Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 54 страниц)

9

Весной 1799 года в Бретань и Вандею снова пришла война.

Шуанерия, затихшая было в продолжение трех последних лет, снова вспыхнула, и шуаны не ограничивались теперь лишь нападением на дилижансы. Само число повстанцев невероятным образом увеличилось раза в три; летучие отряды синих испарились, республиканцы боялись даже показываться на дорогах и спасались за стенами городов, где их защищали гарнизоны. Жители деревень, ферм, хуторов, усадеб надели белые кокарды; исчезла всякая власть, кроме власти роялистских предводителей, назначенных Людовиком XVIII из Митавы. Главным человеком в Бретани стал Кадудаль. Снова заговорили о десанте эмигрантов из Англии; английские корабли выбрасывали на бретонский берег оружие и тюки с фальшивыми ассигнатами, предназначенными для того, чтобы вызвать финансовый хаос в Республике.

Положение режима было очень сложным. С тех пор как в декабре прошлого года Англия, Неаполь и Россия вступили в новую коалицию, каждый день можно было ожидать, что начнется новая война за Италию. Австрия разрешила русским войскам пройти по своей территории. Ссылаясь на это, Директория объявила этим странам войну.

Объединенная русская и австрийская армия под командованием Суворова выступила в поход и 26 апреля в сражении на реке Адда нанесла поражение французской армии генерала Моро, на следующий день вступила в Милан, а позже захватила всю Ломбардию. Стремительным маршем продвигаясь с востока на запад Италии, Суворов отбрасывал откатывавшиеся под его ударами французские войска. В конце мая союзные армии вступили в Турин, овладели Касале и Валенцой. Чуть позже в сражении на реке Треббиа Суворов разбил армию Макдональда.

Все, что завоевал Бонапарт в 1796 году, было потеряно в два-три месяца. Хотя правительственная печать скрывала истинное положение дела и даже сообщала какие-то мифические сведения о том, что русско-австрийская армия окружена войсками французов, роялисты получили правдивую информацию из Англии, и отныне повстанцы воевали под единым девизом: помочь Суворову! Суворов, даром что был иностранец, нес сюда то, что все здесь так страстно желали увидеть: реставрацию монархии, изменение узурпаторского режима, возвращение законного государя на престол. А поскольку республиканские войска отступали на всех фронтах, такая перспектива сейчас не казалась фантастической.

Я, впрочем, была так занята своими собственными проблемами, что внимания на это почти не обращала, тем более что шуаны и их война ничем мне грозить не могли. Все требовало моей заботы – и дети, и Сент-Элуа, и даже работы в поле.

Я продала все драгоценности до единой, подаренные мне Александром, за исключением обручального кольца, и это дало мне возможность продолжить отстройку Сент-Элуа. По крайней мере, летом работы не остановятся. На все остальное денег уже не было, на мебель и обстановку – тоже. Но пока некогда было думать о мебели. В Сент-Элуа кипела работа, здесь трудились каменщики, кровельщики, столяры – всего двадцать человек, не считая батраков, которые могли работать, лишь следуя чьим-то указаниям, и никакого ремесла толком не знали. Подоткнув юбку до колен, засучив рукава, я бегала из одного конца стройки в другой, покрикивала, отдавала приказания, помогала, делала все, что было в моих силах, и мои щиколотки всегда теперь были забрызганы известкой.

Невозможно описать, как это шло мне на пользу. Я словно воскресла за эти весенние месяцы. Я снова чувствовала себя сильной, уверенной, самостоятельной, независимой; ко мне вернулось убеждение, что я все могу и всего добьюсь сама, если только приложу усилия. Я как-то повзрослела душевно. Мне уже не казалось, что я ребенок, брошенный на произвол судьбы.

И вот однажды, 3 мая, в день обретения святого креста, когда я, стоя на табурете, белила потолок, мне показалось, будто кто-то на меня смотрит. Медленно обернувшись, я взглянула и онемела от неожиданности.

В проеме двери стоял высокий ладный подросток лет двенадцати, смуглый, загорелый до черноты, с синими глазами на красивом аристократическом лице, решительным подбородком и твердой линией губ. Он был одет в светло-серый, военного покроя сюртук, сапоги выше колен, небрежно завязанный галстук – словом, почти как мужчина. Он был без шляпы, и вьющиеся черные волосы его были взъерошены. Выправка у него была, как у настоящего военного, а аристократизм чувствовался во всем – в осанке, посадке головы, в чуть надменной линии еще детски пухлых губ.

У меня все задрожало внутри. Глаза у меня расширились, еще не веря тому, что вижу, я пошатнулась от волнения и, если бы мальчик не подбежал и не поддержал меня, я бы упала с табурета.

– Боже мой, – только и смогла я прошептать, спрыгивая на пол.

Ведь это был Жан. Мой сын.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРИНЦ ДЕ ЛА ТРЕМУЙЛЬ

1

Они приехали оба – дед и внук.

Мой отец изменился так, что я с трудом его узнавала: стал худощав, даже худ, волосы его, совершенно побелевшие, были резким контрастом смуглой-смуглой коже – этим он напоминал мне дядюшку Агатино, моего крестного из тосканской деревни. Лицо было морщинистое, но живое и даже как бы помолодевшее, а в целом он казался таким энергичным и полным сил, что не всякий молодой человек мог бы с ним тягаться.

Но, конечно же, никто не занимал меня так, как Жан.

Я не сразу отпустила его. Я разглядывала его с разных сторон, тормошила, обнимала, даже заливалась слезами.

– Жанно, мальчик мой, неужели это ты?

– А разве я не похож на себя, ма? – спросил он, улыбаясь чуть застенчиво, видимо, слегка отвыкший от столь нежных ласк и теперь немного смущенный.

– Ты так вырос… Стал настоящим кавалером.

– Подпоручик королевской армии Жан де ла Тремуйль к вашим услугам! – отчеканил он гордо и задиристо, по-военному щелкнув каблуками.

Я улыбалась, привлекая его к себе. Каким красавцем он стал: голубоглазый, черноволосый, смуглый мальчуган с ослепительной белозубой улыбкой.

– Ты загорел, прямо как негр… Только вот очень худенький. Разве ты плохо ешь, Жанно?

– Я ем за двоих, ма, – признался он простодушно. – Честное слово! Там иначе нельзя.

Он рассказал мне о нещадном солнце Египта и Сирии, стоявшем в безоблачном небе, обжигающем жаром. Нестерпимый зной, казалось, расплавлял кожу, кости; экспедиция с трудом волочила ноги по горячим пескам, по растрескавшимся дорогам пустыни. Мучения жажды тоже были невыносимы.

– Подумай, ма: рядом шумит море, такое большое, бескрайнее, а напиться нельзя. Наши, французы-роялисты, были очень мужественны; некоторые выбивались из сил, но продолжали идти. Главное было не падать, потому что кто падал – погибал.

– Боже, – прошептала я в ужасе, – мальчик мой, похоже, ты побывал в настоящем аду!

Он обнял меня, словно желал успокоить, и обнял так сильно, что я впервые поняла, что даже по силе он уже не ребенок.

– Нет, ма, я там многому научился.

– И ты совсем… совсем не боялся?

Он не сразу ответил, нерешительно поглядывая на деда.

– Боялся… там были какие-то страшные птицы с огромными крыльями и острым клювом. У них еще такие длинные голые шеи. Они кружили над нами и набрасывались на тех, кто падал.

Я слушала, все еще не в силах поверить, что это говорит мой сын, мой ребенок, тот самый, которого я держала на руках и который когда-то барахтался среди пеленок. Я до сих пор проклинала себя за то, что отпустила его, что позволила втолкнуть его во взрослую жизнь так преждевременно. Мне стало так жаль его, что я снова заплакала, прижимая голову Жана к груди почти с неистовой нежностью.

– Мальчик мой, я ведь вовсе не этого хотела для тебя! Ты же сам еще не понимаешь, что тебе грозило!

– Я тебя люблю больше всех, ма. Но я же мужчина. И мне надо поступать по-мужски. Я теперь подпоручик. Я военный!

– Я понимаю, милый. И все-таки мне было очень страшно за тебя. Маму нельзя упрекать в том, что она слишком боится за своего сына, не так ли?

– Но ведь теперь я вернулся.

Он рассказал мне о том, как оборонялась древняя крепость Сен-Жан-д’Акр от армии Наполеона Бонапарта, о тяжелейшей двухмесячной осаде, о том, как они копали рвы и вручную возводили укрепления.

– И ты брал в руки лопату?

– У меня до сих пор не сошли мозоли! – сказал он, не скрывая гордости, показывая свои руки как лучшие трофеи. – И все-таки нам в крепости было легче. У солдат Бонапарта не было ни воды, ни еды, ни пороха, ни снарядов, а еще среди них была чума…

– Чума?!

– Да, – сказал Жан уверенно. – У них очень много человек умерло. Потому Бонапарт и снял осаду.

Старая крепость, ставшая в XIII веке оплотом крестоносцев, не давалась в руки Наполеону Бонапарту. Путь в Индию был прегражден, и энергия завоевателя разбилась об эту ветхую твердыню, жалкую скорлупу, на которую, казалось бы, и внимания обращать не стоит. Наш старый знакомый Сидней Смит обеспечил непрерывное пополнение гарнизона крепости снарядами, людьми, продовольствием. Ле Пикар превосходно руководил обороной, но, к сожалению, его подорванное здоровье не выдержало, и уже в самом конце осады он умер от переутомления.

– Граф Ле Пикар умер? – спросила я настороженно.

– Да. Мы все очень сожалели о нем.

Что-то вспомнив и сразу загоревшись этим воспоминанием, Жан воскликнул:

– Ах, ма, люди Бонапарта тоже неплохо сражались! Я помню, как было страшно, когда они подложили мину под стену и сделали пролом, а потом с помощью лестниц преодолели ров. Турки и даже некоторые наши бросились бежать – все боялись, что с ними сделают то же, что было в Яффе…

– И что же?

– Их остановил паша Джезар. Он бросился врагу навстречу, и мы опрокинули атаку!

– Мы? – вскричала я. – Ради Бога, Жан, что ты-то там делал?

Он на миг смутился, потом решительно сказал:

– Ну, конечно, я не воевал. Но я сидел в крепости и стрелял.

– Ты стрелял?!

– Да! – выпалил он, упрямо сверкнув глазами. – Я даже одному пробил мундир и галстук, и мне сказали потом, что это был сам генерал Мюрат!

Я на миг онемела. Ну как можно было сразу поверить, что мой ребенок вот этими самыми руками стрелял в людей?

– И что… тебе не было страшно?

– Что же тут страшного? – спросил он простодушно.

– Ну, я, например, не смогла бы так.

– Ма, но ведь тебе и не надо.

Со вздохом, горестным и радостным одновременно, я обняла его и, повеселев, сказала:

– Ты, наверно, соскучился по домашней кухне. Чем тебя там кормили? Солдатской солониной и хлебом?

– Ой, ма, я так хочу блинов – таких, знаешь, как делают в жирный вторник! И еще… еще чашку бульона!

Я засмеялась, довольная этим чисто детским порывом, и пригласила всех пойти на кухню, где, может быть, и не будет блинов, но уж чашка бульона обязательно найдется.

2

– Ма, а почему ты здесь?

Я вздрогнула, услышав этот вопрос, хотя давно ожидала его, и, не отвечая, внимательно посмотрела на Жана. Он шумно вздохнул.

– Мы ведь искали тебя там, в Белых Липах, а нам сказали, что ты там больше не живешь. А сестры – они ведь там остались. И Филипп тоже…

– Ты видел его?

– Ага. Он так вырос.

Я не сумела перевести разговор на другую тему. Жан снова тревожно посмотрел на меня, и я поняла, что вопросы его не разрешишь замалчиванием.

– Разве тебе там не нравилось, ма?

– Это все слишком сложно, малыш.

В дверях показался мой отец, и Жан сразу высвободился из моих объятий.

– Вам, похоже, пора спать, – произнес принц негромко.

– Вы не хотите говорить при мне? – спросил Жан, оглядываясь на меня.

Я с усилием произнесла:

– Не сейчас, мой милый. Не сейчас. Позволь нам сначала обсудить все это вдвоем.

Я погладила его волосы. Он быстро поцеловал меня в щеку, потом коснулся губами моей руки и, поклонившись совсем по-взрослому, вышел. Принц проводил внука взглядом, потом медленно опустился в кресло напротив меня.

За распахнутым окном шумел свежий майский дождь. Весна пробудила к жизни умытое теплой водой племя трав. Начался карнавал цветов: даже отсюда, из замка, были видны корзинки мать-и-мачехи, золотыми монетами раскиданные по обрывам, берегам и осыпям, и пучки сиреневых цветочков на верхушках волчьего лыка. Цветущая серая ольха сыпала пыльцой. Лес стоял в разливах шоколадно-пунцовых тонов с темными островками хвойников.

Мы с отцом некоторое время молча смотрели друг на друга. Я знала, что за разговор нам предстоит, и уже готовилась дать объяснения. Принц заговорил первый.

– Что ж, дорогая моя, – сказал он, – мне кажется, я все понимаю.

– То, почему я здесь, а не там?

– Да.

Как выяснилось, после того, как они с Жаном обнаружили, что я в Белых Липах больше не живу, отцу пришло в голову заехать в Гран-Шэн и получить какие-то объяснения у Констанс, которую он знал как мою хорошую подругу. Она рассказала ему все, начиная еще с дуэли во время бала.

– Сюзанна, я никак не мог такого ожидать.

Слова отца показались мне не совсем ясными. Он осуждает меня? Сожалеет о случившемся? Да и на Констанс я слегка досадовала: она ведь дала мне слово ни о чем не говорить. Уж лучше бы я объяснила все сама.

– Ожидать чего?

– Того, что этот сопляк осмелится поднять руку на мою дочь.

Я, честно говоря, не сразу поняла, кого он имеет в виду. Голос отца звучал раздраженно, даже разгневанно, и, конечно же, говорил он о герцоге.

– Констанс сказала вам и это?

– Мадам де Лораге утверждала, что вы пришли к ней почти нагая, с изуродованным лицом. Это правда?

– Возможно, она слегка преувеличила. Но в основном все так и было.

Подняв глаза на отца, я добавила:

– Все это уже в прошлом. Меня задело даже не то, что он меня избил и выгнал, а то, что он не давал мне видеть детей. Отец, я ведь полгода не имела к ним доступа.

– Это насилие, которое ничем нельзя оправдать. Я не намерен мириться с создавшимся положением.

Я заметила, что его совершенно не интересует, была ли я в чем-то виновата, заслужила ли такое обращение со стороны Александра, – для отца это все было неважно. Он видел только то, что его дочь, одну из де ла Тремуйлей, кто-то ударил, – его дочь, которую не смеет бить никто, даже король.

– Что же вы хотите делать? – спросила я нерешительно.

– Сюзанна, мы на следующей неделе отправимся туда, и этот человек поймет, что вы не столь беззащитны, как он полагает.

– Вы хотите заставить меня вернуться к нему? – вскричала я, даже приподнимаясь в кресле.

– Нет.

Сжав руку в кулак, он разъяренно произнес:

– Не могу утверждать, что мне удастся забрать у него Филиппа, но внучек он мне отдаст – рано или поздно, это только вопрос времени. Я добьюсь специального эдикта короля, если будет нужно. А уж этому он не сможет противиться.

– Вы думаете? У него тоже есть вес в роялистских кругах.

– Он слишком военный, Сюзанна, а я в некотором роде дипломат. Каким бы влиянием этот человек ни обладал, ему никогда не встретиться с королем, а я, быть может, увижу Людовика XVIII уже в августе.

Поглядев на меня, он уже мягче спросил:

– Ну, разве я когда-нибудь давал пустые обещания? Я выполню все, что сказал. Девочки вернутся к вам. А развод… я сам теперь желаю развода.

Я слушала его, чувствуя, как воскресает во мне надежда. То, что Александр разрешил мне видеться с детьми, – этого все-таки было мало. Я нуждалась в большем. Я хотела, чтобы дети всегда были со мной. Теперь я думала, что это не так уж невозможно. Когда-то отец пообещал мне, что добьется для Жана имени де ла Тремуйля, и добился.

– Да, но Филипп, – пробормотала я неуверенно. – Он ведь такой маленький.

– Филиппа я вам не обещаю, дорогая. Пожалуй, будь у меня сын, я бы никому его не отдал. А Филипп – единственный наследник дю Шатлэ. К сожалению, надо что-то оставить и этому роду. Хотя, признаю, я не уверен, что человек, поднимающий руку на аристократку, может дать своему сыну достойное воспитание.

Я сдавленным голосом спросила:

– А что мы будем делать потом? Добиваться развода?

– Если вы оба будете этого добиваться, вас разведут.

Придвинув свое кресло к моему, чуть наклонившись вперед, отец сразу взял деловой тон и поведал о своих планах на будущее. Они состояли из бесконечных поездок, в которые он непременно включал и Жана. Но самым невероятным оказалось то, что за услуги, оказанные трону, мой отец был награжден небольшим поместьем в графстве Йоркшир – это был подарок короля Англии. Стало быть, мы теперь имели постоянный источник дохода – наш, принадлежащий только нам. Отныне через банк в Руане мы каждый год будем получать переведенные из Англии девяносто тысяч ливров.

– Значит… значит, Жан теперь не беден? – переспросила я, не веря своим ушам. – Значит, он владеет не только Сент-Элуа?

– Сент-Элуа всегда на первом месте, – поправил меня принц. – Тем более когда у нас есть деньги для его восстановления. Но, конечно же, он теперь будет служить в армии не за жалованье. Это уже не будет иметь для него значения. Я переписал поместье на его имя.

После недолгой паузы принц добавил:

– Вы теперь тоже стали состоятельной женщиной. Ведь деньгами Жана до тех пор, пока ему не исполнится двадцать один год, распоряжаетесь вы.

– Я распоряжусь ими только ему на пользу, – прошептала я с улыбкой. – Я попытаюсь отстроить Сент-Элуа. Я думаю, еще лет шесть-семь – и он станет почти таким, как прежде.

Он осторожно сжал мою руку.

– Знаете, Сюзанна, вы только теперь становитесь настоящей.

– Как это?

– Настоящей дамой из нашего рода – решительной, сильной, гордой. Раньше, честно говоря, я не так был в этом уверен.

Ничуть не обиженная, я рассмеялась:

– Что поделаешь, даже я взрослею, отец.

Я ощутила, как воскресло между нами трепетное чувство родства – как тогда, когда шесть лет назад мы расставались в замке Шато-Гонтье. В нашу прошлую встречу такого чувства не было. А вот теперь мы были объединены – общим будущим, общими интересами, общими взглядами. А Жан? Любовь к нему объединяла нас сильнее всего.

Чуть хмурясь, отец вдруг спросил:

– Что же все-таки случилось с вами в Париже, Сюзанна?

Я вздрогнула, мгновенно уяснив, что он имеет в виду. Вопрос можно было истолковать так: что за любовник у вас там был – любовник настолько исключительный, что вы из-за него подвергли риску свой брак?

– Эти россказни, касающиеся Клавьера, я уже слышал. Я знаю, что это неправда. Но правды, кроме вас, не знает никто.

– Да, не знает, но…

Назвать имя Талейрана казалось мне немыслимым. К тому же разве само имя что-то значило? Я в замешательстве пробормотала:

– Отец, это был дворянин, весьма, впрочем, незначительный, и я не считала его достойным большого внимания. Можно сказать, все случившееся – сущее недоразумение. Не спрашивайте меня больше об этом.

– Я больше ничего не спрошу, потому что уверен, что вы не способны совершить ничего недостойного вас.

Я медленно встала, обошла кресло отца и вдруг сделала то, что не делала никогда в жизни, – наклонившись, ласково обняла, обвив его шею руками, коснувшись губами его щеки. Мне впервые пришло в голову, что уже не он, а я в какой-то мере должна беречь его. Он ведь уже стар. А я приношу ему сплошные хлопоты. Я прошептала, каждой клеточкой тела ощущая, как мне радостно видеть его:

– Спасибо.

Он коснулся рукой моего локтя.

– За что вы меня благодарите, Сюзанна?

Я с улыбкой произнесла:

– За то, что вы вернулись. Когда я увидела вас, я поняла, что собираются мои сторонники, мои верные рыцари – вы и Жанно.

Он ласково потрепал меня по щеке:

– Не спешите благодарить. Подождите, пока я выполню свои обещания и девочки окажутся здесь.

– Есть вещи, за которые можно благодарить уже сейчас.

Помолчав, я шепнула:

– Жан, например, – он стал настоящим мужчиной. Это ваша заслуга, я знаю. Мне бы это никогда не удалось, я слишком люблю его… люблю по-женски.

– А разве я не говорил, что вы будете гордиться, когда увидите его после разлуки?

– Я очень горжусь. А еще я очень люблю вас.

Он отстранил меня, потянув за руку, усадил на локотник кресла, внимательно посмотрел в глаза.

– А я, Сюзанна, впервые до конца понял, какая удача пришла ко мне тогда, когда у меня родилась дочь.

3

Через два дня, развернув газету и невнимательно ее просматривая, я наткнулась на сообщение в конце страницы, и, прочитав его, выронила листок из рук.

Какую-то минуту я была поражена так, что у меня замерло сердце. Потом, бросившись к окну, я взглядом разыскала отца и громко окликнула его, махнув рукой.

– Вы представляете?! Александр объявлен вне закона! Снова!

Пока принц читал и раздумывал над всем этим, я стояла, окаменев и кусая губы. У меня в голове не укладывалось то, о чем я узнала. Да, вот и случилось то, что я предвидела. Мои усилия, о которых Александр так и не узнал, пошли насмарку, и теперь и узнавать-то о них нет смысла.

– Все, – прошептала я одними губами, – теперь его уже никто не амнистирует. Теперь не поможет даже чудо.

Отец внимательно посмотрел на меня.

– Вас это огорчает?

– Да, безусловно, – насилу произнесла я. – Это принесет горе многим людям.

– Если вы беспокоитесь о его родственниках, – насмешливо сказал принц, – то могу вас успокоить: сейчас повсюду ширится восстание и до тех пор, пока шуанов не разобьют, вашему супругу не будет нужды уезжать в Англию.

Слово «Англия» напомнило мне о леди Мелинде. Я вся внутренне сжалась, подумав о ней, и меня снова охватило ожесточение. К черту этого Александра! Мне ли думать о его судьбе? Пусть об этом думает графиня Дэйл!

Отец окинул меня пытливым взглядом:

– Похоже, вас не только это волнует?

Я качнула головой, прогоняя мысли об Александре.

– Меня, честно говоря, это уже не должно волновать. Я должна вернуть себе Изабеллу и Веронику, и это единственное, что я хочу!

Из леса прибежал Жан, протянул мне букетик ландышей, на стебельках которых еще была земля, осыпал поцелуями мои руки.

– Ма, я так рад, что мы здесь!

– В Сент-Элуа?

– Ну, конечно, в Сент-Элуа! Мне так нравится это место.

Он оглянулся на деда, потом посмотрел на меня уже серьезнее.

– Ты такая грустная. Что случилось?

– Господин герцог снова объявлен вне закона, – произнесла я, гладя волосы сына.

– Господин герцог? Ну и что же? Разве ты можешь об этом грустить?

– Почему же нет, Жанно?

Закусив губу, он упрямо сверкнул глазами.

– Он же причинил тебе зло, ма. Я больше не люблю его так, как раньше.

Я прижала голову Жана к груди, ласково перебирала волосы. Потом, коснувшись губами его лба, прошептала:

– Ты не должен так говорить. Ты не имеешь права.

– Почему?

– Потому что тебе, малыш, он спас жизнь. Ты не можешь забыть об этом, и я не могу. Это долг чести.

– Все равно, все равно, я могу помнить об этом, но любить герцога меня никто не заставит!

Он был упрям и вспыльчив – более вспыльчив, чем дед. Со временем у него будет прямо-таки крутой нрав. С ним будет нелегко ужиться. Хорошо еще, что мы оба – отец и я – пока сохраняем на Жана кое-какое влияние.

– Ну а разве для прощения у тебя в душе нет места? – спросила я шутливо.

– Ах, ма! – вскричал он с досадой, освобождаясь из моих объятий. – Я мужчина, и мне совсем не подходит то, что ты говоришь!

Мы с отцом остались одни, глядя вслед Жану. Потом я нерешительно произнесла:

– Вам не кажется…

– Что?

– Что будет слишком жестоко давить на Александра сейчас, когда он объявлен вне закона?

Отец напряженным голосом произнес:

– Не вижу связи между общественным и личным.

– Да, но… я все-таки прошу вас вести себя не слишком круто.

– Не воображайте своего супруга эдаким несчастным человеком, которого преследуют со всех сторон. Он вполне способен любому дать сдачи. А за то, что он совершил с вами, он должен ответить хотя бы самым малым, и это мое непреложное убеждение.

Не отвечая, я задумчиво смотрела на отца. Конечно же, он был прав. Только разговаривая с Александром твердо, можно чего-то добиться. Ни в коем случае нельзя становиться в позу просителя – я по опыту знала, что, действуя таким образом, ничего не добьешься. А я хотела во что бы то ни стало вернуть себе дочек.

Я со вздохом сказала:

– Так и быть. Поступайте так, как вам кажется необходимым.

Мы прожили в Сент-Элуа еще несколько дней, в продолжение которых крестьяне непрерывным потоком шли в замок, чтобы засвидетельствовать свое почтение старому сеньору. Жан на эти несколько дней предпочел лишиться того военного лоска, который приобрел, пока был под присмотром деда; в полотняных штанах, парусиновой рубашке, босой, со спутанными волосами, он надолго пропадал среди местных лесов – уходил на рассвете, а возвращался вечером со связкой наловленных раков или пойманным в силки перепелом, голодный как волк. Он хорошо ел, спал как убитый, делал что хотел – словом, жил в свое удовольствие, отдыхал и был очень доволен тем, что мальчишки из окрестных деревень еще помнят его и теперь побаиваются его кулаков.

Друзей среди местных мальчишек он не завел и вообще относился к ним высокомерно, а если и позволял им ходить за ним следом, то только в качестве командира. Он теперь хорошо стрелял, недурно для своего возраста владел шпагой и отлично сидел в седле, словом, мог бы многому научить своих сверстников; но, сколько они ни просили, ни разу никому из них не дал даже подержать свой пистолет – благородное оружие, которого может касаться только он, Жан де ла Тремуйль, сеньор Сент-Элуа. А в целом Жан нетерпеливо ждал, когда можно будет увидеться с Марком – единственным мальчиком, которого считал другом.

Изменились и его отношения с Бертой. Она прибежала, едва услышала о его приезде, но Жан обошелся с ней слегка насмешливо, хотя и вполне галантно. Он не воспринимал ее всерьез. Девочки его не интересовали, и пока ни улыбка Берты, ни ее симпатичное личико не имели над Жаном власти. У него сейчас было слишком много других увлечений. Берта почувствовала это, не смирилась с ролью, которую отводил ей старый знакомый; они поссорились, она даже поцарапала ему щеку от злости, и на этом дружба закончилась.

Отец говорил, что все де ла Тремуйли могут чувствовать себя по-настоящему хорошо только в Сент-Элуа. В отношении отца и Жана это было верно, но вот я сейчас хотела поскорее отсюда уехать и поскорее уладить дело с близняшками. С тех пор как приехал отец, мне не было покоя в Сент-Элуа. Кто знает, может быть, я была уже не настолько принцессой де ла Тремуйль, как раньше.

Отец, впрочем, не затягивал с отъездом: как только нам пришли деньги из Руана и у принца состоялась в Гравеле встреча с Сен-Режаном, одним из роялистских предводителей, мы выехали и в полночь уже были в Гран-Шэн, где нас радушно встретило семейство де Лораге. Все без разговоров согласились, что такие приятели, как Жан и Марк, должны жить в одной комнате.

От исхода предстоящего визита в Белые Липы зависело очень многое, и я почти не спала в эту ночь.