минутку, – сказал я и подошел к стене, чтобы облегчиться.

– Ты мочишься у дома маэстро?! – пронзительно закричал Аль-Серрас.

– Это не его дом, а городская стена. Что на тебя нашло?

Аль-Серрас уставился на желтую струйку, бежавшую вниз по канавке, выстланной гонтом. Затем он с отвращением покачал головой, сделал еще один большой глоток из фляжки и двинулся в гору.

– Пошли, – позвал он меня. – День и так уже пропал. Принесу матери сувенир из Альгамбры. Это ее задобрит.

На первом повороте мы сделали передышку. У Аль-Серраса побагровело лицо, у меня рубашка прилипла к спине.

– Слушай, – отдуваясь, сказал я. – Ты ни разу при мне не упоминал о своей матери.

После короткого молчания Аль-Серрас ответил:

– Ее зовут Каролина Отеро.

– Прекрасная Отеро? Танцовщица?

– Танцовщица, артистка кабаре, куртизанка и… чего похуже.

– Ты не должен так говорить.

– Так она и сама этого не отрицает. Ее первым большим «уловом» стал американец Вандербильт. Затем кайзер, наш похотливый маленький Альфонсо, персидский шах, японский император… – Он прервался и через минуту добавил: – Она могла бы заниматься этим и дальше, если бы не заболела.

Наверное, у меня на лице появилось выражение отвращения. Я представил себе, какое заболевание может быть у куртизанки.

– Азартными играми, – объяснил он. – Это была ее болезнь. Когда-то у нее был дом в Ницце. Но сейчас она живет в отеле. Она потеряла миллионы. Стала неразборчивой. Брала в любовники любого, кто соглашался оплатить ее долги. Как только она стала обыкновенной женщиной, шахи и императоры потеряли к ней всякий интерес.

– Я видел ее портрет. Тот, на котором она в высоком головном уборе… Конечно, тогда она была моложе.

На следующем повороте Аль-Серрас согнулся пополам. Лицо у него побледнело.

– У меня жуткое сердцебиение. И пить хочется.

Сверху спускался мальчик.

– Скажи, пожалуйста, – обратился я к нему, – далеко еще до Альгамбры?

Он помотал головой и прошел мимо.

Мы продолжили карабкаться наверх. Слева появилась высокая красная стена, затем две башни, но ворот не было.

Аль-Серрас снова остановился и тяжело оперся на одну ногу. И безнадежно рассмеялся:

– Зря я сразу не выкинул эту французскую открытку.

Наконец мы подошли к воротам. Похоже, у Аль-Серраса открылось второе дыхание.

– Сорву в саду для матери розу, – пообещал он. – Ей будет приятно. А вот и дворец.

К нам подошел мужчина и предложил услуги гида. Аль-Серрас протянул ему монету и попросил уйти. Мы вступили под своды дворца Насридов. Переходя из одной пустынной холодной темной комнаты в другую, мы любовались стенами, украшенными мозаикой, стройными колоннами, обрамляющими коридоры, потолками в искусной резьбе, кружевными деревянными решетками.

Арочный проход вывел нас в длинный прямоугольный двор, окруженный разросшейся живой изгородью. В его центре располагался неглубокий водоем.

– Ты, кажется, хотел пить? – улыбнулся я. Вода, непрозрачная от водорослей, отливала темно-зеленым. – Почему твоя фамилия не Отеро? – помолчав, спросил я.

– Она бы мне не разрешила ее носить.

– Но почему?

– К тому времени, когда я начал концертировать, она нас уже бросила. Меня вырастил отец. И его вторая жена. Отец-рогоносец… Он был бы не против, если бы я взял ее замаранную фамилию, но она бы не согласилась. Не хотела, чтобы стало известно, что у нее есть ребенок.

– Я думаю, она гордилась бы тобой.

– Оригинальность, практичность, независимость – вот первые уроки, которые должна выучить куртизанка, – бесцветным голосом произнес он. – Так что какое-то время у меня не было имени.

– Как у Эль-Нэнэ…

– Пока я не вырос. Мои единственные детские воспоминания о матери связаны с тем, как она рассказывала мне сказки. Все они происходили в пустыне. Оазисы, гаремы… – Он помолчал. – Она хотела, чтобы ее принимали за цыганку. На самом деле – я знаю это от отца – она родилась где-то на севере, в семье торговца зонтиками. В какую сказку ты предпочел бы поверить?

– Ты мог бы взять фамилию отца.

– Ей не хватает экзотики. Все-таки пример матери кое-чему меня научил. Между зонтиками и тайной выбирай тайну.

То, что он мне поведал, ничуть не походило на его прежние истории. И дело не только в том, что у этой истории не было счастливого конца, главное – она не добавляла ему блеска. Зато была правдивой.

Мы перешли в следующий зал с богато украшенным окном в форме конской подковы. Издалека оно казалось золотым, но это была иллюзия. Лучи заходящего солнца, проникая через проем, заставляли резное дерево пламенеть.

– Я сам придумал это имя – Аль-Серрас. Сердцем я чуял, что у меня мавританские корни. – Он смотрел вдаль на зеленое море кипарисов. – Я всегда верил в наследственную память. Верил, что, попади я сюда, сразу почувствую себя как дома.

– И как?

Он не ответил.

Я занялся изучением плиток на стене, уложенных в виде бесконечно повторяющихся восьмиконечных звезд. Мне захотелось коснуться их рукой. Когда я обернулся, Аль-Серраса в помещении уже не было.

Я нашел его на вершине Алькасабы, потратив добрый час на то, чтобы взобраться по бесконечным каменным ступеням, ведущим к полуразрушенному ядру цитадели. Аль-Серрас сидел в самом дальнем и самом высоком углу, на крошащемся каменном блоке, в окружении выветрившихся камней, бывших когда-то стенами, скамьями и полами комнат-келий, в давние времена дававших приют солдатам, несшим службу на сигнальной башне. Меня привлек блеск металла: это фляжка в последний раз сверкнула в лучах заходящего солнца. В городе под нами светились белым дома, разделенные острыми макушками пальм.

– Глоток за мои мучения? – попросил я, подойдя к нему.

– Последний, – сказал он и протянул мне фляжку.

– Уверен, что мы нарушаем правила, – посетовал я. Содержимого фляжки едва хватило, чтобы смочить губы. – Пить среди мусульманских руин…

– Правила – вот что нам нужно. – По голосу чувствовалось, что он уже навеселе. – Детей следует называть в честь родителей. И люди не должны пытаться быть не такими, какие они есть.

Мы наблюдали за заходом солнца. Я пытался представить себе мавританские битвы пятисотлетней давности. Вызывал в своем воображении сражающихся воинов и отдающих приказы правителей из династии Насридов, защищавших свою последнюю иберийскую твердыню. Лошади, знамена, наложницы из гарема с подведенными глазами…

– Ты сорвал розу для матери? – спустя минуту спросил я.

– Ты разве не знал? – Он положил руку мне на плечо. – Во времена Насридов розы не выращивали. Мне рассказала об этом женщина в саду. Теперь выращивают, но это просто розы. И обросшие мхом фонтаны. Все это подделка. Ничего не понимаю… Все это место… – Второй рукой он повел округ, над руинами. – Все фальшивка. И меня она нисколько не трогает.

– Это не подделка, Хусто. Я думаю, ты просто зол на мать. Или это Фалья своими россказнями сбил тебя с толку. Не важно, что он видит в своих фантазиях. Важно, что все это – реальность. Оглянись вокруг.

– Здесь никто не живет. Здесь никто не любит. – Его голос дрогнул. – Я бы почувствовал.

– Ты обязательно найдешь вдохновение.

Небо потеряло бронзовую теплоту, стало бледно-желтым, а затем посерело. Красные стены потемнели. Я встал, готовый продолжить путь, как вдруг Аль-Серрас дернул меня за руку.

– Фалья приобрел на улице Ришелье некую книжицу, но не она подсказала ему тему. Он сам говорил, что подслушал ее у слепого скрипача, который играл под окнами его дома в Мадриде и при этом бессовестно фальшивил. – Он выдавил из себя смешок: – Чем не анекдот?

– Не понял юмора.

– Потому что не знаешь вторую часть истории. В том же доме жил еще один музыкант. Амедео Вивес. Ты знаешь Вивеса? Он тоже вставил подслушанную мелодию в сарсуэлу, над которой тогда работал. Позже оба поняли, что произошло. Один уличный музыкант, вдохновивший двух маэстро! – На этот раз он неудержимо расхохотался. Затем вытер глаза и потряс головой: – Фалья утверждает, что мир полон музыки. Слушай.

– То есть?

–  Слушай! – Аль-Серрас произнес это громче. – Сдается мне, это полезный совет.

– Но, Хусто, ты-то действительнослушаешь. У тебя потрясающий слух. Ты сам не раз говорил, что твой мозг – это огромное хранилище мелодий и ритмов, услышанных повсюду. Разве не так?

– Фалья знает. – Аль-Серрас перешел на шепот. – Он знает мой секрет. Все, что здесь хранится, нереально. – Он постучал кулаком по груди. – И все, что здесь. – Он постучал кулаком по виску и сморщился от боли. Только тут я обратил внимание на то, что его темные волосы прилипли к голове. Я подумал, что это от пота. Но это была кровь, сочившаяся из пореза.

– Осторожнее! – Я наклонился к нему и протянул руку к его лицу, но он отодвинулся. – Что случилось?

– Упал.

– Где?

– На ступеньках.

– Ты что, не знаешь, что надо вытягивать руки, когда падаешь?

– Свои руки? Ты с ума сошел? – Он спрятал кулаки в колени и задрал голову. – Как можно слушать, когда в этом богом проклятом мире не осталось ни одного спокойного места? – Он прищурился и закрыл уши, как будто хотел спрятаться от шумной действительности.

Я тоже прислушался, но различил лишь слабый шорох – это бриз шелестел пальмовыми листьями. И вдруг мое ухо уловило другие звуки – легкие, похожие на пение птицы. Звуки приближались, становясь все громче. По тропинке шел мальчик, тонким голоском напевавший простенькую мелодию. Затем он перестал петь и перешел на свист. Он шел и насвистывал народную песенку о весне, которую я помнил с детства. Я не мог не улыбнуться.

– Мальчишка поет, – вздохнул я облегченно и отнял пальцы Аль-Серраса от ушей. – Хусто, ты помнишь, много лет назад, в Мадриде, ты рассказал мне историю о мальчике, который играл на скрипке, поставив ее между ног? И добавил, что желал бы походить на этого мальчика, целиком погруженного в музыку? Есть две вещи, которые я давно хотел тебе сказать. Во-первых, ты и сам погружен в музыку. Твое сердце отдано ей без остатка, особенно когда ты играешь не для полного зала, а всего для нескольких человек.

Он смотрел на меня с сомнением:

– А вторая вещь?

– Этим мальчиком был я.

– Не верю. – Его губы прорезала легкая улыбка.

– Как хочешь. Но думаю, нам самой судьбой уготовано играть вместе.

Мальчик медленно поднимался по лестнице, то насвистывая, то напевая. Когда он приблизился, я заметил, что он приволакивает одну ногу. Я наблюдал, как он двигается по разбитым камням, подпрыгивая с живостью раненого голубя, который давно привык к сломанному крылу и по-прежнему способен собирать с земли крошки. Это был тот самый мальчик, которого мы встретили на пути к воротам Альгамбры, правда, тогда я его не рассмотрел. Но теперь я не мог отвести взгляда от его запыленного башмака, порванного сбоку, с той стороны, что царапала по земле. Из-под шапки черных волос на нас глядели пытливые глаза.

– Отец говорит, вы должны уходить. – Мальчик важно выпятил грудь. – Отец говорит, он запирает ворота.

Мы молчали, и мальчик смутился.

– Здесь нельзя оставаться на ночь, – озабоченно проговорил он, почему-то обращаясь ко мне. – Здесь привидения водятся.

– Мы ничего не имеем против привидений, – сказал я весело и дружески потрепал мальчишку по взъерошенной голове.

Но тут подал голос Аль-Серрас.

– Не вздумай меня выгонять, – грозно сказал он мальчику. – Сам уйду, когда буду готов…

Он с трудом поднялся. Но ноги его не держали, и он ухватился за мое плечо.

– Я готов, – проскрежетал он. – Помоги мне.

– Конечно, – сказал я. – Всегда.