Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)

8

Я снова плакала, наверное, уже в сотый раз за двухнедельное пребывание в Белых Липах. Я проклинала все на свете, а особенно тот день, когда мне в голову пришла безумная мысль сюда вернуться. Я ведь не выдержу так долго. Если бы хоть он вел себя нормально, а то нет же! Я бы предпочла любое равнодушие, любую холодную сдержанность этому оскорбительному отношению. Что дает ему повод так поступать со мной? Откуда это неистребимое пренебрежение? Что я сделала такого, чтобы заслужить его? Ответ был только один: он не любит меня больше, не любит ни капли, а если и чувствует ко мне что-то, то только вожделение!

Но самым ужасным было то, что в глубинах моего женского естества на подобное отношение находился отклик. Умом я прекрасно понимала всю унизительность такого обращения. Но плоть – та самая плоть, что столько раз предавала меня и сбивала с пути истинного – отвечала самым неожиданным образом. Черт побери, той сцены на берегу оказалось достаточно, чтобы воскресло то, что я считала забытым. Мое тело не то что потеряло покой, оно просто взбунтовалось – оно теперь говорило, чувствовало, стонало о своем голоде, своей неудовлетворенности. Воспоминания пришли ко мне – томные, мучительно-чувственные. А вспоминать было что. Раньше я радовалась хотя бы молчанию своей памяти. Теперь и эта радость была утрачена.

Я знала, что должна быть холодна, равнодушна и надменна, но внутренний голос предательски нашептывал: а зачем все это? Зачем тратить время на гордость, если живем мы всего один раз? Зачем притворяться и обрекать себя на одиночество? Фигурально говоря, стоит руку протянуть – и все будет моим. Как там говорил Талейран? «Для такой женщины, как вы, желать – значит владеть!» Кроме того, я вступила в тот возраст, когда никто уже не потребует от меня стыдливости. Да и речь шла об Александре, моем законном муже.

Впрочем, что и говорить: я думала не только о нем. Конечно, все мои чувственные воспоминания, сны и фантазии были связаны чаще всего с ним, но я знала, как сложны мои с ним отношения, и понимала, что не он один мужчина на свете. Если он ездит к графине Дэйл, я тоже могу предпринять попытку такого рода. Я ведь привлекательна. И я никогда не жаловалась на недостаток мужского внимания. Надо только поехать в Ренн, найти там какого-нибудь мужчину и разом сделать две вещи – отомстить Александру и успокоить себя!

Так думала женщина, но иногда во мне просыпалась изысканная, умная, благородная и образованная аристократка, и тогда мне становилось стыдно своих мыслей. Все-таки следует держать себя в руках. Мне нельзя натворить глупостей. Я должна забыть немного о себе и помнить только о детях. Тут вот война надвигается, а Филипп еще так мал. Я должна всецело посвятить себя ему.

«И все-таки, – подумала я со злостью, возвращаясь к своим прежним размышлениям, – это Александр виновен во всем. Он разбудил меня и, разумеется, сделал это нарочно. Я была так спокойна до этого! А он… он заставил меня думать о нем часами».

Я не могла бы сказать определенно, люблю ли его. Но его отношение меня задевало, это без сомнения. А еще определеннее было то, что, если бы он настаивал, я бы… я бы вряд ли смогла отказать.

Я ничего не хотела говорить Маргарите о том, что произошло на берегу, и в который раз убедилась, что утаить что-либо от нее трудно. Пока я тайком пыталась привести в божеский вид чуть распухшую нижнюю губу, горничная дважды прошла мимо меня и вдруг, видимо, не выдержав, вскричала:

– Надо мокрое полотенце приложить, вот что, мадам! А на вашем месте я бы отхлестала герцога этим полотенцем по лицу, потому что, видит Бог, он ведет себя не так, как подобает дворянину!

– Успокойся, – сказала я апатично. – Это такой пустяк.

– В наше время все стало пустяком – даже то, что раньше было неслыханным, – проговорила она ворчливо.

Под влиянием ее слов во мне снова всколыхнулся гнев, и я оставила всякие попытки привести себя в порядок. Черт побери, я для любого достаточно красива, и, кроме этого, пусть Александр видит, что он со мной сделал. Может быть, ему хоть чуть-чуть будет стыдно.

Я не спускалась вниз и не показывалась в столовой. Как и следовало ожидать, никто не удосужился поинтересоваться причинами такого моего поведения. Наступил вечер, и мелодичный звон колокольчика известил о том, что уже пора ужинать. Прошло несколько минут, и я, сидевшая в кресле-качалке у распахнутого балкона, услышала стук в дверь. Это была Элизабет.

– Спуститесь ли вы к ужину, мадам? – спросила она.

– Кто вас послал? – в свою очередь спросила я, не глядя на экономку, ибо по-прежнему чувствовала к ней неприязнь.

– Его сиятельство.

Подобный ответ удивил меня. Я решительно произнесла:

– Передайте его сиятельству, что отныне он будет иметь удовольствие ужинать со своей любимой старой бабкой, ибо я больше никогда за общий стол не сяду.

– Вам принести ужин сюда, мадам?

– Нет. Мне ничего не надо.

– С вашего позволения, мадам.

«Итак, – подумала я, – он звал меня. Зачем? Чтобы снова сделать что-то подобное тому, что было на берегу?» Вообще-то первое, что ему следовало бы сделать, – это попросить прощения. Но я даже не ждала ничего такого. Он никогда не был скор на извинения.

Я осталась у себя, но удовольствия мне это не доставило. Мне было скучно. И тоскливо. Маргарита рано улеглась спать, и даже ее ворчание меня уже не развлекало. Как на грех, под вечер стало так жарко, что даже сидеть спокойно я не могла. Чтобы хоть чем-то занять себя и освежиться, я сама сделала себе ванну из прохладной, душистой воды, долго нежилась в ней, долго любовалась собой в серебряных зеркалах, касаясь шелковистой кожи на шее, груди, касаясь пальцев ног, лодыжек и бедер, но неясного томления в теле и тоски унять так и не смогла.

«Как грустно, – думала я, плескаясь в прохладной воде маленького бассейна. – Счастливые минуты можно по пальцам пересчитать, а несчастливых – сплошная полоса лет в десять, не меньше!» Я, наконец, встала, распустила собранные на затылке волосы, откинула назад их сверкающую тяжелую волну – они у меня были золотистые, как у русалки. Из-за жары совсем не хотелось одеваться. Я прошлась по ванной комнате, наслаждаясь прикосновениями босых ступней к прохладному кафельному полу, потом все-таки решилась и лениво набросила прозрачный белый пеньюар. Я так давно не носила белого… Вернувшись в спальню, я стала расчесывать волосы, разглядывая себя в зеркале, – глаза у меня были сейчас черные, как ночь, огромные, томно-бездонные, сочные нежные губы казались свежее, ярче, чувственнее, по золотистой прозрачной коже щек разливался румянец. Вид у меня был какой-то зовущий, податливый. Что бы это значило? Краснея еще больше, я бросила щетку и пошла в постель.

Сон не приходил ко мне, хотя ничто существенное меня, казалось, не тревожило. Разве что тихий шум листвы за распахнутыми окнами. Было жарко. Даже прикосновение шелковых простыней раздражало меня. Где-то ближе к полуночи я услышала, как капли дождя шумят среди листьев. Летний дождь прошел и тут же испарился, не принеся прохлады. Или мне только так казалось? Ясно было только то, что я не могу спать. Устав ворочаться с боку на бок, вконец от этого измучившись, я поднялась, зажгла бра у изголовья и взяла книгу, забытую здесь вчера Авророй.

Это был какой-то том, изданный лет двести назад. Пролистав наугад несколько страниц, я наткнулась на сделанную от руки картинку, изображавшую мужчину и женщину, обнаженных, в любовном экстазе. Тела были выписаны рельефно, сочно, как раз в духе того времени. Чертыхнувшись, я захлопнула книгу. Меня снова бросило в жар. Не выдержав, я поднялась, нашла домашние туфельки и, взяв свечу, направилась к двери. Спать я все равно не смогу. Надо пойти в библиотеку, найти какую-нибудь книгу поспокойнее, чтобы отвлечься. А может быть, и что-то другое гнало меня прочь из комнаты. Может быть, мне просто надо было пройтись и чуть прохладиться.

Едва я оказалась на лестнице, меня овеял сквозняк. Я стала спускаться, держась за перила. Ветерок колебал пламя свечи. Мне стало легче уже оттого, что теперь меня не окружал лишь замкнутый мир спальни. Теперь передо мной простирались анфилады комнат по обе стороны от лестницы; а впереди был виден темный прохладный вестибюль.

Шорох раздался откуда-то слева. Приглушенно вскрикнув, я обернулась и увидела двумя ступеньками выше Александра.

– Я думал, призраки бродят по дому, – произнес он. – Что вы здесь делаете?

Призраки… Я ощутила одновременно и радость, и мстительное торжество, когда поняла, что он тоже не спит. Ему тоже нет покоя – что ж, хотя бы в этом соблюдена справедливость!

– Я иду в библиотеку, за книгой, – сказала я холодно и нелюбезно, помня, как он поступил со мной совсем недавно.

Но, несмотря на это воспоминание, у меня все изнывало внутри от желания. Лишь бы он не ушел! Я смотрела на него из-под полуопущенных ресниц; Александр был в домашнем халате, перехваченном шелковым кушаком, и на груди у него поблескивал крест. Мы были сейчас одни, в полнейшей тишине. И обоих нас, похоже, обуревали одинаковые побуждения. Ох, лишь бы он не ушел! Забыв о гордости, я сейчас хотела только этого.

Он спустился еще на одну ступеньку и протянул руку к свече.

– Давайте я провожу вас.

Я знала, что соглашаться мне не следует. Мы оба, кажется, колебались. И все же я отдала ему свечу, и мои губы что-то прошептали в знак согласия.

Мы молча пошли по полным мрака комнатам и галереям, пересекли большую гостиную дворца; Александр шел на шаг позади, и нас обоих освещал слабый огонек свечи. Тени метались по стенам, раздавался тихий шепот деревьев за окнами. Мы остановились у самого порога библиотеки, и, помедлив немного, он распахнул передо мной дверь. Я оглянулась на мгновение, увидела совсем рядом с собой его лицо, его глаза, его губы. Сердце у меня пропустило один удар. Но Александр не двигался, и смотрел так, будто выжидал чего-то; тогда, вскинув голову, я вошла и решительно направилась к книжным полкам.

В большом полуциркульном зале библиотеки мой холодный голос прозвучал достаточно громко:

– Сударь, я благодарна вам за сопровождение. Теперь вы можете заняться своими делами, я больше вас не задерживаю.

Я стояла спиной к нему. Свет свечи заколебался, запрыгал из угла в угол; мне стало ясно, что герцог поставил ее на стол. Я услышала шаги позади себя и, не выдержав, порывисто обернулась. Он стоял совсем близко от меня, его тень накрывала меня с головой. Сердце у меня стучало очень быстро, и я досадовала на себя за это.

Он вполголоса произнес:

– Боюсь, в такой темноте вам не удастся прочесть даже названия.

– Если вы уйдете, мне все удастся, – сказала я дерзко; хотя на самом деле меньше всего хотела, чтобы он ушел.

Он улыбнулся.

– Вы искренни, мадам, как всегда.

– Вы тоже. Могу я спросить…

– Что?

Поскольку я замешкалась с ответом, он спросил сам:

– Почему я здесь – вы это хотите узнать?

Я кивнула.

– Мне кажется, мадам, мы оба хорошо это знаем.

Его взгляд скользил по мне – от волос, струящихся вдоль спины, до кончиков пальцев, и без всякой связи с недавними словами Александр произнес:

– На вас прекрасный пеньюар. Он почти ничего не скрывает. Вы похожи на святую Инессу, прикрытую лишь волосами.

У меня перехватило дыхание. Я очень ясно чувствовала насмешку в его голосе – вовсе не добрую, скорее, холодную, и это было то самое отношение, которое он мне продемонстрировал еще днем, на берегу. Все во мне вскипело от гнева.

– Пеньюар? Пеньюар, говорите вы? – спросила я саркастично, делая шаг вперед. – Как наблюдательны вы стали! Вам следовало бы подумать об этом тогда, когда в точно таком же пеньюаре вы приказали выгнать меня на улицу! Любопытно, заметили ли вы, на какую святую я была похожа тогда?!

Он слушал меня, не произнося ни слова. Я разозлилась так, что готова была плюнуть ему под ноги снова. Все былые обиды с новой силой проснулись во мне. Я дура, коль уж пришла сюда! Зачем мне нужно трепать нервы и связываться с этим человеком? Между нами уже никогда не будет ничего хорошего!

– Да, верно, – сказал он наконец, словно пребывал в глубоком раздумье. – Роль жертвы вам не идет. Вы лучше выглядите, когда обвиняете. Это у вас хорошо получается, не скрою.

– Хорошо получается?

– Да, поздравляю вас.

Глаза у меня сузились. Я прошептала, не скрывая ненависти:

– Вы мне отвратительны сейчас. Вы жестоки. Вы циничны. Вы, похоже, успокоитесь только тогда, когда убьете меня!

Я рванулась вперед, к двери, намереваясь выйти, но он, словно угадав мое движение, сделал резкий шаг в сторону и схватил меня за локоть – так сильно, что причинил боль.

– Что это вы делаете? – спросила я сквозь зубы, тщетно пытаясь освободиться.

– А вы не видите? Я держу вас за руку.

– Я требую, чтобы вы немедленно отпустили меня.

– Вы требуете, – повторил он, и кольцо его пальцев переместилось от моего локтя к запястью. – А так ли уж вы этого хотите?

– Я всегда делаю только то, что хочу.

Неумолимо притягивая меня к себе, он непонятным тоном произнес:

– И я.

Он был так силен, что, оказавшись в его руках, я инстинктивно боялась боли и почти не сопротивлялась. Он рванул меня к себе, и я, спотыкаясь, подалась вперед. Честно говоря, я уже чувствовала некоторый страх – перед взглядом, настроением Александра. Я знала, что он на многое способен, что Индия его многому научила. Его руки прошлись по моему телу вплоть до бедер, и он прижал меня к себе так, что я против воли ощутила всю степень его возбуждения. Он словно наслаждался моей слабостью, моей беспомощностью. Он, казалось, был готов растоптать меня.

Я вскинула голову, и в моих глазах блеснул гнев.

– Вы не смеете меня трогать, – проговорила я в бешенстве, сделав попытку освободиться.

Он усмехнулся. В темноте блеснули его зубы. Усмешка эта была недоброй, даже зловещей.

– Я имею все права вас трогать, потому что вы сами приложили много усилий к тому, чтобы остаться моей женой. Что же мне делать? У меня нет другой жены.

– У вас есть ваша шлюха, вот что! – вскричала я в ярости. – Ступайте к ней, и она вас успокоит!

– Одна шлюха, другая! Какая разница?

– Вы либо обезумели, либо уж совсем лишились чести, – сказала я. – Герцог дю Шатлэ, вспомните, что вы герцог!

– Даже герцогу, черт побери, не запрещено желать собственную жену.

Он крепче прижал меня к себе, я ощутила прикосновение его твердых бедер, его плоть вжалась в меня, его губы мимолетно, жарко скользнули по моим губам, обдав знакомым запахом нарда, и я почувствовала, как предательски зашлось у меня сердце.

– А вы, моя добродетельная госпожа, – чуть насмешливо прошептал он, едва касаясь губами моего лица, – так ли уж вы не желаете своего мужа? Кто-кто, а уж вы всегда были горячи в постели.

Все это было унизительно – и его тон, его насмешливость, это выражение «кто-кто», точно он приравнивал меня к каким-то своим любовницам. Но у меня уже ныли низ живота, соски. Александр был так близок, так осязаем. Какая разница, как он ко мне относится, если я хочу этого? Почти стон сорвался с моих губ, но когда его рот снова приблизился и его горячее дыхание снова коснулось моей кожи, я отшатнулась и замотала головой, пытаясь избежать его прикосновений.

Это, похоже, разозлило его. Он до боли сдавил мои запястья, потом его рука, пробираясь сквозь волосы, сжала мой затылок. Мы встретились взглядами – глаза в глаза. Это было что-то невероятное – злость, почти ненависть друг к другу и желание. Не сказав ни слова, все с тем же неистовым выражением лица он опрокинул меня на стол. Его рука так держала мои волосы, что я была не в силах пошевелить головой. У меня очень быстро билось сердце, грудь высоко вздымалась. Мгновение глядя на меня, он рванул пеньюар у меня на груди.

Я задышала чаще, но не сопротивлялась, хотя он обращался с нежной плотью не осторожнее, чем с тканью. Его ладони сжали мои груди, и в этих грубых, намеренно жестоких и порывистых ласках я никак не могла узнать того Александра, каким он был прежде. Он нарочно был так груб. Он делал мне больно, ставил в положение насилуемой. А я и сама не могла понять, хочу или не хочу этого. Унижение, правда, на какой-то миг пронзило меня с ног до головы, и я возмущенно запротестовала, отталкивая Александра, но в этот миг его рот коснулся моего соска, и эта обволакивающая, горячая, влажная ласка заставила меня забыть о том, что возмущало меня раньше. Я изогнулась под ним. Он удерживал мои руки своими; его тело переплелось с моим, и я, застонав, раздвинула ноги, открываясь ему навстречу. Его рука скользнула между моими бедрами, коснулась сокровенного бутона плоти, потом спустилась ниже и проникла во влажное трепещущее отверстие. Я застонала, прижимаясь к этой руке; потом, еще раз осознав унизительность происходящего, я снова сделала попытку освободиться.

– Нет, – пробормотала я, отталкивая его руку.

Слабо сопротивляясь, пытаясь выскользнуть из-под него, я сама не заметила, как согнула в коленях ноги и еще больше открылась ему. Больно сжав мои бедра, он подтащил меня к себе, снова схватил за волосы – еще больнее, чем прежде, и, глядя мне прямо в глаза, с глухим стоном начал входить внутрь. Это неумолимое проникновение меня поразило; я еще пыталась сопротивляться, но мышцы моего лона, влажного и желающего, сами собой расслабились, принимая его. Я сдавленно охнула, выгибаясь всем телом: я уже очень хорошо ощущала его теплую пульсирующую плоть в себе, и каждая моя клеточка невольно становилась податливой. Он протянул руки поверх моих, наши пальцы переплелись, наши лица касались друг друга. Он вышел почти весь, потом погрузился снова, стал двигаться все быстрее, жестче, безжалостнее, – это было и больно, и очень приятно одновременно, и мои бедра сами собой поднимались ему навстречу.

Он со стоном закончил, но не оставил меня. Я все еще сжимала его в себе, пребывая почти в полубеспамятстве, и мои зубы легко покусывали мочку его уха. Александр поднял голову. Взгляд его был еще бездумен, неясен, но его ладони взяли мое лицо, и он припал губами к моим губам таким нежным, страстным поцелуем, что я ответила ему не менее нежно, и наши языки встретились. Рукой я ощутила испарину у него на лбу. Мои пальцы зарылись в его густые волосы, ласкали щеку, затылок, шею.

Потом, придя в себя, мы взглянули друг на друга повнимательнее и вернулись к тому, о чем немного забыли. Он отпустил меня и поднялся. Я еще лежала, чувствуя ужасную горечь в душе. Кем я должна была себя считать? Счастливой любовницей? Или униженной женой? Все это смешалось у меня в голове. Я вспоминала то, что случилось, и не могла определиться со своими ощущениями. Это было много хуже, чем у нас получалось раньше. Это было грубо, поспешно, далеко не изысканно. Так соединяются конюхи со служанками на сене в риге. Кроме того, до того самого последнего поцелуя я ощущала, что не только страсть движет Александром, а еще и сильное желание унизить меня – каждым жестом, каждой лаской. В его лице даже сейчас, похоже, можно заметить презрение.

Я порывисто поднялась, стянула пеньюар на груди и оправила подол. Александр обернулся. Я метнула на него рассерженный взгляд и потянулась за свечой, намереваясь уйти. Похоже, он тоже не собирался меня удерживать. Но тут нас обоих охватило что-то такое, что заставило меня замедлить шаг. Я остановилась, надеясь, что он что-то скажет.

Тряхнув головой, он негромко произнес:

– Кажется, я должен просить прощения?

Я молчала. Да и что было говорить, если ему пока только «кажется»?

– Я словно с ума сошел, Сюзанна. Да, да, – произнес он с досадой, – я прекрасно знаю, что нарушил условия, и не надо мне об этом напоминать.

– Вам никто ни о чем не напоминает, – сказала я холодно.

Александр смотрел на меня, и вдруг усмешка появилась на его губах.

– Впрочем, мадам, у меня есть много причин, чтобы потерять голову.

– Каких же?

– Они повсюду.

Он подошел, протянул руку, и его пальцы зарылись в мои распущенные волосы, потом спустились, и теплая ладонь погладила мою шею. Словно жизненная сила вливалась в меня от этого прикосновения. Я сделала попытку отстраниться, но он удержал меня.

– Они повсюду, мадам. Одни ваши волосы чего стоят. А губы – они у вас никогда не были такими сочными. Разве я не прав? Разве вы, выходя из своей спальни, не употребили всех средств для того, чтобы я сорвался?

Не знаю, что было в его голосе, – насмешка или искренность. Я хорошо чувствовала только то, что мы не можем оторваться друг от друга. Шквалом нахлынули на меня воспоминания о его руках, его прикосновениях, его смелых ласках, и невольная дрожь пронзила меня. Александр тоже, казалось, боролся с собой, потом наши глаза встретились, и он не выдержал, привлек меня к себе, и его губы прильнули к моему рту.

Я была как никогда податлива; мои губы открылись ему навстречу, и его язык нырнул внутрь. Но мне не понравился этот поцелуй – какой-то слишком грубый, неделикатный, он напомнил мне то, что было на берегу. Может, он хочет повторить все это? Превозмогая себя, я с силой вырвалась, отошла на несколько шагов и, бросив последний взгляд на Александра, поспешно вышла.

Проходя через анфиладу комнат, я понимала, что поступила самым разумным образом. Да, совершенно необходимо было все это прервать. Я становлюсь слишком зависимой, слишком уязвимой. Случившееся нельзя было рассматривать как нечто пустячное – подумаешь, отдалась мужчине, и все! Сколько таких мужчин было и еще будет в моей жизни! Сейчас было не так. Здесь затрагивались мои самые ранимые чувства; привязавшись снова к своему мужу, я бы стала слишком незащищенной. Я уже испытала довольно боли из-за этого и не хотела повторять ошибок.

Но все это были лишь доводы разума. Я шла, чувствуя, как ноет низ живота, как напряжены чуть распухшие соски. Чувство неутоленности мучило меня, я готова была застонать, и, наконец, наступил момент, когда я подумала, что поступила неправильно, оставив Александра, отказавшись от его объятий. Слиться с ним, ощущать его в себе, задыхаться под его ласками – это казалось мне сейчас наивысшим блаженством. Я остановилась, слегка пошатываясь, охваченная колебаниями, потом пошла к лестнице, но шаги мои замедлялись с каждой секундой. Я поднялась по ступенькам, и уже у двери своей спальни припала лицом к стене, ибо ноги у меня стали ватными.

Я не знала, сколько простояла так, без всяких мыслей, охваченная лишь животными, страстными побуждениями, кусая губы от почти физической тоски. Шорох раздался на лестнице, но я не обернулась. И, честно говоря, мне совсем не показалось странным, когда кто-то приблизился ко мне и чьи-то руки обхватили меня. Это было лишь реальным воплощением моих фантазий.

Это был Александр. Он нашел меня, приблизился, обнял сзади, прижался всем телом и стиснул в объятиях – так, что я очень хорошо его ощутила. Его руки прошли под моими локтями и нежно сжали полукружия грудей. Его пальцы раздвигали ткань пеньюара, его губы ласково покусывали мое ухо. Он был сейчас сама нежность.

– Нет, – прошептала я, все еще не оборачиваясь.

Он погрузил руку в мои волосы, ласково повернул к себе мою голову, заставил обернуться, и наши губы встретились. В этом жарком, жадном, терзающем поцелуе таяли остатки моего сознания. Он ласкал мои волосы, а вторая рука Александра поднимала подол пеньюара, гладила бедро, касалась теплого холмика лона и забиралась дальше – туда, где было невыносимо горячо и влажно.

– Нет, – прошептала я снова, когда его губы на миг оставили меня, но мое «нет» сейчас означало только «да». Надо же было хоть пустым звуком дать ему понять, что я еще не так покорна, как ему кажется.

– Да будет вам… Вы же хотите, я чувствую.

Он осыпал меня тысячами поцелуев, его руки были повсюду – сильные, теплые, коварные, и каждая клеточка моего тела наливалась страстью. Шире раздвигая мои бедра, выгибая мне спину, он уже входил в меня, уже наполовину вошел, но вдруг остановился, и я, исходя нетерпением, желая, чтобы он проник глубже, услышала голос, обжегший мне ухо. Он прошептал – прерывисто, хрипло, но ласково:

– Скажи «да».

Дрожь прошла по моему телу, внизу словно полыхнуло жаром, и я не выдержала.

– Да! – почти выкрикнула я, мои руки поднялись, касаясь его волос. Он пробормотал что-то мне в рот, и мы соединились полностью. – Да, да, конечно, да! Пожалуйста!

Он овладел мною здесь, а потом, когда все закончилось, мы, не сговариваясь и не глядя друг на друга, открыли дверь и самым естественным образом вошли в спальню. Ни он, ни я не вспоминали обид, с каждой минутой это становилось все ненужнее. Мы дали себе волю, забыв о том, что было в последние полгода.

Не скрою, то была одна из самых приятных и бурных ночей в моей жизни.

Мне не пришлось спать до полудня, как я на это рассчитывала. Я проснулась от неясной тревоги, когда стрелки часов показывали половину седьмого, и некоторое время лежала неподвижно, борясь со сном. Из вестибюля доносился шум, хотя обычно в такое время в доме было тихо. В очередной раз подняв тяжелые веки, я увидела склонившуюся надо мной еще не одетую Маргариту.

– Это что же, здесь был ночью герцог? – спросила она настороженно.

– Да. А что?

Я и сама теперь все вспомнила. Постель была в беспорядке, на соседней подушке еще сохранилось углубление от головы Александра. Я только сейчас подумала, что, пожалуй, проснулась счастливой. Без сомнения, теперь отношения между нами изменятся. Он был так ласков, так страстен – таким можно быть только с женщиной, которая тебе небезразлична. «Да, – подумала я, – если бы он изменился, я бы многое забыла: и ту ноябрьскую ночь, и даже леди Мелинду».

Забыть было бы легко, потому что уже сейчас, лежа в постели, я ощущала восхитительное блаженство во всех частях тела. Каждая частичка моей плоти была счастлива и удовлетворена. Я чувствовала себя необыкновенно сильной, страстной, уверенной. Я была очень доброжелательно ко всем настроена и хотела обнять весь мир.

Но Маргарита все так же настороженно смотрела на меня, и ее взгляд меня беспокоил.

– Что случилось? – спросила я.

– А вы знаете, что он собирается уехать?

– Уехать? Герцог уезжает?

– Да, и, похоже, надолго.

В одну секунду я вскочила с постели и подбежала к окну. Горничная была права. Во дворе я увидела конюха. Он держал под уздцы двух лошадей. Александр, одетый и вооруженный, переговаривался о чем-то с грумом. Было ясно, что он собирается уезжать.

Все вскипело у меня внутри. Ах вот как? Мне, значит, даже говорить не надо? Я даже предупреждения не заслуживаю? И это после того, что случилось! Куда он едет? Снова к леди Мелинде?

И хотя я понимала, что Александр наверняка уезжает по каким-то роялистским делам, подобное пренебрежение задело меня до глубины души. Как же я была глупа, когда думала, что с этого дня все изменится!

Накинув легкий шелковый халат, я спустилась вниз, в пустой вестибюль, куда со двора доносились голоса слуг и стук конских копыт, и с трудом отворила тяжелую дверь. Конюх все так же держал под уздцы лошадей, но Александр, видимо, куда-то отлучился. Правда, через минуту из-за угла дома показался и он сам, в изящном дорожном костюме из тонкого сукна и высоких ботфортах.

Я вышла на крыльцо – бледная, с сурово сжатыми губами. Он нахмурился, увидев меня.

– Вы уезжаете? – спросила я.

Он качнул головой, что должно было означать поклон. Потом, нетерпеливо сжимая хлыст, произнес:

– Как видите.

– И это после того, как…

Мой голос прервался. Я закусила губу, понимая, что едва не сказала глупость. К чему давать ему понять, как я преувеличила то, что на самом деле значило очень мало? Мне, взрослой опытной женщине, стыдно так ошибаться.

Я раздраженно напомнила:

– Завтра, если вы не забыли, должен был приехать мой отец, а также граф и графиня де Лораге. Мы пригласили их. Вы это прекрасно знаете!

– Прошу вас принести мои почтительнейшие извинения его сиятельству. Такая прекрасная хозяйка, как вы, сумеет сделать мое отсутствие совершенно незаметным.

– Вы насмехаетесь! – воскликнула я в бешенстве. – Я не знаю, есть ли такие дела на свете, ради которых вы были бы вправе пригласить моего отца, а потом не явиться на встречу!

С весьма мрачным видом он произнес:

– Я вынужден просить вас не задерживать меня, мадам, ибо дела, по которым я еду, очень важны. Я скоро вернусь, хотя и не могу назначить день.

Это было уже кое-что. Да, это было слегка похоже на слабую попытку оправдаться – хотя бы важностью дел. Я ничего толком не поняла, ибо он не давал объяснений, но, по крайней мере, он обещал, что скоро вернется.

Я проговорила более настойчиво:

– Может быть; вы скажете мне причину вашего отъезда? Что за тайна здесь кроется? Я ваша жена и…

Он прервал меня – раздраженно, резко, крайне нетерпеливо:

– К чему все это, черт побери? С какой стати я обязан все это выслушивать?

Я отступила, растеряв сразу все слова. О да, он умел оборвать разговор так, что мне не оставалось ничего, кроме как замолчать и опустить руки. У меня больно заныло сердце. Этот человек смотрел на меня такими холодными, такими равнодушными глазами, что на миг мне захотелось кричать от отчаяния. Потом на смену отчаянию пришла ярость. Какого черта! Пусть он едет куда хочет! Пусть не возвращается вовсе!

– Вы не хотите слушать? – спросила я негромко. – Что ж, я скажу вам еще только одно.

– Что же?

– Я прокляну себя, если еще хоть раз доверюсь вам.

Я ушла в дом, от всего сердца желая ему сгинуть где-нибудь в дороге, и в тот миг я была вполне искренна.