Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 54 страниц)

4

Комкая в руках платок, я расхаживала взад-вперед по комнате, не в силах больше сдерживать волнение. Теплый майский день заканчивался, заходящее солнце затопило жарким светом гостиную, и в этом свете призрачно плавали лепестки тополиного пуха.

Граф, сидевший на диване, лениво отозвался:

– Будет вам, мадам. Сядьте. Ведь у них не дуэль.

Констанс поддержала мужа:

– Действительно, нет причин так волноваться.

– Нет? – переспросила я, останавливаясь. – Но ведь отец уехал еще утром, а сейчас уже вечер. Что они делают там? Мне кажется, эта задержка может предвещать лишь что-то нехорошее.

– Почему?

– Если бы герцог был согласен, беседа не заняла бы столько времени.

– Вы преувеличиваете и во всем видите только плохое. Не будьте суеверны, – сказал Пьер Анж.

Констанс, выглядывая в окно, спросила:

– Знает ли кто-нибудь, куда отправились наши мальчишки?

Я покачала головой, не воспринимая этой попытки повернуть мои мысли в другое русло. В конце концов, Жан побывал в местах настолько отдаленных, что вряд ли стоит тревожиться за него сейчас, когда он всего-навсего ушел в лес.

Констанс продолжила:

– Удивительно, как хорошо Жан научился говорить по-английски. Было бы славно, если бы и Марк последовал его примеру. Сюзанна, вы…

Стук копыт донесся со двора. Констанс снова выглянула и произнесла:

– Ну вот, вы зря тревожились. Ваш отец вернулся.

Я почти выбежала из гостиной, направляясь к лестнице. Отец, прихрамывая, входил в дом. Я бросилась к нему.

– Ну, как? – вырвалось у меня. – Он согласился? Он отдаст близняшек?

Отец обнял меня.

– Пойдемте к вам, дорогая. Там мы спокойно все обсудим.

Мы уже прошли несколько ступенек, когда я снова не выдержала. Мне не терпелось услышать хоть что-то, и я взмолилась:

– Отец, так что же все-таки – да или нет?

Остановившись на миг, он серьезно произнес:

– Скорее всего, дорогая, предстоит борьба.

– Он не согласился? – прошептала я.

– Говорю же вам, идемте. Я расскажу все по порядку.

Теперь, зная исход этой беседы, я слушала отца спокойно, даже слегка безучастно. Я взяла себя в руки, потому что поняла, что легко, в результате одного визита, не верну дочерей. Как сказал отец, предстоит борьба. Что ж, я буду бороться и именно для этого стану хладнокровной, сильной и решительной.

– Если говорить об итоге нашей встречи, – неторопливо произнес отец, расстегивая ворот камзола, – то ваш муж сделал вам предложение, которое, как мне кажется, вы не примете.

– Как он встретил вас? Что говорил?

– Он был само хладнокровие и бесстрастие.

– Да, он умеет таким быть… Надеюсь, никаких выпадов в мой адрес не было?

– Нет. А если бы и были, то не остались бы без ответа. Я ни с кем не обсуждаю ваше поведение, Сюзанна, даже с вашим мужем.

Александр встретил принца с холодной любезностью, корректно, как истинный джентльмен. Того, что случилось осенью, и причин нашего разрыва они не касались. Когда речь зашла о детях, герцог был непреклонен.

– Он считает, Сюзанна, что вам просто некуда увезти их, что Сент-Элуа, неуютный и недостроенный, не может быть для них хорошим домом, что вы не в силах дать им надлежащее образование и вообще материально они будут с вами не так защищены, как с ним.

– Надеюсь, вы рассказали ему, что все изменилось?

– Это было унизительно, Сюзанна. Я ничего не рассказал. Я лишь заметил, что рассуждать о таких вопросах – не дело дворянина.

– Вы пытались оскорбить его, отец. А он, может быть, узнав, что теперь у нас есть средства…

– Если бы он и узнал, это ни на что не повлияло бы, ибо истинные причины отказа – это не ваше материальное положение.

Вспыхивая, я зло сказала:

– Да, да, конечно! Он до сих пор мстит мне! Ну, а он сам? Кто будет воспитывать трех малышей теперь, когда он сам объявлен вне закона и его положение стало таким шатким?

Усмехнувшись, принц произнес:

– Как ни странно, он сказал мне то же самое.

– О шаткости своего положения? – переспросила я ошеломленно.

– Да. Он отлично сознает, что дети и с ним незащищены. Филиппа он искренне любит, как я понял; насчет близняшек сказать трудно, но им он тоже хочет быть отцом. Я не питаю добрых чувств к вашему супругу, Сюзанна, но правды скрывать тоже не хочу.

– Похоже, его любовью к детям вы оправдываете то, что он не отдает их мне.

– Не оправдываю. Ничуть не оправдываю. Я лишь говорю о том, что я понял.

– Значит, надо детей делить, – сказала я решительно. – Как это ни было бы больно, но мы оба должны быть удовлетворены!

– Подождите.

Закуривая сигару, отец проговорил:

– Он предлагает вам вернуться в его дом и жить там на правах матери и жены.

Я откинулась на спинку стула. Вначале мне показалось, что я что-то не так поняла. Не может такого быть. Раньше я и подумать не могла, что Александр склонится к такому решению. Выговаривая слова почти по слогам, я спросила:

– Он больше не хочет развода?

– Он хочет, чтобы вы вернулись. Разве такое при разводе бывает?

Я молчала, хмурясь и раздумывая над всем этим. Принц вполголоса произнес:

– Я сказал ему, что вы не согласитесь. Что слишком много проблем возникнет для вас, если вы туда вернетесь. Герцог ответил, что все и не может быть как прежде, но вы будете иметь возможность воспитывать детей и пользоваться всеми правами хозяйки. Вам будут оказывать уважение. Выслушав это, я все же повторил, что для вас такой выход неприемлем. Он посоветовал мне передать его условие вам. Он, похоже, был уверен, что перед возможностью вернуться к детям вы не устоите.

Я удивлялась своему спокойствию в данный момент. Я трезво размышляла над достоинствами и недостатками этого предложения. Достоинства были видны как на ладони. Недостатки заставляли меня трепетать. Как я смогу войти в Белые Липы, зная, что на каждом шагу меня будет останавливать взгляд Анны Элоизы и презрение Поля Алэна! Слуги из числа самых преданных никогда не забудут того, что случилось. У меня будет слишком много врагов. Да и Александр…

– Меня крайне удивляет это его условие! – вскричала я, резко поднимаясь. – Совсем недавно он говорил, что возвращение в его дом для меня же будет опасным, потому что он может не сдержаться и сделать что-то со мной – изуродовать меня или избить…

– Он говорил так?

– Да, и весьма недвусмысленно! Что же, он думает, что я теперь меньше боюсь его расправы? Мне вовсе не улыбается быть задушенной!

– Значит, – сказал отец, – я был прав. Мы будем искать иные способы. Я против вашего возвращения. Жаль, что он не поддался на уговоры, но процесс, в сущности, еще только начинается. Мы обратимся к королю. Я уже в следующем месяце выеду в Митаву.

– А мои малыши в это время будут жить в Белых Липах в полнейшей заброшенности? – спросила я упавшим голосом. – С ними не то что матери, но и отца не будет, если Александр уедет воевать…

Я снова опустилась на стул, нервно потеребила оборку платья. Шальная, невероятная мысль вдруг пришла мне в голову: что, если Александр переменился ко мне? Что, если он все же любит меня, что какая-то частичка его любви все еще сохранилась, и теперь он просто хочет восстановить то, что разрушил? На миг почти поверив в это, я ощутила, как теплая волна радости плывет по телу.

И тут же лед воспоминаний уничтожил это ощущение. Кто знает, если эта догадка верна, то, быть может, мое положение даже хуже, чем если бы Александр уже ничего ко мне не чувствовал. Ибо возобновлять супружеские отношения я совсем не стремилась. За прошедшие месяцы я научилась обходиться без его присутствия, его ласк, его объятий. Все это было мне уже не нужно, уже не действовало на меня, как наркотик. Мне было так легко сейчас. Что ни говори, а независимость имеет много преимуществ.

Я не хотела сейчас подолгу быть с ним, спать или есть, словом, не хотела привыкать и прощать. Да и могла ли я простить? Он отомстил мне сильнее, чем я того заслуживала. Он до сих пор еще мстил. Он унизил меня, как рабыню, выбросил из дома, как вещь, – меня, принцессу, герцогиню, женщину, с которой он был счастлив и которая родила ему сына. Он все растоптал в один миг из-за какого-то пустяка. Я знала: что бы ни произошло, это всегда будет стоять между нами. Слишком больно и стыдно мне было вспоминать о том, как со мной поступили.

И все-таки, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, я прошептала:

– Отец… я, наверно… вернусь.

Наступило долгое молчание. Я понимала, что отцу не по вкусу такое мое решение, и приготовилась к обороне. Переубедить меня было нельзя. Я сделала выбор. Я хотела иметь еще один шанс… Для чего? Я и сама не знала. Просто для того, чтобы дети меня не забывали.

– Как бы там ни было, отец, а я хоть некоторое время поживу с ними. Трудно передать, как я соскучилась. Эти встречи, которые он мне наконец позволил, – это же так мало…

– И вы будете жить с ним, помня о таком унижении? – резко спросил принц.

Я тоже подумала об этом. Смогу ли я?

– Я постараюсь… не вспоминать. Я буду счастливее, чем сейчас, уже потому, что рядом будут дочки и Филипп. Все остальное неважно.

Я помолчала, и глаза у меня сверкнули:

– А если он попробует еще раз выгнать меня, я не уйду одна! Я украду детей и не буду так глупа, как раньше!

Отец невольно усмехнулся, услышав столь воинственное заявление, сорвавшееся с моих губ, потом с гневом, клокотавшим в голосе, произнес:

– Если он позволит себе что-то подобное еще раз, я убью его. По крайней мере, приложу все силы для этого. Так ему и передайте, Сюзанна.

5

Ворота были распахнуты. Карета, присланная за мною в Гран-Шэн, проехала между двумя колоннами из розового гранита и загрохотала по аллее, обсаженной ломбардскими тополями. Тополя сменились американскими соснами, голубыми елями и низкими кустами самшита, потом послышался шум фонтанов и показался фасад землянично-розового дворца с белыми колоннами и золочеными решетками. Целый каскад ниспадающей из фонтанов воды открылся передо мной. Море цветов – тюльпанов, гиацинтов, нарциссов – разливалось вокруг каменных рам, в которые были заключены гладкие водные зеркала. Это были Белые Липы.

Я вышла из кареты. Ни одного человека не было видно поблизости. Было три часа пополудни; я вернулась в этот дом после мессы, которую прослушала в часовне Гран-Шэн. Сегодня была Троица. Заранее известив о том, когда приеду, я надеялась, что никто из моих недоброжелателей мне на глаза не попадется. Так и случилось. Теперь, вернувшись и оглядываясь по сторонам, я полагала, что в моей памяти этот день останется надолго.

Отправляясь сюда, я хотела явиться во всем блеске, чтобы ничем не походить на наказанную жену, которой наконец-то позволено вернуться в дом. Траур, правда, сильно ограничивал мои возможности. Узкое платье из черного струящегося шелка живописными складками падало вниз, облегая полную грудь, тонкую талию, обрисовывая точеные линии рук и стройные очертания бедер, подчеркивая теплый золотистый тон кожи. За последний год я приобрела шарм зрелой, взрослой женщины в расцвете своей красоты и догадывалась об этом. Волосы, приобретающие под солнцем ослепительный оттенок кипящего золота, были густыми волнами зачесаны вверх, что открывало длинную нежную шею; высокая прическа была украшена черным кружевом, еще более оттенявшим ярко-золотистый цвет кудрей.

Черное мне шло. Я это помнила. Оно делало меня стройнее, выше, изящнее. Оно даже придавало мне загадочности.

– Вас проводить, мадам? – спросил кучер.

– Нет. Займитесь лучше лошадьми.

Карета отъехала от крыльца. Я медленно поднялась по ступенькам и вошла в дом. Сердце у меня предательски екнуло. Все было очень похоже на тот день, когда я впервые явилась сюда. Тогда мне все пришлось завоевывать. Теперь, возможно, история повторится. На миг остановившись, я дала себе зарок: думать только о детях, а все прочие мысли оставить на потом. Затем, подняв голову, я увидела у подножия лестницы Александра.

Легкий вздох сорвался с моих губ. Мы какой-то миг смотрели друг на друга, потом он сделал шаг мне навстречу. Он был в рубашке, галстуке, темном сюртуке, кюлотах и туфлях – словом, при полном параде, значит, либо ходил в часовню, либо дожидался меня. Я решила не задумываться над этим. Мельком я перехватила его взгляд: непонятный, холодный. Он окинул им меня с ног до головы. Мне показалось, он осуждает меня за то, что я даже трауру попыталась придать кокетства.

Он поклонился мне, чуть склонив голову. Я тоже кивнула ему.

– Где же все? – спросила я тихо.

– Торжественная встреча состоится вечером, за ужином.

– Я приготовлюсь, – сказала я холодно.

– Вас ждет Маргарита в ваших покоях.

– А дети?

– Должно быть, спят. Или играют. Вы имеете возможность сами об этом узнать.

Он сделал такое движение, словно собирался уходить. Я жестом остановила его.

– Еще одно слово, сударь. Или, вернее, несколько вопросов.

– Слушаю вас, – сказал он безразлично.

– Кто отдаст мне ключи? Анна Элоиза?

– Да. Говорите с ней об этом.

– Это затруднит дело, – возразила я. – Если вы хотите, чтобы я осталась, возьмите эту задачу на себя.

Его лицо на миг исказилось. Помедлив, он ответил:

– Предпочитаю оставить все как есть, сударыня.

– Что ж, – сказала я. – Вероятно, девяностолетняя старуха лучше уследит за хозяйством, чем я.

Сама говорить со старой герцогиней насчет ключей я не намеревалась. Я вообще не была намерена делать ничего такого, что трепало бы мне нервы. Мне с Анной Элоизой было весьма тяжело до случившегося, что же говорить теперь?

Я почти враждебно спросила:

– Куда вы дели свою английскую шлюху?

Не дожидаясь ответа, я воскликнула:

– Если я хоть раз увижу ее здесь, я уеду и больше никогда на ваши условия не соглашусь.

– Советую вам не думать об этом, мадам.

– Об отъезде или об англичанке? – спросила я язвительно.

Он снова окинул меня тяжелым взглядом, повернулся и направился к выходу. Я некоторое время стояла, кусая губы. Мысль о графине Дэйл отравляла мне сознание. Я не сомневалась, что она не уехала. Он оставил ее в Ренне, он платит за то, что она живет в гостинице. И, без сомнения, он будет к ней ездить. Боже мой, с чем мне только не придется мириться!

Потом, призвав на помощь все свое христианское смирение и подавив гордыню, я стала подниматься по лестнице. Стоило ли думать о леди Мелинде? Ведь не она вошла в Белые Липы, а я. Ее мечты о браке с Александром разбиты в прах. А я сохранила за собой титул герцогини и имя дю Шатлэ и еще нахожу причины жаловаться. Что мне за дело до Александра? Я буду жить не с ним, а с детьми.

Через минуту, распахнув дверь, я уже была в объятиях Маргариты. Филипп требовательно дергал меня за юбку, близняшки просто душили поцелуями. Я обнимала сразу всех, схватив малышей в охапку, пока мы все не повалились на пол и не расхохотались.

– Вы вернулись? Он позволил вам? – допытывалась Маргарита.

– Да. Я только ради них согласилась, ради малышей.

– А отец ваш? Отчего его сиятельство сюда не приехал? А Жанно? Видит Бог, как бы я хотела увидеть мальчика!

Отбиваясь от близняшек, я терпеливо объясняла:

– Я приехала одна, чтобы оценить обстановку. Насчет отца не знаю – он слишком ожесточен против герцога, поэтому, возможно, поживет пока у Констанс. А Жан, Маргарита, – он передает тебе привет.

– Так он приедет сюда?

– Да. На днях. Как только я дам знать.

Близняшки, не давая мне говорить, наперебой спрашивали:

– Ты теперь останешься с нами, мамочка?

– Я хочу новую куклу! – восклицала Изабелла.

– Бель нарочно оторвала у моего зайчишки ухо! – пожаловалась Вероника. – Мамочка, ты купишь мне что-нибудь взамен?

– Ты правда будешь теперь с нами, и папа уже не будет такой печальный?

– А он был печальный? – спросила я, гладя их золотистые головки.

– Да. Он так мало говорит с нами. И даже Филиппу не позволяют входить в его кабинет!

Филипп, широко открыв голубые глаза – ресницы у него были длинные, золотистые, – пролепетал:

– Я сказал: «Сто ты глустный, пап? Не надо пелесывать!»

– Ты так сказал? Ты утешал папу? Ах ты мой добрый мальчик!

Я посадила малыша себе на колени, обняла. Мне все время казалось, что я недостаточно была с ним, что он за свои два с небольшим года жизни получил от меня меньше, чем мог бы рассчитывать. Минувшие шесть месяцев вообще разлучили меня с ним. Кто заботился о мальчике? Няньки? И как после этого можно забыть то, что сделал Александр?

Маргарита решительно вмешалась и оттащила от меня близняшек:

– Полно вам, полно, барышни! Вы совсем замучили мадам. Нельзя так галдеть! Ступайте-ка лучше в сад и поиграйте.

Попротестовав немного, они убежали. С нами остался только Филипп. Маргарита прикрыла дверь, пытливо поглядела на меня и, после недолгого колебания, спросила:

– Так что же, мадам? То, что вы вернулись, вовсе не значит, что вы решили снова стать женой?

– Повторяю, я приехала только ради малышей. Он не оставил мне выбора.

– А ваш отец? Чего он требовал, когда приходил сюда?

– Он пытался защитить меня. Но это был бы слишком долгий путь – суд, епископат, обращение к королю…

– Вам это показалось трудным? – Маргарита покачала головой. – По мне, так тут вам тоже будет не легче. Как же вы сможете жить в Белых Липах, если старая герцогиня вас не выносит, брат герцога даже знать не желает, да и сам герцог тоже не слишком к вам расположен?

– Спасибо, – сказала я с сарказмом. – Вообще-то совершенно незачем напоминать мне об этом. А если ты хочешь, чтобы я ответила, я скажу: когда я шла сюда, то хорошо представляла, как меня встретят. Это меня уже не пугает. Я ни перед кем голову опускать не собираюсь. А в остальном… остальное мне заменят дети.

Я ласково приголубила Филиппа. Он уже несколько минут пыхтел, пытаясь слезть с моих колен на пол; теперь я отпустила его и сама поставила на ножки.

Маргарита, закалывая булавками чепец, бормотала:

– А ваш муж – я ума не приложу, что он себе думает. Он словно обезумел. Ведь если здраво рассудить, вы вовсе того не заслужили – того, что он с вами сделал! Я бы на вашем месте не вернулась. Не очень-то это прилично для дамы из семьи де ла Тремуйль.

Я прошептала – тихо, задумчиво, даже робко:

– Как ты думаешь, что он ко мне чувствует?

– Это уж одному Богу известно, милочка. Ваш муж молчаливый стал, разговаривает только с роялистами, которые к нему приезжают, да и разговоры эти лишь о делах. Видимо, они сговариваются насчет чего-то опасного. А еще он пить стал.

– Пить?

– Да. Раньше-то за ним это не замечалось. А теперь раза два или три в неделю запирается у себя и пьет. Вероятно, и для него все случившееся даром не прошло!

Помолчав, она добавила:

– Нет, я не скажу, конечно, что он бывает пьян. Дворянин вообще не может быть пьяным. Но то, что он пьет, – это уж точно.

– Это я его довела, – невольно вырвалось у меня.

– Э-э, какая чепуха! Он перед вами куда больше виноват.

– Но ведь с меня все это началось. С меня. С этим не поспоришь. Если бы я…

– Вот глупость какая! Почему это с вас? Любовницу в Англии кто завел – разве вы? Он обманывал вас самым бесстыдным образом, потом приехал, и ой как ему не понравилось, когда вы точно так же поступили!

Я усмехнулась, глядя в окно. На эти слова Маргариты я ничего не могла возразить, и у меня в душе снова зашевелилось ощущение несправедливости того, как со мной поступили, и враждебности по отношению к Александру.

Уже перед самым ужином в дверь моих покоев постучали. Маргарита повернула ключ в замке и впустила на порог Гариба.

– Что такое? – спросила я неприязненно.

– Я пришел передать вам слова хозяина, госпожа, – произнес он невозмутимо.

– Говори. Я жду.

– Хозяин сказал, что вам сегодня лучше не выходить к столу. Вам принесут ужин сюда, госпожа.

– Таков его совет?

– Да.

Я ничего не отвечала, в упор глядя на индуса, и брови у меня были нахмурены. Мне не хватало слов, чтобы выразить возмущение. Мало того, что этот дикарь неприятен мне сам по себе, – я помнила, как он выгнал меня в одной рубашке, он еще и передает мне столь унизительный приказ. Может быть, они вместе с хозяином полагают, что я буду здесь жить, прячась в своей комнате? Мне нечего стыдиться! И прятаться я ни от кого не собираюсь! А если кто-то попробует пристать ко мне, тот получит отпор вдесятеро больший, чем нападение!

Я уже готова была высказать все это вслух, но конец моему молчанию положила Маргарита. Распахнув дверь, она проговорила:

– Ну-ка, убирайся отсюда.

Индус бросил на нее кошмарный взгляд и блеснул белками. Это не произвело на Маргариту впечатления. Ступив шаг вперед, она взревела:

– Убирайся вон, и нечего мне тут глазами вертеть, обезьяна поганая!

Когда он, наконец, ушел, мы взглянули друг на друга и, не выдержав, я рассмеялась.

И все-таки предстоящая задача выйти к ужину казалась мне весьма проблематичной.

Да, думала я с иронией, от этого первого появления зависит то, как будет проходить моя последующая жизнь в этом доме. После этого, первого, ужина мое присутствие уже не будет восприниматься так остро и болезненно. Меня не будут любить, но меня привыкнут видеть. Это будет потом. А сейчас…

Я предвидела все: насмешки, злые выпады, оскорбления. Я знала, что Александр не встанет на мою защиту: он и раньше не вмешивался во все эти дрязги, и предполагать, что он сделает это теперь, было бы смешно. Слава Богу, он хоть нападать не будет – в этом я тоже была уверена. Я ценила и своего союзника – отца Ансельма, который, несомненно, попытается смягчить происходящее. И все-таки мне было тошно, тоскливо и страшновато.

Зачем я вернулась сюда? Эта мысль возникла в моей голове в момент короткого трусливого отчаяния. Что хорошего жить в доме, где все тебя ненавидят? В этом нет ничего привлекательного, и я напрасно храбрилась, говоря, что дети заменят мне все остальное! Я ведь совсем не скандалистка, не интриганка, у меня нет душевных сил для того, чтобы выдерживать постоянные семейные склоки и давать достойный отпор каждой атаке, направленной на меня.

Маргарита очень потрудилась над моей прической, уложив густые золотистые волосы наподобие пышной короны; я выбрала для предстоящего испытания узкое платье из черной тафты, края лифа которого и манжеты были расшиты серебром. Мне не хотелось появляться в совершенно черном наряде, как кающаяся грешница, и поэтому пошла на отступление от строгих рамок, которые предписывал траур. Немного серебра не повредит. Из украшений на мне был только аграф, которым застегивалось декольте у своей нижней точки. Да еще обручальное кольцо с изумрудом.

Оборачиваясь к Маргарите, я спросила:

– Может быть, мне действительно лучше не идти?

– Идите! Только не являйтесь самая первая. Придите туда с опозданием.

– Они сочтут это вызовом.

– Кто знает! Может, они вовсе не ожидают увидеть вас.

Я оглянулась, увидела Филиппа, который возился на полу и потрясал погремушками, и вдруг решительно взяла его на руки. Он оказался неожиданно легким для своих двух лет.

– Знаешь что, Маргарита?

– Что?

– Я пойду туда с Филиппом. Он защитит меня.

Посмотрев на мальчика, я спросила:

– Правда, мой маленький, ты меня защитишь, как настоящий мужчина?

– Да! – ответил он без всяких колебаний.

– Ну, вот и славно. Тебе пора уже сидеть за взрослым столом. Мама о тебе позаботится.

Маргарита занялась малышом: причесала его, умыла, переодела. Он был очень мил в белой рубашечке, в крошечных башмачках на ножках, – мил, как ангелочек. Я взяла его на руки, еще раз прижалась губами к его пухленькой щечке, вдохнула молочный запах детской кожи и все это словно придало мне мужества. В чем дело, в конце концов? Филипп – будущий герцог дю Шатлэ, наследник, и я родила его! Я имею все права быть в этом доме!

– Мы идем, – сказала я решительно.

Впервые за долгое время я оказалась в белой столовой – святая святых этого поместья, и меня вновь поразила торжественность и пышность ее белоснежного убранства. Все здесь сияло белизной: белая лепка стен и потолка, фарфоровая отделка пилястров, белый шелк, которым были затянуты промежутки между зеркалами. Контрастом были лишь люди, сидевшие за длинным белоснежным столом, все, как один, одетые в черное.

Я тоже была в черном. Держа на руках Филиппа, прижимая к себе его головку, я остановилась, не доходя двух шагов до стола, и все взоры обратились ко мне. Закуски и салаты мы уже пропустили; мы явились к основному блюду, и такое опоздание, я была уверена, нам не простят.

Бегло оглядев стол, я заметила, что на месте по правую руку от Александра, – месте, полагавшемся мне по праву как герцогине, – сидит Анна Элоиза. Невозможно описать, как она смотрела на меня. Ее бесцветные глаза, казалось, метали молнии, старческая рука машинально искала трость, словно старуха хотела подняться, потом, наконец, нашла, и ее тощие пальцы обхватили набалдашник.

– Что это значит? – выговорила она голосом, в котором клокотало негодование.

Поль Алэн встал, громыхнув стулом. Лишь только Александр и отец Ансельм остались неподвижны: первый молча смотрел на меня через плечо, второй, продолжая есть, воскликнул:

– Полно, дети мои! Я первый готов высказать радость по поводу того, что супруги помирились.

– По-ми-ри-лись? – по слогам выговорила Анна Элоиза таким тоном, словно речь шла о чем-то необычайно гнусном. – Так что же это значит, я вас спрашиваю, сударь?!

Филипп беспокойно заерзал, встревоженный таким приемом. Потом заметил отца и, протянув к нему ручонки, вскричал, вне себя от радости:

– Па-па-па!

Ни на минуту не теряя самообладания, я подошла совсем близко, и меня не удивило бы, если бы от меня отшатнулись, как от чумной. Взглянув на Александра, я резко спросила:

– Как же это случилось, сударь, что вы не предупредили своих родственников о том, что я снова буду жить здесь?

Взгляд Поля Алэна жег мне затылок. С уст Анны Элоизы сорвался просто-таки стон агонии.

– Вы слышите? – спросила я, обращаясь к герцогу. – Ваша бабушка уже так стара, что вполне может умереть от неожиданности. Зачем вам понадобилось устраивать ей сюрпризы?

– Я просил вас остаться у себя, – раздраженно бросил он.

– А я пришла. Но, честное слово, если бы я знала, что все обитатели Белых Лип находятся в неведении о моем возвращении, я осталась бы в своих покоях.

– Своих покоях! – повторила Анна Элоиза. – Вы только послушайте!

Служанка помогла ей, поддержала под руку, и старуха поднялась и стояла теперь передо мной, сжимая в руке трость. В упор глядя на нее, я холодно произнесла:

– Не стоило так беспокоиться, сударыня. Я не собираюсь сгонять вас с этого места. Так что можете сидеть здесь и дальше.

– Черт возьми! – раздался голос Поля Алэна. – Все это слишком далеко заходит! Александр, почему ты молчишь?

Я оглянулась на мужа. Его лицо просто почернело в этот миг. Происходящее, разумеется, удовольствия ему не доставляло. Он поднялся, ударив костяшками пальцев по столу.

– Господа, – произнес он, обращаясь к Полю Алэну и священнику. – Мадам, – повернулся он к Анне Элоизе. – Возможно, я допустил ошибку, когда не известил вас заранее. Я собирался сделать это после ужина. Но коль скоро все уже известно, я скажу: моя жена вернулась жить в мой дом. Это может кому-то не нравиться, но это так.

– Что же тебя заставило? – спросил Поль Алэн, с презрением глядя на меня.

– Я объясню это позже.

Смакуя вино, отец Ансельм добродушно заметил:

– Вам всем, дети мои, следует быть добрее друг к другу. Что значат эти гневные лица? Простите и забудьте все обиды, и жизнь станет гораздо приятнее!

Александр сел, весьма раздраженным движением налил себе вина. Поль Алэн, быстро поклонившись своей бабке, вышел. Наступило молчание. Я не сомневалась, что самое главное еще далеко не кончилось, но сделала шаг к свободному месту, чтобы сесть. Филипп был не такой легонький, как мне казалось раньше, к тому же он все время ерзал у меня на руках, тянулся то к отцу, то к пирожным, которые видел на столе.

– Зачем вы привели ребенка? – отрывисто спросил Александр мрачно глядя на меня. – Чтобы замаскироваться под мадонну?

– О нет, – сказала я равнодушно. – Просто мне хотелось иметь хоть одно доброе сердечко рядом с собой.

– Садитесь, наконец, куда-нибудь, – бросил он раздраженно.

Раздался скрипучий старческий голос:

– Постойте.

Я замерла. Потом, обернувшись, посмотрела на Анну Элоизу. Нервный тик заставлял дергаться ее левое веко, и вообще она выглядела как перед обмороком. Похоже, впервые хладнокровие изменяло ей.

– Александр, я требую, чтобы эта недостойная особа была немедленно удалена из-за стола.

Наступило молчание. Александр, казалось, обдумывал ее слова и продолжал резать мясо. Потом, подняв голову, произнес:

– Мадам, моя жена вернулась в мой дом с моего ведома. Как бы мне ни было жаль, но ей нельзя отказать в праве есть вместе с нами.

– Вы сошли с ума!

Анна Элоиза изо всех сил грохнула клюкой о паркет.

– Александр, значу ли я что-то в этом доме – я, которая столько лет посвятила и вам, и Белым Липам?

– Мадам, – мрачно сказал Александр. – Вы значите очень много. Но есть причины, от меня не зависящие, которые сделали необходимым пребывание этой женщины в моем доме.

То, как он меня назвал – «эта женщина», – задело меня до глубины души. Ярость всколыхнулась во мне. Я сквозь зубы произнесла:

– Я нужна ему, чтобы быть с детьми, вот что, мадам! Что же делать, если ни он, ни даже вы, столь великая блюстительница порядка, не смогли с ними справиться!

Анна Элоиза, не глядя на меня, возвысила голос:

– Александр, я, старая, достойная женщина, ваша бабушка, требую, чтобы эта особа удалилась, иначе вы заставите уйти меня.

– Мадам, я не желал бы допустить ни того, ни другого.

Лицо Александра сделалось каменным. Было ясно, что он считает спор законченным и что от него по этому поводу не добьешься больше ни слова. Но вот что касается меня, то я не могла успокоиться. Слишком возмутительным мне все это казалось. Почему она так ненавидит меня? Почему ее презрение даже больше, чем презрение Александра? Разве я причинила ей какое-нибудь личное зло? Что за странные мотивы руководят поведением этой старухи?

Не выдержав, потеряв всякое самообладание, я с отвращением воскликнула:

– Что касается меня, то я была бы весьма удовлетворена, если бы вы ушли, потому как вид злой брюзжащей старухи никому радости доставить не может, а единственное, что может, – так это испортить аппетит!

Хриплый возглас вырвался из груди старой герцогини. Она на миг отшатнулась, и глаза ее сверкнули поистине молодым гневом. Я опомниться не успела, как взлетела вверх ее толстая трость, и старуха просто-таки рванулась вперед, чтобы разбить мне голову.

Мужчины вскочили с мест. Только каким-то чудом мне удалось отпрянуть, уйти в сторону, спасая таким образом малыша от сокрушительного удара по голове. Трость задела меня по плечу, и хотя удар был скользящий, кожа у меня на плече была оцарапана до крови. Не удержавшись на ногах, я упала на колени, спрятав голову, прижимая к себе Филиппа и, чтобы удержаться от дальнейшего падения, уцепившись за отодвинутый стул.