Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

7

«Мария Каролина» – корабль, носящий имя ныне правящей королевы Неаполя и обеих Сицилий, – медленно входил в бухту Сан-Джованни-а-Тедуччо, и целое море огней разливалось перед нами. Мы только что обошли остров Ла Гайола и мыс Позиллино, и теперь перед нами вздымал мощные белые башни средневековый замок Кастельнуово, хорошо различимый даже в темноте. Силуэта Везувия не было видно, но я знала, что он там, на востоке, лишь на ночь скрытый мраком. Оттуда завтра придет солнце. Придет и позолотит эту голубую лагуну, над которой полумесяцем раскинулся город.

Перед нами был ночной Неаполь.

Несмотря на ночь, уже слышалось в воздухе canzone napoletana какого-то портового музыканта, а я, стоя на корме, вспоминала тот жаркий августовский день, когда именно из Неаполя отец увозил меня во Францию. С тех пор прошло почти шестнадцать лет. Где мы жили тогда здесь? Я не помнила названия гостиницы, но знала, что она находилась совсем недалеко от порта, на набережной Ривьера Кьяйя, – выглядывая из окна, можно было видеть паруса и мачты кораблей.

Была ночь с 16-го на 17 марта 1796 года, и в Неаполе, похоже, уже давно вступила в права весна; я бы не удивилась, если бы заметила цветущие деревья. Александр оставался на «Марии Каролине», чтобы уладить кое-какие вопросы об оплате, а я тем временем села в первую подошедшую к борту судна барку. Люк и Гариб были со мной, Эжени несла мой несессер – мы направлялись в гостиницу. Я намеревалась разыскать ее, ту самую, где мы жили много лет назад. Александр должен был найти меня чуть позже.

Плавание на этот раз заняло больше шести дней. Не так давно мы распрощались в Бастии с Ле Пикаром, который остался залечивать свое раненое плечо. И вот уже мы в столице Неаполитанского королевства… Мы еще не решили, сколько здесь пробудем; если нам очень понравится, мы снимем здесь дом – не жить же все время в гостинице. Но, честно говоря, никаких определенных планов ни у меня, ни у Александра не было.

– Куда синьора желает отправиться? – наперебой закричали, обращаясь ко мне, факино – носильщики, едва только барка причалила.

Я еще не успела ответить, как они взахлеб повторили свой вопрос на скверном французском, и, уже совсем безграмотно, – по-английски. Я выбрала из них самого приличного и поманила к себе.

– Мне нужна гостиница на набережной. Я не помню ее названия. Ты знаешь такую? – спросила я, очень гордая тем, что так правильно и хорошо говорю по-итальянски.

– На набережной Ривьера Кьяйя?

– Да.

– О, синьора, здесь только одна такая гостиница – «Цокколо». Это как раз то, что нужно синьоре. Я и мой сын Джанни отведем вас туда.

– Нет, пусть лучше ваш сын останется здесь и предупредит моего мужа, что я поехала в «Цокколо».

Я объяснила мальчугану, как мой муж выглядит, и назвала свое имя, только теперь заметив, как пристально следят за всем происходящим два жандарма – вероятно, из таможенной службы его величества. Впервые за много лет жандармы меня не испугали. Заграничные паспорта были у нас в порядке, но если бы это было и не так, в Неаполе нам все равно были бы рады. Я не забывала, что королева Мария Каролина – родная сестра Марии Антуанетты, статс-дамой и подругой которой я была…

Едва увидев гостиницу «Цокколо», что по-итальянски значит «деревянный башмак», я сразу поняла, что это та самая, где мы когда-то жили. О, она очень изменилась – по крайней мере, мне так показалось… Носильщик уверял, что это лучшая гостиница в Неаполе. Оказавшись внутри, я поняла, что он был недалек от истины. И я по достоинству оценила, что значит большой город, отмеченный печатью цивилизации. Корсиканские грязные гостиничные номера, полные тараканов, мне порядком надоели, и я облегченно вздохнула, оказавшись в совсем другой обстановке.

Хозяин «Цокколо», которого все называли дон Лоренцо, почтительно проводил меня на третий этаж, где нам был отведен номер из трех комнат. Каким-то чудом он узнал мое имя прежде, чем я представилась, – должно быть, носильщик шепнул ему на ухо, и вел теперь себя в высшей степени предупредительно и вежливо.

– Стоит вам потянуть вот за этот шнур, и моя жена будет у вас, донна Сюзанна. Вы желаете принять ванну?

– Да, я бы не отказалась, – ответила я, чрезвычайно довольная увиденным.

– А ужин? Подавать ли ужин, донна Сюзанна?

– Нет. Мы вряд ли будем ужинать. Распорядитесь лучше насчет завтрака на двоих. В номер, разумеется.

– Синьора кого-то ждет?

– Я жду моего супруга, – произнесла я с нескрываемой гордостью. – Он скоро появится здесь.

Дон Лоренцо удалился, пожелав мне приятной ночи. Эжени, обрадованная увиденным, с простодушием юности оглядела все комнаты и, остановившись посреди гостиной, уронила мой несессер.

– Ах, здесь просто прелестно, ваше сиятельство! Не то что на Корсике!

– Да, это все так, моя милая, но было бы лучше, если бы вы занялись моей ванной и нашими вещами – их надо распаковать.

Эжени, надув губы, исчезла. Я огляделась. Номер состоял из трех небольших комнат – гостиной, столовой и спальни, а также маленькой ванной. Здесь были мягкие ковры, уютный камин, белоснежные простыни… У постели уже был зажжен ночник, сделанный в форме фарфорового бочонка для вина: пламя свечей нагревало сосуд и, проснувшись утром, когда камин уже погаснет, можно согреться стаканчиком горячего кьянти…

Кьянти! Это удивительное вино – как давно я его не пила!

Я нежилась в горячей воде, размышляя о том, как хорошо у меня все складывается. Даже не у меня – у нас. Раньше я считала это неожиданно свалившееся счастье зыбким, недолговечным, как, впрочем, и все в моей жизни, но теперь, прибыв в Неаполь, я вдруг обрела столь желаемое чувство уверенности. У меня нет причин опасаться за свою семью и за своего мужа… Александр любит меня. Он не только вытащил меня из нищеты, дал свое имя, сделал герцогиней, он еще и сделал меня по-настоящему счастливой. Он стал для меня самым дорогим на свете мужчиной…

Герцог появился тогда, когда служанка в очередной раз наполняла ванну горячей водой. Сладостное ощущение тепла охватило меня, я блаженно зажмурилась, и лишь когда Александр прикоснулся к моей руке, заметила, что он пришел.

– Эжени, вы свободны, – пробормотала я в полудреме.

Горячая ванна расслабила меня, навеяла сон, но Александр, стоя позади меня, мягко ласкал мои плечи, золотые волосы, пышной массой поднятые наверх, затылок, шею, грудь, и я с наслаждением отдавалась во власть его прикосновений. Томное желание разливалось по телу… Усилием заставив себя открыть глаза, я запрокинула голову, глядя на мужа. Он казался сейчас таким высоким…

– Вас долго не было. Что, были неприятности?

– Да нет… Жандармы проверили паспорта.

– Вот как? А меня они пропустили без всякой проверки.

– Их сразила ваша красота, любовь моя…

Я резко, не стыдясь своей наготы и зная, что он любит и любуется моим телом, повернулась к нему, так что даже вода в ванне пошла волнами, мягко коснулась руками его пояса, расстегнула одну из пуговиц его жилета.

– Хотите прийти ко мне? Я приглашаю вас… Идите, здесь так тепло!

– Самая теплая – это вы, радость моя.

Уже прильнув к нему, чувствуя его тепло и силу и зная, что вот-вот в порыве нежного желания мы сольемся в одно существо, я прошептала, смахивая с ресниц капли воды, в перерыве между поцелуями:

– Первая ночь в Неаполе…

– Волшебная ночь… И все наши ночи будут волшебны, моя дорогая. Mia cara… carissima… mio dolce amor[2]2
  Моя нежная любовь (ит.).


[Закрыть]…

…На следующее утро я проснулась поздно – ближе к полудню. Александр, утомленный прошедшей ночью, еще спал. Я тихо, чтобы не разбудить мужа, выскользнула из его объятий. За окном уже вовсю кипела неаполитанская жизнь, даже оконные стекла и портьеры почти не сдерживали уличного шума, проникающего в спальню.

Не зовя Эжени, я умылась. Служанка из нее была не ахти какая – она даже не выложила для меня пеньюар, и мне долго пришлось искать для себя что-то подходящее. В шкафу я обнаружила воздушное утреннее платье, набросила его поверх кружевной ночной рубашки и в таком виде вышла в гостиную, горя желанием отчитать Эжени и позаботиться о том, чтобы дон Лоренцо вовремя подал завтрак.

В гостиной уже пахло кофе, и со стула мне навстречу поднялся высокий старик лет шестидесяти пяти, изящный, изысканно одетый, в безупречном завитом парике и с тростью в руках. Серые глаза его окинули меня внимательным взором. Поклонившись мне с необыкновенным изяществом, он произнес:

– Счастлив вас видеть, мадам.

Он хорошо говорил по-французски. Смущенная, ничего не понимая, пристыженная тем, что стою перед столь корректным человеком в таком домашнем виде, непричесанная, я пробормотала:

– Но… как же это? Служанка не предупредила меня, и я…

– Тысяча извинений, мадам. Дело в том, что я тоже не видел служанку. Я заказал сюда кофе и терпеливо пил его, дожидаясь вас.

Лицо у него было красивое, гордое, с благородными чертами и высоким лбом, свидетельствующем об уме.

– Вы пришли ко мне? – заставила я себя произнести.

– И к вашему супругу. Но в первую очередь к вам.

– Зачем?

– Я лорд Уильям Гамильтон, сударыня, посол его величества короля Англии в Неаполе, и вы бы доставили большое удовольствие мне и моей жене, если бы согласились покинуть эту гостиницу и переехать к нам. Мой дом теперь к вашим услугам.

8

Лорд Гамильтон повторил свою неожиданную просьбу и перед моим мужем, когда я, разбудив его, сообщила о приезде столь важного лица.

– Это очень лестно для нас, милостивый государь, – произнес Александр. – И все-таки, боясь показаться неблагодарным, я рискну спросить вас: чем вызвано столь неожиданное предложение? Мое любопытство объяснимо. Еще вчера никто не знал о том, что мы в Неаполе.

Англичанин задумчиво посмотрел сначала на моего мужа, потом на меня.

– Если я не ошибаюсь, мадам, ваша девичья фамилия – де ла Тремуйль де Тальмон?

– Да, – подтвердила я.

– В первом браке вы стали принцессой д’Энен де Сен-Клер и были статс-дамой ее величества Марии Антуанетты? Это так?

– Да.

Повернувшись к герцогу, посол развел руками.

– Я лишь предугадываю желание ее величества королевы неаполитанской, сударь. Не сомневаюсь, ей будет приятно узнать, что преданной подруге ее казненной сестры был оказан достойный прием.

Александр ответил, невольно усмехаясь:

– Стало быть, мне остается лишь играть роль мужа своей жены. Не так ли?

– Несомненно, сударь, – скромно ответил посол.

Мы с Александром переглянулись. Хоть и хороша была эта гостиница, дом лорда Гамильтона будет удобнее. К тому же было бы в высшей степени невежливо отвергнуть подобное предложение.

– Мы с радостью переедем к вам, милорд, – решительно ответила я за нас обоих. – Трудно даже объяснить, как кстати пришлось нам ваше предложение.

Дом лорда Гамильтона – а вернее, английское посольство – оказался роскошнее, чем можно было предполагать. Светлая пальмовая аллея вела к главному входу, увенчанному огромными раскидистыми агавами, а сам дом утопал в каштанах – оставалось только представить, как хорошо здесь будет весной, когда распустятся и зацветут деревья. Особняк – огромный, светлый, великолепно отделанный – располагался по соседству с церковью Санта-Мария-дель-Кармине, и из его окон открывался восхитительный вид на неаполитанскую бухту. Поместье раскинулось наподобие амфитеатра на надбережном холме, и отсюда можно было видеть чуть ли не весь Неаполь – многолюдный шумный порт, паруса кораблей, белые стены Кастельнуово и высокие шпили средневековых церквей…

Еще при Старом порядке мне приходилось кое-что слышать о лорде Гамильтоне как о человеке редкого ума и образования. Вот уже пятнадцать лет он пребывал на своем посту, его салон считался лучшим и изысканнейшим в Неаполе, его посещали многие знаменитые люди, так, у него был Иоганн Вольфганг Гете, прославившийся на всю Европу своим «Вертером».

За многие годы, проведенные в Италии, лорд Гамильтон свыкся с ней, узнал ее, считал второй родиной. У него в доме была богатейшая коллекция скульптур, относящихся еще ко временам итальянской античности, а в живописных полотнах, украшающих роскошные гостиные особняка, я легко узнавала работы кисти Тициана, Вероккьо, Караваджо, Тьеполо.

– Неаполь – это вообще райское место, – сказал лорд Уильям, – а этот район, Аренелла, особенно. Нет ничего прекраснее, чем наблюдать, как встает солнце над Везувием, – рекомендую вам, мадам, сделать это. Вы нигде больше не увидите такого великолепного зрелища.

– Я завидую вам, – вдруг произнес Александр.

– Чему именно?

– Вашей коллекции… она восхитительна. Вот эта картина, например, – это Паоло Учелло, правда?

– Да. А вот и моя главная гордость – Сурбаран…

Лорд Гамильтон оживился, встретив достойного собеседника. Они стали разговаривать о живописи – так увлеченно, горячо, заинтересованно, что я впервые за все путешествие увидела, что Александр совершенно забыл обо мне. Впрочем, и лорд Гамильтон тоже. Я ходила, ходила за ними, абсолютно забытая, и долго слушала, как они спорят о творчестве Веронезе и какого-то Себастьяно Риччи, само имя которого я слышала впервые, – потом мне это надоело, и я застыла на месте, горько сетуя на то, что мой муж, оказывается, способен увлекаться еще чем-то, кроме меня.

Они разговаривали не меньше четверти часа, ходя то взад, то вперед по огромному картинному залу, пока я бродила в отдалении, разглядывая картины.

– А вот во время своей последней поездки в Помпеи… – начал лорд Гамильтон и, взглянув в другой конец зала, осекся.

В дверном проеме показался тонкий силуэт женщины.

– Моя жена, – с нескрываемой гордостью произнес старый посол. – Леди Эмма Гамильтон.

Леди Эмма Гамильтон… Я вздрогнула, услышав это имя. Конечно, мне следовало бы подумать раньше, что эта женщина – его жена. Она была известна всей Европе. Бывшая проститутка, дама полусвета самого низкого пошиба, позировавшая голой в Музее естественной истории в Лондоне, продававшаяся целому сонму лордов и английских богачей, подцепившая, в конце концов, одного постоянного любовника, который без лишних церемоний отправил ее в Неаполь в подарок своему старому дядюшке – лорду Уильяму Гамильтону… Старый вдовец был так глуп или так отважен, что сделал то, от чего уклонялись другие, – предложил ей брак и дал бывшей уличной проститутке громкое имя леди Гамильтон. Теперь она была богата, знаменита и пользовалась особым расположением королевы Неаполя.

Впрочем, все это было для меня лишь любопытным курьезом, не слишком меня волновавшим… Женщина двинулась к нам, легкими шагами пересекла зал. Она была старше меня лет на восемь, это самое меньшее, но так красива, что у меня от страха перехватило дыхание.

В узком платье из белого шелка, таком же прозрачном, как газ или кисея, леди Эмма казалась хрупкой и воздушной. Высокая, стройная, гибкая, она двигалась с невероятной грацией и достоинством одновременно Она словно скользила по паркету, как видение, но открытое платье позволяло любоваться ее розовой кожей, точеными руками, мягкими линиями груди, убеждая, таким образом, что это не дух, а женщина из плоти и крови. В густых темных волосах, собранных в высокую, модную теперь прическу и перевитых ниткой белого жемчуга, ярко алела роза. У англичанки были зеленые, цвета морской волны, огромные глаза, чуть вздернутый носик и белоснежные ровные зубы.

Иногда я умела радоваться красоте других женщин, но теперь… теперь меня сковал страх. Зачем я согласилась приехать в этот дом? Я тоже красива, но, честное слово, мне совсем не по душе соседство леди Эммы. Тем более что у нее репутация женщины не очень-то целомудренной и явно коллекционирующей своих любовников.

Прелестное создание приблизилось к нам и с милой улыбкой произнесло:

– Какая радость для нас видеть вас в своем доме, господин герцог и госпожа герцогиня. Комнаты для вас уже готовы. Я распорядилась, чтобы там было как можно больше цветов, – не сомневаюсь, госпожа дю Шатлэ, как и я, любит цветы.

С усмешкой, смысла которой я тогда не в состоянии была понять, Александр поклонился леди Эмме – поклонился низко и галантно. Далеко не каждый, как я знала, удостоился бы от него такого поклона. И я не преминула заметить заинтересованный взгляд, которым окинула моего мужа англичанка.

Она протянула ему руку, и он поцеловал ее.

– Вы видели уже наши цветы? – спросила она у герцога.

– Нет. Мы ограничились пока только живописью.

– О, эти картины! Право же, они скучны. Не желаете ли взглянуть на мою оранжерею? Я буду вашим гидом.

– Увы, мадам, – произнес Александр, – боюсь, что я не знаток в таких вещах, как цветы, и не смогу по достоинству оценить вашу оранжерею, которая, без сомнения, является чудом.

– Что ж… Я покажу ее вашей жене.

Она была отменно вышколена, эта леди Эмма: ничто в ее манерах или речи не напоминало о ее прошлом. У нее, вероятно, были хорошие учителя, научившие ее двигаться и правильно говорить. Легким отзвуком прошлого можно было посчитать ее голос – она кокетничала и завлекала своим щебетом, но завлекала как-то дешево. А еще мне показалось, что она пустоголова… Впрочем, может быть, я все это от ревности выдумала. Она очень красива, это уж несомненно.

И я была очень рада, что Александр отказался и не пошел с ней. Я подозревала, что он, возможно, сделал это не ради меня, а ради продолжения беседы о живописи с лордом Уильямом, которую прервал приход леди Эммы, – но даже это было мне лестно: беседу он предпочел такой красавице.

Красавица подошла ко мне и очень дружески обняла.

– Пойдемте со мной, дорогая. Эти мужчины такие зануды.

Уже ведя меня к двери, она добавила:

– Завтра здесь у нас, в английском посольстве, состоится бал по случаю дня рождения лорда Уильяма… Я бы просила вас помочь мне в подготовке залов – знаете, хорошо было бы сделать что-то во французском вкусе, и музыку подобрать такую… ну, словом…

– Менуэт?

– Да! Это лучше всего подойдет. Вот видите, я тоже выиграла от того, что вы приехали.

Пока мы дошли до оранжереи, леди Гамильтон сообщила мне массу всяких сведений, а среди них то, что на завтрашнем балу, возможно, будет присутствовать сама ее величество королева.

Я подумала, что, если леди Эмма будет держаться от моего мужа подальше, этот дом мне снова начнет нравиться и я буду вполне довольна.

9

Когда затихли последние звуки котильона, я как можно незаметнее выскользнула из объятий полузнакомого мне человека, с которым танцевала, и легкими шагами проскользнула на террасу, чтобы вдохнуть свежего воздуха. В зале было слишком душно, и слишком много горело свечей. А здесь… здесь я даже почувствовала едва уловимый сладкий аромат магнолий.

Впрочем, весь дом был наполнен цветочными ароматами. Леди Эмма любила цветы, как ничто другое, и даже заслужила в Неаполе славу лучшей цветочницы: к ней посылали, когда для бала или свадьбы требовался красивый букет.

Прежде чем выйти в сад, чтобы разыскать мужа, который вот уже часа два не попадался мне на глаза, я внимательно оглядела себя в зеркале. Платье из серебристой парчи, мягко перехваченное под грудью сверкающим поясом, узкое, как требовала мода, обтягивало меня, как перчатка, – я казалась в нем тонкой, высокой и изящной. Пышные бутоны рукавов открывали руку выше локтя. Золотистые волосы, высоко подобранные и перевитые серебристой лентой, которая спускалась на чистый открытый лоб маленькой алмазной слезой на манер Агнесы Сорель, подчеркивали теплый тон моей кожи и легкий румянец, разлившийся по щекам. Я набросила на плечи прозрачный шелковый шарф, отделанный серебром, и вышла в сад.

Было прохладно. Когда я спускалась по ступеням террасы, в доме как раз пробило полночь, и я слышала, как зазвучал какой-то неаполитанский танец – похоже, моцартовского сочинения.

Я знаком остановила лакея, разносившего напитки.

– Не видели ли вы моего супруга, герцога дю Шатлэ?

– Миледи разговаривает с ним в беседке. В конце аллеи, мадам.

Обеспокоенная, я некоторое время стояла, застыв на месте, а потом решительно направилась к аллее. Я уже досадовала, что так увлеклась балом. С самого начала празднества муж исчез из поля моего зрения. Я была так счастлива, так оглушена всем происходящим – по меньшей мере пять лет я ничего подобного не видела! Закрыв глаза, можно было вообразить, что я в Версале. За мной ухаживали, меня дважды приглашал на танец сам король Неаполя Фердинанд IV, который явился на бал инкогнито, но тем не менее все знали, кто он такой. Мне говорили комплименты, целовали руки – словом, я была на гребне успеха. Кроме того, я, кажется, выпила больше, чем было нужно, и теперь голова у меня слегка кружилась.

Леди Эмма увела его… С чего бы это? Мы в свадебном путешествии, у нас медовый месяц! Я была полна решимости вернуть себе Александра и конец вечера провести именно с ним – тем более что тот сонм любезных неаполитанских синьоров, которые только что меня окружали, в сущности, нисколько не привлекал…

Но решимость вдруг разом покинула меня, когда я, не дойдя до нужного места какого-то десятка шагов, услышала мелодию гитары, – кто-то тихо перебирал ее струны… Лунный свет лился прямо на беседку, загадочно мерцали кованые светильники иллюминации, и леди Эмма пела что-то по-английски. Это была простая песня, что-то вроде «Мальбрук в поход собрался». Я замерла, женским инстинктом очень хорошо ощутив, что все эти нежные интонации голоса, этот соблазнительно изогнутый стан, эта белая тонкая рука, перебирающая струны, – все это суть атрибуты явного кокетства, желания нравиться… Александр следил за своей собеседницей внимательным взглядом, напрочь позабыв о бале, и на губах его была улыбка. Может быть, чуть насмешливо, но он улыбался, и ему стоило руку протянуть, чтобы коснуться этой гибкой талии.

Леди Эмма вдруг опустила руку и, прервав песню на полуслове, рассмеялась:

– Нет, ну вы просто невозможны! Отчего вы так улыбаетесь? Вам не нравится?

– Напротив, милая дама. Я все думаю, где вы так хорошо научились петь. Уж не играли ли вы в театре?

Леди Эмма смутилась от этого намека, и я даже со своего места видела, как она пристыженно опустила голову.

– Вы намекаете на мое прошлое, герцог? Неужели вы так жестоки к бедной леди Гамильтон, которая столько сил приложила, чтобы развлечь вас?

Да, кокетства ей было не занимать… Я вдруг поняла, что совершенно лишняя в этой сцене. Что думал Александр и чего хотел – этого я не знала, но с гневом увидела, что он заинтересован и что мое появление будет не то что не подходящим, но даже унизительным для меня самой. Он будет думать, что я искала его, – его, который сам должен был искать меня! Ну уж нет, я не доставлю им такого удовольствия. Я вернусь в дом, буду танцевать и в саду больше не появлюсь. Когда Александр заскучает – и если заскучает, – пусть сам придет ко мне!

Повернувшись, я пошла прочь, чувствуя себя ужасно раздосадованной. Не то чтобы я подозревала Александра в измене или нелюбви, но все-таки мне было обидно. Почему он уделяет столько внимания этой женщине? Да, я тоже танцевала с другими, но ведь ему стоило только подойти, и я бы всех их бросила! К тому же и другая сторона вопроса раздражала меня. На этом приеме я очень ясно, еще с самого начала поняла, что мне уделяют больше внимания и я собираю больше ухажеров, чем леди Гамильтон, какой бы красавицей она ни была. К ней уже привыкли, она была своей, неаполитанской дамой, а я казалась новой, необычной, свежей, а потому более привлекательной. Все так думали. Только, похоже, не Александр. Ну разумеется! По логике, для него нова леди Эмма, а не я.

Быстро поднимаясь по ступенькам и углубившись в собственные мысли, я почти столкнулась на террасе с грузным кардиналом Руффо. Несмотря на свой сан, этот вечный спутник Фердинанда IV казался пьяным. Я сама видела, как много он пил кьянти, сидя на диване и разговаривая с лордом Гамильтоном.

– Это ведь вы – гостья лорда Уильяма, не так ли? – спросил он меня по-итальянски.

– Честно говоря, не думала, ваше высокопреосвященство, что меня так трудно запомнить, – ответила я чуть резче, чем намеревалась.

– Не сердитесь. Я для вас не имею значения, верно? Ступайте к королю. Он изъявил желание танцевать с вами павану.

– Король?

Я пожала плечами. Танцор из Фердинанда IV, по правде говоря, был отвратительный, я станцевала с ним менуэт и гавот и вполне убедилась в этом.

– Ступайте быстрее. Его величество не привык ждать. И вам будет плохо, и мне.

Фердинанд IV слыл грубым, решительным, жестким человеком, порой даже жестоким. Не слишком интересуясь государственными делами и переложив их на плечи своей жены Марии Каролины, он занимался лишь своими увлечениями, которым отдавался с необыкновенной страстью. Первым увлечением была охота, вторым – рыбная ловля, ну, что-то вроде токарного станка для Луи XVI, а третьим и самым сильным – женщины.

Никогда не имея постоянной любовницы и ни к кому не привязываясь надолго, король Неаполя и обеих Сицилий в свои пятьдесят лет похвалялся, что переспал по меньшей мере с двумя тысячами женщин – неаполитанками и иностранками, дамами из высшего общества, крестьянками, проститутками, нищенками, подобранными на улице, и воровками, вызванными из тюрьмы. Предпочтение он отдавал представительницам низших сословий, ибо знатным дамам не слишком нравились его манеры, и, когда была возможность и он не очень настаивал, они всегда сопротивлялись. Не было ничего лестного в том, чтобы завладеть королем на два-три дня.

Мария Каролина давно свыклась с привычками своего супруга и не обращала на них никакого внимания. Она вообще была единственной женщиной, которую он искренне боялся и которой никогда не перечил. Недаром, выступая на Государственном совете, она говорила: «Я – ваш король, Мария Каролина…» Все заботы по управлению государством лежали на ней: она назначала министров, карала, миловала, проводила реформы, объявляла войну, лишь для проформы спрашивая мнение своего супруга. Взамен за такую уступчивость Фердинанда она закрывала глаза на его похождения и ни в чем ему не препятствовала. Впрочем, у нее тоже были свои странности, о которых говорили шепотом.

Мария Каролина правила, Фердинанда IV обожали простые неаполитанцы – лаццарони. Он был так же прост, доступен и груб, как они; когда король ехал по улице, любой нищий мог прицепиться к его карете и поболтать с ним, обращаясь к его величеству на «ты», называя его уличным прозвищем Носатый и зная, что этим доставляет королю одно лишь удовольствие. Он любил циничный юмор, грубые шутки и бесцеремонные манеры. Словно насмехаясь над своей царственной мудрой супругой, он однажды, сидя с ней в королевской ложе в театре Сан-Карло, приказал подать себе тарелку спагетти и во время спектакля невозмутимо ел их руками, чем сорвал бешеные аплодисменты галерки.

Он только тогда шел напролом и проявлял себя жестоко и круто, когда действительно сильно хотел чего-то, а ему в этом мешали.

Вот такой монарх в третий раз за сегодняшний вечер пригласил меня на танец, сделав это не вполне вежливо – через кардинала Руффо.

Я вошла в зал и остановилась, зажмурившись от яркого сияния хрустальных люстр. В этот миг лакей передал мне письмо – по внушительности конверта и печати я сразу поняла, что оно от королевы, которая сегодня у лорда Гамильтона не присутствовала. Я ожидала подобного письма, поскольку еще раньше леди Эмма говорила, что королева наверняка захочет встретиться со мной. Возможно, это было приглашение в Палаццо Реале[3]3
  Палаццо Реале – название королевского дворца в Неаполе.


[Закрыть]. Я хотела было распечатать письмо, но тут заметила идущего через зал ко мне короля Фердинанда и поспешно спрятала конверт.

Облаченный в самые роскошные одежды, какие только можно представить, король казался еще выше и шире, хотя и на самом деле был довольно мощного телосложения. Среди всех присутствующих он именно тем бросался в глаза, что был словно вырублен из глыбы камня каким-то не слишком утонченным скульптором. На голову выше многих мужчин в зале, крепкий, плотный, даже на вид ужасно сильный, с очень широкими плечами и большими руками, способными гнуть подковы, он, если бы жил в Неаполе во времена, например, Суллы, то, вероятно, был бы гладиатором. Лицо его, крупное, надменное, нельзя было назвать ни красивым, ни некрасивым, но его делал очень примечательным большой длинный нос, за что Фердинанд IV и получил от неаполитанских лаццарони прозвище Носатый. Я вдруг со смущением вспомнила утверждение Изабеллы де Шатенуа о том, что нос мужчины свидетельствует о его других, более интимных достоинствах, и подумала, что если это верно, то Марии Каролине не позавидуешь.

Король приблизился, и я снова поклонилась ему, пребывая в легком замешательстве от своих же собственных мыслей. Ну с чего бы мне о таком думать?

– Вы встретились с кардиналом Руффо, мадам? – по-французски спросил меня Фердинанд.

– Да, государь, – на том же языке ответила я.

– Что сказал вам этот старый пьяница?

Глядя на короля снизу вверх, ибо он был куда выше меня, и несколько удивленная тем, как он назвал кардинала, – разговор все-таки шел о князе церкви, да еще таком известном, – я честно ответила:

– Его высокопреосвященство передал мне ваше желание танцевать со мной, сир, и мне очень жаль… жаль потому, что я немного опоздала. Павана уже звучит, да?

– Немного – это мягко сказано, моя дорогая. Мы ожидали вас четверть часа. – Поглядев на меня, он добавил: – Ваше счастье, что у нас изменилось желание. Мы не хотим больше танцевать. Мы были бы довольны, если бы вы сопровождали нас в оранжерею леди Гамильтон.

Я выслушала его слова, подумав, что это только его желание, а не мое. Идти в оранжерею мне совсем не хотелось, к тому же я знала, какое это безлюдное место, так что, учитывая репутацию Фердинанда, лучше было воздержаться от таких рискованных шагов.

– Ваше величество, – сказала я, переходя на итальянский, – не думаю, что сейчас подходящее время для этого – все-таки уже за полночь. Кроме того, мне кажется, что я не смогу быть для вас таким гидом, как леди Гамильтон. Это же ее оранжерея.

Надменно повернув голову, он как-то искоса взглянул на меня – взглянул так, словно я сказала совершенно недопустимые вещи, какие он, король, никогда в жизни не слышал.

– Это что – отказ?! – медленно спросил он.

Я была сбита с толку. Честное слово, за долгие годы революции я совершенно разучилась говорить с королями… к тому же Людовик XVI, с которым я часто общалась, никогда не звал меня ни танцевать, ни сопровождать его куда-то, так что опыта у меня совсем не было. Да и как вести себя с королем, который говорит о себе «мы», как говорили короли триста лет назад?!

Но, зная, что не следует менять «нет» на «да», иначе к тебе потеряют уважение, я твердо ответила:

– Да, ваше величество, я очень сожалею, но вынуждена отказать вам. От запаха цветов у меня кружится голова, и я часто падаю в обморок. – И тут же добавила с легкой улыбкой: – Что это будет для вас за удовольствие возиться со мной, если я потеряю сознание!